Повариха

Повариха - это «кухарка, приспешница, стряпуха» (В.И.Даль). Однако пушкинских героинь для переклички с поварихой из «Салтана» выбрать не получается, т.к. «приспешниц» у него нет, а кухарок, которых можно сравнить со «злыми жабами», тоже не просматривается. Ну, а если и есть в одной поэме стряпуха Фекла, то и она «добрая старуха» (1).
В то же время само по себе слово «стряпуха» что-то напоминает... Ну, да, с таким названием в 1959-м году появилась комедия Анатолия Софронова, которую из-за успеха (был даже фильм с участием Высоцкого!) автор продолжил и написал пьесу «Стряпуха замужем». Эта пьеса тоже стала популярной, в связи с чем Софронов продолжил трилогию о стряпухе комедией «Павлина» (прямо, как Бомарше с его трилогией о севильским цирюльнике!). Пишу слово «трилогия», поскольку ориентируюсь на Театральную энциклопедию (2), а не на тех, кто прямо связывает с трилогией Софронова пьесу «Стряпуха-бабушка», написанную гораздо позже, т.е. в 1978-м году. А дело в том, что первые три пьесы не только близки друг к другу по времени написания, но и крепко объединены образом молодой колхозной стряпухи Павлины Хуторной, которой до бабушки было ещё далеко. И не зря эти пьесы издавались вместе. Например, «Три комедии: Стряпуха; Стряпуха замужем; Павлина» (3).
А теперь, припомнив пушкинское «Бывают странные сближения», я покажу вам, дорогие читатели, удивительные переклички с образом поварихи. И действительно, странным может показаться уже одно сближение советского писателя Анатолия Софронова (кстати, он автор известной песни «Ростов-город, Ростов-Дон», являющейся официальным гимном города!) и Пушкиным. Но оно нашлось: во-первых, в специализации героинь (стряпуха-повариха), а, во-вторых, в почти одинаковой схеме развития их образов в дальнейшем. Всё это и заставило меня задуматься над вопросом: если софроновская стряпуха во второй пьесе вышла замуж, то почему бы так не сделать и пушкинской поварихе, которая ещё в начале «Салтана» мечтала о замужестве? Правда, она хотела выйти за царя, а не за какого-нибудь колхозника, но это уже детали. Так же, как и то, что Софронов в отличие от Пушкина создал положительный образ стряпухи, поскольку в его время (а я, как современник, подтверждаю!) были очень добрые и очень хорошие советские женщины. Не то, что какие-то «бабы-жабы» из «Салтана»!
Итак, видя замужество софроновской стряпухи и помня библейское «что есть, то было…», проследим развитие образа пушкинской поварихи с надеждой, что тоже найдём, пусть даже и зашифрованное, но продолжение. И вот тут начинаются почти сказочные совпадения: Пушкин через два года после «Салтана» написал «Сказку о мёртвой царевне», и (надо же!) Софронов тоже через два года написал пьесу «Стряпуха замужем»! Правда, кто-нибудь может спросить: а причём тут «Мёртвая царевна», где никаких поварих нет? Да, но именно в этой сказке исполнилась мечта поварихи выйти замуж за царя и именно тут виден намёк на то, что она стала своего рода «приспешницей». Почему «приспешницей»? Да потому, что она терпеливо дождалась, когда «приспело» её время и царь стал вдовцом, после чего и вышла замуж за этого безымянного (ну, не мог же Пушкин прямо назвать его Салтаном!) царя. Да-да, жёны не вечны, а потому и Салтан, встретившись на острове Гвидона с супругой (а она, как нам уже известно, имеет общий основной прототип с первой женой царя из «Сказки о мёртвой царевне»), как можно догадаться, недолго радовался, поскольку та вскоре после этой встречи умерла. Кроме того, в «Мёртвой царевне» и судьба царицы в части разлуки с мужем, который уехал на войну и оставил её беременной, имеет большое сходство с такой же судьбой царицы из «Салтана». Ну, а царь, как известно, уже через год после смерти первой супруги «женился на другой», которая стала для его дочери мачехой.
И такой, что Пушкин не менее трёх раз назвал её «злой царицей», что сразу же и напомнило нам сравнение поварихи со «злой жабой»! Да, собственно говоря, на что могла надеяться повариха после того, как с ткачихой и Бабарихой добилась заключения царицы и её ребёнка в бочку, брошенную в море? Да-да, именно на то, что они погибнут, а царь, оставшись в одиночестве, через некоторое время женится на ней. Ну, а поскольку этот вариант в «Салтане» не прошёл, то сюжет о гибели царицы и её ребёнка (в данном случае – дочери) Пушкин реализовал в следующей сказке. И всё это в полном соответствии с методом творческой бережливости, который я иногда называю методом «Пушкин-Плюшкин». Тем более что память у Пушкина была хорошая, из-за чего он не забыл желание завистливой поварихи выйти замуж за царя. И такой же не менее завистливой и злой стала у него мачеха из «Мёртвой царевны».
Правда, в конце сказки она тоже умерла, после чего тема замужней поварихи, казалось бы, могла быть и закрыта. А с другой стороны, если даже Софронов после «Стряпухи замужем» написал в продолжение пьесу «Павлина», то почему бы нечто аналогичное не сделать и Пушкину? И, естественно, Пушкин, хоть и в подтексте, но продлил жизнь поварихи. Как? А тем, что вскоре после написания «Мёртвой царевны» показал её отрицательной образ в очередном сказочно-стихотворном произведении. И при этом даже со сходным по звучанию с именем софроновской Павлины прозвищем Павлиха!
И произведение это – песня №14 из цикла «Песни западных славян» под названием «Сестра и братья», которая в сербском оригинале, использованном Пушкиным в качестве источника, называется «Бог ником дужан не ocтaje», что некоторые переводят как «Бог никому не должен». Ну, а мы, присмотревшись к песне «Сестра и братья», видим обычную пушкинскую перетасовку образов, которую можно назвать «те же яйца, только сбоку»: вместо Салтана - Павел; вместо «мёртвой царевны» - Елица; вместо злой и завистливой мачехи - злая и завистливая Павлиха. И если в «Мёртвой царевне» мачеха добилась смерти падчерицы с помощью третьего лица (Чернавки), то и в данной песне Павлиха тоже добилась смерти золовки через обманутого Павла. Обращаем внимание и на то, что Павлиха по примеру мачехи, желавшей отравить падчерицу, тоже пыталась навредить золовке через некое «зелие», но жена Радулы (вероятный аналог Чернавки!) помогать ей в этом отказалась. Кроме того, и само слово «золовка», неоднократно применённое к Елице, Пушкин в черновике «Мёртвой царевны» совсем не зря пытался обратить к главной героине, говоря словами братьев: «Прочим ласковой золовкой. Что ж качаешь ты головкой» (4).
Правда, есть и некоторые различия: если в «Салтане» повариха не сама посадила сестру и племянника в бочку, то в песне «Сестра и братья» такая же вредная, как она, Павлиха своими руками (!), убила и коня, и сокола, и даже своего … Однако, стоп! О сыне я тут не могу писать, т.к. в песне такого слова нет, а вместо него используются слова «ребёнок» и «мальчик». Ну, а когда Павлиха восклицает о Елице: «Заколола у нас она ребёнка», то мы, помня об обнаруженной нами в источниках «Салтана» мачехе, для которой Гвидон не был родным внуком, а также о мачехе из «Мёртвой царевны», организовавшей убийство падчерицы, догадываемся, что и тут ребёнок Павла может быть для Павлихи неродным. Тем более что и сербские слова «Заклала ти чедо», которые Пушкин перевёл как «Заколола она у нас ребенка», нынешние переводчики почему-то представляют как "Она убила ВАШЕГО ребенка"! (5). Тут, конечно, нужно разбираться, поскольку и я не специалист по иностранным языкам, да и одиночное сербское «ти» всё же переводится на русский язык как «ты», в котором ничего «нашего» не просматривается. Кроме того, в отношении Павлихи отсутствует и то главное слово, которое, как правило, определяет у Пушкина настоящую мать и о котором я уже писал ранее. И слово это «родила»!
А теперь ещё раз проверим предположение о перекличке мачехи и царевны с Павлихой и Елицей. Для этого сверим подлинник песни «Бог ником дужан не ocтaje» с переводом Пушкина, после чего заметим в пушкинском стихе №112 новый эпитет, которого в сербской песне нет. И действительно, нет в ней никакого упоминания о БЕЛОМ теле Павлихи, т.к. в оригинале этот стих звучит: «Ђе је она сама собом пала», что дословно означает: «Где она упала одна». И сразу же вопрос: а почему Пушкин добавил слово «белое»? Да потому, что мачеха из «Мёртвой царевны», имеющая с Павлихой один и тот же основной прототип, действительно была «бела» и не раз спрашивала у зеркальца: «Я ль на свете всех милее, Всех румяней и белее?». Ну, а после смерти падчерицы она, как известно, получила долгожданный ответ: «Ты на свете всех милее, Всех румяней и белее». Мы же после этого ответа уже совсем не удивляемся тому, что именно после смерти Елицы тело Павлихи тоже оказалось белым!
А теперь ещё раз посмотрим перекличку царевны с Елицей, для чего вновь сверим сербскую песню с переводом Пушкина. И, конечно, заметим в пушкинском стихе №59 («Побежал к Елице во светлицу») неполное соответствие сербским словам «Па он трчи на горње чардаке», которые дословно переводятся: «он бежит на верхние балконы». Смотрим «Дифференциальный сербско-русский словарь (6), где слово «чардак» означает – «каланча; сторожка; балкон; бельведер у восточных народов; кладовая для кукурузы». Сверяем с русским «чердаком», который определяется Далем как «простор, от потолка или наката, до кровли; подволока, верёх, подкровелье», а также - «жилой покойчик, светелка под кровлею, чердачек, вышка, теремок». Ну, а где находится «светелка под кровлею»? Конечно, наверху, что подтверждают и сербское слово «горње», означающее «верх», и словарь Даля: «Горний - вышний, высший, верхний; возвышенный». После этого отмечаем, что по сюжету пушкинской песни братья Павел и Радул «жили вместе» с жёнами и сестрой. И тут мы, конечно, вспоминаем братьев из «Мёртвой царевны», которые (внимание!): «Отвели … девицу Вверх во светлую светлицу». Повторю: «Вверх во светлую светлицу». Т.е. слово «вверх» («верх»), имевшееся в сербской песне, Пушкин перебросил в свою «Сказку о мёртвой царевне». И всё это в полном соответствии с его методом творческой бережливости, когда никакие «отбросы» не теряются, а используются в других произведениях, создавая соответствующие переклички. Ну, а мы, прослеживая путь этих «отбросов», устанавливаем общие прототипы совершенно разных пушкинских образов. И, например, когда Пушкин пишет: «На перине Елица почивала», а в сербской песне стих «Ал' још сестра у душеку спава» переводится «Но сестра еще спит на матрасе» и при этом не содержит слово «перина», то мы легко можем найти похожую перину у пушкинской Людмилы (7), имеющей звание княжны, очень близкое к званию царевны. Ну, а после этого можем задуматься о возможной перекличке образа Людмилы с пушкинскими царевнами, а также - с Елицей.
Для тех же, кто путает матрац и перину, привожу определения Даля: «Перина - мешок, наволока во всю кровать, набитая мелким пером, содранной со стебла махалкой; пуховик; Матрац - тюфяк; ложе, постилка для спанья, набитая волосом, шерстью, мочалом и пр.; на него кладут перину или пуховик». Пушкин, как и Даль, тоже не путает перины с матрацами-тюфяками и поэтому чётко разделяет их в своём «Онегине»: «Варенье в банках, тюфяки, Перины, клетки с петухами, Горшки, тазы et cetera» (8).
Есть и другие переклички между женскими образами из песни «Сестра и братья» и образами из других пушкинских произведений. Но об этом позже, а пока «вернёмся к нашим баранам», а точнее к вопросу: если даже Анатолий Софронов «продлил жизнь» своей литературной стряпухи и в дополнение к своей трилогии написал ещё и пьесу «Стряпуха-бабушка», то не сделал ли подобное в отношении своей поварихи Пушкин? Конечно, сделал! И, конечно, показал свою повариху в роли бабушки-старушки. Но как выйти на неё? А по ключевому слову «пир»! Ведь не зря же в «Салтане» будущая повариха говорит: «Кабы я была царица, …. То на весь крещёный мир приготовила б я пир». А мы, ориентируясь на слова «пир» и «царица», спокойно переходим к… старухе из «Сказки о рыбаке и рыбке»! А точнее, к тому моменту, когда жадная старуха исполнила своё желание быть «вольной царицей» и в соответствии с обещанием поварихи из «Салтана» сразу же после начала царствования закатила пир. Вот такой:
За столом сидит она царицей,
Служат ей бояре да дворяне,
Наливают ей заморские вины;
Заедает она пряником печатным…
Немедленно смотрим источник пушкинской сказки, которым является сказка братьев Гримм «О рыбаке и его жене», но никакого пира и вообще какого-либо употребления женой рыбака вина и закуски там нет! Да и не называет гриммовский рыбак свою жену «грозной царицей», как это делает пушкинский старик. Но откуда эпитет «грозная»? А это перекличка, связанная со всё тем же ключевым словом «пир», которое Пушкин вынес даже и в название своей «маленькой трагедии». Ну, конечно, это «Пир во время чумы», где ещё в 1830-м году, т.е. за три года до «Рыбака и рыбки», у Пушкина прозвучали следующие слова: «Царица грозная, Чума Теперь идет на нас сама И льстится жатвою богатой» (9). Вот она перекличка «грозной царицы», т.е. старухи из «Рыбака и рыбки», с чумой, которая должна иметь со старухой-царицей общий основной прототип. И это так, поскольку поводом для пира поварихи была необходимость её  царствования, а поводом для «пира во время чумы» явилась царствование чумы. Но можно ли через чуму получить какие-нибудь дополнительные приметы? Да, можно, поскольку в том же 1830-м году, когда Пушкин написал «Пир во время чумы», им же было написано и стихотворение «Герой» со словами: «Одров я вижу длинный строй, Лежит на каждом труп живой, Клейменный мощною чумою, Царицею болезней...» (10). А тут в дополнение к «чуме-царице» ещё и эпитет «мощная», и некое смертельное клеймо на «живых трупах». И от всего этого тянутся невидимые ниточки к разным пушкинским образам. Но об этом позже.
А пока отметим, что в пушкинской «Сказке о рыбаке и рыбке», которая была написана на основе гриммовской сказки, жена рыбака была названа по-русски, т.е. царицей, а не королевой, как это положено у немцев. Ну, а если по слову «царица» мы можем уйти и к «Салтану», и к «Мёртвой царевне», и даже к «царице-Чуме», то и слово «королева» никуда у Пушкина-Плюшкина не пропало, т.к. может вывести нас на ту королеву, которую обычно изображают на гадальных или игральных картах и которую там называют «дамой». Ну, а о том, что под старухой, которая привиделась Германну на игральной карте, прячется не старая графиня Анна Федотовна, а её ровесница, т.е. такая же старая барская барыня, я уже писал в главе «Пиковая дама». И тогда выходит, что по теме «Повариха» пришло время вернуться к повести «Пиковая дама», да и разгадать в конце концов тайну пушкинской роковой дамы, о чём давно, но безрезультатно, пишут учёные.
Правда, мне не совсем понятно – а почему они эту тайну до сих пор не разгадали, если ещё в 2014-м году я передал и Пушкинскую комиссию (ИМЛИ), и в Пушкинский дом (ИРЛИ) свою книгу с главой «Пиковая дама», в которой содержатся неплохие подсказки? Неужели семь лет - это мало?! Ну, тогда (видит Бог!) я не виноват, если отберу приоритет раскрытия тайны «пиковой дамы» от пушкинистов-бездельников, а заодно и установлю подлинное имя основного прототипа этой дамы, к которой тянутся ниточки и от пушкинской поварихи, и от царицы-мачехи из «Мёртвой царевны, и от Павлихи, и т.д.
Ну, а Софронов со своей стряпухой, ставшей в четвёртой пьесе бабушкой, конечно, должен отойти в сторону, поскольку данную тему он окончательно исчерпал. В отличие от Великого мистификатора, который от своих бабушек-старушек тему поварихи основательно продолжил. В подтексте, конечно.
Примечания.
1. ДК 127.
2. См. том 4, главный редактор П. А. Марков, М., «Советская энциклопедия», 1965.
3. М., Искусство, 1967г.
4. МЦ 1106.
5. Выделено мной. С.Ш., а о самом переводе смотрите у переводчиков интернета.
6. Авторы: Мичатек Л. А. Лавров П. А. 1903г.
7. РЛ II 219.
8. ЕО VII 31.9.
9. ПЧ 144.
10. С3 180.44.