Часть 2. Глава 4. Страшная зимовка

Глава 4. Страшная зимовка.

4.2. КАК МЫ ВЫЖИЛИ ЗИМОЙ 1942-43 ГОДОВ.



... Молча стояли мы оба перед  дырой в нашу «берлогу».

... Каждый думал свою думу.

Не сбылись мои надежды попасть по осени к партизанам. Организовать свой отряд, нечего было и думать. Приближалась зима, и в этих местах партизаны могли  появляться только время от времени, но не проживать постоянно. Да и кто пойдет за нами, за неизвестными людьми, безоружными к тому же.

Здоровых мужчин, конечно, много по белорусским деревням, но они  предпочтут прожить зиму дома в тепле. Хлеб у них есть, немцы их не очень пока беспокоят, а там, по  весне,  видно будет, что делать.

Мы бежали из плена с желанием снова обрести возможность бороться с врагом, а положение заставляло нас бездействовать все зимние месяцы. А впереди какая судьба нас ожидала?

Неизвестно.

Или перенесу зиму или погибну от холода и невзгод, а может быть, по нашему следу нас найдет полиция или немцы и пристрелят в этой яме...

Может быть, мы приготовили себе могилу.

Вообще, мы считали себя людьми, обреченными на гибель, и чувство тяжелой безысходной тоски не покидало нас вплоть до весны.

Наступило 6 ноября 1942 года. Канун дня Великой октябрьской социалистической революции. В ночь на 7-е выпал глубокий снег. Все вокруг было заснежено и нашу землянку окончательно замаскировало.

Высунув голову из норы мы как дикие зверьки озирались кругом. Как теперь пойдем в деревню, когда закончатся все продукты?

След-то никуда не денешь!

Более десяти дней мы не выходили из леса никуда, даже в лес за дровами, пользуясь запасом продовольствия и дров. Снег не растаял, а наоборот. Его выпало еще больше.

Через пятнадцать дней мы доели последние крошки хлеба, как ни экономно расходовали его. Вечером решили пойти в деревню, погода благоприятствовала нам, начинался снегопад. Уже стемнело, когда мы подходили к опушке леса перед деревней. Долго стояли в кустах и прислушивались. Тихо в деревне. Быстро перескочили дорогу и зашли в крайнюю хату. Хозяин удивленно смотрел на нас.

«А мы же думали, что вы давно ушли куда-то, а вы все ещё здесь живете».

«Куда мы пойдем зимой, хозяин.»

«Да, пожалуй, что вам придется здесь зимовать. Ну, ничего, ребята! Не падайте духом, у нас народ хороший, не выдадут и прокормят вас до лета, только будьте сами осторожны.»

В каких-нибудь полчаса мы обошли знакомых мужиков. Нам дали хлеба, картошки, капусты, табаку и даже волокна конопли мне на лапти. С полными сумками мы темной ночью густыми зарослями леса двинулись к своему жилью. Снег валил не переставая и засыпал наши следы.
В землянке затопили печку, стало тепло и светло. Сварили суп из картошки и кислой капусты, вкусно поели, покурили, и на душе как-то стало легче. Принесенные продукты мы пересчитали. Решили, что нам хватит на две недели. Все вокруг завалило снегом, а нашу берлогу теперь не заметишь, даже если и пройдешь прямо над ней.

Так началась наша зимовка. Потянулись однообразные зимние дни. Из своей берлоги мы только выходили за дровами метрах в трех от нас. Сухой ольховник мы ломали на дрова. Печку топили только по ночам. В яме было тепло.

Партизаны больше в деревне не показывались, зато полиция и власовцы наезжали почти каждый день. Их прибытие и отбытие мы всегда знали, потому что проезжая лесом мимо нас они ожесточенно обстреливали лес из винтовок, а иногда и минометным огнем. В тихую погоду до нас отчетливо доносился их разговор.

Самым скверным в нашем положении было то, что мы не мылись в бане и не меняли белье. Пустить нас помыться в бане никто не решался, боялись друг друга. Грязь и паразиты нас буквально заедали. Каждый день мы выходили из землянки, но все равно тело гудело. Кожа становилась твердой как пергамент. Нас начинала давить тоска, и мы почти все время оба молчали. Каждый думал о своём.

Неотступно стоял вопрос – что делать? Где и в чем выход?

Особенно это мучило моего товарища. Почти каждый день он изводил меня одним и тем же вопросом - что будем делать дальше?

« Жить дальше!- отвечал я, - проживем зиму, если не убьют.  А не попадем к партизанам, тогда пойдем к фронту и перейдем к своим».

Я начинал вслух рассуждать, где и как можно перейти фронт, вспоминал топографические карты, утешал, как мог, Козлов понемногу успокаивался.

Иногда он выскакивал ночью, хватался за грудь руками и тихим шепотом начинал просить меня что-нибудь рассказать ему:

- Михаил! Душит меня тоска, сердце шалит, - говорил он.

Я разводил огонек в печке, становилось светлее. Над головою шумела снежная вьюга, темная длинная ночь. Я начинал рассказывать, всё, что мной было прочитано раньше. Романы Загоскина: «Русские в 1812 году», «Русские в 1612 году», «Аскольдова могила», что помнил из Пушкина, Лермонтова и других писателей. С советской литературой Козлов и сам был несколько знаком. Долго, иногда до рассвета, говорил я. И сам отвлекался от мрачных мыслей и отвлекал Козлова.

«Ну вот, сразу и легче стало, - говорил он. - А то молчим оба, прямо невыносимо.»