СОЗА роман в двух частях Часть 1 Глава 6

6. Альберт 2008-2012 годы
Уральск. Исправительная колония.

Альберт зашелся в длительном удушающем кашле и с остервенением сплюнул. Туберкулеза он боялся больше всего. Его познания в этой области были ограничены. Все, что он знал, так это то, что туберкулезники кашляют и харкают кровью. Шли пятые сутки в одиночке. Снаружи дождь не переставал со вчерашнего дня. Через разбитое окно, которое в этом подвале располагалось почти под самым потолком, на пол камеры летели холодные брызги дождевой воды. От беспрерывного кашля сильно болела голова. Одежда пропахла потом.

Альберт подошел ближе к окну и подставил лицо под дождевые капли. Зубы стучали от холода, но он с бессмысленным упрямством продолжал стоять так, пока не лязгнул металл. В двери открылось окошко. Альберт скосил мутный взгляд. В открывшемся проеме показалась голова дежурного, который с преувеличенным весельем спросил, просовывая ужин:

- Ну что, Алмазов, жив, что ли, еще?

Альберта опять настиг приступ кашля. Он слышал, как дежурный буркнул:

- Живучий, сука. Жри, тогда, давай.

Окошко захлопнулось и тусклая полоска света, которая пробилась в камеру из коридора, исчезла. Стены погрузились в серый мрак. Альберт выругался и взял тарелку. Пока совсем не стемнело, надо поесть. Он втолкнул в себя пару ложек. Потом поставил тарелку обратно и замер, стараясь сдержать рвотные позывы.
То, что его держали в такой камере, было не концом света. В другой раз он не обратил бы на это внимания и не страдал бы так. Но сейчас сильно ощущалась слабость после длительной болезни. Уже совсем скоро предстояла пересылка в Верхнеуральск. Про тамошнюю колонию ходили тревожные слухи, но Альберт не боялся этого. Больше пугало собственное состояние. Мозг потерял прежнюю остроту и скорость и был как будто набит мокрой ватой.

           Альберт растянулся на тюремной кровати и попытался расслабиться. Без матраса лежать было неудобно, если не сказать, что больно. Он закрыл глаза, обхватил себя руками для большего тепла, и попытался абстрагироваться от внешних обстоятельств. От звуков дождя, ощущения холода, неясного шума, доносившегося из коридора, пульсирующей боли в голове и жгучей - в области груди. Сердце наполнилось таким нестерпимым отчаянием, что он зажмурил глаза.

Альберт согласился бы, что из одиночества можно извлечь пользу, но, по большей части, оно все-таки губит, заставляя человека погружаться в глубины себя, докуда прежде не было ни времени, ни возможности добраться. Это не первая одиночка в его жизни. Но в этот раз, из-за проблем со здоровьем, заполнить пустоту толком ничем не удавалось. Оставалось только беспомощно лежать и вести эту ожесточенную войну с самим собой.

             Это состояние пугало и против его воли затягивало еще глубже. В какой-то момент он потерял ощущение времени и пространства. Стены карцера больше не ограничивали. Перед внутренним взором как будто открылся новый порядок глубины, такой, что все прежние глубины просто растворились в нем. Мелькнула мысль, что он, быть может, сходит с ума. Но в следующую же секунду эта мысль выпорхнула из головы. Состояние изменилось. Страх, который охватил его, быстро таял, уступая место покою. Такому покою, которого он не испытывал прежде никогда. Покою, который, как ему казалось, должен был иметь неземную природу. Он не имел никакого отношения к текущей реальности, был сильнее нее, гнул и сминал ее как карточный домик. Проникал в каждую клетку его тела, наполняя новой силой, трансформируя мысли.

          Альберт всерьез подумал о Боге. Если он есть, то, наверное, должен ощущаться как-то так. Альберт лежал, глядя широко открытыми глазами в потолок, но не видя его. Вся жизнь представилась ему в новом свете.  Все прежнее, событие за событием, даже мелкое, подчиняясь особой логике, стремилось к этой минуте. Измени он хоть что-то, вся жизнь текла бы сейчас по другому маршруту. Минуя эту точку, в которой он должен был быть.

Альберт не мог точно сказать сколько прошло времени. Острота ощущений постепенно снижалась. Вернувшись в свое привычное сознание, он, все еще потрясенный, старался сохранить в памяти как можно больше. Но быстро понял, что в этом нет необходимости, так как часть этого покоя будто осела в нем, где-то в глубине, на уровне солнечного сплетения. Внутренним взором он мог касаться его, ощущая при этом необъяснимые волны наслаждения. Альберт не мог понять этого состояния, но сразу поверил ему.

Сверхъестественные переживания имели и другие последствия. К вечеру следующего дня Альберт вспомнил, что уже несколько часов кашель не мучит его. И тем же вечером, не разбираясь ни в чем, его перевели в теплую камеру, где его ждали свет и кровать с матрасом.

Спустя полгода…

              Автозак подъезжал к воротам Верхнеуральской колонии. Альберт потер виски и сжал переносицу. Хотя пересылка изрядно измотала его и физически и морально, свое состояние он оценивал как хорошее. Этап занял без малого полгода. Позади десятки временных помещений и вагонов, сырость, вонь и клопы. Иногда условия содержания были относительно хорошими, и Альберт старался использовать их для набора сил и отдыха. В Магнитогорской пересылочной тюрьме он встретил двух арестантов, которых везли с Верхнеуральска. Строгий режим и так не сахар, но то, что рассказали они, подтвердило доходившие ранее слухи о беспределе в колонии. 

Уже была середина октября, когда Альберт ступил на территорию Верхнеуральской зоны. Окинув хмурым взглядом двор и пару чахлых берез при входе, Альберт двинулся за завхозом к начальнику тюрьмы. По пути завхоз, мужчина лет пятидесяти с обветренным красным лицом, быстро и без всяких эмоций сообщал о порядках колонии. Альберт слушал молча, вопросов не задавал и к концу уже имел уверенность в том, что живым он отсюда не выйдет. Весь прошлый опыт и принципы, которых он держался, прямо противоречили здешнему положению.

Тем не менее, дело обернулось совсем не так, как он предполагал. Начальник колонии, грузный вальяжный мужчина встретил его спокойно и по-хозяйски:

- Алмазов, дело твое прочел, - начал он без особых предисловий. После помолчал, пытливо вглядываясь в лицо Альберта. Потом хлопнул ладонью по пухлой папке, которая лежала перед ним на столе и закончил, - даю тебе неделю карантина. Что хочешь выдумывай, но через неделю у меня должна быть самая весомая причина для того, чтобы отправить тебя отсюда. Понял?

Не дожидаясь ответа, он кивнул завхозу:

- Уведи.

          После одиночки и того, что произошло там, Альберт приобрел странное качество сознания. Он ощущал тревогу и сомнения, но с некоторой долей отстраненности. Словно не до конца погружался во все происходящее. И со стороны даже казалось, что лицо его расслабленно и безмятежно. До такой видимо степени, что завхоз, пока вел его до карантина, озадаченно и с некоторым удивлением поглядывал исподтишка. И молчал всю дорогу.

Местные, из активистов, весь день наблюдали за ним, но пальцем никто не тронул. Даже не говорили почти. В карантине имелся рабочий телевизор, и Альберт погрузился в просмотр телепередач. Смотрел все без разбору, но мыслями был далеко. Оставшуюся часть дня он проспал, и ночью сон не шел. Альберт лежал, закинув руки за голову, и смотрел в потолок. Слушал, как за стенкой «прессовали» вновь прибывших. За неделю это повторялось несколько раз. Альберт слушал крики избиваемых, но пока не было ни одного такого, чтобы он не выдержал и вступился несмотря ни на что. Хотя вступиться следовало бы за любого.

К концу недели ни одной мало-мальски стоящей причины для своей отсылки Альберт не придумал. Придумать можно было, но с каждым днем в нем крепло смутное чувство, что он должен остаться.



***

            Во всем лагере, куда Альберта перевели после карантина, были установлены жесточайшие положения. Самым основным из которых было положение о работе. Работали все. На износ и сверхурочно. От работы освобождались только так называемые бригадиры, тоже из зеков. В их обязанности входили контроль и жесткое пресечение любых попыток неповиновения. Альберт не спешил ни с кем сближаться. Пока молча, с холодным прищуром зеленых глаз, наблюдал за происходящим. 
Встретили его мирно. Видать, хозяин специально распорядился. Его план был Альберту понятен, как сброшенные карты. По тому, как посматривали бригадиры, он быстро понял куда метят. Хотят на свою сторону перетянуть. Бригадиры были как на подбор — широкоплечие мордовороты не слишком отягощенные чем-то человеческим. Альберт присматривался к каждому, искал зацепку.

На второй день он встретил Замира. Вместе сидели в конце девяностых. Замир был младше лет на пять. Но сейчас этот жизнерадостный крепкий дагестанец выглядел так, что Альберт не сразу признал его. При встрече глаза Замира заметно оживились, и он понял, что тот искал его.

- Альберт, здорово! - почти радостно воскликнул он

- Здорово, Замир, - Альберт слегка скривил рот в знак приветственной улыбки.
Никаких вопросов Замир не задавал и Альберт лишний раз убедился, что новости о его прибытии достигли колонии раньше него самого.

- Поговаривали, что тебя в Магнитогорск обратно отправят.

- Как видишь нет, - Альберт закурил, - Сколько тебе еще?

- Так-то пустяки, два с половиной…

Мимо прошли двое бригадиров. Смотрели они нехорошо. Чутье подсказывало Альберту, что к вопросу его вербовки они подходили не формально, а имели уже и чисто личный интерес. Иметь такого как Альберт в своих рядах, стало для них делом принципа, если у них имелись хоть какие-то принципы. Скорее в его лице они хотели унизить всех порядочных арестантов и за раз изменить настроение колонии.
Альберт проводил их взглядом:

- Что скажешь, Замир?

Вопрос был задан невпопад, но дагестанец сразу понял, о чем речь.

- Да что тут скажешь? - он мрачно замолчал и сделал несколько затяжек подряд, - суки.

Он проследил за взглядом Альберта, но видно было, что разговор стал ему не интересен и настроение испортилось. Тучи, еще с обеда сгущавшиеся над лагерем, начали лениво сыпать крупными каплями на крыши бараков, гравийные дорожки и сожженные еще летним зноем кусты. Мужчины молча докурили и разошлись.


             В производственном бараке, куда Альберта привели на следующий день, стояли длинные, сколоченные из досок, столы. По обе стороны сидели зеки и что-то собирали. Альберт вошел в сопровождении двух бригадиров. При его появлении никто, в буквальном смысле, не поднял головы.

- Давай, Алмазов, приступай, - бригадир кивнул с ехидной улыбкой, обнажив верхнюю железную челюсть.

Альберт тоже усмехнулся и присел с краю. Поворошил кучку шурупов, исподлобья наблюдая за работающими зеками. Их лица ничего не выражали, однообразно и быстро мелькали руки. Никаких разговоров. Никто не курил. Бригадиры матерились больше обычного, подгоняя нерасторопных и градус напряжения повышался. Альберт упрямо смотрел перед собой, не спеша вкручивая шурупы в пластиковый корпус розетки. Ну как пить дать, решили устроить ему показательное выступление.

Он изредка бросал короткие взгляды на лица заключенных, пытаясь нащупать доступ к их чувствам и мыслям. Но ничего кроме отрешенности и безразличия не обнаруживал. Напротив сидел щуплый пожилой мужчина. Его левый глаз заплыл от свежего багрового фингала, а правый слезился. Он автоматически вытирал глаз тыльной стороной ладони и продолжал работу. Руки с черными, изъеденными грибком ногтями, методично двигались. Альберт ощутил, как внутри нарастает злость.  Ее надо беречь всеми силами. Злость — то чувство, которое не даст потонуть в этом аду.

Он знал, как это происходит. Дольше держатся те, у кого кто-то есть - там. На свободе. Первое время «там» у многих кто-то есть. Но со временем почти всем звонить и писать становится некому. Дни сливаются в один. Один день длиной в несколько лет. Мир здешнего человека либо сужается так, что вмещается в самые простые обыденные действия и тогда каждое из них, как и каждое слово, приобретает вселенское значение. Либо жизнь теряет всякий смысл. Пока есть что-то что возмущает и злит, еще не все потеряно. Раздражение — уже не то. Раздражение — это как беспомощное тупое брюзжание.

             Пока Альберт размышлял, его внутренние часы безошибочно отсчитывали время. Прошло часа полтора. Глаза болели. Несколько лет назад, в драке, он повредил правый глаз и теперь видел им хуже, чем левым. От этой разницы в зрении глаза быстро уставали. И освещение в бараке было слабым - экономили на всем. Альберт швырнул розетку на стол, достал сигарету и закурил. Бригадиры переглядывались, но молчали. Зек с фингалом бросил взгляд в его сторону. Альберт словил оживление в рядах остальных. Он безошибочно просчитал, что сейчас бить не станут. Это значило бы наперед определить весь расклад. Любое слово в его адрес потребует ответа.

          Один из бригадиров шел к нему, поглядывая на ряды заключенных, которые будто слились в единую массу. Потом остановился за спиной одного из них. Недалеко, всего шагах в десяти. Отсюда Альберт прекрасно мог видеть этого зека. Похоже, тот был на грани помешательства. Выражение его лица больше подходило психически больному. Сейчас он, по всей видимости, впал в прострацию - замер и сидел так, уставившись в одну точку. Бригадир стащил его со скамьи и схватив за оба уха ударил головой об стену. От нескольких ударов головой о бетонную стену несчастный почти потерял сознание. Он бессмысленно вскидывал руки, пытаясь защититься и оседал на пол. Остальные продолжали работать. Альберт затушил окурок и продолжил неспешно вкручивать винты. Подошел еще один бригадир. Потянул лежавшего на полу зека и, подхватив с одной стороны под руку, попытался поставить на ноги.

- Алмазов, иди сюда. Держи его с другой стороны.

Альберт повертел в руках отвертку. Он не ответил. Бригадиры замешкались, но повторяться не стали.


***


         К вечеру Алмазова перевели в другой барак. Видать, распоряжение поступило: после сегодняшнего взять над ним усиленный контроль.  В том, что Хозяин в курсе каждого его шага, он не сомневался. Два бригадира тенями маячили все время неподалеку. Оба непринужденно болтали, не обращая на него видимого внимания. Но это была только внешняя сторона дела. Они листали журналы, сыграли пару партий в нарды и засели за чай. И вот тогда один из них, постарше и посуровее в выражении, обернулся к Альберту и задал вопрос:

- А что ж ты, Алмазов, не держал его, как тебе сказали?

Альберт до того праздно сидел и рисовал на чистых полях подвернувшегося журнала. Теперь он прихватил пачку сигарет со стола и пересел ближе.  Закурил, выпустил дым и смотрел на бригадира. Тот замер в ожидании ответа с чашкой в руке.  Еще раз взвесив про себя каждое слово, Альберт ответил:

- Не вижу смысла тянуть. Давай сразу обозначу. Я кем был, тем и останусь.

- Это зря ты, - бригадир ухмыльнулся, поставил, наконец, чашку и глянул на напарника. Тот по одному этому взгляду понял, встал и отошел на приличное расстояние, — Вот сам размысли. А я так думаю, что и без моего разъяснения тебе все понятно. Кто ты есть? Бродяга. Так с какого такого перепугу тебя на красную зону отправили? Следишь, к чему я веду? Участь твоя определена. Но ты можешь ее изменить и решить все лучшим образом. На кой ляд тебе ребра подставлять? Я тебе дело говорю. Рано или поздно сломают и тебя. И не таких видали. Вот разъясни мне, ты ради чего страдать собрался? Ради принципов? Ради этих тупых баранов?

- Это ты подумай, - спокойно возразил Альберт, - Ты хоть в своем ****стве и далеко зашел, но остановиться никогда не поздно.

В этом бригадире он чувствовал какое-то внутреннее движение. То, что он отослал напарника и говорил с ним даже с некоторой долей уважения, позволяло Альберту получить доступ к нему. Пока незначительный, но и это можно было использовать. Следя за малейшими изменениями в его лице, Альберт продолжил:

- Вот что тебе дало избиение этого убогого?  Думаешь, поднялся? Перед кем рвешься? Надеешься, Хозяин оценит? Тебя просто используют. Вас всех используют. Рано или поздно все равно скинут со счетов. Сам же и окажешься на его месте. А не здесь, так выйдешь... а там, глядишь, память -то у людей долгая, и твой нож тебя найдет.

Бригадир тоже закурил, вскинул бровь, но продолжил ровно:

- Здесь иначе никак. Варианта два: либо тебя бьют, либо бьешь ты. Я предпочитаю второй. И помни основное - неопределившихся тут нет. Я-то ладно, - в его лице мелькнуло что-то выразительное, - доложить, сам понимаешь, обязан. Мне из-за тебя лишние проблемы ни к чему. Но пока смягчу. А ты определяйся быстрее.


****



Ночью Альберт спал плохо. После сегодняшних его поворотов, вполне могли решить разобраться ночью. Он лежал на спине, закинув руки за голову и смотрел в щербатый потолок, покрытый пятнами бурой плесени. На нижней шконке спал один из бригадиров. По его тяжелому дыханию и тому, как тот ворочался, Альберт понял, что он тоже не спит. «Боится, сука» - подумал он и закрыл глаза. Засыпая, Альберт мечтал об остром, как бритва, ноже.

Следующий день начался также как предыдущий. Подъем в пять утра, завтрак и дальше производственный барак. Ряды зеков по обе стороны длинного стола. Третьим в левом ряду сидел Замир. Бригадиров сегодня было четверо, а не двое как вчера. Они сбились в группу и курили. Доносились их расслабленные смешки и приглушенные обрывки разговоров.

Общее настроение переменилось, и Альберт время от времени встречал уже у заключенных такие взгляды, в которых явно читалось ожидание. Время пошло. Бригадиры несколько раз проходили за спиной Замира, останавливались и кружили как коршуны, бросая в его сторону косые взгляды. Их игра была понятна Альберту. Он тоже включился в нее и видом своим показывал безразличное спокойствие. Только по его потемневшим почти до черноты зеленым глазам, можно было догадаться, что он далек от спокойствия, как земля далека от неба. В худом, пусть и крепком теле, мало кто мог подозревать сильного противника. Особенно бригадиры, которые пользуясь особым положением, имели в этом лагере все, в том числе и лучшее питание и доступ к спортивным снарядам, а также лучший, чем у всех остальных, отдых.

Наконец, один из бригадиров, видимо получив отмашку, остановился за спиной дагестанца. Он вырвал из его рук незаконченную розетку, швырнул на пол и раздробил ударом подошвы. Потом с издевкой покачал головой, поднял пластмассовый остов двумя пальцами и сказал:

- Что ж ты, Замир, казенное имущество портишь? Ай я яй...

Подошел второй. Вместе они стащили дагестанца за шиворот со скамьи и третий, который, казалось, стоял тут вальяжно, со скучающим выражением на лице, резко переменился и нанес Замиру сильный удар в живот. Тот качнулся вперед и молча согнулся.

Альберт поднялся со своего места. Зеки, все как один, прекратили работу. Некоторые из тех, что сидели далеко, повставали со своих мест. Трое бригадиров оставили дагестанца в покое и повернулись к Альберту. Они были едины между собой и на лицах всех трех читалась скрытая насмешка и даже некоторый кураж от предстоящего. От того, что как предполагали они, сейчас случится. Четвертый из них даже не подошел. Он обматерил зеков, тех, что стояли в дальнем конце стола, и они послушно сели обратно на свои места.

Альберт сделал три медленных шага и остановился напротив. Его рот тронула едва заметная улыбка. Они тоже усмехнулись в ответ. Каждый словно говорил, ну вот оно, наконец-то... Старший, тот самый с которым они говорили вчера, открыл было рот, но Альберт не стал дожидаться первого слова и напал без всякого предупреждения. В одну секунду Альберт отправил его ударом ноги в сторону. Старший упал, увлекая за собой еще одного. Того, что остался стоять, он схватил за запястье и, выворачивая руку, швырнул в сторону зеков. Те, мгновенно, как мухи, разлетелись в стороны. Альберт взял его руку на излом и, вложив всю силу в удар, приземлил ее прямо на ребро стола. Послышался нечеловеческий крик, на пол хлынула кровь. Бригадир с ужасом смотрел на два обломка костей, которые, обнажив красное мясо, торчали наружу. Шатаясь, и дрожа всем телом, он поднялся на ноги. Остальные бригадиры попятились и, после некоторого замешательства, все как один направились к выходу.

Альберт присел, достал пачку сигарет и закурил. Остальные зеки последовали его примеру. Через несколько минут в барак ворвались вооруженные менты. Все пригнулись к столам, выражая полную покорность. Альберт встал, повернулся спиной и привычным жестом вскинул руки. Дождался, пока на его запястьях защелкнутся кольца наручников и вышел в сопровождении усиленного конвоя.


***


           Алмазов сидел на полу в камере возле железной кровати прикрученной к полу. Руки, заведенные назад, были пристегнуты к перекладине наручниками. По его внутренним ощущениям было около четырех утра, когда дверь камеры открылась и вошли трое бригадиров. Один из них сразу ринулся к нему:

- Убью!

Старший успел схватить его за руку и перегородил путь:

- Не трогай пока. Утра дождемся, там начнем.

Но первый никак не успокаивался, напрыгивал и рычал:

- Да я его калекой на всю жизнь сделаю!

Какое-то время они бодались меж собою, пока старший не взял напарника за горло и не тряхнул, прижав к стене:

- Сказал же, не трогай его!  Успеем еще.

Но с утра стало ясно, что в лагере начался бунт. Никто из зеков не вышел на работу. Один из бараков объявил голодовку и забаррикадировался изнутри. Ситуация грозила выйти из-под контроля и дойти до внешнего руководства.

Продолжение: http://proza.ru/2021/05/01/1653