Нравственная власть вредна. Это путь к царю. Ч2

Часть вторая. Накопление элементов монархии в обществе

Во второй, заключительной, части мы обсудим, какими могут быть гарантии нравственности власти, каково значение светской и религиозной нравственности для поддержания авторитета власти и эволюции формы правления.


Запрос на нравственную власть
 
С другой стороны, после светского запроса на добропорядочную власть из-за недостаточности материальных гарантий возникает запрос на гарантии ее нравственности. Собственно доверие к добропорядочности личности логически требует и доверия к её нравственности. От этого тяга к гарантиям нравственности усиливается, и начинается поиск нравственных идеалов власти. Материализм не может дать прочных нравственных идеалов, поскольку, признавая источником этических норм самого человека, он приходит к различиям в представлении о нравственности у различных людей. Каждый стремится признать достодолжным то, что больше соответствует его личной природе. От этого идеалы становятся относительными, непрочным и изменяются с впадением в пороки вплоть до полной своей противоположности. За примерами этого далеко ходить не надо. В странах западной цивилизации признается добрым то, что ещё столетие назад показалось бы кощунством. И этот процесс неотвратимо ведёт порочные толпы к глубокому скотству, если не всеобщему, то массовому. Таким образом, надёжные нравственные идеалы может дать только крепкая, не склонная к соглашательству с духом времени религия. В христианстве таковой является православие, в меньшей степени католичество и совсем мало – протестантизм (напомню, что епископом Стокгольмского диоцеза лютеранской Церкви Швеции с 2009 года является Ева Брунне, женщина и открытая лесбиянка).

В приложении к государственной власти гарантии нравственности президента выглядят весьма противоречиво:

1. Личные гарантии. В нынешней России мы наблюдаем противоречие между, с одной стороны, приятными народному слуху словами президента, его личными поступками и, с другой, подписанием законов, изданием указов, ущемляющих текущие интересы большинства граждан, как, например, о пенсионной реформе. Понятно, что подобные законы принимаются в интересах государства, но это понимание не облегчает участи обычного гражданина. В условиях экономического кризиса это противоречие будет нарастать.
2. Групповые. Противоречие между доверием к служебной выработке (чекистов, военных, дипломатов) и понимание силы окружающих президента групп влияния из чиновничества и крупного бизнеса. При экономическом спаде борьба за финансовые потоки, преференции и активы между группами политической и экономической элиты усилится, а значит противоречие обострится. К тому же понятие служебной выработки дискредитируется коррупцией (вспомним примеры Захарченко и Черкалина).
3. Идеологические. Противоречие между видимой личной религиозностью президента и отсутствием религиозных оснований в принимаемых государственных решениях. Оно сглажено концепцией невмешательства государства и Церкви в дела друг друга. Но поскольку это полностью невозможно (Церковь живёт и действует в государстве, а миряне занимают самые различные государственные посты), то периодически возникают конфликты. В качестве примеров можно указать на настойчивую позицию Церкви  против принятия закона о семейном насилии, за включение упоминания Бога в текст поправок к конституции. Но и государство из своих интересов вмешивается в жизнь Церкви, в частности, запретом на посещение храмов прихожанами в период карантина.

Запрос на религиозную нравственность президента может возрастать вместе с ростом уверенности народа в силе религиозно-нравственных регуляторов в обществе. Почему же именно президента, а не элитной группы, например, депутатского корпуса и правительства? Во-первых, в группе людей всегда будут разные нравственные способности, а потому средний уровень нравственности будет ниже возможного для отдельной личности. Во-вторых, поскольку в группе есть не самые нравственные люди, то какие-то из государственных решений будут приниматься именно ими, но какие – неизвестно, и поэтому тень нашей неуверенности в добропорядочности будет отброшена на всю группу. В-третьих, сложно увериться, что сколько-нибудь большая группа действительно представляет собой высокоморальное собрание, а потому к ним в целом нам будет свойственно испытывать подозрение в своекорыстности. Мы легко можем поверить в святость убелённого старца и убедиться в этом общением с ним, но уже в отношении целой монастырской братии будут возникать сомнения. А ведь куда до них мирянам! Вот поэтому гораздо легче поверить, что отдельная личность, а не группа, может руководствоваться в своих действиях, решениях Божественным законом.
 

Торжество идеи религиозно-нравственной власти

Нравственность необходима не сама по себе, но как основание справедливости решений и действий власти. Нравственность вообще ключ в дверях справедливости. Если бы мы не считали существующую власть ни в какой степени нравственной, то не могли бы ей добровольно подчиняться, а повиновались только принудительно, под угрозой наказания. В действительности мы в большинстве случаев подчиняемся именно добровольно. Однако с ростом полномочий власти нам хочется и более убедительных гарантий её нравственности. Естественно, что дискредитация светской морали как ценностного руководителя власти (и общества в целом) побуждает искать этих гарантий в сфере религиозной нравственности.

Распространено мнение, что для предъявления общественного запроса на религиозно-нравственную власть требуется иметь большинство воцерковлённого населения. Я склонен не согласиться с этим мнением и считаю его ходячим стереотипом демократической природы. В нём материалистическая концепция воли большинства переносится на сферу духовных отношений, которые определяются не только числом приверженцев какой-либо идеи, но и их качеством. Между тем «закваска делает тесто», и существует множество примеров, когда ситуация изменялась под влиянием убеждённого меньшинства.
Согласно концепции Сэта Година, при достижении числа последователей новаторской идеи 10% от населения, она начинает распространяться с ускорением, охватывая всё общество. Идея религиозной нравственности требует последователей уверенных, активных, способных отстоять свои убеждения и, в тяжёлом случае, пострадать за них. В этом отношении наши оппоненты отличаются слабостью, поскольку убеждение в необходимости светской нравственности имеют различные толкования того, какими должны быть нравственные установки, в зависимости от того, какого человека мы будем опрашивать. Кроме того светская нравственность уже показывает себя плохим регулятором нравственности в поступках и действиях членов экономической и политической элиты. Свидетельствами тому является и коррупция, и презрение к народу, которое нередко демонстрируют, как чиновники, так и публичные люди культуры (телеведущие, режиссеры, актёры, спортсмены и т.д.). В то же время убеждение в том, что власть должна иметь какую-то нравственность – обязательное условие человеческой социальности, добровольного подчинения власти. Исходя из этого, мне представляется, что запрос на религиозно-нравственного правителя будет распространяться в различных социальных группах следующим образом:

а) воцерковлённые верующие люди (меньшинство) сознательно готовы принять такую личность, даже ждут её;
б) невоцерковлённые верующие (большинство) будут склоны довериться такой личности вследствие своего убеждения в правильности православной веры. Здесь я не могу не вспомнить характерный случай. Беседуя как-то с одной пожилой женщиной на автобусной остановке, я выяснил, что она в Бога принципиально не верит, но в церкви бывать любит. На моё изумление, она разъяснила: «Но я ведь когда стою перед иконами, чувствую, что за ними что-то доброе». Это неосознанное доверие к православию, на границе религиозности и неверия, весьма трогательно;
в) неверующие русские люди будут склонны к рациональному принятию такой личности, во-первых, по знанию того, что нравственное содержание православия имеет положительный характер, во-вторых, благодаря знанию из опыта жизни, что верующие люди действительно способны руководствоваться в своей жизни, поступках требованиями религиозной нравственности.;
г) иноверцы (католики, протестанты, мусульмане, буддисты, иудеи и др.) будут склонны принять подобную личность по тем же основаниям, что и предыдущая категория. Кроме того мы можем их уверить, что православно-религиозная нравственность не отрицает их религий, и они будут гарантированы в свободном исповедании;
д) всегда найдётся слой нравственно повреждённых людей, сознательно или бессознательно не доверяющих нравственной личности. К ним будут принадлежать и воинствующие атеисты, и порочные люди, и выходцы из русских, утерявшие доверие к православию даже как к культурно-нравственной традиции, а также те, кому выгодна критика власти при любом правителе. К последней группе принадлежат преступные сообщества, иностранные агенты, террористы, сепаратисты и та часть казнокрадов, которая критикует власть из-за неуверенности в своём личном будущем и по расчёту на списание своих преступлений при перемене власти. Все они заговорщики против общественного и государственного порядка.

В целом результатом коронавирусной эпидемии станет усиление запроса на гарантии нравственности власти как психологическая реакция на влияние нескольких факторов:

а) ограничение свободы в связи с карантинными мерами;
б) повышение рисков потери работы;
в) снижение уровня благосостояния в связи ограничением мировой торговли и экономическим спадом.

Добровольное согласие на ограничение свободы возможно в том случае, когда человек понимает необходимость или хотя бы целесообразность таких мер. В этом случае нужно иметь доверие не только к разумности власти, но и к ее нравственности, т.е. к тому, что она берет ограничивает свободу временно, до окончания пандемии, после чего непременно их отменит. Неуверенность в добрых намерениях власти порождает запрос на гарантии ее нравственности.
Повышение профессиональных рисков и снижение уровня достатка рождают ожидания вмешательства власти в экономическую жизнь страны для поддержки уязвимых категорий граждан. Для подобного вмешательства требуется иметь серьёзную нравственную мотивировку, что тоже способствует усилению этического запроса к власти в народе.

Очевидно, что в столь идеологически разнородном обществе как наше потребуются и светские и религиозные гарантии нравственности власти. Первые вызывают сомнения, из-за разнообразия нравственных установок неверующих людей не обладают однозначностью и потому не могут объединить общество и более легко дискредитируются. Вторые характеризуются цельностью, устойчивостью и способны объединить различные группы населения. Следовательно, рост значения гарантий первого вида будет вялым, второго – устойчивым. Значение религиозных гарантий станет из-за этого выпячиваться также, как со временем всё отчётливее выступает разница в расстояниях между быстрым и медленным бегунами на дистанции.

По каким же признакам мы сможем определить усиление запроса на религиозно-нравственную власть? Таковых несколько:

1. Общественная дискуссия о необходимости нравственного президента (как например, статья в «Коммерсанте» о возможном преемнике В. Путина «Кто это может быть?», где в интервью С. Катанандова говорится «этот человек должен быть духовно-нравственный, умеющий сострадать»).
2. Повышение весомости мнения Церкви в светской проблематике и, как следствие:
а) более частое появление церковных деятелей в публичном пространстве, в т.ч. в СМИ (наиболее яркие последние примеры – многосерийный документальный фильм митрополита Тихона Псковского и Порховского «Гибель Империи: российский урок» и недавняя проповедь патриарха Кирилла в Вербное воскресенье);
б) повышение частоты церковной проблематики в общественных дискуссиях.
3. Нарастание интереса к религии (различным конфессиям) и, как следствие увеличение посещаемости храмов и расширение приходской жизни.
4. Повышение частоты случаев среди среднего и мелкого чиновничества использования авторитета Церкви и священноначалия для обеспечения себе предвыборных преимуществ (для центральной власти характерны ровные, сдержанные отношения с Церковью).

От момента понимания идеи до момента её торжества порой не хватает жизни человеческой, но находиться в периоде распространения идеи религиозно-нравственной власти, когда предвидишь её грядущее и, может быть, недалёкое торжество – само по себе воодушевляюще.
 

Накопление элементов монархии

Мне хочется обратить внимание на то, что усиление запроса на религиозную нравственность власти знаменует и усиление монархического сознания. Чистый вид монархии и означает, что государь является выразителем нравственного народного идеала и гарантией справедливости государя является его обязательство следовать духу Божьего закона. Это монархия самодержавная. В отличие от монархии абсолютной, в которой государь сосредотачивает в себе все управительные власти (исполнительную, законодательную и судебную), а о его нравственности имеются самые смутные представления. И не парламентская монархия, в которой от государя остаётся именование, а в действительности осуществляют власть народные избранники.

В результате мы приходим к выводу, что власть со временем вынуждена будет приобретать всё более монархическую физиономию, всё больше элементов монархичности. Это будут элементы как абсолютной монархии, близкой к диктатуре, если разовьются материальные гарантии добропорядочности власти, так и самодержавной, если будут усиливаться идеальные гарантии.

Во всяком случае, элементы монархичности будут прикрываться республиканской накидкой, а значит носить паллиативный характер с низкой эффективностью и убывающим во времени доверием. Возникнет чехарда монархических по существу и демократических по форме решений. Это уже и сейчас наблюдается, как я отметил выше, и продолжится в дальнейшем. В конце концов это противоречие между формой и содержанием станет неразрешимым при существующем политическом строе и потребует перехода к тоталитарной республиканской диктатуре при реакционном сценарии. Впрочем, подобная диктатура не может быть долговечной из-за отсутствия собственной нравственности (и коммунистическая-то продержалась 70 лет, а она имела свои нравственные установки, основанные на атеистической идеологии). При реформаторском сценарии произойдёт переход к абсолютной либо самодержавной монархии, при котором наросшее монархическое содержание будет закреплено новой формой государственного устройства. Это содержание будет освобождено и реализовано с максимальной эффективностью.
 
Мне думается, переход к парламентской монархии столь же маловероятен, как и переход нынешней суперпрезидентской республики к народовластию парламентскому: уже сейчас концентрация полномочий у главы государства превышает все возможные для парламентарного правления пределы, а доверие к партиям столь низко, что серьёзно говорить о них как о движущей силе политического процесса не приходится. И чем шире растечётся по России религиозно-нравственный идеал власти, тем охотней умы и удовлетворённей сердца будут принимать перспективу самодержавной монархии – выразительнице народного представления о Божьей воле и справедливости.