Когда душа льёт слёзы

 
– 1 –

     Мы знали друг друга. Издали. Просто не пересекались, как сейчас говорят. А тут встретились. И обе встречи на памяти моей. И его тоже...
Иоганн пришёл душу отвести: выговориться.
     Как мне кажется, чем смог, я помог тогда. Вскоре он уехал в Германию, на прародину свою. Прошёл год, другой. Встречи стали забываться. Тускнеть.
И вот – напоминание. Стал приходить ко мне. Во сне. Ничего не говорит. Ждёт. Я не мистик, и профессия психолога к мистике не располагает. Но всё же...
     Мне вспомнилась его фраза, которую он тогда обронил: «Я хотел бы, чтобы как круги по воде... что и у немца – я ещё поправил его «нашего русского немца» – есть душа, и она тоже может лить слёзы. Та фраза оказалась значимой. Она стала ключом к той потаённой дверце, которая есть у каждого из нас, но не каждому открывается.
И мне, возможно, не открылась бы, если бы не обстоятельства.

– 2 –

     Рабочий день подходил к концу, когда он пришёл. Сказал просто: «Побеседовать».
     Нам никто не мешал. Его проблема, в принципе, если и не просто, но решалась. Обычное, казалось бы, стрессовое состояние. Что-то нас вскоре «зацепило». Беседа потекла в непринуждённой обстановке, располагающей к доверию.
Ему надо было дать выговориться, и я оказался заинтересованным слушателем, который помог бы на первом этапе выхода из критической, так сказать, ситуации.
– Кофе? Чай? – предложил я.
–  Если можно, чай.
     И мы пили чай вприкуску с рафинадом и, как ни странно, коснулись детства. Ведь многое начинается в нашей жизни с детства. Не так ли? Он, поскольку был старше, вспоминал довоенное, военное. Я – послевоенное. Точкой соприкосновения стал сахар. Комковой! Кусками! Слаще рафинада! Кусок обычно кололи. Конечно, кусочки получались «больше-меньше». Лакомство неземное! И о них, специальных для колки сахара, щипчиках, которых сейчас и не сыщешь, вспомнили. А процедура чаепития?! Господи! Как же давно это было! Как быстро промчалось детство! И как многое идёт с нами по жизни от него. И наши комплексы тоже.
     Чай – морковный, фруктовый, на травах и уж очень редко, по большим праздникам, настоящий, чёрный, китайский. В жестяной баночке с двойной крышкой. Был такой.
     Пили вприкуску. Чай из чашек переливали в блюдца, и пиршество начиналось. Дули – студили. Взрослые – из блюдца с ладони на растопыренных пальцах. Изящно.
И ведь ухитрялись, могли растянуть кусочек сахара, того – настоящего – на две чашки.
    «Чай – хорошо! А у нас чаще препс был, ячменный кофе. Другого и не знали».
За каждым эпизодом, всплывавшим в памяти, родственники. Многих уже нет с нами. Связь поколений. Пласт культуры. Память наша. Наше прошлое... из детства.
Он был немногословен, но откровенен, этот поджарый трудяга – русский немец. И душа его, как на ладони, была открыта и... беззащитна.

– 3 –

     По жизни, как оказалось, его часто обижали. Он не держал на обидчиков зла. Со временем прощал их. Сам с Поволжья. Ему было семь лет, когда компактно проживавших немцев выселили в Сибирь, Казахстан... и ещё куда подальше. Шла война, и Сталин опасался, что Поволжье может стать пятой колонной. В тылу...
     Взрослых мужчин сразу забрали в трудармию. Остальной люд разместили по сёлам. «Везли в неприспособленных вагонах. Оторвали от родного дома. Жили мы до этого крепко, – рассказывал он. – Хозяйство, живность... Всё пришлось оставить.
     Кому? Зачем? Разрешили взять лишь то, что можно было унести. Ручную кладь, каждому по его силам. Я сейчас понимаю: если б мы, немцы, не держались друг друга, то все бы передохли. Кому мы были нужны? У всех свои заботы, своё горе. Что мне отчётливо запомнилось на новом месте, так посещение школы. Самое первое.
     Там меня, немтырёнка, отлупили. Я так громко плакал: от обиды и от боли. Не знаю, от чего больше. Я испугался. Учительница накинула на меня пальтишко, вывела на крыльцо и пнула под зад. Оказывается, в тот день пришла похоронка в семью одного мальчика. Отца убили на фронте. И они мне отомстили. А я в чём был виноват?
     Окончил семь классов. Работал в колхозе. Совхозе. Механизатором. Жил честно. Меня уважали. У меня много товарищей и среди русских.
Ходу нам не давали. Я бы мог и техникум закончить. И не я один. Отец и мать покоятся в этой земле. Жена тоже. Дети, внуки уже в Германии».

– 4 –

     «И ведь выжили! И мы, словно песчинки, в водовороте жизненных перипетий. Какой-то ветер судьбы гонит нас, испытывает после распада СССР катаклизмами новых потрясений.
     Почему та же Германия, разбитая в пух и прах, сумела подняться в экономике так, что даже помогает победительнице России? В чём секрет? Почему правнуки немцев, голландцев, датчан, предки которых при Екатерине Второй поселились в
     России на вольных землях и облагородили их, массово уезжают? Когда же мы станем предсказуемым государством?
И такие мысли роились в моей голове. Время ли озвучивать сегодня?»
Он словно угадывал, кивая головой.
– Да-да, всем сейчас нелегко.
– Даже олигархам? – пошутил я.
– О, этим ещё сложнее, – подхватил он мою шутку. – С такими деньгами. С таким состоянием. Ошалели!
– Ну, а там, в Германии?
– Полная неизвестность. Встретят, приютят. А дальше? Хорошо хоть, семьями расселяют, но по тем местам, где жили наши предки, которых мы никогда не видели, да и помним по рассказам дедов. Приживёмся ли? Мой приятель, вы его знаете, смог всего год. Вернулся и говорит: «Иоганн, ты думаешь, мы там нужны?» Да к их порядку, языку мы, старые, уже не приноровимся. И две родины, два гражданства нам ни к чему, – и продолжил: – Уезжаю, как прощаюсь.
     Поблагодарил меня, сказав, что я снял камень с его души.
Мы распрощались. Уезжал он через неделю: Надо было дождаться каких-то бумаг. Продать дом. Я пожелал ему счастливого пути.

– 5 –

    А через несколько дней он опять пришёл, но обескураженный, подавленный, с новым горем. Бумаги его пока не пришли, зато продал дом русской переселенке из Казахстана. И всё бы ничего, но в день своего рождения, 10 июля это и случилось. Жил он сейчас у друга, того самого, что вернулся из Германии. Хозяйка по такому случаю пирог испекла с цифрой «75». Отметили в узком кругу.
    И тут он заплакал по-детски, беспомощно. Вытирал слёзы аккуратно сложенным платком. Сморкался. Откашливался. Дрожащим по-старчески голосом поведал историю, которая занозой засела в сердце. «И решил я, старый дуралей, на свою беду, как оказалось, попрощаться с домом. Взял с собой бутылку вина, бутерброды и пошёл к новой хозяйке. Думал, что посидим с ней за столом. Дом-то со всей мебелью продал. Выпьем по рюмочке. Я рассказал бы ей, как дом строил, как он нелегко мне достался. О печке рассказал бы. Она у меня с секретом: от пяти полешков такое тепло даёт, будто в неё ведро угля засыпали. Как ухаживать за ней. С каких дымоходов чистить.
      И вот, словно собаку какую – прогнала. Даже на порог не пустила».
Он замолчал. Теребил в руках носовой платок. Глаза грустные, пепельные вновь повлажнели. Слеза скатилась по выбритой морщинистой щеке.
– Она, – голос его был глух и безжизнен, – плохой человек. И я стоял с пакетом: бутылкой хорошего вина, с бутербродами – как оплёванный. Я остолбенел. Я не ожидал такого приёма. Я же со всей душой... А она! Я мялся. Извинялся. Снова просил. Она – ни в какую! «Продал. Я деньги отдала. Не пущу. Мой дом. И нечего пороги обивать».
      И я, как побитый старый пёс, возвращался и дороги не видел.
Уезжаю с разбитым сердцем.
      Он замолчал. Сгорбился. Я собирался с мыслями. Как ему помочь? Такая вот нелёгкая планида моей профессии, её специфика. Надо было начинать вся с начала. С чая, что ли? В дверь постучали. Вошёл его друг Курт, тот, который вернулся из Германии, тот, у которого Иоганн сейчас временно остановился.
      Это не было случайностью, тем роялем в кустах, когда надо как-то выйти из создавшегося положения, и вот он, господин случай... Разве что палочкой-выручалочкой. А когда Курт поставил на стол пакет с вином и прочей снедью, всё решилось само собой.
      Не из рюмок – из чашек мы пили вино. Закусывали бутербродами. Запросто! По-русски! Психология, как наука, умалчивает о таком способе снятия нервного напряжения. А жаль! Курт ещё пару раз бегал за горячительным. Пели песни. Обнимались. Хорошо посидели.
      И вот стал приходить во сне. После его очередного визита я пошёл к старику Курту. Он-то и сообщил мне, что Иоганн ушёл от нас на тот свет. И мы помянули его. Конечно же, хорошими словами.
      Больше он не приходит. Видимо, душа его успокоилась, а наша память, как те круги по воде, коснулась её.
      Кто знает?