Белое и ещё белее

     К внуку пришла соседская девочка, приехавшая на лето к родным с Украины. Сидят под яблоней за столом, рисуют, и ведут разные разговоры. Я невдалеке вынимаю косточки из вишен. Денёк тихий, тёплый, спокойный. И вдруг голос соседской девочки становится твёрдым, даже резковатым. А внук внимательно слушает, и немного удивляется. Прислушалась и я.
    - А когда стреляли, мы в погребе прятались. И такой у нас был голод, что бабуся на стол выставляла к обеду котелок с картошкой в мундире, да луковицы, да соль в плошке. А яичко на завтрак давала через день, курочек мало осталось. Вот как голодали!
     Поиграли ребятки, разбежались по домам, а у меня в голове нарисовались свои картины, то, что рассказывали мне моя мама и дедушка. И решила я показать внучку, что один цвет может смотреться по-разному. Рассказать ему историю 1942года. Тоже про голод.
     Мама моя, Валентина, в первые дни войны была со всеми студентами Авиационного Московского института на трудфронте: всех, кого не призвали в армию, направили в Подмосковье заготавливать для столицы топливо на зиму. Когда в конце октября начались холода, девушек отпустили по домам, занятий не было. Дома Валюшу ждали отец и мачеха. Отца из-за контузии в гражданскую войну в действующую армию не взяли, но приписали к Спасскому военкомату фельдъегерем. В его обязанности входила доставка почты, которая через день прибывала на железнодорожную станцию Ясаково. Идти туда и обратно надо было пешком по девять километров в один конец. А у мачехи работы не стало, библиотека закрылась из-за войны. Ещё в конце лета расторопные женщины скупили в магазинах соль, спички, мыло, и крупы. Валины родители и денег свободных не имели, и свято верили, что война закончится через два-три месяца, как вещало радио. В августе картошку продавали по десять рублей за мешок. Родители решили подождать сентября, надеялись, что, когда все будут её копать, она подешевеет. Но цена поднялась в десять раз. Так семья и не сделала заготовок на зиму.  А зима наступила с морозами и снегами. Чтобы как-то согреваться, топили печку-буржуйку томиками Пушкина, Драйзера, подшивками журналов, библиотека была обширная. До Нового года дотянули мёд, что стоял в небольших бочонках (липовках) в чулане. Пили сладкую горячую воду. Но пасеку вывезти с лугов не смогли, весь транспорт отдали в распоряжении армии. Ульи погибли.
   Утро первого января  1942 года запомнилось водой со льдом в двух вёдрах: это была вся еда. Вечером заглянула соседка и шёпотом сказала, что горожанам разрешили негласно откапывать из-под снега около крахмального завода очистки от картошки для еды. Пока отец отправился в поход за почтовыми депешами, Валюша с мамой взяли пешню (низ железный, верх деревянный), саночки и побрели к крахмальному заводу, который стоял километрах в трёх от города. Долго долбили слежавшийся  снег, в котором попадались очистки от картошки, долго выбирали эти кусочки, долго возвращались домой. Растопили печурку, засыпали в кипяток очистки со снегом, получилась коричневая жиденькая похлёбка. Очень горькая. Но и этой еде были рады, она давала чувства сытости. Хотя ночью стали болеть желудки, решили каждый день ходить за едой. На два похода в день сил не хватало. С зарплаты отца Валюша купила немного соли и кулёчек муки. В свободный день папа ходил на реку, долбил пешней лунки и пытался поймать рыбёшек. Если удавалось что-то поймать, такой день считался праздником: ели чуть присолённую уху. 
  Хорошо помню рассказ деда.
 – Иду я, ребятки, по дороге в лугах. Несу депешу. Кругом снег, ветер, позёмка вьётся. А мне чудится, что впереди меня, на расстоянии вытянутой руки, летит кусочек хлебушка. Ржаной, запашистый, с корочкой. Я за ним, а он  - от меня. Я шаг к нему, а он чуть отлетит вперёд, и словно ждёт. А поймать его никак не могу. Так один раз я с дороги-то и сбился. Пурга завьюжила. Дорогу перемело, горизонта не видно. Ну, думаю, конец мой настал. Да тут, на моё счастье, дровни везут посылки. Ямщик не посадил, лошадку пожалел, еле двигалась. Пошёл я за этими дровнями, да отставать стал, силы на исходе.  Вдруг вижу: на земле  небольшая посылка, тканью обшитая. Подобрал. Решил согрешить. Никогда чужого не брал, а тут вспомнил голодных жену и дочку, поднял и понёс. А у самого в голове стучит: украл, украл. Еле до дома дошёл, сел в сенях и отдышаться не могу.  Валюшка читает адрес на посылке: Митрошиной Марфе Игнатьевне.
 – Папа, а Марфа Игнатьевна ещё в ноябре померла. Что же делать-то?   –    Решили открыть посылку, а там оказалась старая юбка, стоптанные ботинки и старый клетчатый платок. Ботинки никому не подошли. Из юбки Валюша себе юбочку сшила на руках. А платок клетчатый я стал поддевать под шинель, всё потеплее. Самым голодным для нас был 42й год. Еле  на очистках до крапивы дожили. Зелень нас здорово выручила. И когда говорят голод, – то это два ведра воды с речки в доме. А всё остальное – это не голод. Это можно жить.
   Рассказала я про 42й год внуку. –  С девочкой соседской не спорь. Но для себя уясни: есть белое, а есть ещё белее. Всё в сравнении познаётся. Не дай Бог никому  голод  знать!