Десять жизней Анжелы П

    Краткое содержание
Анжела крайне возбудима. В минуты petite mort (маленькой любовной смерти (фр.) её психическая энергия прорывает "границу причинности", и девушка оказывается в своих прошлых жизнях.
Чудесные "улёты" Анжелы перемежаются земными событиями - работа в турфирме, встреча с любимым, путешествие, свадьба, покупка дома, рождение ребёнка.
За основу взята история восемнадцатилетней клиентки одного из центров генетического анализа Москвы.
Имена изменены.               
       «...смертный Человек, и нетленное  Биополе...».
                (Кэрол Клэнд, «Тень Земли»)               
   INTRO
...-Перемахнули через всю Европу не для того, чтобы сидеть в гостинице, - сказала я. - Почистим пёрышки, и сразу гулять. Хорошо?
Вениамин не спорил.
Испанский городок этот Камберра показался мне рукотворным извержением магмы: задними стенами окраинных домов служили базальтовые откосы гор. Улицы сходились в одну круглую площадь.
Мы проходили возле Art-museum.
-Смотри, музей. Давай, зайдём, - предложила я.
Миновали первые залы. Постояли возле древних полотен Фернандеса и Монтанье. Далее открылась огромная ниша со скульптурой – молодая монашка в объятиях существа ангельского вида.
Вырезанная из разноцветного мрамора монашка в беспамятстве таяла от неги в руках опытного мальчишки с крылышками на спине. «Он был, ну, просто ангел!..» Так бы сказала о столь милом искусителе какая-нибудь женщина, секретничая, рассказывая о чудесном сновидении...
Я только мигом взглянула на скульптуру и мне сразу всё стало ясно. Здесь в открытую говорилось о потаённом свойстве моего чувственного тела, не до конца понятном ещё и мне самой.
«Вот такой же, наверно, и я бываю в своих ночных «улётах», - думала я, глядя на монашку, пребывающую в неземном блаженстве.
И мне было неловко, будто этот скульптор подглядел за мной, будто он был третьим в наших с Вениамином ночах, и всё знает о моих «путешествиях по генетическим тропам».
Со стороны могло показаться, что сейчас меня поразил столбняк и всякий мыслительный процесс во мне замер, - но это было не так.
«Где она теперь? И с кем? - с волнением думала я, исподлобья бросая взгляд на потерявшую сознание девушку.
Как бы в ответ на мой вопрос Вениамин вдруг притворно заговорил писклявым, будто бы женским, голосом:
-...Этой ночью ко мне явился ангел во плоти и пронзил моё чрево золотой стрелой с огненным концом, отчего я испытала сладостную муку и унеслась в мир предков...
-В мир предков? - удивилась я.
-А что тебя так изумило?
-Откуда ты знаешь, что в мир предков?
-Вот, в проспекте напечатано. Подлинные слова этой самой монашки – святой Терезы. Её откровение. С испанского перевёл я, конечно, наспех. Но довольно близко по смыслу. Здесь в Камберре у них копия скульптуры. Оригинал в Риме.
Захотелось удостовериться. Я глянула в брошюрку. Там был и английский вариант. 
 Вениамин оказался точен в переводе.
«...In ancestral world, - крутилось в моей голове. -...В мир предков».
Вениамин дурашливо напевал:
-Флай ту зе скай!...(Парим в небесах).
«Боже мой! - вдруг пронеслось в уме. - А ведь и Венчик, наверное, должен испытывать в такие моменты нечто подобное! Какая-то маленькая смерть, какой-то улёт (флай ту зе скай) настигает и мужчин».
Разговор об этом я отложила на будущее, близкое или далёкое – в зависимости от степени взаимного доверия. Хотя Вениамин, по-мужски более раскованный, и сейчас готов был рассуждать о сути изображённого в каменном алькове.
Утомлённая перелётом я не в силах была ещё и здесь, в музейной тишине, погружаться в область духовных потрясений, хотя бы и теоретически.
Я прибавила шага достаточно выразительно для того, чтобы Вениамин умолк.
Мы ещё долго ходили по залам. Картины, скульптуры проплывали перед глазами. А я всё думала: «Где она сейчас, и с кем, эта пылкая монашка?»*...
...........................................................
* Девушка из Севильи по имени Тереза ( XVI век) перед судом инквизиции бесхитростно рассказала о своих любовных переживаниях, после чего  была провозглашена доктором богословия и возведена в сан святых. Д.Бернини на основе этой истории создал скульптурную группу «Экстаз Святой Терезы».               
               
               




               
               



                ЧАСТЬ  I
             МОЯ ЖИЗНЬ . 01   
               
                1             
Я – рыжая. Обилие моих густых ярко-охряных волос  невольно притягивает взгляд. В своём родном тихом Архангельске я как-то свыклась с этим. Но, год назад переехав в  Москву, оказалась буквально подавлена избытком мужского внимания.
Сначала я старалась притушить чрезмерное самоизлучение. Никаких объёмных причёсок. Одежда самых скромных расцветок. Глаза долу. Но снова и снова чувствовала себя немного виноватой, когда замечала растерянность на лице очередного посетителя-мужчины в моём стеклянном отсека офиса «Вокруг земли».
Клиенты порой даже спотыкались на пороге, захватывали рукой подбородок... Почёсывали нос...Такие смешные.
Я волновалась не меньше их, пока не нашла способ сладить с этими короткими замыканиями.
Чутьё подсказало: мужчинам всегда легче иметь дело с женщиной суровой, чем с яркой  (офицерский комплекс). И вот однажды  с утра я напустила на себя директорскую строгость. Откинулась на стуле, нога на ногу. Принялась небрежно крутить перстень. Уставилась на вошедшего в упор. Смотрела как бы сквозь него. И сработало. Клиент обрёл чёткость мысли. Слог выравнялся. Он уверенно назвал страну и время намеченной поездки.
Моя напускная неприступность первое время распространялась и на сотрудниц.
В курилке я всегда устраивалась в отдалении, молча шлифовала ногти, потягивала свой неизменный Bluesky с ментолом. «Да. Нет. Всё может быть. Трудно сказать, – вот и весь разговор. Девушки занесли меня в категорию инопланетянок («как с Луны свалилась», «не от Мира сего», «для нашей Анжелы – всё по касательной»).  И уже без моего участия продолжали разговоры о силе воздействия на своих парней, о мере их покорённости, и обо всех прочих приключениях на радостном пути к браку или печальном отдалении от него.
Не желаешь общаться – вольному воля. Такие демократки! Но уступчивость их была, конечно, притворная. Только с виду  готовы они были признать за мной право на независимость. Не такой это народец.
Напрямую не получилось, – пошли в обход. И для начала в службе персонала узнали, откуда явилась молчунья (Архангельск). «Хм! А можно подумать будто из Оксфорда какого-нибудь прикатила, гостья столицы!»
Низвести меня до уровня масс взялась кассирша Катя. Она собралась с духом. Между ней и мной заискрило. На одном полюсе мой взгляд  как бы мерцал из глубокой лисьей норы. На другом, в окошке кассы, пучились в роговых очках глаза бульки-забияки Кати. В любой момент она готова была на своих кривоватых ногах атаковать меня, уколоть недобрым словцом, вышутить. Чаще всего стычки происходили в курилке на застеклённой крыше двадцатого этажа, или в туалете за макияжем. И в буфете не прочь была Катя испортить мне аппетит.
Я отвечала достойно, а то и сама могла куснуть. Заметила у Кати в статусе ноутбука:  «Меня трудно найти, но легко потерять», и тонким голоском спросила: «Это ты про колготки?»
Катя не осталась в долгу и, когда я подкрашивала ресницы, походя бросила: «Лучшая косметика для девушки – улыбка». Ответ мой был таков: «Знаешь, Катя, у некоторых чем шире улыбка, тем виднее клыки».
Кажется, враждовали на нас даже тату. У меня – колибри на  изнанке предплечья. У Кати – дракон на шее.
Не иначе как этот дракон, в виде менеджера по персоналу, на своих крыльях и принёс кассирше весть о моём отце. Узнали девушки, что в Архангельске под Олегом Паниным была вся логистика арктического направления. Папа разруливал  морскими контейнерами с целлюлозой и картоном, а так же многоколёсными кораблями шоссейных дорог, всеми этими «Skania», «Volvo», «Mudan». Распоряжался сотнями громыхающих по рельсам стальных коробок «Smoll-UP» с эмблемой той же колибри, что на моей руке.
Девушки в офисе прикусили языки. Стали добрее со мной, льстивее. «Ого, да ты у нас, оказывается, дама обеспеченная, - как-то ненароком вырвалось у Кати.
Затворничество тяготило и меня. И на этот раз я, тонкой струйкой выпуская дымок, приятно улыбнулась. Катя мигом преобразилась в добрейшую особу. Если и осталось в ней что-то от собачки, то от домашней, сытенькой со слезой любви под толстыми линзами очков.
Мы стали ходить парой и очень скоро весь отдел международного туризма узнал от Кати мою историю: доконали девушку в родном Архангельске малодушие жениха и происки молодой мачехи.

2
Так уж получилось у меня, такая уж я уродилась, что с самого младенчества начала бороться с матерью за отца – очаровательную спортивную особь противоположного пола: бритый скульптурный череп, волевой подбородок и голос с хрипотцой саксофона в облаке одеколона «Hugo extreme». Мы соперничали в любви к отцу, кто сильнее. Не спускали глаз одна с другой. «Олежек, милый!»... «Пампушик, папулялечка»...
Частые отъезды матери в командировки приравнивались мной к предательству отца.
Я рвалась заполнять мнимую пустоту, самозабвенно играла роль законной половинки.
Кормила папочку  по утрам овсянкой с мёдом и тёртым миндалём,  звонила и справлялась о самочувствии, гладила рубашки.
Вполне по-дамски  лицемеря и манерничая, встречала вернувшуюся из командировки мать. Передачу отца с рук на руки сопровождала множеством наставлений опытной супруги. Потом понемногу отстранялась, позволяла первенствовать и то лишь потому, что мать любила меня саму, этой любовью словно бы откупаясь от притязаний маленькой ревнивицы.
В семье устанавливалось равновесие. Но, даже находясь у себя в детской комнате, я умудрялась  всеми шестью чувствами проникать сквозь бетонные стены.
Словно сканировала ультразвуком.
Не ведая о том, лишала мать покоя, изнуряла, выдавливала с её законного супружеского места в доме (детская жестокость).
И когда это случилось, – смерть матери в зале фитнес-клуба (летальный приступ кардиомиопатии), – то я, глубоко и искренне отгоревав вместе с отцом,  в свои восемнадцать лет вполне естественно вписалась в его жизнь как псевдо-жена, хозяйка шестикомнатной квартиры с двумя спальнями.
Помимо софокловой Электры известны множество случаев любви дочери к отцу, - любви платонической, чистой, возвышенной и сокрушительной. Девушка совершает скачок в своём развитии, минует стадию потери девственности и приобретения сексуальной опытности, сразу становится любящей супругой, другом и помощником.
Для мужчины дочерняя любовь всегда желанна и восхитительна.
Не стал исключением и папа.
Наша семья счастливо жила в таком усечённом виде пока не наступил этот день  конца июня.

3
Сессия позади, –  первый курс универа.
В нашей квартире  на десятом этаже в центре города музыка стерео-системы искривляла пространство огромной кухни с барной стойкой посредине: инфернальная  Gabba звуковыми волнами гуляла из угла в угол.
Разноцветные камешки замороженных овощей с грохотом посыпались на раскалённый биметалл. Теперь ещё базилик, имбирь, горчица, а сверху свежий кабачок длинными лоскутками...
Деревянным весельцем я гребла по кругу осторожно, чтобы не поднять волну, иначе перехлестнёт через борт, – от гари никакая вытяжка не поможет, ещё и утром волосы будут пахнуть готовкой.
Может, всё-таки помыть на ночь голову? Ага! Чтобы  потом вставать на час раньше для укрощения невероятной лохматости? А чёлка всё-равно будет торчать, и каскады стрижки не собрать воедино, хоть залейся лаком. Нет уж, спасибо. Лучше пошире открыть окно. 
Я распахнула створки.
Стрижи, словно крохотные бумеранги метались перед глазами. И меня опять настигло всегдашнее желание лететь с ними.
Ветер в голове - не метафора.
Я чувствовала себя невесомой. Душа моя как бы вырывалась из клетки своего существа.
Подобно тому, как звук турбин летящего над городом самолёта оставался позади него – страшный и отвратительный по своей материальной волновой природе, а невесомый лайнер мчался в тишине и прозрачности, переродившись в нечто религиозное, так и я, навалившись на подоконник, обретала вдруг лёгкую птичью суть.
      Это желание оттолкнуться и парить над землёй в виде какой-то зыбкой субстанции всегда очень стойко было во мне. И сейчас всё сильнее покалывало в кончиках пальцев, не чувствовалось ног.
Знобило словно при лучевом обследовании в отделении неврологии, куда я попала  потрясённая смертью матери.
Сейчас у открытого окна от меня словно бы безболезненно отделялась плоть, происходило ослепление ярким, тоже будто бы медицинским, светом и я рвалась в полёт, как тогда к выздоровлению*.
Я разглядывала внизу садик в голландском стиле: карликовые сосны, туи, живую изгородь из можжевельника.
Клумбы на разных высотах (вертогадены и булингрины).
В центре – большого кота из пластика, раскрашенного каким-то кубистом.
Кот замер на полушаге, будто обдумывая свою нелепую расцветку. Треугольники, квадраты на спине и боках, ромбы на голове, полосатый хвост: как с этим жить?..
А вдали город повторял изгиб Северной Двины. У железнодорожного моста виднелась крыша моего университета. На другом берегу реки за лесом портовых кранов сверкал золочёной пирамидкой папин офис....
        *«Феномен высокого места» (hight place phenomenon). Когда человек выходит на балкон, то инстинктивно отступает. Однако в следующий момент он осознает, что барьер надёжен, никакой опасности нет. Зачем же тогда ему понадобилось в панике отступать? Вывод один, – он собирался прыгнуть.
 Ложный вывод.
Люди с низким уровнем инстинкта самосохранения (еremita syndrome - синдром отшельника) под действием этого ложного сигнала головного мозга часто становятся самоубийцами.
       
        4
Как оказалось, в это самое время отец уже пришёл домой. Пересёк прихожую в носках неслышно ( ноги блаженствовали в глубоком ворсе паласа после долгого нахождения в жестких «Tektony»). Остановился в дверях кухни. Он всегда уважительно держался в стороне во время нисхождения на меня подобного поэтичного забытья. Мою склонность к молчаливому погружению в неведомые ему глубины сознания он называл сеансами креатива. Он долго бы так стоял, если бы масло не полилось на комфорку. Схватил горячую крышку и скинул.
-Ой! Подгорело! -воскликнула я и бросилась отцу на шею.
Щекой к щеке. Звонкий чмок-чмок вблизи уха. И опять опьянение – теперь уже от микса дорогого одеколона, вэйп-смеси для электронных сигарет, запаха кожаного салона его «Maybach» и, собственно, зрелой, сочной плоти сорокапятилетнего мужчины.
Сегодня это были больше чем обнимашки, отец сильнее и чувственнее тискал меня.
-Ангелочек мой, - горячим дыханием полыхнуло у моего виска.
Он взял меня за плечи и отстранил.
Усталые, умные глаза отца заволокло туманцем, на нижних веках скопились ниточки влаги.
Он опять привлёк меня к себе.
Растревоженная, на этот раз я обнимала его  кистями рук собранными куполом, как при взятии сложного аккорда на рояле.
Через влажную рубаху отца кончиками пальцев я как бы наладила плотный контакт с этим большим горячим телом и насторожилась. 
Он пытался изобразить из себя беззаботного гедониста.
-Ужинать, Ёлочка! Ужинать! Гаспаччо! Шпинат с буйволиной! Ананасы в шампанском!
Тут от него вдобавок повеяло  чем-то спиртным,  свежим, ещё не перегоревшим. Скорее всего,  припарковав машину, он глотнул из карманной фляжки, как часто бывало после смерти матери.
Он опять обнял меня, проводя к столу.
Сел, заложил салфетку за ворот. Любовался как я накрывала на стол. И я радовалась своей состоятельности как хозяйки, владелицы большого, сильного мужчины, с удовольствием демонстрировала себя.
Дефилировала на малом пространстве, пританцовывала...
Как-никак с пяти лет я занималась балетом в частной студии Василия Денисова. Родным для меня был подвал в Гостиных дворах Архангельска со сводчатыми потолками и оглушительной акустикой. (Пианино приходилось накрывать одеялом).
Учитель – бывший танцор Северного хора, к тому времени  полуинвалид на раздавленных уродливых ступнях в нелепых войлочных тапках с неизменной тростью в руке стучал палкой об пол. «Раз, два, три, четыре! Спину держать! Ногу тянуть!..»
У меня от природы была невероятная выворотность и ступни, и колена, и бедра.
Гуттаперчевая девочка.
Прыжок выше всех в группе. Могла бы профессионально танцевать, если бы не странное свойство моей психики.
Я выдерживала заданный темп  лишь минуту-две, а потом впадала в некий транс.
Собственная воображаемая музыка несла меня в неизвестность.
Я будто  влетала в бесконечно длинный звуковой коридор, танцевала самозабвенно, даже яростные удары трости об пол не сразу достигали слуха.
Очнувшись, я обнаруживала себя сидящей на банкетке, глаза распахнуты, а взгляд слепой.
Учитель щёлкал пальцами у моего лица, поводил ладонью.
«Летаргия какая-то, - ворчал он.
С балетом не сложилось...

5
Скользящей сценической походкой порхала я сейчас перед отцом с посудой в руках. При развороте словно резиновая скручивалась от головы до пяток и на энергии раскрутки достигала стола, а потом обратно, - круть, и уже возле плиты.
Меня беспокоила примеченная в отце натянутость.
Словно он сегодня опьянён был не своим обычным «Bisquite», а чем-то другим,  может быть даже нюхнул кокса.
-Ангел мой, - выговорил он глухо будто в полусне и замер, не донеся до рта нанизанные на вилку стручки фасоли.
-Да, папулечка.
Он долго и болезненно печально смотрел на меня.
-Ты так похожа на маму!
Я подалась вперёд и благодарно пожала ему запястье.
-Ты помнишь маму? - спросил он.
-Конечно! - воскликнула я излишне торопливо. - Конечно, я помню маму!
-Какой ты её помнишь?
-Странно, папа. Я помню её только со спины. Всегда за компом, всегда что-то пишет. Курит и пишет. Курит и пишет. Заглянешь к ней – и видишь как её плечи сводит,  она сжимается будто что-то в себе прикрывает. Я – на цыпочках сразу назад.
-Да, она много курила.
-И часто закрывалась у себя в кабинете. Подойдёшь, толкнёшь дверь – заперто. Постучишься – никакого ответа.
-Ну, это значит, она была в наушниках. Расшифровывала с диктофона.
-Ой, знаешь, а я ещё помню, она как-то пришла домой немного подшофе и с тортом. Ты её упрекнул. А она как швырнёт торт на пол! Это так круто было. Я сбегала на кухню за ложкой и стала есть с пола. И она тоже присела, пальцем стала есть и облизывать. Мы с ней так смеялись тогда!..
-Да, она была сложной натурой.
-Ещё помню, как мы с тобой к ней в санаторий ездили. Где-то в сосновом бору. Много коттеджей. И огорожено высоким забором.
-Тогда у неё с психикой было не всё в порядке, - сказал отец и вздохнул. - Кризис. Взрывоопасная смесь. Немного анорексии, немного кошмаров. После чего вдруг приступы  гиперактивности...- Он замялся, взыскующе посмотрев на меня, и что-то пропустив, продолжил: - Торт об пол. Две пачки сигарет в день. Всё такое прочее по ночам... И как результат, через месяц новая книга. Она сгорела.
-Папуль, я давно хотела тебя спросить, - а это передаётся?
-Что, мой Лисёнок?
-Ну, эти кошмары и «всё такое прочее».
-С очень малой  долей вероятности.
-То есть, у меня как бы гарантия?
-Конечно, девочка моя. Живи в своё удовольствие. Ни о чём таком не думай.
Мы помолчали.
-Не знала, что у неё ещё и с сердцем что-то было нехорошо, - тихо сказала я.
-Она никогда не жаловалась. Потом оказалось –  три микроинфаркта.
-А я тогда была такая сволочь. Вытворяла чёрт знает что.
-Возраст.
-Мне так стыдно теперь, и уже ничего не изменишь.
-Я в своё время тоже бунтовал на всех фронтах. Теперь мне тоже бывает очень жаль, что мои родители не дожили до того, как я стал приличным человеком.
-Теперь мы с тобой хорошие, да пап?
-Ты просто замечательная.
-И я теперь «большая девочка». И я наконец начала читать мамины книги.
-Имеешь в виду «Эффект Фукурумы»?
-Ты напрасно прятал её от меня. Недавно её выложили в инет. В отзывах одни восхищаются. Другие называют лженаукой.
-И, в самом деле, она писала её будучи не совсем здоровой.
-Теперь я знаю, папочка, что когда она запиралась в своём кабинете, то она вовсе не расшифровывала с диктофона, а вроде как медитировала. Об этом у неё в книге.
-Ага! - горько усмехнулся отец и поник головой. - «Шлялась по генетическим тропинкам».
-Она это так называла?
-Некоторые пасьянс раскладывают, а она – свою бесконечную «матрёшку-фукурёшку» собственной выдумки. Эта игра и свела её в могилу. Те самые фантастические «энергии рода».
-Теперь я наконец поняла её. И ещё сильнее полюбила.
Отец тяжело вздохнул.
-Ты так похожа на неё.
-Нет, папочка, я на тебя похожа. Мы с тобой рыжие. А у мамы были чёрные волосы. Она теперь всегда со мной. Я попросила у неё прощения за все мои глупости. И ты тоже, возьми и попроси прощения у дедушки с бабушкой. И будем мы с тобой хорошие, да, пап?
Отец с горечью поглядел на меня.
-Ты просто замечательная. О себе я умолчу.
-Ты тоже замечательный.
-Боюсь разочаровать тебя.
В открытое окно кухни камнем влетел стриж, ударился о стену и упал на пол – угольно чёрный с малахитовой спинкой. Лежал как подстреленный, бил крыльями, злобно сверкал черными бусинками глаз.

6
В ловле птицы, в любовании бархатным оперением, в перенесении её до окна, отошли в прошлое воспоминания о матери.
Стриж улетел, мигом превратившись в точку.
В порыве этого освобождения у отца  вырвалось:
-Ангел мой. Я полюбил одну хорошую женщину. Мы хотим пожениться.
Я поглядела отцу в глаза. Он жалко улыбался. А моё лицо, кажется, становилось всё более некрасивым.
Я чувствовала будто распухаю, дурнею.
Встала из-за стола, зачем-то раскрыла створки шкафа.
Руки сжимали дверцы, пальцы белели словно  помороженные.
Глядела на банки со специями, тупо читала надписи.
-Она логистик. Ей двадцать пять, - послышался голос отца.
Я затворила дверцы. Прижала плотнее. Ещё надавила.
И, оттолкнувшись, обернулась к отцу с весёлой яростью в глазах.
-Знаешь, папулечка, а я как раз всегда мечтала иметь старшую сестру!
Отец обрадовался.
-То есть, наши интересы совпали!?
Он  робко улыбнулся, увидав в моих глазах  гневные искорки.
-Конечно совпали, папулечка. Мы же с тобой друзья.
Он шагнул ко мне и обнял, – уже не горячее, родное, кровное, а нечто холодное, жёсткое, постороннее.

7
В ожидании появления мачехи в доме, я перестала готовить ужин.
По вечерам отец находил меня в кабинете покойной мамы.
Обычно я сидела в самом тёмном углу под бра в окружении коллекции японских раскладных мужичков Фукурума и русских Матрёшек.
Ещё при жизни мама  разъяснила мне, что бровастый, хмурый, с сосульками усов Фукурума  олицетворяет в ДНК человека мужские Х-хромосомы. 
А матрёшки женские Y-хромосомы.
Куклы были выстроены на полках парами в группах по двадцать три матрёшки и фукурёшки в разных последовательностях.
Гигантской мозаикой громоздились от пола до потолка, словно некий иконостас. Каждая была помечена латинскими буквами. Мне запрещалось перемещать их. Я до сих пор к ним не прикасалась.
В таком окружении я читала теперь книги мамы в бумажном издании (в целлюлозе). Чувствовала через картонные обложки особую близость к маме, словно держала её за руку. (Неосязаемые электронные тексты волнуют лишь содержанием).
В кабинете всё ещё не выветрился запах табачного дыма сигарет мамы. И рыбки в аквариуме плавали те же. Но через эти книжки мама совсем другая представлялась теперь  мне. Дерзко умная. Обладающая силой выражения и новизной толкований. Много думающая о жизни и смерти. Горячая последовательница Эйнштейна и Алькубьерре с их искривлёнными пространствами и экзотическими энергиями.*
* По мысли этих учёных в мир предков человека может перенести отрицательная психическая энергия. Овладевший ею медиум перешагивает порог «чёрного тоннеля» и внедряется в генетические структуры пращуров в биополе Земли. Стартовый импульс такому сверх-путешественнику способен создать сильный стресс, творческий и любовный экстаз.
Я сыпала корм в аквариум. Рыбки в воде представлялись мне далёкими давно умершими предками.
Я думала: «Да, самое сложное – это как бы сквозь стекло проникнуть»...
В задних рядах книжных томиков я обнаружила ещё несколько изданий под псевдонимом мамы – Ольга Полесская. Однако фото на обложке было без всякого псевдо: мама в своих неизменных синих очках. Два крыла чёрных волос покрывают грудь...
Я взвешивала на руках книги и думала: «Потрясающе!»
Откладывала бумажные издания, просматривала файлы на рабочем столе маминого компьютера. И вдруг наткнулась на бланк со своим анализом ДНК.
Логотипом сайта была матрёшка, раскрашенная в цифровой технике Grafakon.
Лаборатория называлась «Гендель». Понятно, –  генетическая.
Вот и сама справка.
Углублённый анализ ДНК  Анжелы Олеговны Паниной. (2000 г.р. Россия, г. Архангельск. Выполнено лабораторией «Гендель» 24 июля 2016 г.)
ДНК сестринские R1b (отсутствие Y -хромосом, женские. С применением методики Effectum Fukuruma (Эффект Фукурума).
В ходе исследования выявлено следующее:
1.Гаплогруппа DC GH. Популяция Северная Африка.
2.Гаплогруппа СК. Генетический дрейф в Северную Европу.
3.Гаплогруппа X. Сужение поиска по методу «бутылочного горлышка» до площади 10 кв. километров. Франция, Германия.
4.Вхождение в «зону основателя» в населенных пунктах до 3 тыс. человек.
5. Выявление основных ветвей генеалогического древа в заданных пространственных и временных рамках.
6.Генерирование отрицательной энергии DRG в чёрном тоннеле (кротовой норе) с использованием биосистемы медиума N.
7. Персонификация объекта.
 Исследование провёл  Ю.Танич (Gendel)
                24.07.16
               
Я улыбнулась, вспомнив, как мама, тот самый «медиум N», заставляла тогда меня плевать в коробочку. Слюны нужно было много. До тошноты противно было смотреть на эту массу собственных выделений с пузырьками и сгустками, а зажмуриться нельзя, промахнёшься и плюнешь маме на руку...
Теперь уже не узнаешь, зачем ей, биологу, это было нужно – относительность времени, кривизна пространства...Одно мне стало ясно: ей было очень трудно жить со всем этим.
Я открывала для себя новую, истинную маму. Вовсе не курильщицу и научную затворницу, а изящную даму серебряного века наподобие поэтессы Ахматовой или княгини Келлер кисти художника Бакста. Приходила на ум и мыслительница Блаватская, и учёная Мария Кюри...
Меня быстро утомляли эти внедрения в материнскую судьбу.
Я уходила к  себе, заваливалась на кровать с каким-нибудь сериалом в планшете.
А опустевший кабинет мамы жил в это время своей жизнью. Штора светилась  на просвет цветом красной герани, словно за окном плавили металл в открытом чане.
От колыхания материи в оконном проёме деревянные куклы начинали сверкать, как бы зажигались изнутри.
Стена напоминала пульт управления то ли атомной станцией, то ли андронным коллайдером.
Цифры на каждой матрёшке и фукурёшке не могли не наводить на мысль о некоем подобии таблицы Менделеева.
Я уже понимала тогда, что эта строго подобранная коллекция тоже была периодической системой, - только не в области химии, а в области антропогенетики.
Вместо валентности атомов в ячейках этой таблицы, (на брюшках кукол), обозначались валентности хромосом, – их способности создавать новые человеческие организмы из ядра физического тела и электронов психики, - дело всей жизни так несвоевременно почившей Ольги Полесской (Паниной) известной в Архангельске по телешоу «Трансреальность»...
Моей мамы...

8
Предательство отца странным образом подействовало на меня. Коли он женится, то и я решила срочно выйти замуж.
Парень у меня для этого имелся вполне подходящий (Тим, Тимаш, Тимофей), уже прошедший возле меня стадию любовного разогрева (конфетно-букетный период, серия мимолётных размолвок и ссор, ровная прочная дружба). К этому молодому, наивному однокурснику я обратила теперь всё лучшее в себе: жар своей восхитительной рыжины, изгиб лаково-чёрных бровей, алость губ, изысканность нарядов. Отцу оставив деревянность спины при объятии, судороги при касании его губ, унизительное для него-мужчины бесцеремонное обнажение в бассейне на даче, демонстративную неряшливость, отсутствие всяческого смущения во время совместного просмотра сцен кино-секса по вечерам на диване.

9
...Я стояла на лестничной площадке с сумочкой на локте, плотно сжав руки под грудью, и смотрела себе под ноги.  Бесшумный лифт подошёл неожиданно. Момент раскрытия дверей напоминал, как в детстве, появление кукушки в часах. Или как в театре рывок занавеса перед началом спектакля.
Не поднимая глаз, я увидела туфельки-слайды, подол длинной юбки. В свою очередь выходящая из лифта женщина, тоже взглядом снизу вверх окинула мои  верёвочные сандалии, джинсы «рванка», топик цвета клюквы...
Из глубины лифта донёсся голос отца:
...-Всё будет хорошо, Нэла. Она современная девушка...
Заметив меня, отец смущённо улыбнулся.
-О! Анжела! А мы как раз о тебе говорили.
-Вот как! Очень интересно! - услышали они в ответ.
-Мне папа показывал ваши фото, Анжелочка, - обливая меня ласковым взглядом, сказала спутница отца.
-И ту, где я на горшке?
 Послышался натужный смех.
Дверь лифта начала съезжаться. Я склонила голову, можно сказать, набычилась, и сделала шаг, чтобы вставить ногу в притвор двери лифта. Отец ловко перехватил меня, и удерживал в объятиях до тех пор, пока не сошлись створки.
-Познакомься пожалуйста, Анжелочка! Это Нэла. Нэлии Сергеевна. Мы с ней вместе работаем. Ну, в общем, я тебе уже говорил...
Спутница  отца протянула мне руку.
Защитно я вцепилась в свою сумочку двумя руками.
-Я спешу. И так уже опаздываю.
Великовозрастная невеста наклонилась ко мне и таинственно, как женщина женщине, шепнула:
-Он подождёт, - нажимая на «он». -Это пойдёт только на пользу вашим отношениям.
Я дотянулась до кнопки и нажала.
-Не люблю опаздывать.
Дверь лифта расскользнулась. Я вошла в кабину и, не поднимая глаз, уехала...

10
Я была подавлена встречей с будущей мачехой. Выйдя из дома, по привычке села в свой маленький розовый кабриолет «Babetta», но только посидела, и пошла пешком.
С сумочкой в руке задумчиво шагала по городу в сторону набережной.
Зажим на ремешке ослаб, и наплечник удлинился на столько, что эта моя серебристая Crescent (полумесяц) почти касалась асфальта. Сумочка путалась в ногах, вынуждала сбиваться в шаге. Я не замечала.
После встречи с подругой отца  реальный мир для меня рухнул  и раскололся на множество причудливых фрагментов.
Старинный город в моих глазах составляли теперь не резные деревянные фасады купеческих домиков и колоннады старинных присутственных мест, а какие-то диски и пирамиды, шары и вьющиеся ленты. И всюду, до горизонта, словно хлопья сажи, метались стрижи.
Как будто чёрное покрывало из птиц набрасывалось на город, рвалось на остриях церквей.
Вдруг я почувствовала, что через одну из этих прорех меня уносит вверх. И оттуда, с выси, я увидела, как непроницаемая чёрная мантия, изрешечённая звёздами, укрывала город, и края её начинали медленно опускаться, окутывали всё выпуклое пространство подо мной...
-Девушка, смотреть надо! – послышался грубый голос.
Меня обдало волной прохлады от кондиционера из двери кафе...
В этот день был праздник уличных театров. По набережной шли артисты. Кривлялись клоуны на ходулях, дудели в трубы музыканты с раскрашенными лицами...
Удары по огромному барабану окончательно вернули меня в действительность, как если бы кто-то отхлопал меня по щекам...

11
Такая «улётность» стала овладевать мною сразу после смерти мамы. Она словно манила меня в свой мир. Вдруг обрушивался на меня, завивался вокруг какой-то пыльный вихрь, и я замирала, где была.
Или посреди кухни тупо глядела перед собой, и в этом мельтешении перед глазами, в смущении ума, не могла решить, которое из устройств мультиварка, а которое хлебопечка.
Или на остановке пропускала один автобус за другим, пытаясь сообразить, какой номер нужен мне.
Или однокурсники начинали казаться мне совершенно не знакомыми.
 Это меня ничуть не  настораживало. Я даже улыбалась  и без особого труда, только лишь посильнее смежив веки,  всегда возвращалась в реальность «на автопилоте», как говорила  сама себе.
Сейчас я стояла у обочины, и красные цифры светофора на той стороне улицы будто отсчитывали время окончания моего очередного улёта.
Вот зажёгся зелёный, и смуты как ни бывало.

12
Я шла по газону к Тиму. Он сидел в самом глухом углу сквера на «нашей» скамейке у старинной пушки с горкой чугунных ядер.
Обычный парень с длинной косой чёлкой в шортах «карго» с большими накладными карманами, высокий, голенастый, встал и пошёл навстречу, снимая меня на видео.
Я раскачала сумочку, раскрутила и бросила ему. Он поймал её – в объектив – и снимал, восхищённый моим посылом.
Тим был известным в городе видео-блогером из семьи крупного чиновника. Влюблённость его была основательная. Но, даже пребывая в постоянном накале, дальше поцелуев он пока что не заходил, хотя невольно день за днём, встреча за встречей и продвигался всё ближе к цели – не без моего попустительства...
Мы сошлись и обнялись.
Я долго удерживала его.
Тискала, сильно вдавливала подбородок в плечо, старалась не разрыдаться. Как бы вручала ему своё тело.
-Тимпанчик, помнишь, о чём ты меня вчера просил? - заговорила я.
-На даче, или по телефону?
-Как жаль, что тебе нужны уточнения. Ладно. Проехали.
-Постой, Гжелка, я всё помню. Каждое словечко! С утра я просил тебя захватить бутерброды. Просил? Просил. В машине – просил ехать помедленнее. Кстати, мужик в твоей розовой «мыльнице» выглядит странно. Согласись. Но всё-таки верх поднимать я не –  просил. Потом просил не брызгаться когда я с камерой. Затем очень долго и упорно просил позировать топлес. Потом безо всякой надежды, десятый раз просил стать моей женой...
Я отступила, подняла с газона сумочку. Подтянула ремешок. Надела на плечо. Встала по стойке смирно и сказала:
-Да!
Он подхватил игру:
-Я что-то не расслышал.
-Да!Да!Да!
Он всё не спешил обрести серьёзность.
-На-все-гда?
Я продолжила деловито:
-И-ког-да?
И тут в наших рифмовках произошёл ритмический срыв.
-Пойдём, прямо сейчас подадим заявление!- выпалил Тим.
У нас обоих не оказалось с собой паспортов. Обнаружив это, мы вовсе не расстроились.
Обнялись. Я подставила губы.
Он поцеловал меня длительно и сочно. После чего меня  окутало земное жаркое лето безо всяких генетических заморочек, и на дальней скамейке, за плотной стеной акаций случилось давно задуманное мною.
Тим утопал во мне.
И мне тоже казалось, что не он входит в меня, а я – в него. Меня окутывало чем-то мягким и разноцветным словно связкой воздушных шаров.
Мне стало трудно дышать. Я билась будто в коконе и пыталась высвободиться. Когда мне это удалось, я обнаружила себя летящей сквозь облака.
Было ещё совсем не далеко от земли, но уже не видать ни домов, ни самого города, только звёздные туманности – полотнищами и сгустками. А сверкающая  полоса Млечного пути струилась как река и свивалась в виде женской фигуры с лицом мамы.
«Мама, мамочка!..- закричала я и в ужасе распахнула глаза. Передо мной выплыла испуганная физиономия Тима. Он в отчаянии тискал мобильник и со стоном выговаривал:
-Забыл номер «скорой». Забыл!
Цветки акации покачивались надо мной. Жаждущая сладчайшей пыльцы пчела самозабвенно ввинчивалась в бутон.
 Тим всё нудил: «Сейчас вызову скорую. Сейчас, Анжелочка, сейчас!..».
-Зачем «скорую»? - тихо спросила я.
-Ты была совсем белая!
-Ничего страшного, Тим...
-Чёрт! Я забыл номер скорой! - твердил он надрывно  и бил кулаком по колену. - Чёрт! Забыл! Забыл! Забыл!..
-Тимчик. Успокойся. Всё хорошо. Не надо скорой.
-Ты была без сознания, Гжелка!
-Всё уже прошло. Успокойся.
-Ты не дышала!..
-Это от счастья!
-Если счастье такое, то знаешь...
-Ну, прости меня.
-Вспомнил! - он чуть не подпрыгнул от радости. - Сто три! 
И сосредоточился на клавиатуре.
-Не надо, Тим.
- Сто три!
-Лучше помоги мне встать.
Я села на скамейку.
-Тебе в самом  деле полегчало, Анжелочка?
-Только голова немного кружится.
-Тогда я сейчас такси вызову. Хорошо?
-Замечательно!
-Точно?
Я улыбнулась...

13
Тим проводил меня до квартиры.
Перед тем как снять туфли я присела на банкетку.
В полосе света из комнаты матери на паласе в гостиной что-то блестело.
Я подошла, опустилась на колени, достала из сумочки  пилку для ногтей и выковырнула из густой шерсти серёжку-клипсу.
Таких не было ни у меня, ни у мамы.
Мне представилось, как отец со своей новой женой кувыркались тут на паласе.
Я поморщилась. И опять же пилочкой закопала серёжку обратно в густой ворс ковра.

14
Три женщины в одном доме – одна бестелесная, – тут не до веселья.
Покойная мама всё ещё присутствовала в нашей квартире, невидимкой участвовала в выяснении отношений.
Она была главной причиной всех напряжений и столкновений.
Её книги в моих руках стали орудием борьбы с мачехой.
Я появлялась на пороге с раскрытым томиком и громко, на всю квартиру декламировала:
-Наконец я ощутила равновесие между собой и праной биополя. Сквозь меня заструились генетические токи. Они обвивали меня нитями голограммы, переводя в телесные оболочки носителя кода икс-двенадцать...*
*Далее из книги Ольги Полесской (Паниной) «Обратный отсчёт».
«-...Я задыхалась. Легкие не слушались. Я пыталась сделать вдох –  и не могла! Тело стало ватным, сердце остановилось. Промелькнула мысль, что это последняя секунда моей жизни. Но сознание не отключалось. Вдруг я  почувствовала  необычайную лёгкость. Так комфортно бывало только в детстве. Я не ощущала своего тела и не видела его. Но все чувства были при мне.
Это было похоже на полёт во сне. Ужаса и страха не испытывала. Одно блаженство. Попыталась осмыслить  происходящее. Выводы пришли такие: мир, в который попала, существует. Я мыслю, следовательно, и я тоже существую. И моё мышление обладает свойством воли и  причинности, раз оно может менять вектор «полёта»...
 Местность была гористая. Холмы как в Шотландии, где я недавно была в научной командировке. Но всё покрыто лесами, как было там в глубокой древности. Сгустки холодного воздуха передо мной напоминали лица людей. Они удлинялись, вытягивались вниз и становились зыбкими великанами.
Послышался лёгкий хлопок, и я приняла формы одного из них. Стала свинчиваться подобно смерчу. Меня потянуло вниз и я ударилась голыми пятками в каменную плиту, покрытую мхом.
В пещере передо мной горел огонь. И женщина, которая улыбалась мне у очага, была моей праматерью...               

15
Такие выступления, эта громкая читка книг по антропогенетике,  до глубины души оскорбляли религиозность Нелли Сергеевны (обязательное распятие на шее из чистого золота, множество иконок во всех углах кухни, киот в спальне). Она стремительно крестилась и захлопывала за собой дверь.
Победа! Однако на этом я не остановилась.
Вдобавок я завела знакомство со старухой из соседнего подъезда, на вид цыганкой (маминой подружкой по курению на лавочке в палисаднике возле Большого кота.). Стала приводить её к себе в комнату.
Долгое присутствие старухи в доме вынуждало Нелли Сергеевну одеваться и отправляться на прогулку. Вечером она жаловалась отцу: «Нехорошо тут у нас. Просто дышать нечем. Постоянно болит голова».
К тому же во всё время проживания в нашей квартире  молодую мачеху тошнило, у неё отнималась нога и приглашённая массажистка часами разминала её. Иной раз от одного моего вида у неё подскакивало давление и она двигалась по квартире, держась за стены.
Казалось, я, в паре с духом мамы, одолела мачеху. Лишила воли, определила ей место под солнцем – в пределах её спальни. Можно было теперь вздохнуть полной грудью, если бы не молчание Тима.
Он несколько дней был «вне зоны доступа», и вдруг «привет из Норвегии!». С какого-то семинара блогеров! И что же? «Нам нужно побыть вдали друг от друга. Хотя бы некоторое  время».
Это был явный побег – судя по его испугу тем вечером в парке.
Я впала в уныние. Сопротивление мачехе теперь оказывал один лишь дух покойной мамы, –  будто бы с «того света» она управляла армией из сотен деревянных болванчиков своей «таблицы менделеева». Русские куколки были добродушны, – но фукурёши , - как истинные самураи, казалось, сверкали узкими глазами. Топорщили усы. С криками «банзай», слышными, впрочем, лишь в воспалённом воображении Нелли Сергеевны, преследовали её день и ночь.
Мне бы торжествовать, но после звонка Тима я пребывала в полном упадке чувств, и вид измученной мачехи не приносил мне больше никакого удовлетворения.
Теперь я часто плакала, и запиралась в комнате матери. Предательство отца, а затем и жениха нанесло мне такой удар, что я перестала есть, бродила по квартире в ночной рубашке.
Уныние переполняло и кабинет покойной мамы. Происходила там, казалось, какая-то химическая катастрофа. Оттуда будто бы расползался грибок страданий по всей квартире.
Наконец Нелли Сергеевне удалось добиться от отца согласия на ремонт по полной программе: тёплый пол, натяжные потолки, звукоизоляция.
Приходил мастер, составлял смету.
Какие-то рабочие принялись укрывать мебель защитной плёнкой. А когда скатывали палас, то в ворсе  обнаружили клипсу Нелли Сергеевны.
Мачеха возликовала, посчитав это хорошим знаком, в ней разжёгся бойцовский дух.
Скатывание паласа стало поворотным моментом в истории семейного противостояния. 
Этой ночью я кричала во сне.
Отец, подсев ко мне на кровать, успокаивал, говорил, что мне надо подлечиться в санатории. В том самом, где когда-то несколько месяцев провела мама.
Я притихла. Притворилась, что сплю.
Дождалась рассвета и, покидав в сумку самое необходимое, на утреннем поезде уехала из Архангельска в Москву.
У меня на карточке был миллион рублей, кругленькая сумма, подаренная отцом на совершеннолетие.
Однокомнатную квартиру сняла я на Пресне  в Шмитовском проезде между двумя прудами.
Отец звонил. После моей резкой отповеди сказал, что, в общем-то, рад за меня. Уважает за решительность и самостоятельность.
Отличное знание английского помогло мне устроиться в отдел международного туризма «Вокруг Земли» – стажёром.
Зима прошла незаметно. К весне в фирме я уже была штатным менеджером.

16
Он появился в нашем офисе с прижатым к уху телефоном в руке, заканчивая разговор. Втянутый в диалог глядел на меня вполглаза, и потому наверное без особых усилий совладал с воздействием моей яркой внешности, - я не могла и мысли допустить, чтобы моя пылкая рыжина его не тронула.
Хотя он и сам был  из той же породы белых ворон – заметных, цветных особей –  белый в прямом смысле. У него были длинные платиново-сизые волосы, удивительно для блондина густые и вьющиеся. Едва заметная хромота при общей резкости движений, лишь добавляла ему мужественности. Как я вскоре узнала, он, Вениамин Трошин, был поздним сыном знаменитого когда-то певца, теперь владел ночным клубом «Up-ground» и находился в разводе, о чём, кажется, и толковал сейчас по телефону с адвокатом.
Постепенно его взгляд переводился на меня. И после того, как поднятой ладонью он попросил у меня прощения за длящийся разговор, – уже не отрывал от меня глаз.
Выключив телефон, подался ко мне и, заговорщически озорно поглядывая по сторонам на чутких девушек в других стеклянных сотах, гулким певческим голосом спросил:
-Простите, а вам когда-нибудь говорили, что веснушки на вашем носике – признак проницательности и глубокомыслия их носительницы...
От низких вибраций этого голоса наших молодых сотрудниц будто парализовало. Они все обратились в слух. Общее смущение не коснулось только меня.
-Что вы хотите? Я вас слушаю.
Строгость подействовала. Игривости поубавилось.
-Девушка, меня Исландия интересует. Западные фьорды...
Я подала ему буклет и укороченным для работы на клавиатуре ноготком отчеркнула нужные строки.
Он проводил взглядом этот цветастый ноготок – от буклета – к прядке моих золотистых волос. За ушко – вместе с заправляемой прядкой. А когда ноготок исчез в сжатом кулачке, прямо и смело взглянул мне в глаза.
И впервые за полгода общения с посетителями-мужчинами у меня хватило отваги, чтобы не отвести взгляда.
Мне показалось, вовсе и не глаза, а два голубых неба – искристые, полные вечного лета и счастья облили меня, а я отразилась в них раскалённым солнцем своих волос...
Ни на миг больше не разрывая этой возникшей связи, и не только зрительной, мы с ним обсуждали затем подробности его предполагаемой поездки в Рейкьявик (цены, комфортность, трансфер).
Мы обменялись номерами телефонов, для оперативности, как он сказал.
Когда он поднялся на ноги и вскинул руку на прощание, мы улыбались друг другу намного теплее, чем просто знакомые.
На ходу он набирал номер на мобильнике. И не успела закрыться за ним  дверь, как зазвонил мой телефон.
Девушки в своих стеклянных сотах навострили уши.
-Свободна...Можно...Хорошо... - произнесла я.
Этого было достаточно, чтобы в офисе возликовало общее женское начало. Прокатилась волна радости за «сестру».
Наши милые фемины первородно торжествовали.

17
Этот день выдался для меня весьма волнительный. Не прошло и часа, как в офис заглянул отец.  Я упорно не сообщала ему своего адреса, и в его приезды из  Архангельска в Москву мы встречались здесь в холле. Отец как всегда после женитьбы на Нэлли Сергеевне был смущён, подавлен виновностью передо мной. Он совсем переменился внешне под воздействием молодой супруги: вместо бритого черепа – ёжик седоватых волос, «негодяйская» щетина на подбородке и, главное, очки, которых он никогда прежде не носил.
Он суетливо рылся в портфеле. Наконец нашёл в бумагах обещанную мне фотографию покойной мамы и стал наблюдать, как снимок подействует на меня.
У него с языка опять готовы были сорваться слова о моём поразительном сходстве с матерью.
Глядя на снимок, я закусила нижнюю губу и сумела сдержать слёзы.
-А какой мы ремонт сделали, ангел мой! Залюбуешься! - воскликнул отец с напускным восторгом. - Дизайнерский гарнитур в кухне! Гостиная на заказ от «Bristоl»! В твоей комнате – тёплая лоджия!..
Я вскинула голову.
-А мамина комната?
-Ты знаешь,  такая история...Эти матрёшки...Они нервировали Нэлу. Я отвёз их на дачу. Поставил в гараже два мешка. Но и на даче покоя от них не было. Какие-то шумы по ночам из гаража. Иногда так громко, что будто бы град по крыше. Ну, в общем, я их высыпал в Двину. Ночью выехал на лодке. Знаешь, и они поплыли не кучно, а как-то гуськом, словно поплавки на сети. И будто звёздочки светились в темноте. Было очень тревожно. Но после этого бессонницу как рукой сняло.
Я сидела с закрытыми глазами.
-Ну, а ты, доченька, как? Ты похудела, или мне кажется? Ты береги себя. Не расстраивайся по пустякам. У меня в Москве есть хороший доктор. Могу устроить консультацию. С нервами не шутят.
-Спасибо.
-Маме в своё время помогало.
-Мне ничего не надо, папа!
-Подлечиться всегда полезно.
-Папа, я вполне здорова!
Я встала и быстро пошла по коридору.
Перед тем как скрыться за дверью офиса всё-таки  собралась с духом и  помахала отцу рукой.

18
После работы Вениамин встретил меня без машины (лишился в аварии, потому и хромал слегка до сих пор).
Эта прогулка по улице и езда в метро рядом с ним изменила мой взгляд на себя.
Вблизи Вениамина я как бы  несколько потеряла в своей броской красоте, его мужская красота оказалась мощнее, можно сказать.
Я приняла это спокойно, взамен получив сознание «его девушки».
По пути к клубу мы зашли в магазин гаджетов. Там он купил мне клавиатуру «Qutie Quirky» –  с выпуклыми кнопками, чтобы можно было отпустить ногти. Меня поразила его проницательность.
Я искоса следила за ним, когда он шагал рядом со мной, размахивал коробкой с клавиатурой и громко рассуждая о том, что сейчас в рок-музыке рулит мистика! Настоящий творец  должен работать над субъектом, над собой,- говорил он. Продвинутый музыкант из себя создаёт шедевр...
Я ещё не могла вспомнить его песен, но меня уже волновал образ этого  молодого мужчины во всём чёрном: джинсы, футболка, вельветовый пиджак с засученными рукавами. Белые были только его волосы и подошвы на кедах «Chuck Taylor».
Эти кеды и яркие «патлы» наконец вызвали в памяти его клипы –  целые шоу в фиолетовых тонах с космическими спецэффектами. Электронные навороты в духе Moby c запредельно высоким женским бэк-вокалом.
Где-то в районе Курского вокзала мы пошли вдоль кирпичной стены, сложенной в позапрошлом веке, с элементами промышленной архитектуры в виде сводчатых окон, контрфорсов и фигурных карнизов.
 Я оступилась на выбоине асфальта.
Он придержал меня, подставил локоть. Я без ужимок и сомнений взяла его под руку. Доверчиво приникла к этому мужчине, – самостоятельному, опытному, умелому в сравнении с милым Тимом, моей первой любовью, давно оплаканной и погаснувшей.
Распахнув передо мной дверь служебного входа клуба, Вениамин сказал:
-Вэлкам в мой замок!
Оказалось, сейчас, во время бракоразводного процесса он и жил здесь в комнате отдыха за стеной своего кабинета...
Вечером мы с Вениамином сидели в вип-зоне его клуба на выступлении какой-то немецкой группы, похожей на Rammstein.
Стальные балки в зале были чёрные. Мостовой кран под крышей – жёлтый. Люстру заменял огромный крюк, увитый гирляндами.
Я впервые  не защищалась от мощного напора звуковых накатов рока, а расслабилась, и отважно (спасибо наставлениям соседствующего профи) с восхищением пропускала децибеллы сквозь себя, словно плыла в штормовом море, так что сжималось сердце, и я блаженствовала в охвате руки Вениамина, как в объятиях могучей няньки.

19
Если мой первый – архангельский мальчик Тим – бесконечно сомневался в себе, делая начальные шаги на путях любви, то коренной москвич Вениамим, казалось, вибрировал от полноты бытия, «бил копытом», и я как бы таяла от его горячности и уверенности.
Прелюдия была короткой.
Три дня я сдерживала его натиск: и решительно отказывалась пойти с ним в «комнату отдыха», и не соглашалась по вечерам пустить к себе в дом.
На четвёртый день неожиданно я сразу оказалась в пекле основных событий этого бурного периода моей жизни после того, как он вдруг опять появился передо мной в офисе, вернул путёвку в Рейкьявик и заказал две путёвки на модный курорт в Испании.
Одна предназначалась мне.
Я смеялась и говорила, что мне не дадут отпуска (я ещё не проработала года).
Вениамин спросил, где кабинет моего шефа и, напролом, действуя своим обаянием, ворвался к директрисе. Пообещал для ближайшего корпоратива предоставить нашей фирме зал своего клуба с лучшим ди-джеем Москвы. Вышел от начальницы с подписанным заявлением, и – уже этой ночью  ужинал при свечах у меня дома. 

20
Впрочем, свеча стояла одна, зато весьма затейливая.
На дно большого, двухлитрового, бокала с шампанским были насыпаны морские ракушки и галька, а на поверхности покачивался белый кораблик, залитый воском с горящими фитильками.
Тени плавали по потолку. Световая рябь колыхалась на наших лицах – будто мы парили в облаках.
Глаза обоих блестели фанатично – мы говорили о завтрашнем полёте через весь континент, об Атлантике.
Сдавленным голосом кабальеро Вениамин читал стихи по - испански:
-Largas horas sibilo como un hurac;n,
Аullido, c;mo perro rabioso,
Leche del calor ubre de una vaca amar
Аlla grande...»
(Долгими часами я хриплю, как ураган, вою, как
бешеный пес, молоком струюсь из горячего  вымени большой жёлтой коровы).
Я пьянела и от глотков дорогого «Brunello di Montacino» и от испарений горячего воска с привкусом лаванды, впадала в забытьё.
Не помню,  как стояла перед ним покорная, позволяя раздеть себя и даже открепить все заколки в волосах.
Его руки будто бы вылепливали меня заново.
Моя грудь становилась в его руках грудью женщины. То, что я в себе стыдилась называть, обретало право на жизнь.
Из деревянной куклы «матрёшки» я превращалась в гибкое существо, наливалась горячей кровью и схватывалась кругом вдруг обнаружившимися во мне сильными мышцами.
Если с Тимом я бывала скована его же испугом и незнанием, что со мной делать, –  то Вениамин умело создавал из меня свою  Галатею.
Упоённая негой я оказалась в постели. Всё перемешалось для меня – сон и явь.
О, пресвятая Тереза!..
В минуту прояснения я видела над собой большую голову Вениамина, колыхание его люминесцентных, в лунном свете, волос, казавшихся то водорослями в океане, то цветущими лианами в тропическом лесу.
Попыталась понять, откуда эти световые пятна на потолке, и опять впала в забытьё, слыша сладостный шёпот Вениамина и словно бы поющий вдалеке детский хор.
С высот дискантов меня сначала обрушило в пучину басовых мужских голосов, и оттуда словно качелями опять выбросило куда-то вверх.
Мамочка!..
Произошёл полный разрыв с земными ощущениями. Я оказалась пленницей в генетических сетях биосферы. Неслась по цепочке родственных связей с одинаковыми наборами хромосом.
Сначала я увидела себя с серпом в руке на каком-то лугу, и молодой польский пан подносил мне в подарок ботиночки с высокой шнуровкой.
Ботиночки оказались впору. От волнения Вацлав, так звали пана,  поначалу никак не мог управиться со шнурками. Я тоже дрожала и сжимала губы, чтобы не вскрикнуть, а когда он приподнял край моей рубахи и припал губами к ноге, моя рука соскользнула с его плеча и мы оба повалились в жнивьё...
Следующим движением маятника-качелей меня вынесло в какой-то средневековый замок. Чистая шёлковая сорочка облила меня сверху от кончиков пальцев поднятых рук и до пят. Ткань волновалась на мне до тех пор, пока служанка не подвязала  по талии. Крючок для шнуровки корсета сновал в петлях на спине, пережимая меня как сосиски в связке, выдавливая мои внутренности в грудину и крестец. На бёдрах покачивались проволочные фижмы, затем их  облила тафта. И я  стала заметно выше после того, как мне надели туфли с красными каблучками фасона голубиная лапа...
Видение расплылось, исчезло в тумане и я увидела себя мокрой от дождя в какой-то пещере. Я пряталась за вязанкой хвороста от зверя у входа в пещеру. Кричать, звать на помощь было бесполезно. Ближайшее жильё находилось в долине. Даже в солнечную погоду голос не долетал отсюда до деревни, а в такой дождь с громом и подавно.
В свете следующего грозового удара я увидела, как зверь  принюхивался. Волосы свисали гривой. Он повёл головой в сторону и открылось его непомерно длинное туловище.
Я вовсе перестала дышать, беззвучно, одними губами, выговаривая это страшное слово ан-тро-по-слог (человекоконь)...
Затем качели любви выбросили меня в не столь отдалённое время и к довольно близкому родственнику. Будто бы я преобразилась в оперного певца. И меня беспокоило теперь, чтобы столб воздуха от диафрагмы к голосовым связкам восходил равномерно. Вдобавок, чтобы при этом слова арии «она явилась и зажгла» по своей мелодике и ритму исторгались к публике в такт с оркестром - дирижёрская палочка всегда была в поле моего зрения. И при всём при том шаг и жест мой  по воле режиссёра тоже был строго организован и держался под контролем. А коли я была одета в генеральский мундир, то и воплощаться в эти минуты я обязана была в военного сановника высокого ранга, на старости лет «по уши» влюблённого в Татьяну Ларину...
Потом мелькнул в пространстве биополя какой-то монах в сутане из мешковины с глубоким капюшоном...
В буддийском храме я увидела молящегося  в полном воинском облачении молодого самурая...
Мой полёт всё ускорялся, и ускорялся пока хромосомные нейроны самого дальнего из моих генетических предков не поглотили меня всю...
               
                ЧАСТЬ II
                ЖИЗНЬ ЛИ
                (Гаплогруппа  OU
                популяция Гималаи,
                ДНК сестринское R6s)

                1
...Я шла в цепочке  обезьян. Мы спускались в долину к горячему источнику, прыгая с камня на камень. Передовые из стаи уже скрылись в облаках пара над озером.
Я предчувствовала блаженство купания, жмурилась от удовольствия и вдруг получила толчок сзади. Это вздумал пошутить надо мной молодой глупый Хохотун, сынок  плаксы Абу (она вечно скулила). Я чуть не свалилась в расщелину, повисла, и едва выбралась, а дурачок Абу и не подумал помочь.
Вот уже который день он не отходил от меня, и я не понимала, что ему нужно. Почему вместо драк и беготни со своей ровней он постоянно околачивается возле меня.
Наскакивает и не больно кусает.
И почему наш вожак, большая Мама, не пресекает это безобразие?
Приходилось надеяться только на себя. Я с ним была примерно одинакового роста и у меня хватало силы, чтобы одним ударом усмирить его. Кто-то другой давно бы обиделся и перестал лезть ко мне, а Хохотун, спустя некоторое время, опять задирал.
Мне надоело воевать с ним, я нехотя огрызалась.
К тому же, задремав однажды, я почувствовала, как кто-то бережно перебирает мою шерсть на спине. Обычно это делали подружки. Приоткрыв глаза, на этот раз я увидела старательного Хохотуна. Он замер, ожидая толчка, но мне было приятно и я опять погрузилась в дрёму.
Теперь я запомнила его запах и могла учуять издалека. Была готова к его глупым выходкам. А после того, как однажды он притащил с моря жирного краба и мы съели вместе, произошло полное примирение.
Часто теперь он вылизывал мне морду и я желанно вытягивала губы.
Грубиян смеялся и шутя стукал меня по голове –  он ещё совсем не умел нежничать.
Как-то раз, когда мы грелись на скале и глупый Хохотун перебирал мою шерсть на спине, у меня перехватило дыхание. Он что-то такое задел во мне, что я впала в сладкое забытьё, после чего взвизгнула от боли и с кулаками  набросилась на негодника.
Я дала ему понять, что больше он не должен ко мне приближаться.
Абу покорно бродил вдалеке, пока я сама не заскучала в одиночестве. Ему тоже видимо было лучше со мной, чем с друзьями из стаи. Мы сошлись на поляне, ели молодые побеги кешью, и целый день были вместе.
Когда Хохотун понял, что прощён, то стал дико веселиться, и забывался на столько, что опять делал мне больно. Я ничего не предпринимала в ответ. Вот и сейчас, после его «любезного» удара сорвавшись с камня в расселину, лишь поглядела на него осуждающе и он вмиг присмирел.

2
Я запрыгнула в тёплый источник. Абу сел в воде рядом и принялся старательно перебирать мою шерсть.
Он был такой ненасытный, что съедал всё, найденное на мне. Впрочем, и я была не прочь, когда он предлагал. Толкнёт в плечо, осклабится и я слизну с его пальца.
Мне интересно было наблюдать за ним. Когда я оглядывалась на него, он радостно распахивал пасть и клацал зубами. Мы сдружились на столько, что как-то раз мне и самой захотелось поискать на нём. От счастья он время от времени, казалось, переставал дышать.
Не было выше блаженства, чем сидеть в тёплой воде после целого дня на ветру. С раннего утра пальцами рук и ног нам приходилось разгребать снег в долине, выцарапывать из земли коренья имбиря и солодки. До маслянистых листьев магнолии по обледенелым стволам могли добираться только самые сильные самцы во главе с громилой Яха. Другим оставалось довольствоваться мимозой и горькими зёрнами хаки.
Немного утолив голод, мы спешно возвращались к тёплому источнику. Все блаженствовали в воде, а Хохотун никак не мог угомониться. Если все сидели в тёплой воде чинно-важно, то он всегда брызгался.  Сначала руками, а потом и ногами, вцепившись в траву на берегу.
Он молотил ногами что есть сил и струи направлял на меня. Вода согревала мою голову, обливала лицо, я дышала во весь рот и отфыркивалась, но не отворачивалась –  такое удовольствие я получала впервые. Да, мне было приятно, но всё-таки не более, чем при вычёсывании, – с этим ничего нельзя было сравнить...
Порезвившись с молодняком на стороне, Хохотун опять ринулся ко мне, поднимая бурун воды. Я повернулась к нему спиной вовсе не из-за обиды, а потому, что хотела сообщить о своём желании подольше пообщаться. Если бы мне не хотелось долго иметь его возле себя, то я  бы сразу задрала голову, показывая этим самым, что в его распоряжении находится только моя шея – там короткие волосы и дел не много. А со спиной надо долго возиться.
Он прошёлся когтями от затылка к крестцу, а потом на развал – в стороны, по бокам, как бы расчёсывая шерсть. Я  следила за его движениями и по тому, как осторожно он действовал, решила, что теперь он дорожит  моей  доверчивостью.
Не трудно было понять, что его особенно влекут мои средние рёбра – они как бы указывали ему путь к моим молочным мешочкам на груди, даже самый старый самец не отказался бы потискать их.
Всегда приятно прикоснуться к источнику жизни.
Он обнял меня и замер, будто уснул. Прерывать его блаженство мне было себе дороже – сладостные токи разнеслись по моему телу, словно я выпила сок алоэ и пожевала листьев хуриты.
Он покусывал между лопатками, пробирался к плечу. Рывки его зубов становились всё болезненнее. По опыту своих общений с самцами я знала, что скоро придётся готовиться к решительному отпору. Ожидание, к счастью, не оправдалось. Он затих, улёгшись мордой ко мне на плечо и посапывал. Я чувствовала, как его пальцы пробирались мне подмышку. Моя рука сама собой приподнялась и он на удивление бережно стал расправлять там складочки кожи и тщательно вылизывать. Нежность разлилась внутри меня, теплом заполни всё моё тело. Глаза закрывались сами собой, я будто на волнах качалась.
Грозный яростный рёв прервал наше блаженство, –  шлёпая по воде громадными ручищами, к нам приближался громила Яха.
Я заверещала и оттолкнула от себя Хохотуна. Мы опять стали каждый сам по себе. Он не сразу понял, что произошло, но успел в последний момент увернуться от затрещины безумного здоровяка.
Во все глаза следила я за убегающим Хохотуном.  Он ловко взобрался на выступ скалы.
Только после того, как я убедилась в безопасности своего милого Хохотунчика, позволила себе обратить внимание на орущего Яха. Он возвышался надо мной, ухал и молотил руками по воде.
То, что было смертельно опасно для молодого самца, для меня, самки, было пустой угрозой. Он бесился от ревности, но ничего не мог поделать со мной без моего согласия. Мне осталось только злить его, чтобы он в своём безумии не расслышал лай Хохотуна, бьющего локтями по бокам, готового лезть в драку за меня, – уж лучше бы сидел там наверху и не дёргался, если я ему в самом деле дорога.
Я сама смогла бы всё устроить наилучшим образом. Так что пришедшая на защиту большая Мама лишь добавила жару громиле Яха. Он вовсе забыл про меня. Война за первенство в стаде была для него, конечно, важнее ухаживаний за какой-то молоденькой обезьяной.
Под властью Мамы наше стадо жило в довольстве и мире, пока не стало холодать из года в год. Целые площади между скал покрывались ледяной коркой. Даже сильным «мужикам» приходилось туго, хотя они долбили лёд камнями и добывали кореньев больше всех.
Ссоры между приятелями Яха и большой Мамой стали случаться всё чаще. Бывало, стадо кормится, старательно разгребая снег, слышно только похрюкивание и писк малышей, как вдруг Яха становится во весь рост и начинает бить себя кулаком грудь. Он визжит и лает. На эти звуки со всех концов поляны приближаются к нему его дружки: тупица Бобо и храбрец Чак.
Долго пришлось Яхе собирать эту  банду. Сначала, ещё летом, он бесконечно нападал на Бобо, предлагал помериться силами, как это часто бывает у самцов. Во множестве схваток верх взял Яха. После чего они подружились. И Яха, уже на пару с подвластным ему Бобо, удвоив силы, решился сразиться с Чаком, – один на один он бы не посмел.
Парочка начала с обстрела Чака камнями. Они без устали швыряли в него мелкие обломки скал и часто попадали. Ответно кидал и Чак, но его камни реже находили свою цель. Вся морда у него была залита кровью. Забияки почувствовали слабину и с кулаками накинулись на Чака с двух сторон. Ещё и лёжа Чак пытался сопротивляться, но это не помогло. Он сдался, после чего вынужден был во всём подчиняться громиле Яха.
Вот и теперь оба не замедлили оказать поддержку главарю – нагоняя волны прибрели по грудь в воде и окружили большую Маму. Она подпрыгивала, гневно верещала и плевалась.
Первым вплотную подошёл к ней храбрец Чак. Он страшно оскалился и заревел как слон. Такие наскоки претерпевать Маме было не в первой. Она принялась дубасить наглеца по голове и, наверное, отогнала бы, как всегда, если бы сегодня с другого боку к ней не зашёл сам Яха и толкнул её.
Большая Мама смутилась – до сих пор к ней никто не осмеливался прикоснуться. На минуту замешкалась, и вдобавок получила ещё удар в спину от подлого Бобо.
Наша вожатая отбивалась, но её теснили всё ближе к берегу. Нападающие осмелели, били её во всю силу.
Власть её заканчивалась.
Сопротивляться было бесполезно, и Мама вылезла на берег – оказавшись с обвислой шерстью не такой уж и крупной.
Она выглядела жалко. Отряхнувшись от воды, побрела по тропе между камнями и скрылась в расщелине.

3
Победители торжествовали. На отмели у берега Яха всем демонстрировал своё самцовское достоинство, дёргал его словно хотел оторвать от тела.
В подражание властителю глупый Бобо делал то же самое.
А храбрый Чак с воплями и брызгами гонялся за молодняком.
Все возбудились, кричали, ухали, визжали – озеро бурлило отчего пар становился гуще, и я не  сразу заметила совсем близко от себя Яху распалённого страстью. Он не оставлял своего намерения облапить меня теперь уже на правах победителя.
Я укусила его за кисть руки – он взвыл и замахнулся, но ударить опять же не посмел.
Разъярённый моим отказом он снова  схватился за свой отросток и с ним наперевес погнался за ближайшей самкой. Хитрая Биби только того и ждала. Она не стала сопротивляться, видимо ей было лестно стать подругой вожака.
Меня угнетало одиночество. Я подобралась в воде  к самому берегу и, неожиданно для себя, глядя на Хохотуна за камнями, заскулила совсем как его мать, плакса Абу.
Мой женишок  тоже подал голос – слабый и жалостный, по чему можно было понять, что он хотел ко мне, но боялся громилы Яха. Глупый, он тоже принялся дёргать своё самцовское достоинство – а как иначе он мог выразить желание быть со мной? 
Ничего не поделаешь, по скользким камням я забралась на сушу. Вода на мне под ветром стала быстро остывать, меня знобило, и я несколько раз крутнулась всем телом, пуская брызги веером.
Порыв Хохотуна ко мне  пресекла я решительным взмахом руки – он замер как вкопанный.
Пока я ползла к нему на скалу, поняла, что в стаю нам  не вернуться, Яха не даст покоя.
На примете у меня была пещера, до которой можно было добраться по узкому карнизу у подножья. Тропа осыпалась, но базальт чувствовался под ногами. Туда я  ходили ещё с большой Мамой, которая рожала там всех своих детей.
Мы с Хохотуном поднялись по спиральной тропе и оказались выше тумана над горячим озером.
Солнце садилось за серебристый от инея лес.
Даже у отвесной стены не чувствовалось его тепла.
Вход в лаз был узкий. Пахло одновременно и лемурами, и марабу. Они гнездились здесь, выводили детёнышей. Углы пещеры были завалены их пухом и шерстью.
Как подкошенный  Хохотун рухнул на мягкую подстилку.  Только теперь, в свете заходящего солнца из щели лаза я увидела, что его брюхо разодрано от паха до груди.  Кажется, рана была не глубокая. Простая царапина. Яха пощадил его.
Я видела как старшие обезьяны вылечивают своих детей кашицей из помёта марабу. Обскоблив пещеру, я долго пережёвывала помёт.
Хохотун стонал. Я присела перед ним, выплюнула вонючую мазь и ладонью стала размазывать снадобье по его животу. Сначала он верещал, отталкивал меня, но по мере действия лекарства успокаивался, и наконец утих.
Остатками жвачки я натёрла свои исцарапанные ступни. Силы покидали меня.
Я обняла Хохотуна и прижалась к нему.
Тогда я ещё не знала, что выбрав этого молодого, смешного самца и покинув вместе с ним стаю, я вскоре обзаведусь малышом весьма необычного вида: с большим пятном на спине цвета солнца и очень короткими передними лапками.
Он будет сидеть у меня в охапке перед входом в пещеру и глядеть на мир необычайно умненькими глазками. И потом, всё время живя в этой пещере, я дождусь своих внуков и правнуков, которые тоже будут длиннопалые, и покрытые пегой шерстью с множеством пролысин.
Сначала мне будет страшно за них, уродливых на столько, что, не могут долго стоять на четвереньках, и пугающих своей пестрой раскраской других обезьян. Но потом окажется, что они быстрее и ловчее любого своего сородича, и умеют кричать так, что заслушаешься.
Но до этого нам с Хохотуном нужно было прожить ещё много лун и солнц...

4
Утром я вылезла на приступок у входа в пещеру. На свежем снегу отчётливо была видна дорожка из множества следов, огибающих озеро.
Похоже я даже увидела вдали удаляющихся обезьян своего родного семейства. Скорее всего, возомнив себя главарём, Яха решил вести стадо на юг, в более тёплые края.
В глазах у меня помутилось, слёзы потекли по щекам. В это время за моей спиной послышался шорох – это Хохотун вылезал на свет божий. Он, наоборот, увидав уходящее стадо, обрадовался избавлению от власти Яха.
Мы решили спуститься в долину, заметив что-то чёрное на снегу.
Это оказалось тело большой Мамы.
Туши нам хватило на несколько дней. Остатками шкуры и костей мы завалили вход в пещеру. Теперь нам ничего не оставалось кроме как терпеливо ждать тепла.
Дни шли за днями. Холод не унимался. Мы слабели от голода. Несколько раз выбирались на добычу кореньев.
Я не умела держать камень и пробивать им лёд, а Хохотун крошил наст сколько было сил. В выбоинах мне удавалось набрать пару горстей травы – но этого не хватало для поддержания сил. Скоро мы в пещере уже были готовы к смерти, лежали обнявшись на дне рытвины.

5
В одну из ночей нас разбудил сильный толчок. Скала под нами как бы пошатнулась. По своду пещеры пробежала трещина. Сверху посыпались камни и запахло так же, как у нашего горячего озера.
Запах настаивался всё крепче.
От удушья у нас меркло сознание. Камни, падая, щелкали друг о друга, и я, хоть и жмурилась от страха, но всё-таки  успела заметить, как один осколок высек искру и затем из неё мгновенно вырос необъятный цветок, всеми своими лепестками хлынул вон из пещеры, оставив по себе  маленький росток, похожий на луну.
Этим страшным порывом пробку из шкур и костей выбило на входе, и дышать стало легче. Наши собственные шкуры опалило, но не сильно.
Увидав трепетный серпик в углу пещеры, Хохотун в ужасе выскочил из жилища. Мне тоже было страшно вблизи этого горячего жала. Уж лучше замёрзнуть, чем сгореть.
Мы всю ночь сидели на приступке вдали от входа нашего разгромленного убежища.
Ноги и руки окоченели. А из пещеры  веяло теплом.
Первым решился приблизиться к живительной струе  Хохотун.  Он подставил под поток тёплого воздуха сначала один бок затем другой.
Я села рядом. Мы словно грелись на солнце. И понемногу начинали понимать, что этот жгучий цветок в нашей пещере не смертелен в отличие от дикого солнца.
В жаркое лето бывало брызги взбесившегося светила гоняли нашу стаю по долине и многие сгорали заживо. А наш огонь вроде бы вовсе не думал больше кидаться на нас.

6
Мы свыклись с горячим гостем на столько, что Хохотун вздумал поиграть с ним. Он бросал на голубой лепесток клоки шерсти, они вспыхивали и исчезали.
Набрав камней, Хохотун пошёл охотиться на крыс. Ему повезло. Он убил одну. Я положила тушку на камни возле жгучего лепестка. Мы сели и стали ждать. Скоро запахло горячим мясом. Мы разодрали тушку надвое и с удовольствием съели.
Следующий день выдался солнечный, крысы не вылезали из нор, и Хохотун решился на дальний поход.
По следам ушедшей стаи он двинулся на юг. За каменной грядой обнаружил первого павшего из своих. Затем ещё одного.
Было похоже, что гибли сначала самые маленькие, потом двухлетки, и дальше на заледенелом склоне ещё виднелись замёрзшие. По всему было видно, не многим довелось добраться до тёплых краёв под водительством самонадеянного Яхи.

7
Как бы ни был злобен и туп Яха со своими дружками, но он мог защитить стаю хотя бы от гиен. Оставшись наедине с беспощадным зверьём мы с Хохотуном могли надеяться только на себя.
Хохотун не расставался с толстой суковатой палкой. Для меня главным защитником был трепетный жгучий лучик меж камней.
Незваные гости –  медведь, пантера, не говоря уже о гиенах – то и дело пытались проникнуть к нам, но всех отпугивал наш голубой страж.
Шкуры на нас пропиталась его запахом, и звери, учуяв издалека,  сторонились.
Лучик был зыбкий, трепетал от любого дуновения. Однажды по неосторожности я слишком близко подвинула к нему кусок мяса и огонь исчез, остался лишь запах.
В ярости от потери голубого жара Хохотун принялся подпрыгивать и топать ногами. Можно было предположить, что он собрался вызвать трясение земли, осыпь камней, а затем и повторную вспышку нашего  спасителя.
Отчаявшись, он прекратил дикарскую пляску и принялся злобно швырять булыжники в то место, где ещё совсем недавно трепетал лунный серпик.
Я видела, как что-то сверкнуло после очередного  броска и в пещере опять полыхнуло.
Снова пришлось спешно выбираться из укрытия. Опять на нас тлела шкура. Мы перекатывались на снегу, унимая боль.
Когда Хохотун осмелился приблизиться к лазу и заглянуть внутрь, то завизжал от радости. В глубине пещеры опять было светло и оттуда тянуло тёплым воздухом.
Мы зажили по-прежнему.
К концу лета я  растолстела. Причина была во вкусной жареной пище, так я решила. Но однажды ночью по моему животу словно ударили веткой кактуса с длинными иглами. Я закричала и приготовилась умирать – так сильна была боль.
Меня скручивало и разрывало изнутри. Было страшно и тоскливо. В голове вовсе помутилось будто опять погас огонь и жилище стало наполняться мёртвым духом.
Мне не хватало воздуха.
Я очнулась от собственного пронзительного крика и почувствовала как боль изливалась из меня вместе с чем-то тяжёлым и приятным.
В низу моего живота раздался детский писк и я поняла, что это была вовсе не смерть...

                МОЯ ЖИЗНЬ.02
...Я заплакала от счастья, увидав светлое пятно над собой и услыхав голос Вениамина: "Ликуля, милая..."
Дышать было тяжело, но когда Вениамин сделал попытку избавить меня от веса своего тела, я стиснула руки на его спине и не пустила.
-Полежим так...
До моего слуха доносилось:            
...-Ты такая самозабвенная и пылкая, просто огонь. На тумбочке возле кровати у тебя обязательно должна быть ватка и пузырёк с нашатырём.
-Ой, да ладно тебе!
-Ты звала какого-то Чака.
-Правда?
-Ты металась!
-Это всё твоё  шампанское.
-Стонала, рыдала. Пришлось гладить тебя по головке как маленькую девочку.
-И что? Девочке полегчало?
-Смейся, смейся. А каково было мне?
-Неужели такими страшными были буйства девочки?
-Не знал, что у девочек могут быть такие беспокойные  и глубокие сны.
-Как видишь, бывают.
-Расскажи. Сразу отпустит.
-Всё перепуталось. Как-то даже слов не нахожу.
-Ты кричала: Чак,Чак...
-Кошмар!
-Что, парень плохо себя вёл?
-Какой-то парень по имени Вениамин, кажется, был со мной всю ночь и вёл себя неплохо.
Вениамин засмеялся и полез целоваться.
-Скажи-ка лучше, почему лягушек не стало слышно? - спросила я для того, чтобы остудить его. - Или ночью мне показалось?
-Наверно, с севера подуло. Замолкли как по команде.
-Который теперь час?
И в ту минуту, когда Вениамин нашаривал рукой возле кровати свой мобильник, ударили колокола в старинной московской церкви  у пруда. Без подготовки сразу брызнули во все стороны ярые подголоски. Мерным тяжёлыми шагами поспевал за ними грузный «сысой».
-Днесь небо ликует и земля радуется, ибо Пасха! Воскресенье из мёртвых. Полёты во сне и наяву. - сказал Вениамин, включая мобильник. - Христосоваться будем?
-Не надо, Веня. Пожалуйста. Я ни ногой, ни  рукой не могу пошевелить.
-Уже половина девятого.
-Ой, на работу опоздала!
Я рывком вскочила с кровати.
Ловким хватом Вениамин удержал меня.
-Ты в отпуске, Ликочка! Самолёт в четыре.
-Уф! Как это всё быстро!
Я опять повалилась рядом с ним.
Звонкий металл трепетал оглушительно. Мы лежали обнажённые, пронизанные импульсами рокочущих колоколов, обласканные прохладным ветерком с запахом черёмухи.
Он – на спине –  беловолосый с бледным, словно бескровным, телом, обмётанным седым пухом, как мраморный, –  со скупой раскраской: кровь, горячее плотское нутро, просвечивало только на губах и в подбрюшье, на конце вялого, спящего гоила.
У меня же, лежащей ниц, проявление внутреннего жара было, наверное, даже несколько избыточным –  в розовой пыльце веснушек на плечах и на двух трамплинами восходящих округлостях ниже спины – моих  выразительных «дональдах».
Дрёма соединяла нас, мы были объяты единым, наркотическим состоянием, словно близнецы в эмбрионе.
Не знаю, какие образы витали в сознании Вениамина, а меня поглотил океан. Недалеко от поверхности, под блистающей чешуёй ряби я плыла в стае дельфинов, без сопротивления пронизывая тёплую зеленоватую воду. В этом видении как бы исполнялась моя любимая мысль о наших прародителях – дельфинах. Мне всегда хотелось, чтобы не в стаях мохнатых приматов начиналась наша история на Земле, а в океане, в виде этих прекрасных животных, как говорят столь же умных как и четвероногие шимпанзе.
Фантастическое плавание завершилось реальной мыслью: «Бог мой!У меня же купальника нет!»
Дальше того, чтобы опять же рывком сесть на кровати, я не пошла, решив, что «всё куплю там», главное поменять рубли на евро.
Вениамин приподнялся на локте и объявил, что мы теперь муж и жена, и путешествие будет свадебным.
-Знаешь, это скучно, - сказал он, – сначала в загс, потом в поездку. Начнём новую жизнь и поступим ровно наоборот!
Я и в самом деле казалась себе в это утро новой, совсем не похожей на вчерашнюю.
Тело стало необычайно лёгким, почти невесомым. И если бы я была сейчас одна, то на проходе к ванной непременно протанцевала что-нибудь из латино или сальсы. Но, допуская полное откровение в постели, в объятиях «своего мужчины», освободившись от них, –  я не решилась устроить для него театрик, завернулась в простыню и переместилась в ванную скромненьким мелким бегом.
Стоя  перед зеркалом, я подумала, что череда скучных, томительных пробуждений в одиночестве наконец прервалась. Постылая квартирка вдруг обрела свойство покидаемого навек жилья и
стала милой, как часть моей уходящей в прошлое, девичьей истории. И моё будущее в координатах:купальник, самолёт, Испания...представилось мне светлым и радостным.
«Нет. Всё это, точно, похоже на сказку!»
         2
Мы прошли в вип-салон самолёта и уселись в кресла друг против друга.
Вениамин долго пристально глядел на меня, словно исследуя.
-Такое впечатление, что ты первый раз  летишь, - сказал он.
Я виновато улыбнулась...
На взлёте меня стало тошнить. Не было ни сил, ни желания говорить с Вениамином. Я глядела в иллюминатор. Капельки дождя ползли по стеклу горизонтально. Мне вспомнились рассуждения в книжках мамы о генетической пыли, окружающей землю, и эти капли на стекле представились мне моими предками, будто они глядели в салон и с любопытством рассматривали меня.
Турбины вдруг затихли словно выключились. В странной тишине я испуганно ширила глаза. «Неужели опять началось?»
Мне потребовалось срочно утвердиться в ощущениях реальности происходящего вокруг. Я боялась получить доказательства вовсе не полёта на лайнере, а очередного перемещения по «чёрному тоннелю». Нужно было дождаться каких-либо бесспорных знаков от окружающего мира. Вдруг снова оказаться в ирреальности спустя всего несколько часов после восхитительно-изматывающих ночных сальто-мортале в одной из моих прошлых жизнией – это было бы уже слишком.
Запах кофе от передвижного буфетика стюардесс стал  верным признаком земного, вещного мира. Тем более, что в добавок я  услышала и привычный, русский голос Вениамина.
-Тебе чёрный или белый?
-Да, да. С молоком, пожалуйста.
Гул моторов вдруг стал опять слышным.
«Это же просто от перепада давления, - подумала я.
3
С чашечкой кофе я поуютнее устроилась в кресле и стала смотреть на бескрайнюю выпуклую поверхность цвета зелёного бархата далеко внизу.
Воздух был  чистый настолько, что я увидела ползущую вслед за самолётом  вечернюю тень на земле, зримый движущийся меридиан.
Самолёт будто бы тянул за собой  огромное – от горизонта до горизонта – покрывало, укутывал землю на ночь.
«Вечерняя тень скользит по земле, и если бы можно было разглядеть маленький крестик тени и от нашего самолёта, то оказалось бы, что они мчат одинаково быстро, –  подумала я. – И это означало бы наглядное подтверждение остановки времени (секунд, минут, часов), а в случае с убыстрением полёта лайнера –  это означало бы движение времени вспять...»
«Боже! О чём это я? Какой ужас! - чуть не воскликнула я, поймав себя на том, что моё сознание всё ещё захвачено представлениями сверхъестественными. Неужели впечатления petitе mort так глубоко перепахали мозг, что открыли во мне способность по-новому смотреть на мир, видеть жизнь за рамками осязаемого и мыслить столь широко, совсем для меня не свойственно?..»
(В следующий миг меня, и в самом деле, настигнет удар, словно при прохождении звукового барьера. Время устремится вспять. И меня выбросит «в гости» к очередной прародительнице...)
А пока что я не сводила  глаз с происходящего за стеклом и думала, что сейчас крохотная тень-крестик самолёта должна пересечь границу Польши, родину моей бабушки, всего маминого рода Полесских.
Тень нашего самолёта должна мелькнуть  над каким-то каменным замком, над костёлом, над девушкой жнеёй с серпом в руке...
Наблюдение за огромным пространством утомило меня. Веки отяжелели. Я закрыла глаза. Но спасительной темноты не наступило.
Яркий круг иллюминатора высветился теперь на внутренней стороне века, и в нём появилось лицо  какого-то польского шляхтича в меховой шапке со страусиным пером. Он протянул ко мне руки. Я ринулась навстречу, плача от любви и счастья. Это длилось не долго. Образ словно слезой смыло...
Открыв глаза и увидав Вениамина, вытиравшего на столике пролитый мной кофе, я почувствовала себя так, будто только что изменила ему.
-В Барселоне плюс двадцать семь, - сказал он.
-Тёпленько, - слабым голоском произнесла я.
-Знаешь, как будет по-испански «я люблю рыжую девушку»?
-Рыжих девушек много.
-Не придирайся к словам. Ну, если ты так хочешь, то пожалуйста, – с уточнением «моя»  это будет так: амо а ми пэлирройя!
-Пэлирройя...Как смешно звучит. А как будет «блондин»?
-Рубиа.
Он ждал, что я сейчас сложу из слов ту же фразу, заменив только цвет волос, но услышал от меня лишь короткое:
-Запомним.
4

Голова кружилась. Я встала с кресла и устроилась на кушетке.   
Вениамин лёг со мной рядом, обнял и зарылся лицом в мои волосы, чтобы скрыть слёзы восторга.
Едва заметные сотрясения от его внутренних рыданий возбудили во мне ответное волнение. Я повернулась к нему и желание затеплилось во мне не столько от трепета его тела, сколько от необычной для него нежности объятий.
Жар охватил меня, волной хлынул в голову.
Казалось бы здесь, на огромной высоте  обморок должен был случиться со мной намного раньше, чем вчера в моей московской обжитой  квартире, и я ждала  забвения, ухода за черту реальности, но вопреки обстоятельствам, продолжала чувствовать и запах одеколона Аmsterdam от волос Вениамина, и слышать его восторженный шёпот. И даже сильные захваты его губ в поцелуях на шее (будет синяк), непременно отключавшие меня прежде, на этот раз  не действовали.
Прислушиваясь к всхлипам Вениамина, я пыталась понять, отчего сейчас мне не  даётся претерпеть всех ужасов и прелестей «маленькой смерти». Тем более, что я уже нахожусь на огромной высоте, в ином мире, в самой гуще генезиса.
Мои мысли путались. Дыхание становилось порывистым. Сердце то и дело останавливалось. И предчувствие потрясающего приключения наконец не обмануло меня.
В ушах опять образовались глухие пробки. Подо мной словно открылся люк, и я выскользнула из объятий Вениамина...
 Говорят, в авиакатастрофах люди умирают не от удара о землю, а в самый первый миг осознания непоправимого – от ужаса, примерно как и я в своей petit morte...

                ЖИЗНЬ МИРКИ

(Гаплогруппа  QW PO. Популяция Польша. Гижицко воеводство. ДНК сестринское R6s).

- Споирж, Мирка! Твой пан снову едже!(Глянь, Мирка! твой пан снова едет!) - кричали жнеи.
Всадник показался на холме. Я спешно наклонилась и стала передвигаться за серпом не разгибаясь. На меня  напала игривость – а вот не встану во весь рост, пускай поищет. 
До моего укрытия донёсся голос Вацлава – он расспрашивал обо мне женщин. Конечно, они не могли скрытничать перед паном и указали где меня искать. Конь приближался настороженной рысью, стал слышен звон колосьев, хруст стеблей и лошадиная морда нависла надо мной как морда гончей собаки над куропаткой.
А сбоку лошадиной головы солнечно сиял чистым усатым лицом мой милый Вацлав в жупане из попушьего (зелёного) сукна с лисьим воротником.
Я слышала как срывалось с его сочных губ:
-Вжистко едно, Мирка,  гдже я буду, хоч тисяче мил. Кохач буду жо остатних жичья сил. (Все-равно, где я буду, Мирка, хоть за тысячу миль. Я буду любить тебя до последнего мгновения жизни).
Он спрыгнул с коня и встал передо мной во всей красе – в лисьей шапке с пучком страусиных перьев, в атласных сапогах с отворотами. Такой нетерпеливый, – протянул руки для объятий. Я загородилась острым серпом. Но разве серп шляхтичу помеха? Его и меч не остановит. Хотя, конечно, не думал он, что я стану упорствовать. Решительно шагнул. А я для твёрдости ухватила серп двумя руками и кольнула его в грудь, так что на его шёлковой рубахе появилось пятнышко крови. От этого он ещё более восхитился и выворотив мою руку с оружием, прижался раной к моей груди. Усы его обмели моё лицо, губы  побежали по шее и приникли к плечу.
Мне удалось отбиться без дальнейшего  кровопролития.
Трясущимися от страсти руками он расстегнул подсумок на ремне и протянул мне ботиночки с высокой шнуровкой.
-Коханна, позволь ми випробовать на тьебе.
Я приподняла край юбки и выставила ногу вперёд. Он упал, почти рухнул сразу на оба колена и бережно, с опаской взял меня за щиколотку, при этом я была вынуждена опереться на его плечо. Мы как бы соединились, после чего я уже не могла думать ни о суровом ксендзе с его нравоучениями, ни о пани  Стругацкой - супруге Вацлава; перестали для меня существовать и злоязычные женщины на пожне...
2
Ботиночки оказались впору. От волнения Вацлав только никак не мог управиться со шнурками. Я тоже дрожала и сжимала губы, чтобы не вскрикнуть, а когда он ещё выше приподнял край моей рубахи и припал губами к ноге, моя рука соскользнула с его плеча и мы оба повалились в жнивьё.
Закрутился, завертелся какой-то вихрь.
Конь-облако приподнял и понёс меня в пьянящие высоты.
В любви я была самозабвенна, в отца.
«Ходжий –  ходок, бабник, - такая была кличка у моего  «роджича», наполовину цыгана. И моя матушка-полька   тоже отличалась любовью к пляскам с молодыми хлопцами. И дед пал смертью храбрых в поножовщине из-за женщины.
Все жили и любили на пределе чувств. Таких у нас называли zarlivi (жаркими)...
Вацлав знал об этом свойстве моей породы и спокойно курил трубку, ожидая, когда я очнусь. Пучком травы отгонял мух с моего лица.  Любовался мной, спящей, как он думал.*
* Откуда молодому шляхтичу было знать про биополе, про то, что сейчас одновременно на одном «конце» силовой линии-изогены, трепетала жизнь неведомой ему москвички Анжелы, а на другом -  его крепостной девушки Мирки, и они обменивались энергиями.
Чувственную Анжелу, впавшую в забытьё на высоте десяти километров, восхищали видения пшеничного поля. А zarlivi (жаркую) Мирку,  лежащую в объятиях молодого пана, изумляло чудесное видение какой-то огромной блестящей бочки в небе...
Слияние двух родственных девичьих душ длилось несколько секунд, пока самолёт не снизил скорость, попав в грозовые облака...
3
Очнулась я от назойливой мухи. Оказалось, это Вацлав щекотал меня стебельком.
-Джень добри.
Мы оба улыбались неизвестно чему.
Вацлав мечтательно заговорил:
-Ноч научила мние марзич, а ти, Мирка, научилес мние кохач. (Ночь научила меня мечтать, а ты, Мирка, научила меня любить).
-Гди бедзеш смутни ночи, пржипомни собие, же иа кохам сиебе. - ответила я. (Когда ты будешь и сегодня ночью мечтать, вспомни обо мне).
Мы были беспечны и говорили о разном: и о новых ботиночках – я поднимала ноги напоказ и любовалась обновкой вместе с Вацлавом –  и о купленной им избушке мельника, где мы теперь могли встречаться когда угодно. Говорили даже о войне с московитами, – но только не о самом главном: не о пани Стругацкой, не о прибытии в костёл беспощадных иезуитов, и вообще о своём будущем.
4
Мало нам было дня среди колосьев. Уже и этим вечером мы сошлись в нашем убежище у реки.  Там в уединении  отдались своим порывам безоглядно. Не сразу услышали за стенами избушки  звяканье цепочек на кадилах.
Выглянули в окошко. Священники шли в направлении костёла. Вацлав сказал с усмешкой: «Круки без кридел» (вороны без крыльев).
Инквизиторы шествовали в чёрных колпаках, спадающих на глаза, и с огромными крестами-веригами на груди. Руки засунуты в рукава.
И в самом деле воронья стая.
Мы с Вацлавом смеялись, не чувствуя опасности.
Но вдруг в дверь сторожки громко постучали. Требовали открыть именем святой инквизиции. Вацлав схватился за ружьё и крикнул:
-Колений строк, и – стржелай! (Ещё шаг, и – стреляю!)
Дверь ломать не посмели, и удалились ни  с чем.
Но когда уже затемно я следом за Вацлавом выскользнула из сторожки, меня схватили и бросили в подвал костёла.
5
После обедни меня привели на синклит в исповедальню. Я плакала и вырывалась, мне хотелось домой. Тогда на моих руках затянули петлю и привязали к стойке кафедры.
В храме было полно народу. Люди в чёрных колпаках грозились меня сжечь. А я кричала:
-Нич йестес лепши од поган? (Чем вы лучше язычников?)
Старший из них, в островерхом колпаке встал во весь рост с крестом в руке и заговорил:
-Спршедала сие дьяблу для сладосчи тселешни (Ты продалась дьяволу за сладость телесных утех).
Потом он снял колпак, перекрестился и спросил, раскаиваюсь ли я в соблазнении женатого человека?
- Ние гржиеху за соба. (Никакого греха за собой не вижу), - ответила я.
Тогда мне было объявлено, что для наказания я передаюсь королевской власти. Это означало – сожжение на костре.
Я услышала, как при этих словах инквизитора в толпе прихожан раздался надрывный голос Вацлава:
-Покутуй, Мирка! (Покайся, Мирка).
Меня душили слёзы. Я видела, как Вацлав рвался ко мне сквозь толпу, но служки скрутили его и вытолкали из костёла. А ко мне подошли два стражника и поволокли на пустырь за храмом, откуда доносился стук топоров.
Я увидела, как  плотники наскоро сооружают там клеть для кострища.
Рыдания душили меня. Я выкрикивала проклятья когда на меня напяливали грубое рубище и возводили на брёвна помоста, под которыми стоял бочонок со смолой. Поп в высоком колпаке говорил что-то страшным голосом. Я кричала что было мочи, и не заметила, как сзади подошёл факельщик и поджёг смолу.
Жаром снизу подол рубища на мне всколыхнуло выше колен. Дым стеной стал перед глазами. Я закашлялась и задохнулась, но прежде всё-таки почувствовала и поняла, что меня стаскивают с помоста.
Кто-то взволнованно шептал мне на ухо: «Радуе, Мирко. Ойцови свечи тилко прзестращить...» (Радуйся, Мирка! Святые отцы только  попугать тебя согласились...).



                МОЯ ЖИЗНЬ.03
                1
... Утих шум крови в ушах. Стал слышен гул турбин.
Я открыла глаза.
Вениамин улыбнулся  и сказал:
-А что, если сейчас, в самолёте, мы зачали нашего первенца?
Я сказала тоже с улыбкой:
-Тогда скорее всего это будет ангел...
Мы посмеялись. Потом он сказал:
-Никто точно не знает как зародилась когда-то жизнь на земле. Но определённо ясно, каким образом эта жизнь продолжается, не так ли?
И потянулся ко мне с явным намерением опять включиться в процесс продолжения жизни. Я вывернулась из его захвата, и ускользнула в ванную.
Я вся ещё была в той, польской жизни. Радовалась счастливому избавлению от смерти на костре, будто всё это происходило со мной в самом деле. Зеркало передо мной усиливало двойственность моих переживаний. Любовь полячки Мирки ещё теплилась в моём сердце и гнетущее чувство смерти в пламени не оставляло меня. Если я, стоящая перед зеркалом, и избавилась от ужасных страданий в огне, то отражённая в зеркале Мирка как раз сейчас переживала всё это.
Она хотела что-то мне сказать. Губы её  шевелились. Рука тянулась ко мне.
В ответ на её безмолвную мольбу я тоже протянула к ней руку. Пальцы прошли сквозь стекло как сквозь воду.
По зеркалу пробежала зыбь. Лицо Мирки заколыхалось и исчезло. Я снова увидела своё отражение. Глаза расширены, руки дрожат.
Не знаю, сколько бы мне потребовалось времени для окончательного возвращения в реальность, если бы не голос стюардессы в динамике туалета у меня над головой. 
-Уважаемые господа! Наш самолёт приступает к снижению...
2
Только к вечеру мы доехали от аэропорта до города и устроились в гостинице. Вениамин свободно общался с таксистом по-испански. Оказалось, в ранней молодости Вениамин  работал на подпевках у самого Иглесиаса.
Купание мы отложили на завтра, а наступившую прохладу решили использовать для прогулки.
Город показался мне рукотворным извержением магмы: задними стенами окраинных домов служили базальтовые откосы гор.
На набережной эта лава фундаментальных старинных жилищ, созданных руками человека, оканчивалась массой хлипких пластиковых магазинчиков.
Среди них  стоял шарабан, полный морских губок, добытых из глубин. Торговал сам ныряльщик с  лицом морщинистым, словно сложенным из глиняных пазлов. Глаза его, обесцвеченные солёной водой, могли бы показаться бельмами слепого, если бы не сияли великой испанской радостью пребывания на земле.
Он громогласно актёрствовал перед туристами.
-Во Франции новорождённых обтирают только этими губками, - перевёл Вениамин одну из горячих фраз ныряльщика.
При слове «новорождённый» Вениамин задержал взгляд на мне, дерзновенно улыбнулся и полез в карман за деньгами. Не успела я и слова сказать, как он уже купил целый пакет этих рorifera.
Зачаток материнского инстинкта уже и во мне заявил о себе требовательно и бесповоротно.
Это произошло, когда я заметила нечто шулерское в действиях торговца морскими губками. Мне показалось, что грязная рorifera стала чистой слишком быстро. Я попыталась заглянуть в ведро, где громогласный ныряльщик отжимал испытуемые губки, но он торопливо прикрыл ведро фанеркой и недобро зыркнул на меня.   
Я переглянулась с женщиной из русской группы туристов, и выяснилось, что мы обе почуяли недоброе. Неизвестно, какой вывод сделала сообщница, а моя мысль была такова: «Как всё опасно в этом мире, начиная с первых минут жизни человека. Хм! Обтирание французских младенцев этими якобы стерильными губками... Мошенничество, хитрость, ложь тут как тут...»
Мысль о будущем ребёнке с подачи Вениамина оказалась весьма заразительна. «Я уже боюсь потерять его!».
Утолкав эту мысль в самые дальние запасники сознания, я готовилась  сказать Вениамину, что даже если у нас сегодня и произошло чудо зачатия, то к моменту появления ребёнка эти губки засохнут и станут негодными.
А Вениамин не унимался. Мы присели за столик кафе и теперь он прокручивал «младенческие» сайты в мобильнике:
-Прикинь, Ликуля! - воскликнул он, показывая картинку на экране. - Девушка из афганской провинции Балх родила сразу шестерых младенцев. Это второй случай в истории!
С напускной скромностью я заметила:
-А не думаешь ли ты, что и рождение ребёнка де...вуш...кой тоже второй случай в истории...
Он даже не засмеялся, а, что называется заржал, восхищённый моим замечанием...
3
Мы проходили возле Art-museum.
-Смотри, музей. Давай, зайдём, - предложила я.
Не прошли мы и двух залов, не успели проникнуться красотой древних полотен Фернандеса и Монтанье, как перед нами открылась огромная ниша со скульптурой – молодая монашка в объятиях существа ангельского вида.
Вырезанная из разноцветного мрамора монашка таяла в руках опытного мальчишки с крылышками на спине. «Он был, ну просто ангел!..» Так бы сказала об этом милом искусителе какая-нибудь женщина, секретничая, рассказывая о чудесном приключении...
Я только мигом взглянула на скульптуру и сразу всё поняла. Здесь в открытую говорилось о потаённом свойстве моего чувственного тела, не до конца понятом ещё и мной самой.
«Вот такой же, наверно, и я бываю в своих ночных улётах, - думала я, глядя на пребывающую в беспамятстве монашку.
И мне было неловко, будто этот скульптор подглядел за мной, будто он был третьим в наших с Вениамином ночах.
Со стороны могло показаться, что я в столбняке и всякий мыслительный процесс во мне замер, - но это было не так.
«Где она сейчас? И с кем? - с волнением думала я, исподлобья бросая взгляд на мраморную девушку.
Как бы в ответ на мой вопрос Вениамин вдруг притворно заговорил голосом этой монашки:
-...Во сне ко мне явился ангел во плоти и пронзил моё чрево золотой стрелой с огненным концом, отчего я испытала сладостную муку...
-Фу, какие пошлости!- воскликнула я.
-Ну, что ты, Ликуль! Как ты могла так плохо обо мне подумать! Это подлинный текст этой самой святой Терезы. Это её святое откровение.
-Откуда ты знаешь?
-А вот, в проспектике напечатано. С испанского перевёл я, конечно, наспех. Но довольно близко по смыслу.
Захотелось удостовериться. Я глянула в брошюрку. Там был и английский вариант. 
 Перевод Вениамина был точен.
«Еxperienced sweet flour.., - крутилось в моей голове.
-Икспириэнтс свит флаур, - произнёс Вениамин вслух, будто подслушав меня.
Мы оба думали об одном – об этой sweet flour –  «сладостной муке».
«Боже мой! - вдруг пронеслось в моей голове. - А ведь и Венчик, наверное, должен испытывать нечто подобное! Какая-то маленькая смерть настигает и мужчин в такие моменты».
Разговор об этом я отложила на будущее, близкое или далёкое – в зависимости от степени взаимного доверия.
Хотя Вениамин, по мужски более раскованный, и сейчас готов был рассуждать о сути изображённого в каменном алькове. Начал с того, что «сладостная мука» – это одно из проявлений человеческого духа. Как пение, к примеру. Там наслаждение к нам приходит через ухо и горло, а здесь чудеса с нами творит другая часть тела, которую ханжи считают ненужной как аппендикс...
-Апофеоз любви! - с расстановкой произнёс он.
Утомлённая перелётом я не в силах была ещё и здесь, в музейной тишине, погружаться в область чувственных потрясений, хотя бы и теоретически.
Прибавила шага достаточно выразительно для того, чтобы Вениамин умолк.
Мы ещё долго ходили по залам. Картины, скульптуры проплывали перед глазами. А я всё думала: «Где она сейчас, и с кем, эта прекрасная монашка?»...               
4
Уличный трактирный зазывала в костюме паяца  с колокольчиками на шапке привлёк моё внимание, и Вениамин позволил ему обольстить нас. Ресторан располагался в базальтовой пещере. Вместо столиков были расставлены дорогие старинные автомобили, как в каком-то фильме с бесподобным Траволтой. На подиуме девушка танцевала на шесте. Сверкала медь джазового оркестра.
Нас усадили в Lincoln Continental 1964 года. Благодаря знанию языка Вениамин чувствовал себя как дома. Мы заказали ставриду с чаколи – рыбу, залитую сухим вином настолько, что не требовалось  запивать, а есть надо было ложкой. От такого коварства я немного опьянела, совсем чуть-чуть, но этого хватило, чтобы, когда началась танцевальная часть, и танцор в костюме тореадора прошёлся по сцене в медленной сарабанде, я всей душой перенеслась на помост.
Медленная, тягучая сарабанда сжимала моё сердце на две первые доли такта, а на третью кровь кидалась в голову. Сидя за столиком на два счёта я невольно выгибалась назад и потом резко поводила плечом. Ноги сами собой приподнимались в позицию «на полпальца». Поворот, и далее мягкое приседание на опорной ноге, как учил меня в Архангельске старый седой балерун.
Ум!Ум!Ах!..
Делаю купэ и мысленно уплываю от моего тореадора изогнувшись вбок. Руки полукольцом. Теперь шпунт – скорый шаг с переносом тяжести тела с одной ноги на другую. Раз, два, три...Работающая нога смотрит носком в пол. Руки бутоном, и – томительное замирание, стоп-кадр...
5
Я не сразу почувствовала прикосновение Вениамина. Ему пришлось помахать перед моими глазами цветком из букетика на столе и даже пощекотать лепестками нос.
Я засмеялась, и от смущения закрыла лицо рукой. Никак не ожидала, что моя улётность может проявиться ещё и за столиком ресторана.
Губы Вениамина шевелились, глаза восхищённо блестели, но то ли музыка была слишком громкой, то ли я слишком далеко унеслась на её волнах, но его слова не достигали моих ушей. Я вся ещё была во власти штатного танцора в костюме тореадора. И этот очаровательный артист видимо почувствовал мою душевную близость, моё страстное желание быть с ним на сцене.
Когда в оркестре ударили кастаньеты, а гитары стали отбивать ритм болеро, наёмный танцор спрыгнул с возвышения и поклонился сначала передо мной, потом перед Вениамином. Это было неожиданно только для Вениамина. Он развёл руками, пожал плечами, хлопнул по больной ноге и сказал:
-Ну, Ликуся, со мной нынче танцевать как с инвалидной коляской. Иди, голубушка, порезвись.
С кресла я поднялась, кажется, слишком торопливо, а о том, что лицо моё пылало от волнения и говорить не приходится. Но всего больше меня беспокоило платье – не слишком ли помяты большие розы на моём синем ситце...
Медленное тревожное биение барабана в начале болеро всё ускорялось.
Руки моего партнёра угрожающе поднимались, расправлялись крылышки его короткой жилетки. Ноги в красных рейтузах сплетались плотнее. Он вытягивался на носках тяжёлых башмаков с медными застёжками.
Я встала к нему правым боком, уперев обе руки в левое бедро будто удерживая себя от порыва. Мои туфли-эспадрильи немногим отличались от балетных пачек, были так же невесомы и узки, и позволили мне подняться на носки в полный рост.
Даже не глядя на моего грозного мачо я почувствовала его – музыка соединила нас, и теперь управляла нами, разжигала в нас мужскую и женскую самость, выявляя первородную правду наших тел.
От тонкого невинного голоса флейты меня пронзила конвульсия, в груди толкнулось рыдание. Из последних сил я сдерживалась, чтобы не ринуться в танец первой, и мой тореадор не вынес этого напряжения, пошёл, пошёл на меня, делая выпады то одним плечом, то другим. Руки сцеплены за спиной. Шаг скользящий. Взгляд обжигающий...
Извилистую мелодию флейты своим хрипловатым страдальческим голосом подхватил фогот. «Па-пара-па...» Коротенькая фраза болеро повторялась этой деревянной дудкой с такой болью, что томительный восторг вынудил меня подбежать и взлететь над сценой в широком шаге.
Несколько мгновений удары барабана, казалось, поддерживали меня в невесомости.
Просторное платье колыхнулось во всю ширь и затрепетало в моих руках, раскрылетилось, когда я устрашающе махая подолом, стала наступать на партнёра головой вперёд, как бык на убийцу. Он упал передо мной на колени словно моля о милости. Протягивал ко мне руки как потерпевший поражение, а я кружила вокруг него глухая к просьбам о пощаде, готовая одним движением руки с воображаемым кинжалом покончить с ним.
Теперь уже взвопила труба, выкрикнула свои четыре отчаянные ноты, после чего мощное tutti оркестра принесло нам умиротворение. Подол моего платья опал как парус без ветра и если бы не поддержка умелого танцора, я бы не устояла на ногах.
Я замерла в объятиях моего повелителя, испытывая томление любви отнюдь не игровое. И если Вениамин сейчас ревновал, то это было оправдано.
Движение никогда не лжёт.
А любой танец, вообще, это вертикальное выражение горизонтального желания, – как внушал когда-то мне преподаватель в танцевальном классе...

6
Из ресторана мы вышли около полуночи. На улице было много света и мало людей. Для кого это всё сияет? – подумала я.
После моей танцевальной выходки мы досиживали молча. И сейчас вдали от «места преступления» как раз кстати было начать какой-нибудь разговор, и я спросила Вениамина:
-Где же люди?
Он хмуро и неохотно ответил:
-Это тебе не Атлантик-сити...
Он был потрясён всем случившимся, не ожидал от меня такой несдержанности. Мы были знакомы всего три дня, из которых большую часть времени провели в постели. Там я вполне устраивала его, восторгам его не было конца. Но не из одного же секса я состою. И видимо настала пора расширить его представление обо мне. И теперь он узнал обо мне немного больше. Хотя сам он, его жизнь вообще ещё закрыты были для меня. Неизвестно какие сюрпризы ждут. И вот первый: он ревнив. Он мучается. Ему больно. Эту неприятность доставило ему моё разудалое болеро. И я, конечно, считала себя виноватой, но ни за что не стала бы просить прощения. Во мне было наверное что-то от африканских племён. Говорят,  настоящий африканец если и признаёт Бога как создателя, то поклоняться ему только за это никогда не станет...
7
Вениамин молчал. То и дело закидывал назад волосы пятернёй и хромал сильнее обычного.
Наконец его отпустило.
-Если бы ты не была моей королевишной, - сказал он, - то я бы взял тебя на подтанцовку.
-Давай уж сразу в вокальный дуэт.
Он  отшатнулся.
-Ты ещё и поёшь?!
-Не бойся. Моё пение сегодня тебе услышать не придётся. Обещаю.
-Да уж...- произнёс он, и шумно, решительно выдохнул, как бы переключаясь на благодушие.
Моё узнавание Вениамина продолжилось, и сейчас я не могла не порадоваться его умению, может быть даже природному, быстро сбрасывать с себя  мрачные эмоции.
Он отряхнулся от неприятных переживаний словно собака после купания. И оказавшись здесь на улице в положении единственного обладателя «своего маленького ангела», вовсе оттаял, стал ластиться ко мне.
В пылу ревности в ресторане он забыл пакет с губками.  Наверно, иначе и не мог завершиться его преждевременный детородный каприз. Я решила не напоминать. До отцовства и материнства нам надо было ещё дожить, дотерпеть, долюбить – духовно и телесно.
Его тело было для меня не чужим, а моё для него, без сомнения, ещё и желанным.
Не трудно было догадаться, что и этой ночью меня ждал сеанс его мужской агрессии...
В номере гостиницы после душа я выглянула в спальню. Вениамин курил на балконе, а кондиционер был включен на полную. Было зябко. Но я не решилась второй раз за день своевольничать и убавлять поток холодного воздуха. Натягивая носки и футболку, я поняла почему в жарких странах летом в самое пекло спят в пижамах.
Я уже заснула, когда Вениамин  влез под одеяло и стал возбуждённо тискать и массировать меня. Желание его было понятным, но у меня не доставало сил для отзыва. Хватило только чтобы пробормотать спасительное: «Я устала». И сразу опять заснуть. Но мой неутомимый жених не пожелал быть милосердным, видимо решив к тому же возместить мнимое унижение от танцора в ресторане действительным обладанием мною.
И о, чудо, пребывая в крайней расслабленности, я под действием его напора, на этот раз не испытала ни petite mortе, ни даже сколько -нибудь значительного возбуждения. Ура! Вот способ! Спорт. Диета. Ещё, может быть, какие-нибудь успокоительные таблетки перед сном, глоток вина и с путешествиями по прошлым жизням будет покончено!
На радостях я поцеловала Вениамина так проникновенно, что у него наверняка улетучились последние сомнения в моей верности....

8
Утром с компанией русских туристов Вениамин уплыл на виндсёрфинге, а я блаженствовала на лежаке. Напрасно он тревожился, не будет ли мне одиноко. Я оставалась в хорошей компании. Я утопала в ласках солнца.
Его ровный утренний свет к полудню словно сгустился, приобрёл цвет сливок. В воздухе  стали образовываться словно бы гигантские хлопья. Раскалённые массы овевали меня. Казалось, горячий воздух можно было потрогать. Жар пьянил. Было такое впечатление, что и солнце намеревалось проделать со мной то же, что любой мужчина. Сначала за границей тени зонта оно жгло мои щиколотки. Потом продвинулось к коленям. Охватило бёдра.
И вот она какая, оказывается,  золотая стрела с огненным концом, о которой говорила святая Тереза, – последнее, о чём подумала я перед тем, как меня понесло горячим солнечным вихрем всё выше и выше. Множество крохотных молний обвивали меня, и сама себе представлялась я трепещущей жилкой в глазу. Проносясь сквозь разряды мобильных телефонов, я слышала обрывки разговоров, и наверное создавала помехи говорящим, связь прерывалась, в трубках трещало...
Магнитные волны биосферы расстилались вокруг меня  лентами, свивались в конусы и пружины.
Завихрения, (нейтрино) всё уплотнялись.
Искрящийся тоннель сузился до крайности. Вспышка! Треск! И затем мёртвая тишина...

                ЖИЗНЬ КУМБЫ
(Гаплогруппа  DC GH. Популяция Северная Африка. ДНК сестринское R1b).
1
...Я умирала на берегу залива. Меня приволокли сюда на шкуре леопарда, как положено Королеве дождя (Варса ваявэ) с барабанным боем, и опустили на ложе из пальмовых листьев. На прощание воины постучали копьём о копьё и скрылись в джунглях. Я лежала в одиночестве уже день и ночь, шептала молитву Ваяве, заклинания на дождь: «Вэзи хита сита! Ади сита апива! Сотэ апэ ади!», но звёзды на небе оставались такими же сверкающими, и на лунном  блюде не видать было ни одной выщербины от набегающей тучки.
Океан спал. Слышался только далёкий пронзительный писк, словно бы мышиный –  это были гиены. Они приближались. Их голоса скоро стали напоминать крики чаек. Прошло ещё немного времени и из их глоток стали исторгаться долгие душераздирающие  стоны, похожие на человеческие.
 Бояться не было смысла. Я знала, что эти гнусные твари не посмеют наброситься на меня пока я дышу, а сделают своё дело, когда мне уже будет и не страшно, и не больно...
2
Все мои мольбы о дожде в эту засуху не доносились до Хозяина мира, хотя более десяти лет я способна была вызывать ливень.
Сушь стояла нестерпимая не смотря на все мои усилия.
Старейшины постановили, что бог Ваявэ взревновал меня к моему земному мужу и решили, что я должна съесть горсть «розовых горошин», чтобы улететь на небо к своему Вечному супругу и там лицом к лицу просить его смилостивиться над племенем.
Я попрощалась с детьми, с мужем и стала ждать, когда приготовят зелье.
Я видела, как колючки с розовых горошин обожгли на костре. Ядра растолкли в ступе. Всыпали крупу мне в рот и дали запить кокосовым молоком,
Затем меня уложили на шкуру пятнистого зверя, долго тащили по джунглям и оставили здесь на берегу океана, сказав, что на рассвете я уже буду в объятиях бога Ваявэ.
Ждать оставалось недолго.
Гиены приближались. Я различала зеленоватые огоньки их глаз в зарослях. И, кажется, даже чуяла смрад, исходящий из их пастей...
Яд «розовых горошин» действовал всё сильнее. Сознание туманилось. Я уносилась в вечность, напоследок проживая свою жизнь с самого начала...
3   
        У мамы я была первенцем и по обычаю всех женщин племени меня долго не отнимали от груди. Кормление прекращалось только с появлением на свет следующего ребёнка.
Тогда тоже свирепствовала всесветная сушь. Если бы я лишилась материнского молока, то не выжила, и маме пришлось выбирать – или я, или мой крохотный братик (он родился очень слабым). Не жилец, решила мама, и оставила у груди меня, а мальчика обменяла на куль маиоки.
Когда появился следующий ребёнок, то год выдался плодородным и его оставили жить, а меня, уже пятилетнюю, оторвали от груди, и сразу дали мне в руки маленькую мотыгу.
Мужчины вырубали джунгли. Высушивали сучья под солнцем, потом сжигали. А толстые деревья оставляли стоять черными страшными столбами. После чего мужчин на поле уже не было видно никогда. Всю остальную работу делали женщины. И так из года в год...
Девочки взрыхляли землю.
Мне по возрасту не положено было даже набедренной  повязки, только лоскуток спереди.
Однажды когда я мотыжила почву, песчаная блоха залезла мне в складочку между ногами и поселилась там. Через некоторое время разрослась до размеров ореха. Я страдала, плакала от боли, металась в жару, но знахарка не хотела вырезать опухоль. Нарыв должен был сам лопнуть. Только так я могла бы окончательно поправиться и не страдать в будущем от бесплодия. В одну из ночей меня пронзила страшная  боль, потом я почувствовала холодок в промежностях и наконец крепко уснула...
4
Мне было уже двенадцать лет, когда меня послали собирать земляные орехи.
Это было весёлое занятие.
Мы с девочками-сверстницами шумной стайкой пробирались через густой лес по тропе на холм. Нас вёл старик Роада с бурдюком воды и с копьём в руке для охраны. Мы вышли из леса и закричали от восторга. Весь склон холма был жёлтым от цветов арахиса. Старик знал, когда прийти сюда. Земляной орех цветёт только сутки. И девочкам  дано было увидеть эту красоту. Старый Роада стоял в жёлтом облаке оперевшись на копьё и рассказывал, как лиса гиену обманула.
-Пэката нэгга. Мас мата демма...(Залезли в загон, наелись мяса вдоволь. Лиса смогла выбраться обратно через нору, а жадной гиене брюхо помешало)...Бада локу...
Не оставляя работы, мы так смеялись, что, казалось, трепетала сама поляна из жёлтых цветов.
На отдыхе мы расселись вокруг старого Роада. Он разлил нам  воду по плошкам. И напившись, мы стали мастерить куколок из ореховых скорлупок. Голова и животик были готовыми. Оставалось в орешек воткнуть ножки и ручки. Для этого годились колючки кактуса. Пеленали куколок в листочки и баюкали. Я тогда уже знала колыбельную песенку.
-Алу ки-ки лиак...(У серой курочки яичко нашла и съела. Ко-ко!)
Суду ки-ки лиак...(У белой курочки яичко нашла и съела. Ко-ко!)
Калу ки-ки лиак... (У чёрной курочки яичко нашла и съела. Ко-ко!)...
В тот день работу мы закончили рано. Донёсся бой барабанов со стороны деревни –  охотники возвращались с добычей. Старый Роада не стал удерживать нас  на поляне. Мы помчались вопя и припрыгивая со своими куколками в кулачках, а сухие орехи в скорлупках, вплетённые в волосы, жужжали словно рой пчёл вокруг нас.
Прибежав в деревню, мы гурьбой встали у края площади - саруи. Мужчины выходили по очереди и каждый бросал добычу на большой камень.
Женщины танцевали и пели...
5
Это был праздник Первой стрелы, когда четырнадцатилетним мальчикам позволялось впервые сходить на охоту и внести добычу в круг даже если они и неудачно охотились в этот раз. Я знала, что Абса, с которым мы давно дружили, тоже был на охоте и какова же была моя радость, когда я увидела его с газелёнком в руках. Он держал добычу перед собой и так улыбался, словно этот  подстреленный детёныш газели предназначался именно мне.
От страха я спряталась за мать.
Абса не сводил с меня глаз, а, бросив добычу в общую кучу, как положено, принялся танцевать с длинной палкой в руке. Он высоко подскакивал и люди замечали, какой высоты, обозначенной на палке ленточками, он достигал, чтобы потом сравнить со следующим танцором. Он крутил бёдрами в такт барабанов, а его свободная рука  как  бы осторожно раздвигала лианы и затем палка вонзалась во что-то невидимое, и он кулаками бил в землю, победно вопя. И далее уже вытанцовывал обычную «уатчи», не касаясь пятками земли, с криками «Атамга!» – клятвой охотничьей верности.
Я не могла удержаться и стала подтанцовывать. Увлёкшись, выдвинулась из-за матери и оказалась видна Абсе. Он ещё и полкруга положенного не отплясал, как, заметив меня, изменил движение, и всё так же подпрыгивая на цыпочках и вертясь вокруг палки, стал приближаться ко мне  словно к охотничьей добыче.
Нас тянуло друг к другу.
Хорошо, что я первая опомнилась и нырнула в толпу зрителей, убежала в хижину и забилась там в дальний угол, ожидая сурового выговора от матери...
Наступил вечер. Казалось, темнело от того, что солнце запуталось в лианах. Деревня продолжала праздновать  дадаям карум – день охотника. До меня доносились барабанные перестуки и вопли женщин. Все были у костра, одна я сидела в полутьме жилища и заплетала косы-дреды. Вдруг я услыхала осторожные шаги за стеной из прутьев. Человек остановился, словно прислушиваясь.
-Кумба...
Это был Абса.
Я не откликалась.
Он почувствовал, где я, и раздвинул прутья жилища. Мы глядели друг на друга. Глаза наши сияли.
-Питата энна...(Выходи).
Меня уже было не остановить.
Одной из набедренных повязок мамы – с занавеской из шерстяных бус, - я обвила свои чресла, узенькие в сравнении с мамиными на столько, что верёвочки завязались у меня на животе, – и вышла из дому.
Абса подал мне кусок жареной буйволятины, горячий и жирный. Я так объелась сегодня земляными орехами, что меня затошнило от одного запаха мяса. Я сморщилась и отвернулась. Абса  очень расстроился. Мне стало жалко его. Нарвав листьев тутовника, я обернула ими мясо, унесла в дом и уложила на жерди под потолком.
Когда вышла, Абса взял меня за руки и сказал:
-Дадан амай оба гема...(На охоте я думал о тебе).
Мы потёрлись носами. Абса обнял меня. Я вывернулась и побежала между хижин  к площади, на яркий свет костра.
Оглядываясь, я видела, что Абса остался стоять расстроенный моим побегом...
6
Недалеко от жертвенника с оленьими рогами парни из рода Зулу и Ного играли в мамбу (змею). Кого засаливал ведущий, тот должен  был неразрывно бегать за ним, держась за плечи и помогать хватать других. Змея уже была длинная и в голове находился Пуру из рода Ного. У него были кудрявые волосы, как у всех, но не чёрные, а белые как цветок гимены, за что его превозносили и прочили в вожди, а он задавался и своевольничал. Он не давал мне прохода во всё то время, как Абса был на охоте. Заметив меня, Пуру направил свою «змею» в мою сторону и сделал так, что я оказалась в кругу хохочущих парней.
Они смеялись и не позволяли выйти на свободу. Вдруг несколько из них повалились внутрь круга. Это Абса кинулся на них сзади. Началась драка.  Хорошо, что рядом оказался старый Роада. Он крикнул: «Натара каранна» (остановитесь). И парни покорно замерли, виновато склонив головы. Недолго пришлось Роаде выяснять, почему случилась драка. Не в обычаях племени было запираться и врать. Мудрый Роада узнал, что всему причиной я.
-Раума янна натанава зебра...(Идите в круг и танцуйте «зебру») - приказал старик.
Пуру и Абса покорно двинулись куда сказано.
Бородатый Роада в центре площади вскинул руки и объявил всем, что сейчас состоится битва зебр, и кто из этих двух парней перетанцует другого, того я и буду.
Меня выставили перед людьми напоказ. Подбросили дров в огонь.  Лицо моё, горящее от стыда, обдало вдобавок жаром костра.
Старый Роада подошёл к барабанщикам, велел им играть. Все вокруг стали бить в ладони и выкрикивать «эйя оягэ» (она твоя). Одни запевали, а когда им требовалось перевести дыхание, – подхватывали другие. А барабаны выстукивали одно и то же, то размеренно-длительно, как волны океанского прибоя. То с неимоверной частотой словно колебания натянутой стрелы лука после выстрела. Трепет тугой кожи напоминал дрожание листа на ветру или становился  сильным и ровным как биение сердца.
Первым вступил в круг Абса. Он низко присел и стал продвигаться вперёд прыжками то вправо, то влево – это чем-то напоминало боевой танец воинов, только без палки в руке. Затем он хлопнул ладонью по земле перед Пуру и перекатился через спину от него к костру – огонь как солнце за его спиной давал ему преимущество в начавшемся поединке. Пуру наклонился и часто, по-петушиному перебирая ногами, на цыпочках стал приближаться к Абсе.
Я знала все танцы, и воинские, и урожайные, и охотничьи. Но особенно мне нравились свадебные, чисто женские. Все они были мне  по силам. Непостижимым для меня оставался только танец врачевания. Его исполняла одна женщина, самая красивая и сильная. Своими движениями она должна была «мёртвых из могилы поднимать». Мне не довелось видеть, чтобы люди оживали, но не раз я была  свидетельницей того, как больной, вялый человек зажигался от движений бёдер танцовщицы, рывков спины, змеиной плавности рук, вставал и шёл за ней, приплясывая...
А танец парней-соперников, наоборот, приводил к угасанию исполняющих его. Бой барабанов был очень быстр, ногам и телам танцующих нужно было поспевать за ударами. Кто первым срывался с такта, тот и проигрывал. Если Абса выбрал позу змеи, а Пуру – петуха, то они не должны менять своей посадки – Абсе надлежало танцевать на полусогнутых, а Пуру на цыпочках.
Было много криков и визгов, барабанщики заходились в выколачивании бешеных ритмов, тела танцующих в свете костра блестели от пота. Змея нападала, петух целил ей в голову и промахивался. Выпад Абсы тоже оказывался не точным. Пуру подпрыгивал, как бы взлетая, и обрушивался сверху на Абсу. Бросок «змеи» в сторону спасал её от петушиного «клюва».
Сначала удар палки Роады получил Абса – за то, что коснулся коленом земли. Я закрыла лицо ладонями, чтобы не выказать своего огорчения. Вскоре в щёлку между пальцев я увидела, как палка судьи настигла и Пуру – его ноги не выдержали боевой петушиной стойки «на мысках».
Тело моё клокотало внутри, сердце будто выскакивало из груди, - всю себя я отдавала Абсе, едва сдерживая крик и желание двигаться в такт его танца. Голова моя кружилась, в глазах темнело и я не сразу пришла в себя, когда на площади взвопили все как один.
Открыв глаза, я увидела идущего ко мне  Абсу. Люди сзади толкали меня навстречу парню и кричали: «Оба охудэ!» (Ты – его!) Я извернулась, пронырнула сквозь толпу, немного отбежала и остановилась неподалёку.
7
Здесь на границе света и тени я почувствовала какое-то томительное раздвоение  в себе. Спину холодило, а лицо ласкали лучи  костра. Я, прежняя, сзади как бы засыпала, умирала. Спереди новизна жаркой волной наполняла бёдра, живот, грудь. Это Абса приближался ко мне. Он шёл медленно, тяжело дыша и широко улыбаясь. И казалось не он шёл ко мне, а я стремительно бежала к нему от ощущения пропасти за спиной.
Всякая созревшая девушка начинает чувствовать эту бездну позади себя, а впереди видеть – мужчин. Только в них –  спасение. Девушки рвутся к ним, только на них и смотрят, о них думают и говорят, а заполучив, твёрдо встают на ноги, жуткая пропасть за спиной отдаляется, исчезает из вида – до тех пор, пока парень не бросит их, и они опять останутся в одиночестве и со страхом начнут поглядывать в сторону хижины Роады на краю  деревни, стараясь обходить её как можно дальше.
Сегодня такой добрый с ними Роада завтра мог стать безжалостным палачом, если родители девочки решали посадить её на «сите».
Этот круглый деревянный штырь торчал из земли на четверть. Роада смазывал его пальмовым маслом, брал девочку сзади будто младенца, пожелавшего пописать, а вместо этого усаживал на эту скользкую палку и надавливал, чтобы пролилась кровь.
Потом знахарке оставалось только приложить листья патайи к ране, а шаману окурить новоиспечённую женщину тлеющей скорлупой кокоса...
«Если бы Абса не вытанцевал меня, - думала я, - то ещё до сезона дождей мне пришлось бы идти  на деревянный «сите» к старику Роаде для обряда, после чего по племени разнёсся бы слух, и можно было меня сватать..».
Над девственницами в племени смеялись, а порой и жестоко шутили. Меня, например, парни однажды толкнули в муравейник. Примета была такая, если я девственница, то муравьи не тронут. И я не боялась.  А эти твари накинулись на меня с остервенением. Я выскочила из муравейника и с рёвом помчалась к реке, парни – за мной, крича: «Эвидинама!» (гулящая). Странно, муравьи набросились на меня, как на распутницу, хотя у меня ещё не было ни одного мужчины. Знахарка объяснила, что это из-за моей давней болезни, от действия песчаной блохи, когда лопнул нарыв внутри меня.
Она успокоила меня и сказала, что мой первый мужчина придёт ко мне, когда зацветёт сейба.
И Абсе тоже повезло. Коли у него появилась я, законная девушка, то уже никто не мог его теперь принудить иметь дело с Тароной – самым могучим воином племени под предлогом наделения молодого Абсы мужской силой.
8
...Абса приближался ко мне и его глаза сверкали словно в них сквозил огонь костра за его спиной, а я так волновалась, что не могла смотреть на него. Мы стояли близко друг к другу словно впервые.
С нами произошло что-то непонятное обоим. Мы не знали о чём говорить, что делать. Радости моей как не бывало – тревога и страх нахлынули бог знает от чего.
Совсем недавно Абса обнимал меня и пытался поцеловать, а теперь вроде бы даже не желал дотронуться до меня. После танца зебр он стал совсем другим.  Хотя теперь я была его и вполне доступна для него, но игры закончились. Так велось, что победивший в танце должен был сразу начать строить дом для невесты. До тех пор невесте определялось жить в родительской хижине, даже если у неё появится ребёнок. К тому же ходили слухи о войне с соседним племенем, и Абсе теперь полагалось сражаться вместе с мужчинами. Всё в нашей судьбе могло перемениться к худшему очень быстро. Каждая минута была дорога, и я решилась.
-Эвидимма апи яму (Пойдём погуляем), - тихо произнесла я.
Абса будто того и ждал.
Он сорвался с места, побежал к себе в дом, взял копьё (хеллайя) и мы пошли к океану. В одиночку я никогда бы не решилась уйти дальше околицы, но теперь у меня был Абса. Он часто бывал на заливе с рыбаками и хорошо знал дорогу. До ореховой поляны мы шли по утоптанной тропе. Затем долго пробирались по вырубленному в лианах извилистому пути. В роще эвкалиптов шли по горло в высокой слоновой траве и болтали без умолку.
Абса рассказывал смешные истории о проказнике Йо. Мне особенно позабавила сказка о том, как Йо, будучи ростом с ноготок, чтобы стать как все, влез в живот жены вождя, сидел там пока не вырос в настоящего ребёнка, а потом ночью незаметно сам выбрался и обрезал пуповину ножом вождя, крепко спавшего возле жены.
На опушке леса Абса остановился, обнял меня и сказал, что очень не хотел бы, чтобы в мой живот лазил кто-нибудь кроме него. И тут я вынуждена была рассказать ему, что, к сожалению, там у меня уже побывала песчаная блоха.
Мы долго смеялись, когда Абса стал представлять плутоватого Йо, который под видом блохи пытался поселиться в моей утробе...
Под ногами захрустел песок и, миновав заросли молодого бамбука, мы вышли к океану. Волны с шумом плескались на берег. Ветер хозяйничал в ветвях деревьев.
Не долго думая Абса залез на пальму и принялся кидать мне ветки, а я устраивала ложе в тени, волнуясь за верхолаза – пальма сильно качалась.
Когда Абса спрыгнул на землю, мы легли на мягкую подстилку. Внизу ветра не было. Только слышался шум прибоя. Абса не сразу решился коснуться меня. Беспрестанно болтал.
Вдруг уселся, застучал себе кулаками в грудь, досадуя на ошибку в танцевальном поединке зебр. Я утешала, говорила, что всё закончилось хорошо, значит ошибка была не страшная.
-Дадаям кирима, - вздохнув, сказал Абсу. (На охоте это стоило бы мне жизни).
И он рассказал, как в засаде на газелей у водопойной тропы всю ночь пришлось сидеть не шевелясь и как долго болела спина после этого.
Я погладила его по спине. Он лёг рядом и обнял меня. И мы не заметили, как стали единым целым.
Потом мы опять смеялись, говорили ещё о заносчивости Пуру, о деревенском дурачке Модайе, ели бананы, а в перерывах между разговорами занимались «сини денна» (делились сладким друг с другом).
С каждым разом становилось приятнее. Открывая глаза, я видела над собой узорчатую крону пальмы, словно бы танцующей под ветром адарайя нартанайя (танец любви).
 На ветке качался гираву – оранжевый попугай вниз головой и смотрел сверху неотрывно, словно заворожённый тем, что мы делали.
Я представляла, как это было красиво!..Я никак не могла понять, почему у мужчин столь тесные объятия вызывают какой-то неприятный смех. Вот и над Абсой они теперь будут подшучивать. А для меня сейчас это было как полёт на большой и сильной птице, или как скольжение по океану на спине большой рыбины...
9
Уставшие, истомлённые мы молча лежали на берегу и глядели, как  теперь вместо гребешков волн в свете заката сверкают на глади океана спины играющих дельфинов.
Я задремала, а когда проснулась, увидела Абсу далеко от берега. Он бродил в заливе с копьём, пытался наколоть рыбу. Ничего не поймал, но зато принёс полные пригоршни белой глины. Мы сели друг напротив друга и стали раскрашивать один другого.
Мы веселились и не спешили возвращаться в деревню. Теперь нам не требовалось давать родителям отчёт о своём времяпрепровождении.  Но хотелось есть и, главное, пить, хотя нам и удалось выжать несколько пригоршней сока из куста алоэ.
На пляже солнце палило во всю силу, а в лесу было прохладно.  Мы шагали гордые тем, что  теперь на протяжении целой луны нам разрешалось ходить в белой раскраске как новобрачным. Всё вокруг словно радовалось вместе с нами. Улыбались нам цветы дождевого дерева с мордочками сиреневых обезьян, мерцали цветы жёлтой акации, склонялись к нашим ногам тяжёлые бутоны кроваво-красной кафры, клоками фиолетовой шерсти смазывали по нашим лицам мимозы.
Поднимаясь на гору я спешила увидеть необъятный розовый купол сейбы. И вот наконец крона этого дерева начала всплывать передо мной словно солнце. Гадалка не обманула. Мужчина появился у меня вместе с расцветом сейбы...

                МОЯ ЖИЗНЬ.04
                1
Я открыла глаза и рукой попыталась защититься от льющейся воды. «Вот и дождь, - подумалось мне. - Я выполнила свою миссию у бога Ваяве».
Бог был с лицом Вениамина. Он брызгал на меня из бутылки.
-Что это, Венчик?
-Солнечный удар, голубушка. На минуту нельзя оставить.
-И давно я так?
-Не знаю. Я пришёл, - ты уже без сознания.
-Наверно, надо искупаться.
-С ума сошла! Давай быстро в номер и кондиционер на полную.
Он подхватил меня на руки и понёс на глазах у изумлённых загорающих.
Последний раз на руках меня носил папа и было это очень давно. Согласно фотографии я сидела у него на предплечье и держалась за шею. Теперь же я не знала куда деть свои руки. Пришлось сложить их у себя на груди как покойнице и это смешило меня. Я просила отпустить, но Вениамин  и в лифте держал меня на весу как маленькую. Ему, артисту от природы, приятно было  показаться перед публикой и силачом, и романтиком.
Даже у порога номера он умудрился открыть карточкой дверь, не спуская меня с рук. Так что с пляжного лежака я попала прямиком на кровать. Он тоже лёг вплотную весь ещё во власти захвата моего горячего тела. Хорошо, что его сознание было в полном порядке и он даже не пытался склонять к ласкам немощную девушку. Только поцеловал мой пылающий лоб и метнулся в аптеку на рецепции.
А меня опять накрыло волной обморока. На этот раз стали наплывать на меня какие-то анатомические картины. Я увидела своё тело изнутри. В меня был как бы запущен  зонд с телекамерой в наконечнике, и на экране высвечивалось грандиозное движение. В розовом светящемся тоннеле крохотные существа, подобно лягушачьим живчикам в пруду под окнами моей московской квартиры,  или парашютикам с плантации одуванчиков в парке у метро под напором урагана,  неутомимо двигались к какой-то цели. Легионы мельчайших живых существ  неслись по уготованному руслу.
По мере того, как поток их растягивался и истончался, в личинках вдруг стало обнаруживаться и нечто нравственное. В бескомпромиссных  соперниках смирялся пыл. Словно андерсеновские бумажные солдатики, они вдруг один за другим поступались собственными интересами и сгорали  от своего избыточного жара (экзотермия, подумала я), как воск размягчая  тем самым последнюю преграду на своём пути, чтобы через эту проталину мог проникнуть в моё святая святых один-единственный самый достойный из них...
Я видела как к этому счастливчику приближается что-то наподобие  царевны-жемчужины  похожей на крохотное глазное яблоко. Это Око мирно покачивалось в невесомости. Взаимное притяжение нарастало. Они сближались. И, едва коснувшись друг друга самыми нежными частями своих крохотных телец (рецепторами, подумала я), слились воедино...
Я очнулась от голоса Вениамина:
-Вот! Специально от перегрева!
Он стоял надо мной тяжело дыша от бега, с таблетками на ладони.
В задумчивости я не сразу открыла рот. «Что это было? - думала я.- Беременность? Но когда? Неужели, и вправду, в самолёте?..»
Таблетки щёлкали по зубам. Я запивала их водой и вспоминала, как будет по-английски «беременность»?..
 Не думала я, что в девятнадцать лет настигнут меня эти женские заботы. Тем более с английской лексикой. Я отлично знала язык Шекспира, имела большой словарный запас, но до сих пор ни разу не поинтересовалась, как будет по-английски называться это состояние женщины. Пришлось подключаться к вай-фай и искать перевод в интернете.
Рregnency... Запомним.
Конечно я прислушивалась к детородным разговорам женщин в офисе, но всё пропускала мимо ушей. Появление детей лично у меня предполагалось в далёком будущем. Помнился по этому поводу лишь один глупый анекдот: «Беременные лошади бегают быстрее, потому что в них больше лошадиных сил». И вот те на! Добегалась. Прегненси...Принц только-только появился, и – готово!
От знакомства с Вениамином до сна о зачатии  прошло всего пять дней. А совместных ночей и того меньше – две. О, но зато какие! Упоительные ночи стремительной чередой проносились передо мной. Века, судьбы, лица моих прародительниц. Без преувеличения сказать, за это время я наполнилась космическим сознанием. Вобрала в себя опыт и силы, заложенные в моих генах. Пережила бурю чувств. Вот как, оказывается, становятся женщинами!..
Вениамин прикладывал мне на лоб мокрое полотенце, миротворно ворковал, а я прислушивалась к себе, даже незаметно клала ладони на живот. «Если внутри меня будет расти ребёнок,  - думала я, - то  уж в эти-то девять месяцев должно быть поспокойнее. Может быть мои «улёты» и вовсе прекратятся».
То и дело Вениамин целовал меня в лоб, чтобы уловить жар. Длительность поцелуев говорила и о побочных целях этого милого врачевания. И хорошо, что температура не спадала. Это сдерживало Вениамина от решительных действий.
2
Он вскочил с кровати, осенённый новой идеей охлаждения моего тела. Выгреб из мини-бара в холодильнике весь запас бутылочек, баночек, пакетиков и обложил меня вокруг. Скоро мне и вправду полегчало.
После очередного поцелуя-термометра Вениамин стал уклончиво говорить о прекрасной погоде для прогулок, о простоте вызова такси в гостиницу, и о корриде, как его главной страсти в жизни после футбола. Он рассказывал о тореадорах со знанием дела, будто об игроках какой-нибудь московской команды. Называл имена, пояснял ухватки этих артистов кровавой арены, говорил о высоком духовном смысле зрелища, а я не вдавалась в суть. Загодя соглашалась  увлечённая единственно его страстным желанием быть сегодня на бое быков. Причём в моём понимании бой быков это было сражение быков между собой. А люди там  представлялись кем-то вроде пастухов.
Конечно, я не понимала, чего же такого захватывающего он находил в этом бое быков друг с другом, просто  чувствовала, как рвётся он туда, и очень хотела сделать ему приятное, безрассудно покориться его стремлению, лишь бы ему было хорошо.
 Любовь, кажется, всё сильнее окутывала меня, дурманила ум,  лишала собственной воли...
Такси я попросила остановить у аптеки, заметив зелёный крест, этот международный знак фармацевтов. Вениамин уже набрал в грудь воздуха, чтобы спросить, зачем мне в аптеку, ведь он уже купил множество всевозможных лекарств от перегрева, но сник, видимо решив, что я остановила машины по своим женским делам, о которых не стоит распространяться вслух.
Это словечко pregnency позволило мне быстро обернуться с покупкой.
Коробочку с тестами я засунула в сумочку и уселась в машину.
Вениамин, оказывается, следил за мной через стекло витрины и теперь подсмеивался.
-Ваш коронный жест – волосы за ухо. Как только женщина попадает под чей-то взгляд, я уж не говорю, под объектив фотокамеры, она сразу заправляет волосы за ухо. Такое отработанное движение. В нём больше смысла, чем просто  опрятность. Это как знак тайного полового ордена. Как  у мужчин прикладывание руки к шляпе. Или зига. А у вас - личико приоткрыть, показаться во всей красе.
-Философия на пустом месте.
-И ведь что интересно, аптекарша эта испанская тоже сразу, будто в ответном приветствии, р-раз, и тоже волосы за ушко.
-Ну и что! Да, мы такие!
Я сделала вид, что немного обижена его насмешкой, хотелось, чтобы он помолчал. На меня накатило сладостное воспоминание ночных бдений на просторах генезиса.
 И сейчас я  позволила второй, остаточной волне видений унести меня на берег океана, туда в Африку, на пальмовое ложе с мальчиком под боком. Что-то подобное я испытывала в пионерском лагере в Сочи, сердце защемило от переживаний первой влюблённости и, вообще, детства. «Как же его звали? – пыталась я вспомнить имя отважного танцора под бой барабанов у костра. Что-то свистящее приходило на ум и в конце концов смешное -  Арс? Утс? Упс?.
Впечатление рассеялось, потухло. «Как-нибудь ещё повспоминаю на досуге, - решила я.
3
Эта местная Plaza de toros оказалась двухэтажной, приземистой, ничего общего не имеющая с римским колизеем, знакомым мне по школьным учебникам. И героическая сущность арены, по словам Вениамина, была принижена рынком, в перерывах между корридами открывавшемся на его песке.
Внутри немного пахло скотным двором.
Народу было полно.
Зазвучал марш тореадора, оперный, вовсе не страшный, предвещающий театральное зрелище, не больше. Стали выходить бандерильерос (ассистенты) в красных рейтузах и облегающих курточках, тоже напоминающие балерунов, притворщиков по сути. Я поудобнее устроилась на каменной скамье и включила мобильник. Намеревалась почитать что-нибудь про беременность. Пришла пора закрывать провалы в этом курсе женского образования.
Только внешне я отзывалась на толчки Вениамина, делала вид, что с интересом слушаю его пояснения – на самом деле была далеко от него. Он говорил, что эта испанская забава пришла из народных глубин. Жених на свадьбе должен был заколоть быка дротиком с лентами цветов семьи невесты. При словах о свадьбе и невесте я навострила уши. Оказалось, у каждой девушки в Испании есть что-то вроде своего флажка или вымпела. Я сделала соответствующую пометку у себя в памяти на случай шитья свадебного платья, и снова погрузилась в бездны iPad.
-Забитого на свадьбе быка тут же на вертеле и готовили, раздавали всем желающим. Слушай, а нам хотя бы поросёнка на стол подать, - сказал Вениамин. - Кстати, а ты случайно не вегетарианка?
-А можно о чём-либо отвлечённом, - попросила я, опасаясь возвращения пляжной дурноты.
-Извини.
Эти несколько минут до начала я блаженствовала в гомоне публики, слушала пасадобли живого оркестра. Мне казалось безвкусным наложение на эти кипящие ритмы-добли сладеньких мелодий Поля Мориа, будто я находилась в каком-то супермаркете, а не на ристалище.
Потом, когда начался весь этот ужас с втыканием острых железок в холку бедного животного, я пыталась понять, как смог Вениамин склонить меня к походу на это ужасное зрелище. Странно, почему я проявила такую слабость.
И я припомнила серию его невинной лжи, отвлекающих маневров, примитивного заговаривания зубов. Ведь как  говорил по пути сюда мой лукавый жених:«Сядем подальше от арены, можно на самый верх, чтобы ты могла отключиться от всего. Там в  ложах есть колонны, за ними тебе вообще  не будет видно арены. Наденешь наушники, включишь погромче свою музыку. Да, очень важно, коррида будет по типу португальской, щадящая. И матадор будет женщина. Знаменитая Кончита. -Как женщина? -Обыкновенно. И среди вас есть немало воинственных, более того, кровожадных особ».
Мужчины склонны наводить поклёпы на женщин. И высказывание о нашей кровожадности я тоже отнесла к мило клеветническим. Но вот от следующих слов Вениамина я уже на смогла отмахнуться: «И кстати, милая, именно здесь, в «плазе» можно купить лучшие препараты для омоложения  кожи пусть даже она у тебя идеальная, ну, хотя бы для профилактики. Ферменты бычьей крови – это бесподобное средство. Только в ней есть настоящий белок альбумин...»
И сейчас среди орущих зрителей корриды, озадаченная собственной неосмотрительностью, я не могла не признаться себе, что именно приобретение чудодейственных кремов  стало решающим аргументом для поездки на эту бойню!
Я попалась на примитивный дамский крючок.
Конечно же, «крем из бычьей крови»  навевал не очень приятные мысли. Но брезгливое чувство лишь минуту жило во мне. Мы не ангелы. Что вы скажете о генном редактировании, о лечении стволовыми клетками или препаратами из плаценты, а точнее – из детской вены в ней?
А не хотите ли кровь младенцев?
Мою маму лечили именно так...
4
Бык появился на арене откуда-то неожиданно (дверца открылась и сразу захлопнулась). Он встал растерянный. Круглое пространство сбило его с толку. Не находилось для него ни одного угла, где можно было бы переждать напасть.
У меня даже голова закружилась, когда я представила себя на его месте.
Бык стоял на широко расставленных ногах и в недоумении оглядывал беснующихся.
Визг боевых труб и удары барабана - огромного бонга, величиной с котёл для плова на празднике ураза байрам, тысячи орущих глоток ошеломили меня. Я зажмурилась и зажала уши ладонями.
Я сдавливала голову всё сильнее и сильнее пока вопли тысячной толпы, грохот ударных не стихли до шума и писка радиоволн в эфире, – словно бы включились некие источники моей психической энергии, и моё земное «я» растворилось в потоке нейтрин...

                ЖИЗНЬ МАРГИТ
                ( Мутация  хромосомного               
                ряда ДНК. Гаплогруппа 
                RE PO. Популяция Европа.).
                1
...Чистая шёлковая сорочка облила меня от кончиков пальцев поднятых рук и до пят. Ткань волновалась на мне до тех пор, пока служанка не подвязала  по талии.
На бёдрах покачивались проволочные фижмы, затем их  облила тафта. И я  стала заметно выше после того, как мне надели туфли с красными каблучками фасона голубиная лапа.
Глядя в зеркало, я представляла рядом с собой своего Ференца, –  кружевные  жабо и манжеты на нём, шитый золотом камзол и чёрные туфли с большими серебряными пряжками...
Мы были повенчаны и изнывали от желания окончательной близости. Графиня тянула со свадьбой. Отсрочка происходила  то от бесконечного траура по мужу, то от безденежья, то просто из-за каприза не совсем здоровой женщины.
Выйти замуж, получить в управление собственное поместье было моей мечтой. И какое счастье, если корсет на мне перед сном будет расшнуровывать мой супруг, мой милый Ференц!..
2
Мы шли с ним по залу в мазурке. Лицо его пылало. Пудра на лбу рассекалась полосками пота. Он не сводил с меня глаз. И во всякий удобный момент  губами припадал к моей руке повыше перчатки.
Музыка неожиданно оборвалась. Слуги раздвинули танцующих, образовали коридор. Музыканты заиграли срамной трактирный чардаш.
Разряженную девочку-калеку вывели на поводке за ошейник. У неё были мёртвые белые волосы. Она ковыляла на кривых ногах, руки болтались словно привязанные на верёвочках.
Её понуждали плясать под  дикую музыку. Девочка задирала подол и вскидывала корявые ноги.
Отвращение было написано на лицах гостей.
На Ференца вид ужасной кривляки подействовал сильнее всего. Он стоял бледный. Руки дрожали.
Я увела его в сад. Обняла, потянулась к его губам. Его сжатые губы были холодны, – таким он оказался впечатлительным. Я возненавидела ужасную каракатицу вдруг отвратившую от меня моего жениха.
После бала я принялась торопить графиню со свадьбой. Ластилась к ней, проявляла крайнюю услужливость, потакала во всём. Когда графиня наконец назвала день венчания, я бросилась к ней на шею и благодарно облобызала.
Однако радость моя была преждевременной.
Мне позволялось выйти замуж лишь в обмен на маленькую услугу, как сказала графиня Мэри.
В тот день мы с ней катались по озеру на лодке.
-Уродливые девочки не должны жить! - говорила графиня. - Ты видела когда-нибудь кривую лошадь? Безногую корову? Собаку с головой кошки? Господь позаботился, чтобы таких чудовищ не появлялось на свете. А люди так исхитрились, что рожают и выращивают безобразных девочек вроде этой «белоснежки». Красавицам, таким как мы с тобой, скоро шагу негде будет ступить. Некрасивых девочек надо убивать. Ты видела, как подействовало на людей появление этой уродки на балу? Отшатнулись буквально все. Просто остолбенели. А твой Ференц?..Ей не  найти места даже в хлеву среди животных. Всякий человек придёт в ужас, заставь его жить с ней под одной крышей. Дикие азиаты-кочевники именно кровью таких уродиц творят омовение. Потому их женщины хранят красоту до преклонных лет. Мы будем делать так же.
-А мы за это не попадём в ад? - едва слышно спросила я.
-Мерзость и уродство –  вот что такое ад, - продолжала графиня Мэри. –  Избавив мир от страшилищ, и одновременно добавив красоты, мы привнесём на землю чуточку рая. В глухом каземате сторожевой башни есть перегородка с отверстием. Ты даже не увидишь её лица.
-Вы хотите, чтобы я...
-Или ты не дочь своего отца? Твой батюшка, коновал, делал это всю свою жизнь. Пусканием крови добывал свой хлеб. Ты заработаешь право на замужество и великолепную свадьбу!
-Не смогу, матушка-графиня! - взмолилась я.
-Разве ты уже разлюбила Ференца?
-Я люблю его больше жизни!
-Вот именно. Больше жизни этих человеческих отбросов.
Любовь к Ференцу в эту минуту полыхнула в моём сердце с небывалой силой. Страх потерять его лишил меня разума.  В таком состоянии я была готова на что угодно.
3
...Передо мной на каменном столе лежала тонкая синюшная рука, просунутая в отверстие стены.
Запястье уродки я придавила скобой. Перевязала жгутом и стала скручивать этот кожаный ремешок пока рука не сделалась сливовой и нечувствительной. Оставалось взять ланцет и без усилий проколоть кожу на сгибе у локтя, после чего, ведя остриём вперёд, ощутить сопротивление сухожилий, лёгкое потрескивание и не остановиться...
Я резала живого человека спокойнее, чем резала бы свинью. (Слышать не могла поросячий визг с бойни за крепостным валом). А эта уродка за стеной хотя и кричала, но не вызывала во мне никакого сочувствия. «Да когда же ты заткнёшься, наконец!- только и думала я. - Кому ты нужна такая, с изрытым оспой лицом и кривой шеей. У тебя шесть пальцев на руках, вывороченная стопа и бельма на глазах. Скажи спасибо, что в таком мерзком теле течёт кровь целебная как змеиный яд. Тело сгниёт, а кровь послужит красоте и хотя бы этим оправдает твоё  появление в мире...»
4
Я ослабила жгут. В разрезе вспучилось и хлынуло на две стороны. Густые струи лились в лохань бесшумно, свивались кольцами.   
Такой тихий ток вязкой  крови из надреза я наблюдала ещё в раннем детстве. С младенчества я видела как отец «отворяет руду» больным в нашей глиняной избушке. Запахом человеческой крови был пропитан его закуток у печи.
Жили мы бедно, едва хватало на хлеб. И вот однажды по дороге в свой замок графиня Мэри остановилась у нас  во дворе. У её мужа в пути случился удар и отец пускал ему  кровь.
Отец делал своё дело, а графиня держала меня за руки и с восхищением разглядывала. Моя детская красота поразила её на столько, что она вытребовала меня во дворец и определила в воспитанницы.
Родители были рады удачному устройству моей судьбы.
5
...Кровь из надреза лилась в лохань широко и густо будто оливковое масло. Быстро стихли вопли за стеной.  Высунутая из отверстия рука перестала дёргаться в зажиме. Девчонка в камере погрузилась в сон, который не чувствительно для неё перетекал в смерть.
Самое страшное было позади, и моя голова освободилась для приятных мыслей о предстоящей свадьбе. Я умела быстро стряхивать тягости с души.
Свадебное платье было уже почти готово. Туфли шил дворцовый сапожник. Я представляла себя в церкви на венчании во всём блеске. И вдруг мне пришло на ум: «А чем я хуже графини? От неё не убудет».
 И, перелив добытую кровь для своей повелительницы, я оставила на дне лохани немного этой тёплой целебной гущи и для себя.
Села к зеркалу. Смочила тряпочку и стала прикладывать к лицу.
С каждым мазком в сердце закрадывался ужас. Щёки были в крови и можно было подумать, что уродку за стеной я истерзала своими зубами. И тут я спохватилась, что не приготовила воды для смывания этой ужасной маски.
Графиня всегда приходила на закате, а солнце уже поджигало верхушки леса на холме.
Я укуталась в платок и через чёрный ход выскочила во двор. У конюшни в выдолбленной колоде оставалась вода. Я торопливо плескалась и тёрла лицо. Вдруг сзади послышался голос конюха Ласло.
-Инни минит эгу ло? (Может быть, ещё и попьёшь отсюда как лошадь)
Он заметил как мутнела вода от крови.
-А кором нем мосса (Сажу без щёлока не смыть).
«Решил, что я чистила дымоход, - подумала я с облегчением.
Он стал лапать меня сзади, а я боялась только одного, как бы он не увидел моё лицо в крови, и позволяла делать с собой то, что он хотел....

                МОЯ ЖИЗНЬ.05
                1
...Открыв глаза, я увидела как матадорша вонзила шпагу между лопаток быка, животное упало перед ней на колени и стало умирать.
Кровь лилась по обеим сторонам бычьей спины.
Агатовый пузырь на холке ещё пульсировал как гейзер, а  пара коротконогих мулов уже волокла тушу под трибуну.
Кончита победительно расхаживала вдоль борта.
В свой красной пиратской косынке с безумным сверканием в глазах она была точь в точь кровавая Мэри из моего видения.
А на арену уже выпускали другого быка.
Было до ужаса противно. Какое благо было бы для меня сейчас упасть в обычный бабий обморок. Но моё сознание всё ещё находилось под воздействием неземных энергий. Я не могла глаз оторвать от матадорши. Меня притягивало к ней как магнитом. Я как бы переселилась в неё. Мне стало казаться, что острые бычьи рога направлены в мою сторону.
Я мысленно повторяла действия Кончиты один в один. Её игра со смертью и во мне возбудила бойца.
Я всё сильнее заражалась отвагой вооружённой женщины  на арене, где уже буйствовал новый бык. И когда матадорша за мгновение до удара острых рогов всё-таки успела отскочить в сторону, то я вместе с ней отчаянно завопила:
-Gerra!
(Кажется так звали какую-то богиню-защитительницу).
Этот бык оказался очень ловким. Перед разбегом подскакивал сразу на всех четырёх ногах и потом нёсся на Кончиту (на меня), кидая голову из стороны в сторону, боком, словно шалил, заигрывал. Перед  красным плащом вдруг резко останавливался и косил на публику лиловым глазом, как бы даже с усмешкой.
Уворачивался за миг до моего выпада.
Моё перевоплощение совершилось окончательно и теперь вместо жарких лап мнимого конюха я уже  чувствовала на своей груди жёсткий корсет со стальными пластинами, а запястье холодил металл гарды.
Моя рука сжимала рукоять шпаги. Мне было нестерпимо обидно, что не я дразнила быка, а он меня. Требовалось возмездие. Публика тоже взывала к решительным действиям.
Бык в это время отбежал к бортику и будто бы занялся рассматриванием конфетной бумажки на песке. Всем стало ясно, что теперь уже  парнокопытный диктовал в этой каменной чаше свои правила.
Ярость захлёстывала меня. Расчётливости как не бывало. Трёхгранный стальной клинок с блестящим полушарием рукояти стал невероятно послушным.
 Оставалось только определить расстояние, и безопасное, и удобное для атаки. Начать справа или слева? Воспользоваться купе – скольжением шпаги по бычьей скуле для более точного наведения, или бить с навеса? Замаскировать бросок ложными выпадами или кинуться напролом.
А бык вдруг встал на дыбы, как боевая лошадь, и долго удерживался на двух ногах, сияя на солнце розовым брюхом с  волосатым отростком. Нет ничего оскорбительнее для чести матадорши. Терпеть такой позор было невозможно. Рубящим ударом требовалось распороть это издевательски выставленное брюхо, но зверина упредил выпад. С необычной лёгкостью он отпрыгнул вбок и лягнул задними ногами так, что моя шпага только звякнула о копыто – вот и весь урон.
Что-то необычное творилось и с публикой. Люди явно были на стороне быка. Изменилась тональность грандиозного хора на трибунах, и это сбивало с толку. Сознание моё окончательно помутилось. Жажда убийства овладела бесповоротно. В порыве безумства я отбросила спасительный красный плащ и в открытую пошли по арене  чтобы наверняка прикончить шалуна.
Волочиться бы и этому зверюге за тягловыми мулами на разделочный стол, если бы публика не прониклась состраданием к нему. Подбежавшие бандерильос кричали:
- Misericordia! (Пощада)!
 А я всё ещё целила сталью в сердце быка, и... отбивалась от миротворных объятий Вениамина, отталкивала его руку.
Он восхищённо шептал:
-О! Моя Анжелита!..
2
Глаза в поволоке безумства, на лице блуждает сонная одурь и в походке разлито блаженство от пережитого удовольствия – вот каким я разглядела Вениамина некоторое время спустя. Наверное и на моём лице вряд ли можно было увидеть нежность и умиротворение. Я была потрясена и обессилена.
Вениамин  проталкивался к лавочке за обещанным живительным кремом.
В захвате его руки я вынуждена была двигаться с ним вместе, но уже от одной мысли о препарате из бычьей крови подступала дурнота. Обилие крови во всех видах и состояниях за последний час, запах горячих внутренностей животных отвратили меня от всяческих мазей. Я испытывала что-то вроде анафилактического шока при аллергии.
Я понимала, что в своих порывах переступила черту  женственности. Мне было стыдно перед собой. Скрытые переживания своего падения  проявлялись разве что в моих  сжатых, сильнее обычного, кулаках. Кажется, я и сейчас бы ещё  готова была бить этими кулаками наглого конюха в замке кровавой Мэри, и острым железом прокалывать тёплое бычье тело, но – я чувствовала – улыбка на моём лице постепенно  разливалась уже милая, по-детски наивная.
В голове всё ещё гулял адреналин, а шаг уже был плавный и мелкий, будто бы даже скромный...
Мы миновали прохладный тоннель, протиснулись сквозь кованые ворота арки и, наконец, перед нами открылась ширь оливковой рощи по наклону к морю. Мои ноги сами бежали туда, в сгущённые от соли  волны. А взвинченный Вениамин твердил:
-Берём такси, и в –  ресторан!
-Венчик! - взмолилась я. - Купаться! Пожалуйста!..
3
Я заходила в море. Воздух и вода были словно бы перемешаны. Вода поднималась выше колен, но была такая же тёплая как воздух и такого же небесного цвета. Так что, надев маску и нырнув, надо было, в смешении стихий, случайно  не продолжить дышать.
Здесь была тишь и божья благодать. Кровавый ужас корриды остался в другом мире, а может быть даже на другой планете.
Подводное погружение очаровывало меня. Я держалась до последнего, пока до боли не сжало грудь. Вынырнула как мячик.
На поверхности воздуха было сколько угодно, но зато исчезла под ногами земля.
Первая мысль была повернуть назад и с опорой на камнях колыхаться в волнах, как это делали большинство купающихся женщин.
Но море звало – звало в прямом смысле.
Я чувствовала, как течением  относило меня к зыби кораллового рифа. Сопротивляться не хотелось, к тому же, и сил было вполне достаточно, чтобы доплыть к подводному острову и вернуться.
Конечно, я отдавала должное осторожности дам, и в себе тоже хранила это коренное женское свойство, просто пределы риска у меня были шире, чем у этих разноцветных поплавков на мели – удержаться от лёгкой насмешки оказалось для меня всё-таки невозможно.
Стадное чувство, как известно, выражается у нас, женщин, также и в крайней наблюдательности. Не приходилось сомневаться, что и в случае моего дальнего заплыва «поплавки» будут следить за мной, готовые поднять тревогу, если что-нибудь пойдёт не так. (Кроме того и Вениамин от киоска проката яхт тоже то и дело поглядывал в мою строну)...
Вода становилась холоднее. Запотело стекло перед глазами. Резко сводя ноги, я встала в воде столбиком, ополоснула маску и вновь углубилась в первородную стихию.
Острые рифы словно бы для удобства ныряльщиков  оказались покрытыми мхом в виде зелёного паласа. Терраски  усажены водорослями. Словно бутоны цветов колыхались на ветвях золотые рыбки.
Солнце здесь под водой светило в самую меру, чтобы не слепить глаза, и чтобы вся подводная жизнь казалась гораздо благодатнее, чем на суше.
Переводя дыхание, я стояла на мягкой подстилке по горло в воде. Какая-то маленькая яхта-мыльница направлялась от берега в мою сторону. Кажется, это был Вениамин.
«Пускай поищет, поволнуется, - подумала я и снова нырнула.
Я могла долго не всплывать держась за выступы рифов.
Будто на руках шагала по ступенькам всё ниже и ниже.
Меня влекло оранжевое пятно между валунами. Вблизи это оказался школьный рюкзак, доверчиво раскрывший передо мной своё нутро. Там что-то блестело.
Я запустила в рюкзак руку, и то манящее серебристое вдруг  развернулось в сплюснутое по бокам тело мурены с плавником от головы до хвоста. Испугавшись,  мы обе кинулись прочь друг от друга. Дыхание сбилось. Я стала захлёбываться, а для моей виз-а-ви такой проблемы не существовало. Она ловко развернулась и,  защищая свой дом, бросилась на меня, вонзила в ногу сотни мелких зубов. (Представьте себе полностью заряженный стэплер).
Боль едва не парализовала меня. Я вырвалась на поверхность на последнем дыхании. Сквозь пелену воды увидела Вениамина на борту «мыльницы».
Его  лицо сияло в ожидании моего изумления от подготовленного им приятного сюрприза в виде мини-парусника.
Мой сюрприз оказался абсолютно другого свойства.
Выхватив меня из воды почти бездыханную и уложив на днище, Вениамин, вцепился в руль и стал ловить ветер, что-то выкрикивая высоким голосом, каким бабы причитают над мёртвецом. Этими воплями он освобождал себя от мысли о возможной потере меня. Вместо романтической прогулки ему теперь приходилось на полных парусах мчать меня  к пляжному доктору.
Я плескала на израненную ногу солёной водой и насильно улыбалась, чтобы Вениамину полегчало.
Он и в самом деле умолк, только пучил глаза, вертел головой и отдувался.
 А перед моими глазами всё стояла пасть мурены как чёрный тоннель в мир, где отсутствует всякий след человека...
4
Донная стихия безжалостна и мстит за вторжение.
В гостиничном номере моя нога стала распухать со стопы, кожа натягивалась и темнела. Воспаление поднималось к колену быстро, будто ногу надували через мизинчик. Когда яд мурены достиг мозга, начались галлюцинации.
Лицо Вениамина будто стало раздуваться передо мной, облегая меня с ног до головы. Я отбивалась от этой удушающей  оболочки обеими руками.
Под моими ударами оболочка превращалась в гигантского надувного клоуна. Ноги страшилища подламывались и оно обрушивалось на меня. Поднималось, заваливалось на бок, затем опять кидалось на меня и душило.
Когда этот клоун вставал надо мной во весь рост, я видела его лицо с перекошенным ртом и единственным глазом – чёрной дырой, из которой с шипением вырывался воздух. Руки резинового чудовища вскидывались надо мной, и я замечала, что на одной руке было три пальца, на другой шесть...
Через какое-то время сознание вернулось. Я увидела  шланги аппарата искусственного дыхания, словно останки надувного монстра. Колбу капельницы, трепещущие нити осциллографов на экране монитора...
Потом опять всё заволоклось туманом. Я приготовилась к очередному появлению мерзкого клоуна, но на этот раз на меня, словно из аквариума, стала наплывать какая-то странная девочка. Она упёрлась лицом в стекло. Я не поверила своим глазам, - настолько она была страшненькая. Приплюснутый нос, губы толстые, словно силиконовые. Игольчатые волосы одуванчиковой белизны, совсем как у девочки-калеки в замке кровавой Мэри,  искрились, колыхались в мутной зыби, и проникали сквозь стекло подобно какому-то излучению. Достигая моего лица, эти стрелы с лёгким покалыванием словно бы омертвляли кожу, от чего моё лицо стягивали морщины. Подбородок перекашивало. Кисти рук выкручивало ревматическими судорогами...

                ЖИЗНЬ ФАТУМЫ

                (Гаплогруппа R1a - Y.               
                Необратимая мутация               
                гаплогруппы R1. Южная Европа.)

                1
Он появился у выхода из пещеры, в высверке молнии, облитый дождём.
Я в глубине пещеры спряталась за вязанку хвороста и замерла. Кричать, звать на помощь было бесполезно. Ближайшее жильё находилось в долине. Даже в солнечную погоду не долетал отсюда голос до деревни, а в такой ливень с громом, тем более.
В свете следующего грозового удара я увидела, как он принюхивался. Волосы свисали гривой. Он поводил головой из стороны в сторону и тогда открывалось непомерно длинное туловище. Спереди он был похож на высокого, сильного мужчину. Только шея намного длиннее и ноги с копытами.
Я перестала дышать. Беззвучно, одними губами, по слогам выговорила это страшное слово ан-тро-по-слог (человекоконь)...
Я глядела во все глаза. Доселе я знала об антропослогах только из рассказов. Эти полузвери паслись в лесах далеко на севере Крита и никогда не появлялись здесь, на плодородных берегах Ливийского моря.
Сквозь прутья хвороста я смотрела на незваного гостя.
Чуя женщину он не в силах был миновать моё укрытие. Прошёл вглубь пещеры, встал надо мной, понюхал и удовлетворённо фыркнул.
Он как бы задумался, и у меня мелькнула мысль, что, может быть, этим всё и кончится. Но после того, как он негромко заржал, будто усмехнулся, всякие надежды на спасение оставили меня. 
Передней ногой он начал отгребать от меня защиту из хвороста. Копыто мелькало вблизи моего лица, но не касалось. Он бережно обходился со мной до тех пор, пока не раскидал хворост, после чего навалился на меня всей своей горячей тушей. 
Я ещё успела перевернуться, и на четвереньках попыталась уползти в глубь пещеры. Он остановил меня, ухватив зубами за волосы.
Грузное тело всё сильнее придавливало меня к каменному полу. Я извивалась, била локтями в его жесткошерстную грудь, надрывно вопила.
Неравная борьба завершилась моим диким криком, после чего в пещере  стало слышно только утробное урчание, вой ветра и всплески ливня у входа ...
2
Все женщины деревни Дельфинаки рожали в море, в тёплой лагуне, укрытой от глаз мужчин бамбуковой рощей.
Когда мне стало совсем невмочь терпеть рези в животе, меня уложили в воду по грудь.
Довольно долго живот омывали мелкие волны. Ноги то всплывали, то погружались. Я стонала, а женщины возносили молитвы Данае, родившей Персея в морской пучине.
Стоявшая на глубине повитуха первая увидела, как из моего чрева сначала выхлестнулись белые волосы, словно щупальца медузы. Затем разлилось мутное облако и скрыло из вида мои ноги. Таинство появления ребёнка на свет произошло под прикрытием этой «дымовой» завесы.
Повитуха разгребла руками муть, –  в бирюзовой воде появилось тельце лунного цвета. Она подняла младенца, и лагуна вдруг огласилась таким громким и требовательным криком новорождённого, что среди женщин возникла лёгкая паника. На минуту они растерянно замерли, но, движимые инстинктом, проделали со мной всё то, что требовалось для завершения действа: перерезали пуповину, а детское место утолкали бамбуковыми палками далеко в море.
Пузырь долго не тонул. Ветерок относил его вдаль, пока под лакомой добычей не взбурлила вода и огромная мурена не уволокла плаценту в свой мир.
Ребёнок извивался и корчился, продолжая неистово трубить, будто охотник дул в рог.
Дрожащими руками я наконец пристроила беснующегося  младенца ко груди, и будучи схвачена за сосок, сама закричала что есть мочи – столь немилосердно принялся терзать мою плоть неуёмное дитя. (Не верилось, что это была девочка, не смотря на все признаки пола).
Повелительные крики наконец смолкли. Ребёнок насыщался.
Пахло жареным. На костре готовилось мясо козлёнка. Часть тушки лежала на жертвенном камне...
Теперь, приглядевшись к новорождённой, помимо её необычно жёстких белых волос, женщины отметили ещё кривизну ног, и весьма  невыразительное, как бы смятое личико. Лобик и щёки казались одним целым, – глаза заплыли. А уши стояли торчком.
Сама я не в состоянии была глядеть на дочь. Я жмурилась от боли в груди, кусала губы и выла. Меня окуривали лавром и я жадно хватала дым ртом, словно пытаясь забыться в его дурмане.
Потрясённые явлением уродицы женщины всё-таки нашли в себе силы неукоснительно соблюсти ритуал. Под напевы о Данае их разноцветные туники стали развеваться в хороводе вокруг меня. Ритмично постукивали  о камни деревянные подошвы сандалий, выкрикивались заклинания для облегчения боли. Время от времени женщины вдруг все вместе подпрыгивали и сильно ударяли в ладони.
-Тэйно та гоната моу, Даная, броста соу... (Преклоняем мы колени, Даная, пред тобою...)
Но и в танце, и в пении не замечалось приподнятости, всегда сопутствующей такому события как рождение ребёнка. Уродство девочки наводило женщин на мысль о недолгом её существовании на земле. Даже хилых мальчиков сбрасывали в Кеадас. Некоторые надежды вселяла только её потрясающая внутренняя сила. И орала она как труба авлос, и билась  на руках матери как гибкая металлическая пластина из налокотника воина...
3
От лагуны я сама понесла на руках Фатуму (Обречённую), благо та заснула. Девочка была необычно тяжёлая (до собственных родов мне пришлось нянчиться с младшими в семье и было с чем сравнивать).
Дома отец вошёл в женскую половину с намерением разглядеть в чертах ребёнка лицо гнусного насильника, найти мерзавца и примерно наказать (беременность я скрывала до последнего, хотя даже и после обнаружения, не сказала, от кого зачала), но когда девочку развернули, отец отшатнулся, а мать закрыла глаза обеими руками. Длинные белые волосы девочки разметались по пеленке, рот был широко раскрыт в крике так что, казалось, на лице ничего больше и не было кроме этой пасти.
Ни об оповещении родни, ни об устройстве праздника и речи быть не могло.
По обычаю отец ещё вывесил красную ленточку на воротах, но о самом младенце среди деревенских старался не распространяться.
Слух о рождении уродки всё-таки дошёл до главы комы (коммуны) и моего отца вынудили принести ребёнка на заседание лесхи, чтобы оценить степень увечности новорождённой и решить, оставлять её в живых, или скинуть в пропасть.
Фатума росла на удивление быстро. Гипофиз в ней вызывал усиленное биение сердца, так что даже грудка вспучивалась от его ударов. Все домашние думали, что она вот-вот умрёт и тянули с походом в лесху. А она только набирала сил. Не терпела касания рук, они её словно обжигали. Подобно рыбе билась на крышке цистерны для воды когда её пеленали. И раздёргивала полотняные свивы в одну минуту. Так что моему отцу пришлось в мешке нести её на показ.
4
Глава комы в голубом хитоне и с миртовым венчиком на голове ожидал посетителей в боковом дворе своего дома. Он сидел за длинным каменным столом, где обычно устраивал пиры по праздникам.
Церемонию приветствия нарушал орущий в мешке у моего отца младенец, но мужчины всё-таки произнесли положенное:
-Хайре, Кайсар! (Радуйся, царь)
-Хайре!
Ребёнка вывалили из мешка на стол перед синклитом.
Пунцовое личико, чёрный провал рта, исторгающего утробные вопли с хрипами и брызгами слюны, кривизна ног и непомерная длина рук с шестью пальцами не оставляла никаких сомнений в неполноценности этого существа. Было понятно, что если оно и выживет, то станет бесполезным нахлебником в коммуне и позором славной деревни Дельфинаки.
Одному из помощников главы было приказано взять ребенка, отнести в горы и сбросить в ущелье. Но подобно тому, как сильную рыбу невозможно удержать в руках, не закрючив её, так же и экзекутор не мог справиться с девочкой, сражавшейся за свою жизнь. Он вдруг вскрикнул, отбросил ребёнка на стол и схватился за свою руку. К изумлению всех присутствующих  оказалось, что у месячной девочки уже прорезались зубы и она до крови укусила истязателя.
Боевитость ребёнка внушала уважение.
-Эндохос полемистис тха меголосей (Хороший воин вырастет), - сказал председатель комы.
И все согласились с ним.
5
До семи лет греческие девочки и мальчики в доме жили вместе.  Уже в свои три года кривоногая беловолосая Фатума  верховодила в детской половине. Большой рот в злобной улыбке открывал выступающие вперёд зубы фаянсовой белизны и крепости. Следы от её укусов можно было обнаружить  даже на старших мальчиках. Дети боялись её, жаловались бабке. Старая только для вида  ругала маленькую разбойницу, а на деле ценила её бойцовский нрав, в душе считала её незаменимой помощницей в приглядывании за детьми.
Фатума росла быстрее других девочек. Из неё складывалась плечистая отроковица с развалистой походкой и мощными длинными руками. Белые волосы, свалявшиеся и уплотнившиеся, широко раскидывались по плечам словно парус на  фелюге.
Только на бёдра повязывала она какую-нибудь тряпицу, а грудь оставалось голой – выпуклости образовывались единственно мышцами.
Игры признавала Фатума только жёсткие. В эфедримосе (таскании на спине) выдерживала двоих-троих. В беготне и драках тоже была первой, и скоро стала заводилой даже у парней.
За околицей деревни в лачугах жили метеки – переселенцы из других мест Греции, а так же рабы илоты. Ватаги свободной молодёжи из Дельфинаки устраивали набеги на посадских. Впереди неслась Фатума с палкой в руке. Зрелище было страшное. Белая грива широким крылом трепетала за ней, короткие кривые ноги в стремительном беге сливались в два колеса. Из зубастой глотки доносилось что-то похожее на ржание.
Подобные акты устрашения приветствовались гражданами Дельфинаки.  Изгои должны были помнить своё место в этом мире, не забывать о своей второсортности.
Даже когда Фатума дубинкой на смерть забила одного из метеков, синклит не счёл это за тяжкое преступление. В наказание её лишь на месяц отправили заготовлять соль в дальних лиманах. Корзины с солью она приносила в Дельфинаку за сотни стадий (стадия -180 метров) на своих плечах быстрее, чем лошади тянули повозку.
Ходить бы Фатуме в героях и дальше, если бы вдруг на её теле не стали появляться  тёмные пятна. Лицо и без того отталкивающее покрылось глубокими морщинами. Слюнявый рот обметало белым.
На синклите у главы комы Фатуму осмотрели и в один голос решили, что её гложет лепра (проказа). Этой болезни не знали в Дельфинаке с покон века. Долго думали, откуда она могла взяться. И решили, что болезнь наследственная. Ею наградил мать Фатумы неизвестный проходимец.
На славную девку напялили рубище, усадили в фелюгу и отвезли на остров прокажённых.
6
Болезнь поразила всё тело Фатумы, кроме спины. А её ярко-седые волосы, вопреки заразе, росли всё гуще и длиннее. За них на острове Фатума получила кличку Лефка (Белоснежка). И в самом деле огромный ком белых волос на голове напоминал сугроб снега...
Была полная луна. Ночью на далёком берегу материка зажёгся костёр. Это означало, что завтра утром надо ждать судно с продуктами.
Фатума пришла на пристань раньше всех. Чёрное небо над морем краснело с краю, будто разогревалась на огне огромная сковорода для выпарки соли. Белые волосы Фатумы, распущенные зонтом, напитывались розовым светом, в узких щёлках глаз сверкали лучи восхода.
Подул бриз и сразу там на земле обетованной вскинулся корабельный парус. Фатума спустилась к самой воде. Не терпелось первой перерекинуться парой слов со счастливцами из свободного мира.
Стали подходить мужчины из колонии. Среди них Фатума была своим человеком. На выгрузке работала за троих.
Она услышала сзади:
-Кали мэра (Доброе утро).
По голосу узнала Агазона, молодого парня с лицом, как бы прищипанным по всей его поверхности, ровно, одинаково, отчего общие черты облика были ещё вполне определённы. Под маской гниения Фатума видела красивого парня с чистой кожей и нежными губами. А за слизью, покрывающей глаза, - синие зрачки в белых яблоках с розовыми прожилками.
Она позволила Агазону взять себя за руку, и не отдёрнула руку даже когда вокруг собралось много прокажённого народа.
Чего-то необычного в их сближении никто не находил. На острове складывались пары и рождались дети, ангельски красивые и здоровые не смотря на смертельно больных отцов и матерей. По решению комы таких geek (выродков) увозили на материк и отдавали на воспитание в обычные семьи. 
Фелюга подошла к берегу и только тогда Фатума с  Агазоном разняли руки.
 По пояс в воде Фатума подставила свою широкую спину под куль с мукой. Толстый слой волос служил ей как мешковина-наголовник  для опытного грузчика.
Быстрыми мелкими шагами с грузом на плечах Фатума на своих кривых ногах скоро взбиралась по камням наверх к цистерне с дождевой водой, где располагался кухонный очаг.
Агазон не успевал за ней. Она уже мчалась назад к пристани, когда он одолевал ещё только половину подъёма. Они улыбались друг другу. Широкие воспалённые щёки Фатумы раздувались при этом как пузыри у лягушки. В  глубоких щёлках её глаз Агазон замечал ласковый свет и ответно ширил рот, обнажая гнойные дёсны без зубов.
7
В ожидании похлёбки Фатума и Агазон сидели в кругу обречённых изгнанников перед котлом на огне. Повсюду слышался смех и говор, – всё то, что оставалось единственно человеческим, не искажённым на этом острове чудовищ.
-Эйза григорос. Моу аресей, - сказал Агазон. (Ты такая быстрая. Ты мне нравишься).
-Эйза евгеникос, - отозвалась Фатума. - Сас аресей кай эго (Ты добрый. Ты мне тоже нравишься)
Миски были глиняными, а вместо ложек морские раковины – сердцевидные церасты.
День подвоза продуктов всегда объявлялся выходным.
Агазону не требовалось идти в каменоломню. Да и Фатума, которая  тоже обычно отправлялась вместе с мужчинами, (ей по душе было их общество и тяжёлая работа в удовольствие), тоже оказывалась без дела.
Пообедав, они с Агазоном поднялись на макушку самой высокой островной скалы и улеглись на гладкой каменной плите.
Молодые силы кипели. Струпья и язвы на теле не были помехой в их плотском единении.
Руководствуясь своим женским инстинктом Фатума подставила на рассмотрение Агазону самый чистый, оставшийся не тронутым проказой, участок тела – свою спину. И он вошёл в неё, жадно озирая её всю, от широких плеч до узких бёдер. В восторге он целовал её между лопаток омертвелыми губами и плакал от невозможности насладиться вкусом её молодой кожи.
Детородная мощь Фатумы всегда повергала его в полное смятение, он едва не умирал от её поглотительных порывов. В угаре страсти она схватывала его за колени, могучими рывками заставляла вкладывать в неё всю силу.
Её вопль, похожий на предсмертный стон, разносился далеко вокруг по тихому морю, взвивался в белесое жаркое небо после чего они оба без чувств валились на каменную постель...

                МОЯ ЖИЗНЬ.06
                1
...Белую прядь в моих волосах первым заметил Вениамин, пришедший ко мне в больничную палату с огромным букетом гацаний – пёстрых африканских ромашек, любимых испанцами. Он не смог скрыть удивления от того, что увидел, хотя очень старался. Я поняла, –  со мной что-то случилось. Моя рука невольно потянулась по направлению изумлённого взгляда Вениамина, чтобы пригладить вихор в волосах, взбившийся от долгого лежания, как я решила, но моё намерение уложить непокорные пряди ещё более смутило его. 
-Что-то не так, Веник? - еле слышно от слабости спросила я.
-Нет-нет. Всё в порядке! - бодренько воскликнул он.
Теперь уже я точно знала, что случилось что-то серьёзное.
Я взяла зеркальце с тумбочки и на правом виске увидела белый пучок волос. Машинально попыталась стряхнуть мел, извёстку, как подумалось. Второй мыслью было сейчас же взять ножницы и отстригнуть чужеродную прядь. Потом пришло в голову: «Успокойся. Достаточно будет постоянно подкрашивать твоим родным золотисто-медным, и никто не заметит. Но он же опять будет расти и расти!»
Вениамин стоял с букетом в полной растерянности.
Он глупо улыбнулся и неловко бодрячески пошутил:
-Знаешь, говорят, старость это не седина на висках, а желание от неё избавиться.
Я рывком повернула голову и прижалась к подушке той, поседевшей стороной. Слёзы брызнули из глаз.
После злополучного укуса я была сама не своя, часто плакала, часами лежала в палате без движения. Лечение не помогало, хотя на консилиум Вениамин выписал двух профессоров из Мадрида.
Меня мучили кошмары даже во время дневного сна, больше похожего на забытьё. В периоды таких провалов памяти перед глазами опять начинали шаманить надувные резиновые клоуны. У меня уже не было сил отбиваться от них. В одну из минут полного отчаяния я была готова сдаться и умереть, после того как опять, словно за стеклом огромного аквариума, я увидела наплывающую на меня девочку с длинными белыми волосами, жёсткими как у морского ежа. Руки и ноги у неё извивались наподобие присосок  осьминога. На огромной голове не видно было ни глаз, ни носа. А самое страшное состояло в том, что стекло аквариума не препятствовало лучикам её волос проникать ко мне в больничную палату и касаться меня. Лицо моё немело, становилось холодным, пробирало до затылка, словно меня поместили в криогенную камеру, чтобы через много-много лет  разморозить. А я не хотела ни в какое будущее, беззвучно рыдала и просыпалась в холодном поту.
А тут ещё вдобавок появилась эта седая прядь в моих чудесных рыжих волосах, словно чёрная метка белого цвета...
Я негодовала на душевную тупость Вениамина, не сумевшего удержаться от глупой остроты про седину и старость. В наказание мне хотелось, чтобы он со своим дурацким букетом вечным шутом так и стоял возле моей кровати. «Вот умру, - пусть тогда шутит сколько угодно! - думала я, проливая слёзы в подушку.
2
Совершенно обессилевшую меня опять поглотили бредовые видения. Теперь резиновый клоун, словно игрушка из секс-шопа, дошёл в своих нападках до такой наглости, что принялся домогаться меня. От него пахло как от надувного шарика. Я впилась в него зубами, чтобы прокусить и выпустить воздух, но его рука на вкус оказалась как человеческая. Во рту разлилось что-то солёное, и послышался крик.
Клоун кричал голосом Вениамина.
В свете медицинского ночника я увидела стоящего надо мной Вениамина. Захватив одной рукой предплечье другой, он виновато улыбался.
-Я только хотел поправить подушку, Ликусь...
Нужно было бы улыбнуться в ответ, я уже совсем не сердилась на него, но на меня снова накатила волна обморока. Опять жизнь потекла в ирреальном мире. Будто бы в комнате без окон и дверей мы играли в жмурки с этой беловолосой уродкой. С завязанными глазами она шла на меня, раскинув непомерно длинные руки. Её волосы  светились как сноп фонаря в тумане. Я отступила в угол. Ещё шаг и она схватит меня.
«Это же моя смерть! - пронеслось в голове.
Белоснежка смыкала руки надо мной. Я пала духом и смирилась со своей участью. Умирала не от страха, а от тоски. Одно только ещё не отпускало меня из этой жизни – знакомый запах одеколона Amsterdam. Так всегда пах Вениамин. И руки, охватывающие меня, на самом деле опять же оказались тёплыми и нежными. Из сердца словно пробку вышибло. По телу разлилось живительное тепло, как будто бы я снова лежала в шезлонге на пляже и солнечные лучи пронизывали меня насквозь: я отдавалась моему Вениамину – моему солнцу радостно и жадно...
Когда после бури пришло спокойствие, я шепнула:
-Полежим так...
Затем заснула и до  утра проспала в объятиях Вениамина в этой навороченной медицинской кровати.
Пробудились мы от строгого голоса медсестры. Девушка что-то выговаривала нам по-испански.
Сначала засмеялся Вениамин, а потом и я не удержалась.
Мы завернулись в простыню и хохотали на два голоса.
Вениамин крикнул из укрытия:
-Дэемос. Ахора субирэмос. (Оставьте нас. Сейчас поднимемся).
-Что она хочет? - спросила я.
-Грозится доложить о наших безобразиях главному врачу. За такие вещи положено изгнание из клиники.
Но никакие угрозы уже не волновали меня. Я уже чувствовала прилив сил и точно знала, что услуги этого лечебного учреждения мне больше не потребуются.
3
Я попросила Вениамина принести в палату моё ситцевое платье и туфли. Мягкие эспадрильи хотя и с трудом, но налезла на распухшую ступню. А забинтованную щиколотку укрыл длинный подол.
После укуса ядовитой рыбины этот испанский приморский городишко я больше просто видеть не могла.
Из гостиницы не выходила до следующего утра. С радостью укладывала чемодан. Наслаждалась ванной, закинув больную ногу на бортик. Завивала в косичку белую прядь в волосах и на разные лады  прятала в глубь причёски. 
Вениамин купил где-то заколку-черепашку величиной с ложку и проблема была решена.
Голова всё ещё немного кружилась, но я была так рада освобождению от жутких больничных видений последней ночи, что буквально бабочкой выпорхнула из дверей гостиницы прямо к такси.
Наш Boeing  улетал через три часа...

 
            ЧАСТЬ III
           МОЯ ЖИЗНЬ.07
                1
...Был конец сентября. Клёны пылали по всей Москве. В своей сиреневой «маздочке», подаренной отцом на свадьбу, я ехала в женскую консультацию: две «задержки» остались позади. А после обнаружения на тесте «синей полоски» уже был исполнен нами с Вениамином и танец маленьких лебедей.
 Теперь, вспоминая о забытых в Таррагоне чудодейственных губках для мытья  младенцев, Вениамин стучал себя кулаком по лбу и ругался по-испански: «Кобеза вачия» (Пустая голова). А я кажется  начинала время от времени ощущать какие-то необычные движения внутри себя. Без сомнения мой живот постепенно превращался из пищеварительного органа в детородный. И хотя эротическая его составляющая всё ещё почти каждую ночь позволяла мне переживать острые наслаждения, однако даже в минуты petite mort ни восхитительных, ни жутких видений больше не возникало.
«Хорошенького понемножку, - думала я.
Во мне крепло убеждение, что я перешла какую-то черту и вступила в новую полосу жизни...
В тоннеле на площади Ильича я вдруг получила сильный толчок внизу живота, прямо по мочевому пузырю, так что от боли у меня помутилось в глазах и сделалось немножко мокро между ног.
Оглушительно рявкнул автомобильный гудок и взвизгнула резина колёс. Машина слева оказалась почти впритирку, видимо я выехала из своего ряда.
Я вцепилась в руль. Раз-два. Моя «маздочка» повиляла и выравнялась. Парень из джипа крутил мне пальцем у виска, ничего не оставалось как виновато улыбаться в ответ.
Но зато на светофоре я остановилась по всем правилам, даже весьма значительно не доезжая линии.
Нажала тормоз и подумала: «Наверное, всё-таки мальчик».
2
В кабинете УЗИ меня опахнуло уличным холодком и ознобило. Я невольно сжала ворот у кофты и робко выговорила.
-Здравствуйте. Я - Трошина Анжела.
Вместо того, чтобы повернуться ко мне, врачиха подняла голову и стала смотреть куда-то в потолок словно донельзя утомлённая посетителями.
Сухопарая с костистой грудью в вырезе халата...
Сквозило от раскрытого окна, и  руки докторши на столе были холодными даже на вид.
Слегка пахло табаком, и вряд ли с улицы. «Не исключено, - подумала я, - что мадам покуривает втихаря».
Так и не взглянув на меня, она нашла мою карточку и сделала отмашку ею словно сигнальным флажком. Я легла в кресло рядом с горкой аппаратуры и двумя мониторами наверху.
Знобило и от волнения, и от холодной кожаной обивки подо мной. Такого не бывало со мной даже в зубоврачебных кабинетах.
А докторша всё смотрела в потолок, теперь уже даже прищурившись, пристально. И словно бы прочитав, наконец, там необходимую надпись, сухо повелела:
-Живот оголите!
От стеснения кофточку я подняла, видимо, недостаточно.  Докторша опять скомандовала, глядя в потолок словно в зеркало:
-Ещё!
Я задрала кофту до самого лифчика.
Докторша подошла ко мне и стала поливать мой живот гелем из бутылочки. Я с ужасом ждала когда она начнёт растирать смазку своими холодными руками. По мере приближения ладоней к моему телу я втягивала живот и зажмуривалась.
На меня будто положили мешочек со льдом – как после солнечного удара в Испании. Холодом проняло насквозь. Мелькнула мысль: «Что она творит? Так и до выкидыша недолго».
Я распахнула глаза и увидела её перекошенное от старания лицо. Только сигареты и не хватало в углу рта.
От прикосновения ко мне она явно подобрела.
-Расслабьтесь, милочка.
Перестала растирать, но не сняла рук с моего живота, словно бы квантами своей энергии зондировала мои внутренности, как это делают продвинутые массажистки.
-Тринадцатая неделя?
Скованная властным захватом я лишь кивнула.
-Ну, что же, поехали! - сказала докторша.
Она уселась перед аппаратом, и стала щёлкать тумблерами, шевеля губами так, словно мусолила воображаемую папироску. 
Аппарат гудел. Позванивала чайная ложечка в кружке у мониторов. На экранах мельтешил снег.
Я со страхом следила за пластмассовым утюжком в руках врачихи.
-Спокойно! - потребовала она.
«Утюжок» шлёпнулся на живот и заскользил по обильной смазке.
Я почувствовала как ультразвук пронизал мои внутренности.
Снег на экране мониторов сгустился до комьев. Ничего похожего на ребёнка я там не видела. А моя исследовательница тыкала пальцем в экран и трубным голосом вещала:
-Пол, милочка, мы можем определить лишь на основании косвенных признаков. Таковым является угол между спинкой плода и вот этим половым бугорком...
Она подкрутила рукоятку, стрелка на приборе подползла к красной линии. Я ощутила зуд под «утюжком», он явно нагревался. И ребёнок в животе вдруг сильно дёрнулся, слово выражая мои страхи, испугался, маленький.
Докторша криво усмехнулась.
-Ага! Припекло! Смотрите, какой шустрый!
Сказано было в мужском роде.
-У меня мальчик? - робко спросила я.
-Да уж!
Докторша продолжала беспощадно давить на живот и  въедливо следить за переливами комковатой суспензии на экранах. Казалось, с помощью датчика она азартно гонялась за ребёнком в моём животе. «Утюжок» становился всё горячей. Я попыталась оттолкнуть руку операторши, но, видимо, мой маленький решил сам за себя постоять, брыкнул что было сил, и со мной опять произошёл «улёт» со всеми признаками моей неусыпной pеtite morte – как только что в машине на проспекте Энтузиастов.
Очнулась я от действия нашатырного спирта.
-Ах, какие  слабенькие нынче пошли мамочки!- усмехнулась докторша. - С этого дня рыбий жир, маралий корень, лимон и свежий воздух в неограниченных количествах.
Она передала мне флешку с записью сеанса, и попрощалась.
-Удачи, милочка!..
3
Потом, когда я возвращалась из клиники домой на метро, оставив машину на попечение Вениамина, причины очередного обморока постепенно стали проясняться. Ультразвук (УЗИ) влиял на меня так же, как на мою маму. У нас обеих была повышенная чувствительность к его воздействию. Только я сегодня пропускала его через себя по незнанию и по необходимости, а мама шла на испытания сознательно. Она обклеивала себя  пластырями с датчиками. Усиливала сигнал  своей психической энергии, чтобы глубже внедряться по генетическим тропам биополя в ДНК с родственным набором хромосом. Такая у неё была работа.
Мамы давно нет. А теперь, судя по всему, не стало и меня, той, летающей где-то в небесах любовной страсти.
Моя «маленькая смерть» затевала со мной какую-то новую игру.
4
Поезд мчался в тоннелях метро, а мне казалось будто он пронизывал электронные облака на экранах мониторов. Линии рельс в моём помутнённом сознании разбегались веером, истончались и разбрасывались паутиной над Землёй. В движение приходили потоки световых масс, магнитные ленты свивались в узлы, в сгустки хромосомных структур...
Это случилось где-то между Авимоторной и Таганской.
Удар ножки моего мальчика оказался подобен щёлчку тумблера аппарата УЗИ. Я понеслась на волнах ультразвука в неведомые миры генной памяти на этот раз уже по мужниной линии.
 Жаждущие перевоплощения недожившие, недолюбившие, не вполне состоявшиеся мои кровные особи сильного пола в генетических запасниках биополя словно очнулись от векового сна. Сигнал из кабинета суровой докторши  вынудил их вступить между собой в борьбу, чтобы в тельце моего ребёнка вернуться из небытия на землю (реинкарнация), и до конца завершить своё дело, исполнить своё призвание, по разным причинам не воплощённое в их прежней жизни.
О, это мужское тщеславие! Этот творческий экстаз мужчин – обратная сторона женского детородного!..
Сердце сжималось от страха за моего маленького человечка, столь неосторожно сообщившего миру о своём появлении, и моё женское сознание дополнившего своим мужским.
В вагоне метро никто не удивлялся мне,  бледной девушке, сидящей с закрытыми глазами – привычная картина для москвичей. Уставшие, утомлённые нелёгкой столичной жизнью они не упускали случая вздремнуть между станциями, и видели сны – каждый свой.
Мне снилась мама.
Она выглядывала из электронных облаков в аппарате УЗИ, вся опутанная проводами, и говорила:
-Ультразвук в шестьсот тысяч герц мгновенно  активирует цепочки родственных ДНК в биосфере как с женским, так и с мужским набором хромосом...
               
               
                ЖИЗНЬ ИСАЕВА
                (Гаплогруппа P6-W. 
                Возвратная мутация.
                Мужчина  гаплогруппы P6.
                Россия.)
                1            
...Стальные полозья саней отдавали на каждой колдобине.
-Что, барин, али помедленнее? - спросил извозчик.
         Я его тростью по шубной горбине.
-Гони!
Вот-вот грохнет пушка на Петропавловке, а репетиция в час. Одеться, грим наложить - выйдет впритык.
Я поплотнее запахнул бекешу и укутался в каракулевый воротник. Дышать старался тёплым воздухом  из-под одежды.
Меня ввели в основной состав труппы с арией Гремина сразу после окончания консерватории.
Последние дни перед премьерой я почти не спал, ария истерзала мой внутренний слух, ни расслабиться, ни забыться.
Дав на водку ямщику, и ещё прибавив пятак со словами: «Поставь свечку за меня», я направился к артистическому входу. Возница окликнул:
-На какое имя, барин?
-Раб божий Антон!..
Оркестр уже был на месте. До гримёрной доносилась какофония настройки.
-Зачем же вы так рано, Исаев?- спросил сосед по грим-уборной, пожилой неизменный Ленский.- Ваш выход в конце третьего акта.
-На квартире совсем невозможно, прямо трясёт.
-Ах, молодость! Впрочем и в мои года перед сценой
 всегда волнуюсь.
-А с виду по вам не скажешь.
-Опыт, милый мой. Хотя сегодня тоже пердимокль*.
….......................................................
*Нервное напряжение (театральный сленг).
-Отчего же?
-Как? Вы не знаете? Фрейлина Голикова Мария Владимировна собственной персоной изволила быть на прогоне. Ближайше приближённая особа, скажу я вам, к матушке-императрице Марии Фёдоровне. Уж вы, Исаев, постарайтесь.
Костюмерша, поправляя тугой генеральский воротник на мне, наверно даже почувствовала, как меня ознобило. Я отодвинул её руку и сам принялся ладить позумент.
К сцене я спустился тотчас по звонку распорядителя и открыл задвижку смотрового глазка. Сановная гостья сидела в первом ряду. Мне показалось, что она в это же время поглядела в лорнет прямо на меня. И хотя я был, конечно, невидим, но от страха задвинул дощечку и испуганно отскочил – совсем недостойно для генеральского мундира на мне...
2
В нетопленом репетиционном зале я без конца повторял самое трудное для меня место в арии:
-Тоскливо жизнь моя текла, она явилась и зажгла...
 Я набирал воздуху в грудь то слишком много и словно захлёбывался, то недостаточно, заканчивая фразу слабым голосом, отчего фа-диез мерзко дрожала.
Лицом кверху с распахнутым ртом-пастью я «прокачивал меха», как учил меня бывалый коллега по грим-уборной. Затем, согнувшись, с шумом выдыхал, словно при рубке поленьев. И снова начинал злополучную фразу.
Я едва удержался, чтобы не подняться в буфет и не поддать жару рюмкой-другой коньяка.
Со сцены донеслась ария Ольги. У меня с ней складывался роман.
Предполагаемая близость с женщиной тоже была премьерной для меня, как сам спектакль. Усиливала волнение. И я в своём белом мундире призраком метался в полумраке репетиционного зала вплоть до хлопка холостого выстрела на сцене и до крика Онегина:
-Убит?
И ответа Зарецкого:
-Убит...
Закончилось второе действие.
Желание выпить сделалось нестерпимым, но теперь в буфете нельзя было появиться в сценическом облачении по причине антракта.
Третий звонок.
Помощник режиссёра ворвался ко мне в репетиционный зал.
-Ваш выход, господин Исаев! Что же вы! - шептал он в ярости.
Под локоть он приволок меня к правой кулисе.
3
«Татьяна» у края занавеса умоляюще тянула ко мне руки. «Ах, скорее же!»
На сцене гости закончили обсуждение  появившегося Онегина, и оркестр заиграл полонез.
«Татьяна» сильно прижала мою руку, унимая её дрожание. 
Кордебалет станцевал экосез и моя партнёрша ввела «своего генерала» на сцену так же решительно, и так же повелительно принудила меня к пению, как Ольга (артистка мадемуазель Семёнова) настраивала меня на отвагу в грядущем свидании.
Весь я был во власти  женщин и их сценических призраков. В голове перемешивались разные слои сознания.
Я пел, вкладывая всю душу: «...безумно я люблю Татьяну!» Озвучивал эти слова и их смыслы со всей искренностью. Я обязательно  должен был проникнуться неподдельным чувством к женщине на сцене, хотя в действительности любил не её, а «Ольгу», но в то же время и не оперную Ольгу, а настоящую Варю Семёнову, из купеческого сословия, лишь исполняющую роли Ольги в опере.
Голова моя по-прежнему была занята тем, чтобы столб воздуха от диафрагмы к голосовым связкам восходил равномерно. Чтобы при этом слова арии «она явилась и зажгла» по своей мелодике и ритму звучали в такт с оркестром. Шаг и жест мой  по воле режиссёра тоже был строго организован и держался под контролем. А коли я был одет в генеральский мундир, то и представляться в эти минуты я обязан был военным сановником высокого ранга, на старости лет «по уши» влюблённым в Татьяну (артистка Августина Менцель), которую на самом деле я, баритон Исаев, терпеть не мог...
Я пел на пределе возможного. Уже давно не различим был для меня внутренний голос, говоривший, что это всего-лишь прогон и не стоит выкладываться, иначе меня ждёт бессонная ночь –  в лучшем случае – и не хватит сил для завтрашней премьеры. Я действовал как оглашенный, весь был охвачен желанием потрясти воображение фрейлины царицы, выдвинуться в труппе на первое место, потому совершенно не сообразно с поведением других певцов  включал в себе фортиссимо, сбивая общее звучание, внося разнобой в хор. Артисты не успевали подстроиться ко мне, не дотягивали до меня, не ожидая от «генерала» такой прыти, нервничали. Я, как говорится, тянул одеяло на себя и вполне заслуживал выговор от режиссёра, однако удержаться не мог...
4
Таких аплодисментов никто не ожидал.
Публика на прогоне была изысканная, понимающая толк в пении. Зрители прониклись великой симпатией ко мне в роли прямодушного генерала, выплёскивали свой восторг в награду – щедро и порывисто.
Помощник режиссёра, всегда хмурый и отстранённый, тряс мою руку, любовно окидывал меня сияющими глазами.
Было время успокоиться за кулисами при сцене объяснения Татьяны и Онегина. Использовать  удобный момент для прогулки в буфет и готовиться к ничему не обязывающему выходу на поклоны, если бы для меня не были главными сегодня взгляд, жест, слово фрейлины, обещавшей подняться к артистам после окончания спектакля. Я сгорал от нетерпения.
И этот миг настал.
Когда я увидел фрейлину, мне стало стыдно за невзрачную изнанку занавеса, недостойную её наряда: малиновый бархат робы, вышитой серебряной нитью, полумесяц диадемы на голове и бриллиантовый «шифр» на левой стороне груди – своеобразный женский орден от царицы.
По мере приближения ко мне всё отчетливее вырисовывались её глаза, расширяясь и блестя. Словно бы жаром расплавленного металла облило меня, когда эта великолепная дама  встала передо мной, и я услышал невозможно желанное приглашение во дворец к самой царице!..
Я не помнил, как переодевался и о чём-то говорил с «Ленским». Выслушивал поздравления артистов на пути к выходу и невнятно бормотал в ответ.
В распахнутой бекеше, в шапке сдвинутой на затылок я появился на набережной и крикнул извозчика – столб воздуха из груди ударил мне в темя, но не произвёл никаких звуков.
Я ещё раз крикнул – сидевший в десяти шагах от меня «ванька» даже головы не повернул.
От великой радости «в зобу дыхание спёрло», да так и не отпустило.
Голос мой пропал.
5
Назавтра спектакль я смотрел с галёрки. Губами вторил дублёру в арии Гремина. Страшно разболелась голова от этой симуляции, от этих неозвученных переживаний роли.
Студенты посторонились, когда я, рыдая, вырвался в коридор и ринулся вниз по ступеням. Ноги подкашивались. Швейцар удержал меня от падения на скользком полу, и долго глядел с крыльца как я рывками шагал вдоль Невы.
Если бы не лёд на реке, я бросился бы в воду и с наслаждением захлебнулся навек.
Пока шёл до Офицерского моста, где женщины в проруби полоскали бельё, немного остыл.
В ушах звенело.
Я почти ослеп от мерцания в глазах.
Забыл, отчего это со мной происходит, что я собирался сделать, и вместо проруби – окунулся в смрадное нутро кабака на Крюковом канале.
Жестами заказал штоф. Намеревался залить горе вином. Но подобно тому как лёд стал препятствием для утопления, так отвращение к водке не позволило мне опьянеть.
До ночи я как сумасшедший носился по метельному городу в расстёгнутой бекеше, чтобы намертво застудиться. Но не смотря ни на что утром  проснулся совершенно здоровым.
Прислуга видела как я заряжал пистолет. Я сверкнул на неё злыми глазами. Махами рук потребовал удалиться...

                МОЯ ЖИЗНЬ. О8.
                1
...Хорошо, что остановка метро была конечная. Дежурная растолкала меня. Я взяла такси и на пути к дому думала, что у меня образовалась ещё одна степень несвободы. Новое стихийное проявление внутри меня требовало постоянной готовности как у больных диабетом. Ребёнок мог в любой момент произвести потрясение во мне, сбить с толку, сковать, повергнуть в беспамятство, как это произошло только что*.
Теперь надо всё время быть настороже. Вот уже и на крыльцо нашего загородного дома я поднималась с крайней осторожностью, с перехватами на перилах, и двумя руками защищалась  от размаха тяжёлой  пружинной двери. И подташнивало уже...
Кошка вилась внизу, опутывала ноги, того и гляди  упадёшь. Пришлось взять её на руки. Она приложилась зубами к запястью, чего никогда с ней не случалось. Наверное чуяла запахи кабинета УЗИ.
*При резком движении плода сдавливаются крупные кровеносные сосуды, циркуляция крови ухудшается,  замедляется приток крови к сердцу и головному мозгу. Наступает обморок.

2
Усевшись на диван я уложила на колени старинный семейный альбом Вениамина с бархатными корочками и бронзовой застёжкой сбоку.
Смокинги и визитки, усы и бороды... Корсеты, турнюры, шляпки, муфты... Подписи на обратной стороне тусклы, расплывчаты. Без Вениамина не разберёшься.
Я позвонила.
-Венчик, а у вас в роду были певцы? Ну, кроме твоего знаменитого папочки?
-Какая-то тёмная история. О нём говорили неохотно.
-Он есть в альбоме?
-Единственный там в белом фраке и с безумством в глазах. А почему ты вдруг заинтересовалась этим фруктом?
-Задремала в метро. И что-то такое привиделось. Какой-то гениальный певец и какая-то опера.
-Форменный нахал этот твой фантомный гений! - засмеялся Вениамин. - Пользуется отсутствием мужа. Что, он так прямо и заливался хорошо поставленным  баритоном?
-Знаешь, думаю это как-то связано с нашим маленьким. Я сегодня была на УЗИ.
-Что же ты молчишь о самом главном! Про какие-то сны рассказываешь. Кто там у нас?
-Мальчик, и довольно буйный.
-Уже толкается?
-Ещё как!
-Сегодня мы с ним познакомимся крепким мужским рукопожатием.
-Лучше нежным отцовским поцелуйчиком.
-Одно другому не мешает. Я в восторге. Прости, ангел мой, но у меня люди. До вечера!..
3
Прилетев из Испании, мы немного пожили в моей однушке на Пресне, а в сентябре купили по ипотеке этот двухэтажный таунхаус недалеко от Зеленограда –  шале в альпийском стиле со скошенной крышей и ставнями на окнах.
Впервые зайдя в дом, я не утерпела, и протанцевала в огромном  холле  что-то из фанданго вперемешку с фламенко. Вениамин зажёгся, и  тоже пустился вдогонку за мной, выделывая разные па.
Комнаты мы обставили наскоро. На следующую неделю была назначена свадьба (регистрация вне очереди за хорошие деньги). Гуляли в клубе Вениамина «Up ground». Это было что-то ошеломительное. Я до сих пор не отошла от потрясения. Как вспомню так отдуваюсь. Переживания были, пожалуй, даже посильнее моих подводных приключений в Бискайском заливе. Всё прошло как в тумане. Я только хлопала глазами, когда девочки в офисе приставали с расспросами, никак не могла собраться с мыслями. Рассказ постоянно оставляла на потом, пусть довольствуются массой фото на моей странице в сети...
4
В кухне на диване я включила ноут-бук и воткнула флешку с записью детского УЗИ. Под тёплый обдув компьютерного  вентилятора устроилась кошка.
Я кликнула по иконке флешки и на экране вскипела бело-чёрная суспензия с очертаниями скорченного ребёнка. Силуэт зародыша покачивался, плавал, складывался по-разному словно облака в буревом небе.
Я почти вплотную приникла к экрану, как бы желая погрузиться в эту электронную стихию, в мир моего ребёнка. Окидывала глазами его от головки до крохотных пяточек. Мне показалось, он даже пошевелил пальчиками. Я засмеялась от восхищения, а он дрыгнул ножкой и стал поворачиваться ко мне личиком. Я могла поклясться, что различила его ротик, увидела, как его губки растягиваются в улыбке. Крохотные пальчики на руках манили меня к себе. Последнее, что я помню, это злобное мяуканье кошки, зажатой мною между животом и ноут-буком. После чего броском, тоже наподобие кошачьего, я влетела в электронный поток портала моей вездесущей petite morte.
Теперь меня закрутило в сетях интернета на частоте хромосомных рядов, родственных моему мальчику. Последнее, что увиделось из реальности, это докторша из консультации. Она говорила: - «А не желаете-ли трансвагинально, милочка?»...
Затем встречный поток биополя смял и рассеял последние крохи моего земного сознания.
Всё пошло по накатанной: сгустки праны стали напоминать лица людей. Фигуры удлинялись, становились зыбкими великанами. Я принимала очертания одного из них в мужском теле...

                ЖИЗНЬ  РЫЖЕГО БЛАДА 
                (Гаплогруппа N66-L. 
                Возвратная мутация.
                Мужчина  гаплогруппы 
                P109.
                Шотландия.)

                1 
...Я рыдал. Звуки раздавались в хижине первобытные, хриплые, словно из бурдона – самой толстой трубы в волынке. День и ночь я молился здесь, посреди болот Кроумхила, укрощая дух постом и хладом, и вот какой стала моя последняя молитва, молитва конца, – воплем отчаяния...
                2
Праздновали хогманай – самый короткий день в году. В полночь от факелов в деревне было светло как днём. Мужчины клана Кемпбелов, укутанные в красные пледы-килты,  бродили от дома к дому с бутылками виски в руках. У костра на площади под волынку плясали breton step. Тут же завязалась драка. Моему отцу Джону что-то не понравилось в словах забияки Бирна.  Кулак мелькнул в свете огня и Бирн свалился на каменную плиту. Мой отец захохотал над поверженным, задрал себе юбку сзади в знак унижения. Бирн вскочил и хлёстко ударил отца  в скулу. Отец перехватил бутылку из левой руки в правую и словно дубину обрушил её на голову Бирна. Молодому бойцу удалось увернуться. Он выхватил головню из костра и припечатал ею отца. Искры разлетелись от удара, будто отец взорвался.
Из толпы зевак я с ужасом следил за отцом. На нём загорелась накидка. Запахло палёной шерстью, словно обжигали убитого вепря. Драчунов разняли. Отца закидали снегом, потушили одежду. Полный неизбытой ярости, набычившись он прошёл к дому мимо меня, не заметив.
Я обогнал его, ворвался в наш каменный бунд и закричал матери, чтобы пряталась.
Мы юркнули в проём за очагом и очутились в тёмной овчарне встреченные тревожным блеянием и суетой. Забились в дальний угол под защиту живых комьев из шерсти. Мои рыжие волосы мерцали в свете отдушины. Из комнаты доносился глухой звериный рык, проклятья и грязные ругательства отца:
-Краш зе фул хаус то хелл!(Разгромлю весь дом к чертовой матери).
Слышался звон разбитых глиняных горшков, треск деревянных черенков ухватов.
-Вилл килл! (Убью)
Мать прижимала меня к себе. Просила не брать пример с отца. Я шептал:
-Ай вилл би э гуд, мом (Я буду хорошим, мама)
Утром отец от стыда ушёл с глаз долой на охоту. Через несколько дней возвратился с тушей вепря на плечах.
Потребовал моей помощи в разделке, а у меня от запаха парного мяса подкосились ноги и нож выпал из руки.
Кельтское тщеславие повергло отца в ярость и к вечеру он опять напился.
Нам с матерью опять пришлось ночевать в овчарне. Горячим шёпотом она заклинала меня от всяческих пагуб. А я не уставала заверять, что буду хорошим.
3
 Храм был сложен из неотёсанного камня.  Над головами прихожан нависали корявые балки из дуба. В полумраке пастор в черной сутане был почти не виден. Зато я, в облике рыжеволосого мальчика- алтарника в накидке из белой овечьей шерсти, словно бы светилась. И ещё один источник света, лунный, бледный, имелся – лицо моей матери в толпе молящихся. От неё восходило счастливое сияние с блеском слёз.
Вот уже два года, как я, будучи робким, болезненным её сыном, со страстью исполняла своё обещание: «I will be a good», к  великому изумлению матери  добыв место служки единственно усердием и сообразительностью безо всяких протекций.
Пастор Клинт прочил меня в дьяконы и предрекал большое католическое будущее. 
Помешала война. По законам клана я обязывался присягой. Опоясанный саблей, с луком и колчаном за плечами я рыдал в материнских объятиях не столько от горечи расставания с ней, сколько от душевного раздрая. Чувство вселенской любви было оскорблено во мне этой саблей и стрелами.
Я готовился на подвиг отнюдь не ратный, и покинул войско при первой же ночёвке, оставив на месте привала и саблю, и лук.
4
В долину я спустился  вслепую только по ощущению уклона. И далее с рассветом шёл в плотном тумане по каменному бездорожью. В торбе на поясе у меня было достаточно вяленого мяса, а воды – в ручьях. Плед намокал в дожде и становился тяжёлым, но держал тепло в ночёвках.
Пастух из клана Макгрегоров (судя по рисунку килта) показал мне дорогу в Диркское аббатство. Я укрылся в нём,  принял послушание, а через год и постриг.
Молился я как одержимый, часто засыпал скорчившись на коленях перед аналоем. Настоятель поощрял такое крайнее рвение до тех пор, пока не заметил моего совершенного безразличия к пище. После общих трапез тарелка у меня оставалась полна. Я отощал так, что в свои юношеские года выглядел едва ли не стариком. Такое рвение в посту настоятель определил как оглашенность. По-отечески беседовал со мной, увещевал. В ответ я только молча прожигал его негодующими взглядами. Крестился и шипел:
-Get off! (Изыди)
Впервые испытав такой отпор от брата по вере, отец Бернард впал в глубокое недоумение. А когда обрёл необходимое душевное спокойствие, то призвал меня к себе в келью и наложил на меня послушание с требованием о «приёме пищи».
Я покорился, назавтра стал есть вместе со всеми, но меня стошнило прямо на братский стол.
 Настоятель, сидя во главе трапезы, изрёк:
-Юхэв фоллен инту зе синоф прайд. (Ты впал в грех гордыни)
Никакие наставления не помогали. Я вовсе перестал являться в трапезную. Видели меня лишь у колодца, набиравшим воду в кувшин. Наперекор настоятелю  я  принял обет голодания, и в пределах монастырских стен попытался вести жизнь отшельника, руководствоваться своим собственным уставом.
Вслед за предупреждением и наказанием последовало неизбежное изгнание.
Я был грубо выпровожен братией с битьём палками и анафемскими выкриками.
В ответ им неслись моё обвинения в кальвинизме:
-Heretics!..(Еретики)
5
В сутане из мешковины с глубоким капюшоном, питаясь ежевикой, я пересёк предгорья Холенборо. Затем по берегу залива Форт -оф-Клайд пробрался в страну болот Кроумхила, где нашёл пристанище в развалинах хижины рудокопов.
Уже несколько дней я лежал там на ложе из мха и папоротника. Пряди моих светло-охряных волос потускнели.  Дух ослабевал вместе с телом. Молитвы становились всё короче. Смыслы иссякали и переставали питать волю.  Я умирал совсем как обычный бродяга вовсе не осенённый ни дыханием рая, ни его лучезарностью. Молитвенный переход от жизни к смерти, представлявшийся мне полным неземной радости и счастья для  избранных, на самом деле сопровождался видениями смутными и болями нестерпимыми, сковывающими тело от головы до пят. Слёзы отчаяния сочились меж сомкнутых век. Вовсе не подвиг отречения, а бесславная гибель ждала меня в избушке как зверя в норе.
Смерть наплывала волнами, и никак не решалась захлестнуть окончательно.
В одну из минут отлива-просветления я увидел перед собой лицо девушки в зелёном гленге – сплюснутой с боков вязаной шапочке. Глаза у девушки лучились, а щёки алели от холода.
Её появление можно было расценивать как искушение врага рода человеческого, а так же и как милость посланницы Господа. Сил для продолжения борьбы не нашлось. Требование плоти взяло верх. Хлеб и сыр, поднесённые к моему рту девушкой, я принял и стал жевать как поднесённые рукой Бога.
Неведомая гостья оставила мне корзинку с клюквой, и потом стала приходить каждый день.
Она отпоила и откормила меня, отогрела своим телом. Теперь я плакал уже единственно от благодарности к ней.
В полузабытьи я соблазнился ею вполне. Сорвался на женской ласке с высот абстракции до обыкновенной земной любви, и страдал от собственной несостоятельности на пути к совершенству. Так и осталась не исполненной моя клятва матери: «Я буду хорошим», что в моём представлении значило быть как Христос...

               МОЯ ЖИЗНЬ. 09
                1
...Я открыла глаза от звонка в прихожей. Квадратики компьютерной клавиатуры, ставшей для меня подушкой, вблизи, прямо под носом увиделись во всей своей неприглядности – затёртые, замасленные.
«Дин-дон!..Блям-блюм!..»
Я вскинула голову скорее из брезгливости, чем от повторного звонка.
На пути к двери страдание монаха из моего «улёта» ещё наполняло моё сердце, душа была захвачена сочувствием к несчастному иноку, но когда в дверном глазке я увидела  искривлённое оптикой, тоже какое-то ирреальное, лицо Кати, кассирши нашего офиса «Вокруг земли», видение инока испарилось враз будто по щелчку замка.
Я открыла дверь.
Катя стояла с цветком в горшке наперевес. Глаза за толстыми стёклами очков были распахнуты в размер оправы и светились романтикой материнства.
-Мамочка! У тебя сыночек, у меня горшочек!
Сама не будучи обременённой (pregnency), не подозревая ни о  моих тревогах и тяготах, она горела страстью болельщицы в детородном шоу. Её чистая радость переливалась в меня и несла душевное просветление.
Мне тоже захотелось сделать ей что-нибудь приятное, и я решилась, наконец, исполнить давнее обещание – рассказать о своей свадьбе.
2
Я заварила чай, разлила по чашечкам.
Мы уселись друг против друга в мягких креслах гостиной.
Стараясь сдерживать хвастливые нотки, под восхищённым взглядом больших выпуклых глаз Кати, для начала я загрузила в её воображение здание паровозного депо кирпичной художественной кладки позапрошлого века. Внутри под высоченным потолком – рельсы вдоль стен и на них передвигающийся железный мост с огромным крюком, за который когда-то цепляли тяжелющие вагоны. Крюк унизан лампочками и теперь это люстра. А на мосту диджей со всеми своими крутилками-вопилками катается взад-вперёд и поливает народ музыкой.
До начала свадьбы я обрисовала себя наблюдавшей через стекло из кабинета Вениамина за расстановкой столов и стульев внизу, в зале. Изобразила перед Катей как пылко я высказалась против тюлевых чехлов на стульях. Фата должна быть только на мне, на невесте! И как мне было приятно, хотя и немножко неловко, наблюдать за распорядительницей, бросившейся обвязывать спинки простыми лентами из тафты, как я требовала. После чего открылась красота стульев. Это же были прекрасные «кьявари». Их можно видеть на всех голливудских свадьбах!..
Далее Катя узнала, как я со своего наблюдательного пункта под потолком следила, чтобы под скатерти проложили тончайший мольтон, иначе посуда будет громыхать. Через все столы раскинули множество атласных лент. Поставили свечи в хрустальных канделябрах и между ними букеты белых роз.
Разгорячённая приятными воспоминаниями, я вскочила с дивана и показала, как под марш Мендельсона мы с Вениамином спускались по винтовой лестнице в эту бездну роскоши и вдруг откуда-то сверху посыпался на нас дождь из лепестков роз. Я думала бумажные. Поймала. Растёрла в пальцах. Живые!..
И никакого тебе тамады! Всё суперсовременно. Развлекали народ актёры из театральной студии на тему семейного счастья в представлении золотой молодёжи. Катя пришла в восторг, узнав, что подносы с аперитивом разносили стриптизёры и стриптизёрши. Такой был разброс! Они, полуголые, потрясающе смотрелись рядом с чинами из московского правительства в костюмах за тысячу баксов, и их жёнами с горностаями на плечах.
Всё это великолепие открывалось нам с Вениамином с высоких кресел, похожих на троны.
Музыка, тосты, речи, шутки...
-За день я так устала, что опьянела от одного глотка мальвазии.
-Мальвазия сладенькая, - согласилась Катя, - но по мозгам шибает будь здоров.
От её голоса в голове у меня словно перемкнуло. Я умолкла неожиданно для себя и Кати. Она так и не узнала того, что произошло со мной далее. Я, как говорится, прикусила язык.  Она смотрела на меня сначала с изумлением, потом с испугом. Вынуждена была даже тронуть за коленку. Я глядела на неё вслепую. Память была захвачена случившимся затем на свадьбе появлением моего дальнего генетического родственника, как я назвала то моё видения после долгих размышлений наедине, и о котором не могла рассказать Кате.
3
 Свадьба тогда вступила уже в период бурного веселья между церемонной натянутостью и пресыщенностью. Пьяненькая сидела я на царском месте в центре торжества, держала улыбку, старалась не сомкнуть тяжелевшие веки, и обозревала людское веселье.
Словно гигантская метла туда и обратно ходила по головам резвящихся гостей завеса из множества цветных бумажных лент серпантина, сброшенная диджеем с его движущейся платформы.
После её  проезда гульбище всякий раз открывалось мне по- новому. Те же самые лица выскакивали из гущи лент обновлёнными в восторге от повторного «выхода на сцену».
И вот после очередного рейса этой «метлы» по головам гостей, открылось вдруг лицо...нет, скорее всё-таки мордочка обезьяны.
Сначала я подумала, что это маска, но когда увидела всё мохнатое тельце с розовым брюшком, то сомнения исчезли. К ужасу своему я узнала в ней обезьянку Ли из моего первого «улёта», случившегося ещё в старой однушке на  Пресне.
Если бы я не удержалась и рассказала сейчас об этом Кате, то наверняка бы нарвалась на шутку о предательском действии алкоголя, о пресловутых белочках и «вальтах». Катя была мастерица на подобные остроты. А я не желала выставлять на смех мою сокровенную тайну. Даже Вениамина я ещё не посвещала в мои petite morte.   
В толпе беснующейся молодёжи обезьянка Ли выглядела серьёзной, задумчивой: палец во рту, в другой руке надкушенный банан. Самое главное, что только я видела её. Для всех остальных она даже привидением не была, не имела никаких, самых призрачных очертаний. Люди проходили сквозь неё, теснили, сдавливали и не замечали никакого сопротивления. А она невесомо, будто в полёте, направлялась ко мне, не сводя с меня глаз. Надо было спасаться бегством хотя бы в туалет, но я не смогла подняться с кресла. Так бывает во сне. 
Обезьянка находилась уже в двух шагах от  нашего брачного пьедестала, когда опять подлетела  серпантинная  завеса и смыла наконец этот упавший с  высот биополя, созревший плод моего генеалогического древа...
4
-Эй, подруга, ты где? Ау?
Катя гладила меня по плечу.
-Прости. Задумалась.
-О своём маленьком? Постучался? Отвлёк?
Моя улыбка была уже отнюдь не потусторонней, и Катя, возбуждённая бокалом вина, усилила напор.
-Видео из консультации забрала? Как там смотрится твой малыш? Давай, показывай. Не скромничай.
Настроена она была решительно и выражалась грубовато, совсем как доминирующая напарница в однополом браке. Было в ней что-то лесбийское.
Женщины с подобными наклонностями всегда казались мне несчастными созданиями. Катя была не первая, у которой вблизи меня прорывались глубинные инстинкты. Не хотелось обижать их резкой отповедью, но и поощрять я не собиралась. Они понимали меня  подсознательно и не переступали границ. Катя тоже не стала настаивать на сеансе видео-беременности. Тем более, что я давно уже решила, что  если кто и станет первым, после меня, зрителем зарождающейся во мне жизни, то это мой муж.
-Катюша, давай, лучше, я тебе наш парк покажу. Прогуляемся. Проветримся.
-Чудненько!
5
Мы вышли на веранду и остановились на площадке  у спуска. Перед нами раскинулись бирюзовые полотнища газонов, цветники уже наполовину увядшие, но всё ещё живые. В пурпуре кленовых аллей играли светотени. Серебристые пруды каскадом сбегали к реке.
Любуясь изысканным ландшафтом, мы спустились в холодок мрачных елей, прошли по тенистой аллее и остановились на опушке.
За рекой лес на холме словно был укрыт пёстрым лоскутным одеялом.
-Давно хотела спросить, зачем ты прячешь такую красоту? - сказала Катя.
О какой ещё красоте говорить здесь, как не о природной, решила я, и готова была уже оправдываться за позднее приглашение Кати к себе, когда поняла, что она имеет в виду вовсе не осеннюю красоту лесов, а седую прядь, замаскированную в моих волосах.
Я прихлопнула заколку ладонью так же торопливо, как хватаются за подол поднятой ветром юбки.
Мой испуг рассмешил Катю.
-Что ты дёргаешься, подруга! Просто это химия между вами произошла. В парах всегда становятся похожими друг на друга. У своего блондина случайно рыжины не заметила?
Пусть будет химия. Эта версия была для меня весьма удобна. Не рассказывать же об ужасной  Белоснежке из моего испанского «улёта»...
Лицезрение дизайнерского ландшафта не долго занимало Катю. Как всякая свободная женщина она жаждала зрелищ многолюдных.
Вызвала такси и умчала на какую-то выставку в галерее «Винзавода».
6
Home alone...Одна в доме...
Именно в женском роде.
Одна.
И что особенно важно, - женщина беременная.
Для девочки –  это укрытие от сексуальных бурь улицы, школы, клуба. Пресыщенная  дневными душевными потрясениями  девочка в одиночестве своей комнаты (счастье, если имеется) приходит в себя, пробегает по сайтам мод, музыки, фильмов. Заваливается на кровать с дешёвой книжкой любовного романа. Зреет. Взрослеет. Готовит себя к великому  походу в мир любви.
Для беременной женщины стены и крыша её дома становятся одними из множества покровов для зачатого ребёнка – в дополнение к покровам телесным и одёжным.
Оставшись одна после ухода Кати, взволнованная видениями с флешки УЗИ, я впервые почувствовала себя моллюском в раковине. Хотелось как можно плотнее сомкнуть створки. Внешний мир утратил всякую привлекательность. Потух багрянец осени за окном. Перестала существовать моя стеклянная кабинка в офисе. Выключилась во мне всякая водительская моторика, сиреневая «маздочка»  словно бы в утиль была сдана. Я превращалась в какое-то животворящее желе с соответствующим настроением...
Если до похода в женскую консультацию я была захвачена поисками высшего смысла материнства (многочисленные «улёты» подогревали такие устремлённости), то сегодня  под сердце подкатила слезливая сентиментальность. Вспомнилась покойная мама. Минуты счастливого детства с ней. Я не заметила как мои щёки стали мокрыми от слёз. Совершенно не логично для моего настроения, скорее всего инстинктивно, я взяла мобильник и набрала номер отца, даже не представляя о чём буду с ним говорить.
Я рассматривала цветок в горшке, подаренный Катей. Это был, ни много, ни мало, цветок Любви, как она сказала. На воткнутой в землю табличке значилось: «Айнохан». Япония. Жёсткий стебель. Пять листков. Ничего особенного. Это был первый цветок в нашем новом доме. Я поставила его на подоконник в гостиной. Живи. Посмотрим, каков в цветении.
Я стала нюхать, пытаясь уловить его запах. Никаких флюидов. Стерильно. И пока я старательно обоняла этого японца, произошло соединение, в трубке послышался голос папы.
-Ёлочка! Ангел мой! Как я рад твоему звоночку!
Странно было слышать такие нежности от генерального директора брутальной логистической фирмы в суровом Архангельске. Или он один в кабинете, или настолько размягчён душой от моего звонка, что нет сил сдерживаться. 
-Я тоже рада, папуля.
От этого «папуля» он вовсе расплылся. Заворковал грудным голосом с придыханием. Опять в который раз стал оправдываться, что не смог быть на моей  свадьбе, но с пониманием относится к моему отказу приехать на свадьбу его с Нелли Сергеевной. Восторженность всё возрастала и наконец прорвалось:
-Ангелочек мой, кажется у тебя скоро будет братик! Неля только что позвонила. Врач подтвердил. Чудесная весть, Ёлочка, не правда ли!
Я набрала воздуху и долго, шумно выдыхала с раздутыми щеками. И ещё, и ещё.
-Алло, доченька! - запаниковал отец. - Ты меня слышишь?
-Слышу, папа, - тихо отозвалась я.
-Для тебя это неожиданно, да, милая? Я понимаю. Но ничего не поделаешь. Ты должна знать как самый родной мне человек.
-Всё хорошо, папа. Просто замечательно.
О том, что он одновременно станет и отцом, и дедом, я говорить не решилась. Пусть переживёт сначала известие от своей ненаглядной Нелли Сергеевны...
7
Я скачала на мобильник видео моего УЗИ и завалилась на диван.
Прокрутила новостную ленту скорее по привычке, чем из интереса. Наркотик гламура вдруг перестал действовать. Все эти сияющие мордашки эстрадных звёзд, невероятные кадры из фотошопа, клипы модных песенок остались  в прошлой жизни.
Я свернулась под пледом калачиком и вместо повторного видео-свидания с моим маленьким, утомлённая потрясениями последних часов уснула с включенным в руке мобильником на сайте с логотипом зародыша в капле.
Неосторожность, сделавшая меня опять открытой всем токам биополя...

               

                ЖИЗНЬ СЭНО
                (Гаплогруппа А06-S.
                Возвратная мутация.
                Мужчина ареала V801
                (Япония)
                1
...Я лежал на циновке в саду. Зарницы полыхали за горами, на границе провинций Оми и Муцу, где завтра должно состояться сражение, первое настоящее для меня. Из дома доносился плач матери, горевавшей перед разлукой. А я радовался предстоящему дню и заснул с улыбкой.   
Проснулся среди ночи от тревожного чувства. В высверке далёкой молнии увидел  что-то белое, похожее на призрак. Когда через  минуту вспышка повторилась, то призрак будто приблизился. Я вскочил на ноги, готовый к схватке, но в очередном небесном озарении передо мной предстала моя Мико в белом кимоно.
Небесные вспышки погасли как по команде.
Узкой циновки нам оказалось вполне достаточно.
В эту ночь я на своём опыте постиг великую мудрость  нашего Будды: «Плоть в женщине – дух в нирване»
Мы были молоды и нежны друг с другом. Уроки кама-сутры нам ещё только предстояло постичь.
На рассвете нас облило туманом. В своём белом кимоно Мико ушла невидимая.
2
В полном воинском облачении я вошёл в храм, где  горели плошки с рисовым маслом. 
Блики от света лампадок мерцали на животе бронзового Будды. 
Я сел перед алтарём в позу лотоса. 
Состояние бездумной просветлённости (дзен), так трудно достижимое для других, было для меня обычным. 
Жрец готовил на жаровне отвар травы бессмертия и не опасался помешать моей молитве. Он с треском разламывал хворост, криком отгонял летучих мышей.
Для меня тишины не требовалось. Могучая космическая тишина изливалась из самой моей души как тишина молнии в дали тёмного неба.
Это была тишина нирваны. 
Жрец ударил в гонг. 
Я вскинул голову. 
Он сел передо мной с плошкой чудодейственного отвара и сказал:
-Фуши гизи ну симасу (Бессмертие стоит жизни).
Поник головой, зажмурился и сидел так, пока я пил.
Его поднятый вверх указательный палец означал завершение обряда.
         
 3

...«Сокумен ши! - первое, что сказала повитуха при моём появлении на свет («Взгляд воина»). 
Взгляд этот всегда был устремлён мимо матери, склонившейся надо мной, вскользь от побрякушкек, в сторону от братьев и сестёр. Именно такое положение занимает голова и глаза волка перед собственным нападением или в ожидании враждебного. С таким природным норовом появляются на свет все Ши «воины от Бога», бессмертные (фуметсу) 
Начиная с детства, был лишь один человек, которому я не только глядел в глаза, но постоянно заглядывал, ловил взгляд – это моя Мико. При её появлении всё воинственное куда-то отлетало от меня. Я откладывал свой деревянный меч и мы вместе уходили в Сад камней, чтобы поиграть там в  «Птичку в клетке», «Нос,нос,нос,рот».
Мы перестали видеться, лишь когда семилетнего меня взяли  из нашей рыбацкой деревушки с соломенными крышами под черепичные крыши в горную деревню самураев. Здесь я весь отдался науке боя, учению бессмертия.
Когда я выходил в круг ристалища и вступал в показной поединок, на поле подтягивались все ученики и воины деревни. 
Я был не по годам высокий. Кругом схваченный мышцами под слоем упругого жирка (сухощавые воины более уязвимы в битвах). 
Всякий личный замысел в моих узких глазах был выжжен огнём бешеной решимости. Никогда не узнать, что я задумал. Светом этого же внутреннего огня я насквозь прожигал и «зерно рассудка» соперника, прочитывал его мысли за миг до приведения их в действие, и всегда опережал, получив за это звание непобедимого (мутеки). 
Однажды среди зрителей я опять увидел Мико. 
Как только я вошёл в круг, она закрылась веером, чтобы не смутить меня своим восхищённым взором, но я  чувствовал, что сквозь тонкий шёлк она со страстью наблюдала за мной, как бы становясь мною, вливая в меня свою силу и гибкость, благодаря чему я приобретал свойства змеи (хэби): свободная от меча рука заламывалась за голову, а колено подтягивалось к подбородку. В следующее мгновение этот мышечный комок разжимался и соперник получал от меня удар с самой неожиданной стороны. И если это был не смертельный «иши», тогда снова то, что было мною, великим и непобедимым воином Сэно, выстраивалось опять в невероятную позицию, на осмысление которой тратились соперником драгоценные мгновения. Преимущество снова оказывалось на моей стороне.
         4
...Битва между провинциями Оми и Муцу закончилась. Я стоял посреди поверженных врагов. Только теперь я почувствовал себя действительно бессмертным – на мне не было ни одной царапины. Бессмертие было дано мне от природы. Закреплено в учебных боях. Мою молитву в храме услышал Бог! Своё действие возымела и живая вода, настоянная на траве вечной жизни. И самое главное, не помешала мне остаться в живых даже запретная для воина «ёзе то исхо» – ночь с женщиной накануне битвы. Я вспомнил милую Мико, наши ласки в саду на циновке, и улыбнулся...
Трубач играл сбор. 
Мне оставалось только отсечь голову убитого мною врага и поднести начальнику, чтобы получить зелёную повязку на рукав, и коку (сто мер риса) – в награду.
Только я вытащил кинжал из ножен и склонился над павшим, как шальная стрела вдруг глубоко пронзила меня, угодив в щель между шлемом и кольчугой.
В тот же миг мой дух унёсся в нирвану и я перестал чувствовать течение времени.
Оно, время, стало необъятным как заряд пороха, взорвавшись, становится вездесущим.
Последнее, что я подумал: «Значит бессмертия нет. Всё тленно. Конец». Нет спасения ни в самурайском мастерстве, ни в молитвах, ни в живой воде, если ты перед битвой соединился с женщиной. Она источник смерти.
И словно в наказание тотчас (по меркам вечности) моя небесная сущность, эта космическая, «пороховая» пыль, с треском схлопнулась.  Меня скрутило как бельё при стирке и смерчем ввинтило обратно в Землю.
Я почувствовал себя ребёнком в руках  женщины, а открыв глаза, увидел, что этой женщиной была моя Мико.
Я лежал у неё в охапке. Она улыбалась мне, прилаживая свою грудь к моим губам, и напевала тонким голоском: «Нэта ко но каваиса». (У моей детки такое красивое личико). 
Мы с Мико опять были единой плотью, как некоторое время  назад на циновке в саду перед битвой. Только теперь живая вода (молоко) перетекала из неё –  в меня.
Круг жизни замкнулся...

 
                МОЯ ЖИЗНЬ. 10
                1
...Я очнулась рывком, словно вдохнув нашатыря.
Долго лежала с распахнутыми глазами, поражённая необычным сочетанием запахов мускатного ореха и лаванды. Ощущалось также   благоухание жасмина, но с более терпким оттенком.
Я встала с дивана и пошла на этот запах. Он привёл меня к окну в гостиной с видом на осенний лес за рекой.
На фоне этой подмосковной мозаики сиял  распустившийся на подоконнике Айнохон (японский цветок Любви), час назад  подаренный мне Катей.
Потрясающий аромат источали пять его острых алых лепестков с винным оттенком по краям.
Земля в горшочке была сухая, словно вся влага ушла на фонтанирующий запах.
У меня ещё не было заведено отдельного кувшина для поливки, да и самих цветов, кроме этого Айнохона, не было. Мне подумалось, что ему будет обидно, если я стану поливать его из банки, ковша или кастрюльки.
В кухне я перерыла весь шкаф.
Более всего подошла кофеварка - турка с длинной ручкой. Хотя, по моим представлениям, требовалась, конечно, настоящая леечка, но опять же и вовсе не какая-нибудь пластмассовая, а керамическая с инкрустацией...
Я набрала воды, и стала лить под жёсткий стебель.
Струя жадно поглощалась цветком, пахло всё сильнее.
Кошка вспрыгнула на подоконник, и с рокотом в горле принялась ходить вокруг горшочка.
В оконное стекло ударили первые капли затяжного осеннего дождя...
                fine
...Это произошло ровно в срок.
Говорят, я кричала так, что Вениамин не выдержал и убежал из палаты. Сидел в машине пока ему не позвонили и не сообщили о рождении сына.
Потом он говорил мне, что как музыкант, услышал в моих воплях нечто доисторическое и весьма содержательное, но не переложимое на слова. Наверное такой же звук издаёт падающий на землю метеорит, говорил он.
А меня первая родовая схватка лишь изумила. Вторая до смерти напугала. А из-под сокрушительного удара третьей опять вынесла меня моя верная подруга petite morte.
Я словно бы оказалась в древнем Египте, на земле обетованной.
Был вечер. За скалами в россыпях кремния ложились сизые тени. Сладкие капельки манны на листьях верблюжьей колючки затвердевали в прохладе, розовые цветочки сворачивались.
Женщина под пальмой кормила младенца на руках.
Мужчина сооружал над ней навес.
Видение было недолгим.
Я очнулась в ту минуту, когда мой ребёнок подал голос, покидая  меня.
Мальчика передали мне на руки.
Он был розовый-розовый и с волосиками цвета яичного желтка, солнышко моё!..