Часть 2. Глава 2. 1. Как я попал в плен

 ЧАСТЬ 2. ГЛАВА 2. "Я - В ПЛЕНУ!"

Глава 2.1. Как я попал в плен.


« Что это такое», - думал я, - где я и что со мной?»
И вдруг все вспомнилось, и меня охватил смертельный страх.
Я не умер, я в плену!
«Лус, лук вверх!» - негромко сказал офицер. Я вздрогнул, попытался встать, но едва поднял голову. Подошли красноармейцы и поставили меня на ноги. Офицер показал рукой на кусты, и один красноармеец подошел вскоре с моей пилоткой.
Мы встретились  глазами с немецким офицером, я не заметил в них злобы или зверства, он глядел на меня, не моргая, с чуть заметным любопытством.
«Лус! Зачем стреляй?» - ломая русский язык, сказал офицер.
« Я солдат и хотел умереть как солдат!» - ответил я, глядя на него.
« Ты старий зольдат», - тыча пальцем, говорил офицер.
« Старый солдат», - промолвил я.
« С Кайзер воевал?»
«Я воевал против немцев в 1914-1917годах.»

Так мы стояли, два врага, глядя друг на друга. Оба седые, как лунь.

«Ми старий зольдат. За Кайзер воевал», - ткнул он себя пальцем в грудь и махнул рукой пленным красноармейцам, чтобы увели меня.
Пленные вели пленного, немцы шагали сзади. Присохшая к ране штанина вызвала мучительную боль, контуженная голова болела нестерпимо, я шел как во сне. Скоро пришли на какую-то заимку с большими сараями и хлевами, битком набитыми пленными красноармейцами. Нас завели в один сарай и оставили.
Первое, что необходимо, это осмотреть и перевязать рану. Снял сапог, рана широкая, пуля, пройдя, по-видимому, сквозь дерево, ударила в ногу и застряла в ноге ниже колена. У меня имелся бинт, и я перевязал себе ногу. Подошел полицейский из русских, пленный солдат. Изменник только что вступил в свою новую роль предателя, и не имел еще палки и хлыста. Стыдился своего «ремесла» и немного краснел. Сказал, чтобы я пил чай и завтракал, «а потом пойдешь на допрос, так офицер приказал».
«А ты что, вместо чая русскую кровь хотел пить?» - злобно ответил я. «Думаешь, нас побили, так все пропало теперь?
Хватит сил в России, разобьют немцев и до тебя доберутся, сволочь несчастная. Наверное, и в семилетке ещё учился!»
Полицейский испуганно отмахнулся. Покраснев, и ничего не сказав, отошел. Меня окружили пленные.
«Ты, старик, потише», - проговорил молоденький белобрысый паренек, - за эту брань, если он пожалуется офицеру, могут расстрелять и тебя и нас, у немцев рука не дрогнет».
«Да, расстреляют и вас, если вы будете толпиться возле меня. Разойдитесь пока, лучше будет для вас.»
Пленные отошли. На кухне мне дали кружку горячей воды и кусок хлеба. Все же поел и несколько оживился.
«Строиться!» - зычно раздалась команда. Из сараев, хлевов, шли пленные солдаты и становились в строй.
«Авось избавлюсь от допроса», - подумал я и встал в строй вместе с другими. Нога… Не могу идти, отстану… А и пусть пристрелят, мне все равно.
«Шагом марш!», и колонна двинулась в путь. Солнце начинало горячо припекать. Шагали молча, опустив глаза в землю.
« Я вас знаю!» - шепчет рядом солдат, сильный загорелый татарин.
«Ну, хорошо, - прошептал я, - доложи об этом немцам и тебя наградят, а может еще и в полицию возьмут, и проживешь припеваючи!»
Солдат покраснел и обидчиво прошептал:
«Бросьте, товарищ комиссар. Как вам не стыдно обижать меня, никогда я не буду предателем, пусть на куски режут. Вам трудно шагать? Опирайтесь на мое плечо.»
«Прости, - тихо промолвил я, - знаешь, нервы не в порядке.»
«Ничего, - примирительно прошептал мой спутник, - так я советским человеком и останусь навсегда.»

В следующей деревне, километрах в шести, нас ожидала огромная многочисленная толпа пленных. Шириной  в три метра ползет наша колонна по пескам родной земли, ни звука, ни крика, гробовая тишина. По сторонам, метрах в 25-и, редкой цепью шагает немецкий конвой.

...В романе «Радуга» Ванда Василевская описывает шествие русских пленных. Я не хочу обвинять ее в несправедливости, но наша колонна в то время представляла собой иное. И вот почему.

Ржевский котёл. Люди только что попали в плен.
Одни, истощённые скитаниями по лесам, покинутые командирами, безразличные уже ко всему, подняли руки и сдались врагу.
Другие, расстреляв все патроны, не смогли избежать участи пленения, окруженные врагами.
Порохом недавних боев еще пахло над колонной, физически бойцы были еще крепки. Шли злобно, всё и вся ненавидя, проклиная.
Шли, с презрением к самим себе безучастные ко всему.  И к своей жизни тоже.
Видел, чувствовал это и немецкий конвой. Боялись подходить близко, не пристреливали отстающих. Слабых колонна несла с собой.

Когда голод изводит мозг и сердце, то измена и предательство как червь разъедают боевое товарищество. Палка и кнут, застенок гестапо, издевательства, холод и голод, каторжная работа, бессонные ночи, ежедневные расстрелы могут сотворить из людей безумных, безвольных, бессильных существ, потерявших человеческое достоинство и облик.

Но пока это шли люди!
Шагаем по большой, длинной деревне. Немцы празднуют победу. Женщинам и девушкам приказано  надеть лучшие платья. Разрешили всем деревенским смотреть на нас и давать, у кого, что есть из продуктов.

«Смотрите! Мы, немцы, сильны и великодушны».

И вот русские женщины и девушки стоят у дороги, кто с хлебом, кто с молоком, картошкой для нас. Сколько безумной, жгучей скорби и жалости к нам в глазах этих русских женщин и девушек, и как до ужаса больно сердцу от этих устремленных на нас полных слез глаз.
Нет, не этого нам хотелось сейчас, не слез, не жалости. Пусть бы прилетели  наши самолеты, покрыли бомбами небо над нами, обрушили тысячи тонн смертельного груза на наши головы, смешали бы наши кости с родной русской землей!

      (Впоследствии я видел такую картину в лагере военнопленных во Ржеве. Более тысячи пленных стояло в очереди у кухонных котлов, дожидаясь нескольких ложек «баланды».
Начиналось наступление наших войск на Ржев. Тяжелая советская артиллерия била по Ржеву. Снаряды залетали и в лагерь военнопленных. Два снаряда упали в гущу людей, стоявших у кухни, более 300 человек было убито и ранено. Но ни один из оставшихся в живых не жалел убитых, каждый завидовал их участи.
Они погибли от металла нашей родной земли, от снарядов, сделанных милыми руками родных людей. Снарядов, избавивших военнопленных от мук голода и позора. Так думал каждый. И на месте погибших моментально столпились  другие. Но смерть больше не пришла.  Снаряды сюда больше не падали.)

... Колонна пленных вползала на середину деревни. У красивого домика с затейливыми наличниками и резным крылечком на улицу стояла кучка немецких офицеров с огромными орлами на фуражках.

Сытые, самодовольные.

Толстая, нарядная, с подведенными бровями, ярко накрашенная женщина явно  немецкого обладания, подперев бедра пухлыми белыми руками, нахально уставила на нас глаза и вдруг звонко и злобно заголосила: «Что, попались голубчики? Коммунисты окаянные, довоевались! Попили нашей крови при советской власти. Вот теперь и сдыхайте, как собаки, а мы теперь заживём при немцах. Погуляем!»
И она закрутилась, в издёвке приплясывая.
Как страшный удар бича хлестнул каждого в самое его больное место! Как уголь почернели глаза и перекосились лица многоликой толпы,  тысячи голосов рявкнули смертельно раненым зверем: «Сволочь! Гадина! Немецкая подстилка! Продажная тварь!».

Гневно полетели прочь куски хлеба, картошки, кувшины с молоком, принятые от сердобольных советских женщин. Всё, что падало на землю, яростно топтали ногами. Сжав кулаки, толпа подалась к крылечку дома.  Офицеры и эта накрашенная женщина в ужасе метнулись в избу. Деревенские, кто был на улице, кинулись прочь, кто куда.
Грянул залп, другой. Живые стояли тесно и не давали падать мертвым. Спеша, из сарая тащили пулеметы жандармы. Свинцовый ветер зашевелил волосы колонны, но бить по колонне немцы боялись, 10000 не расстрелять сразу. Через минуту колонна шагала дальше, оставив убитых в дорожной пыли.

«Ешь и пей их кровь!» – проходя, кричали пленные, грозя кулаками.
«Презренная, продажная гадина, оскорбившая не нас, а нашу мать - Родину!»

Вечером подошли к станции Оленино, где был большой временный лагерь для пленных. Меня, как раненого, направили в «госпиталь». Это был открытый всем ветрам огромный навес, где раньше держали сено. Там были сделаны нары из тонких жердей в три ряда.  Друг над другом. Перекладины каждого ряда были привязаны тонкой проволокой к стойкам. Ложиться на такие нары очень опасно, и я лег на землю возле стойки. Огромная новая шинель, захваченная мной в лесу во время моих скитаний, спасала от холода.
И верно, случилось то, чего я опасался. Ночью верхние нары не выдержали тяжести раненных  и рухнули вниз. Второй ярус нар также обломился.  Всё смешалось в диком вопле.
Стоны и крики раненых раздавались до рассвета. Когда рассвело, на месте катастрофы лежала груда мертвых тел. Тела были совершенно голые, страшные своей мертвенной белизной: с них за ночь все стащили живые. Казалось, что это какая-то особая дьявольская заготовка человеческого мяса. Таков был «госпиталь».

Нога моя болела, рана загноилась, начиналось воспаление. Я понимал, что надо извлечь пулю из ноги, иначе погибну от заражения крови. Направился в «амбулаторию – сарай», где было около десятка пленных  русских врачей. Войдя к ним, я многих признал, вместе были на армейских совещаниях, но меня не узнал ни один, так я изменился за это время скитаний в окружении.

«Товарищи! - обратился я к врачам, - выньте пулю из ноги.»

Осмотрели рану. Старый врач обратился к остальным:
«Попрактикуйте кто-нибудь над ним. Есть бритва и ножницы, разрежьте рану и ножницами извлеките пулю.»
« Как же наркоз?» - возразил один молодой врач.
« Пустяки, - промолвил я, - режь, как тебе надо, вынимай хоть пальцами.»
И лег книзу лицом, стиснув зубы. Хирург резал бритвой, ковырял ножницами в ране… и все же извлек пулю. Промыл и перевязал рану.
« Молодец, терпеливый. Мне даже казалось, что я резал не живого, а мертвого человека. А теперь все пойдет хорошо.»