Что с тобой, папа?

Фрагмент повести Окаянные диалоги,или Текст на крови

Полностью: http://newlit.ru/forum/index.php?topic=6828.0

— Не руби мне головы! — сказала Карен. — Тогда я не успею покаяться в своем грехе. Отруби мне лучше ноги с красными башмаками
(Г.-Х. Андерсен. Красные башмаки).

Одни героев своих по зернышку выклевывают отовсюду. Другие находят сразу готовыми. Эти доставались кусками, большими и малыми.

Написав, рассказчик читал первый раз, мучительно лишнее отсекая и связывая не связавшиеся концы, чтобы через день читать снова, незамеченное исправляя, а еще через день, поддавшись ритму, скользить легко, почти без заминки, запятыми играя, методично перещелкивая пальцы сперва правой, затем левой руки.

Однако же, к делу.
Место. Гостиница: длинное одноэтажное здание, скажем попросту, красивый барак (если он быть может красивым). Входные двери из сада, над которым круто вздымались террасы, на них ветвились толстыми змеями остатки виноградников, издревле прославленных, ныне забытых. На противоположной стороне — стеклянная стена с выходом во внутренний дворик, вид, понятно, на море. Комната без затей. Приманка? Сад, от взглядов огороженный двор, запахи, музыка моря, соленая кожа: смывай не смывай — остается. И — виноградными спелыми гроздьями звезды. Луна? Что-то очень яркое, то белесое, то желтеющее, то золотистое. Можно, конечно, добавить валяющуюся бутылку, отбитым горлышком сверкающую при замечательно полной луне. Только бутылка — неправда. Персонал подобран давно. Работой своей дорожит. Чаевые — часть дохода немалая. Дворики, тентами укрытые от непогоды, мелкорешетчатые стенки, плотно, наглухо увитые зеленью, настежь распахнуты даже не самому чуткому уху. Все формальные разговоры — пару минут с женщиной немолодо симпатичной, рядом с которой свежайшая роза.
Гостиница вороньим гнездом на берегу отвесном над морем, над бездной. В противоположную сторону оазис обрывается степью, желтоватой и пыльной. В безветрие, в спокойные, тихие дни стихия моря со стихией степи умиленно братались. Такой себе рукотворный рай, многоцветно узорчатый, комфортабельный, прилепившийся неведомо к чему между стихий. Не дешевый. Да хоть какой, но — преследующий, тянущийся за рассказчиком следом, вмятины цвета глины сырой, засохшей и обожженной нещадным солнцем, вслед его движению во времени оставляя.
В одном месте гряду холмов, изборожденных террасами, разрывало плато, большую часть которого занимал огромный камень, скала, опиравшаяся о хлябь узким концом, словно невиданный цирковой, высокий, широкий, делал стойку на тщедушном мизинце. Нарушал ли огромный камень законы физики, как утверждали одни, или не нарушал, как доказывали другие, мало кого волновало. Тревожило: свалится он, колобком по террасам покатится, гостиницы достигнув, расплющит ее, или же, мимо пролетев, свалится в море, поднимая волну, которая уцелевшую от падения камня смоет и унесет в море. Понятно, камень, прозванный чёртовым, не мог не породить разных легенд, наиболее распространенная из них утверждала, что кто-то на кого-то бросил это чудо или ужас природы. Кто и на кого варьировалось бесконечно. Старожилы утверждали, что раньше на широкой вершине скалы гнездились перелетные аисты. Но в последние годы прилетать перестали. Наверное, потому, что рождать детей в поселении под террасами уже было некому.
Скала на пуантах: так он назвал ее про себя. В последнее время рассказчик увлекался балетом и одной балериной. Зловещая, однако, метафора — мелькнуло и в знойном воздухе растворилось.
Да вот еще. Далеко-далеко, не в ясную погоду не виден, полуразрушенный замок, из холма вырастающий, в котором в кровавые времена и не только вершились самые кровавые преступления в этих  краях.
Пейзаж ужасно фотографически в памяти остается.

Время. Горячее. Август. Жара. Огромные помидоры, брызжущие кровью красной не солёно томатной. Огромные луковицы невиданно фиолетовые. Огромные зеленые огурцы, хоть их-то огромность не красит. Огромные желтые дыни. Огромные арбузы зелено-полосатые извне и красно-черно крапчатые изнутри. Всё огромно и разноцветно. И — огромный светло-бежевый чемодан: новые постояльцы, лиц не вижу, оба роста весьма выше среднего, шорты джинсово до колен, ниже — крепкие светловолосые ноги, у того, кто шире и старше — потолще, у того, кто уже-моложе — мускулистые худощавые. 
Всему лобби радио рассказывает о реставрации — процесс долгий, нелегкий, в высшей степени трудоемкий — многострадальной репинской картины «Иван Грозный и сын его Иван». В тот раз сам Репин лечил. А теперь? Что за манера русских царей сыновей убивать? Иван — Ивана, Петр — Алексея. Правда, Павла… Нет, дело темное. Презумпция невиновности. Может, что изменится на Руси, если царевичи начнут — типун на язык — папаш царственных убивать?
Иду мимо. К себе. Если не считать дворика, номер обычный. С пейзажиком на стене над кроватью. Внимания не обращаю: день занят плотно — море, солнце, изобилие древностей.
Для недогадливых: те, чьи лица замечены не были, герои рассказа. Иначе, скажите на милость, зачем было их рассказчику замечать? А затем, что те получают ключи от соседнего рассказчику номера, и так же, как все постояльцы, почти всё время, когда не на море, проводят во дворике: влажный живительный бриз, ароматы, музыка и прочее-прочее, в том числе разговоры соседей, не услышать которые невозможно. А если те от мыслей своих о прекрасном (других мыслей в это время никак не бывает) тебя отвлекают, можно в комнату удалиться, или наушники надеть или, плюнув, воспринимать чужие беседы как звуки морские. Если какая семантика в мозгу и застрянет, бог с ней. Мозг и не такое рассчитан.
В первый же вечер, плавно в ночь перетекший, часть звуков сложилась в слова, а те в совсем не подходящую месту и времени мелодраму. Отец и сын несколько дней как впервые увиделись. У папы с мамой, совсем еще юных, случилась приятная мимолетность. Следы потерялись, не очень искались, недавно нашлись. Никаких, однако, трагедий: телевизору такое не интересно. Папа с мамой замечательно встретились, отец с сыном сдружились: ни комплексов, ни фрейдистских мерзостей всяких. Одним словом, так, как почти никогда не бывает: счастливое исключение. Не роман, не повесть и не новелла, так, по классику, сюжет для рассказа совсем-совсем не большого.
Папа — режиссер: театр и кино. Судя по тону, признанный, хоть и не гений. Сын хочет в артисты. Судя по мимолетному плану: вид сзади, вполне ничего. Хотя этот план, понятно, ничего не решает.  У папы уверенный в себе баритон, довольно приятный (если читатель ожидал чего-то злобно визгливого, то ошибся), у сына — баритон, почти доломавшийся, но с юношескими рецидивами, которые под виноградными звёздами часто волнение выдают. Хорошо-то всё хорошо, однако же, всё-таки: не было папы — и вот, к тому же режиссер почти всё в жизни артиста решает. Думаю, «почти» можно без зазрения совести удалить. Кому бы запомнились те актеры, с которыми принц по собственной пьесе поставил спектакль, точней сказать, придворное представление?
Похоже, ночь у соседей выдалась долгая. Встреча, спонтанное решение — к морю, перелет — когда было поговорить по душам? Вот и летали за непроницаемой для взора стеной вопросы, увлекшие даже рассказчика, которые бумерангом к задавшему возвращались. А ты что сделал? А ты что ответил? А тебе говорили? А ты почему? А ты? Так они рассказчика пинг-понгом и убаюкали. Последнее, что разобрал: «Пропала жизнь! Я талантлив, умен, смел... Если бы я жил нормально, то из меня мог бы выйти Шопенгауэр, Достоевский...» И шёпот в ответ: «Что с тобой, папа?»