Почему Бахтин оказывает терапевтическое воздействи

Сформулировав таким образом вопрос, я задумался о его сути.

Действительно ли так? Действительно ли Бахтин, а не Amy Winehouse и ее пронзительная песня Back to Black. И что общего у Бахтина с английской певицей, родившейся, пропевшей и умершей еще до того, как я узнал о ней.

Тут из состояния «читая Бахтина» я незаметно переместился в состояние «трудности перевода». Песня Эми в самом деле трудна для перевода, ее понимаешь лишь на кончике языка. Впервые услышав ее, я  полюбил ее, разобрав при этом лишь два слова: go back to black, которые для себя перевел как «возвращаться в черное».

Вчера, в Страстную Пятницу, листая веб-страницы, наткнулся на интересную интерпретацию этих слов. Оказывается, по словам переводчика, речь идет о так называемом черном и красном сальдо. Черное сальдо в бухгалтерии означает положительный расчет, а красное – отрицательный, числа в нем идут со знаком минус. Красное это то, что мы должны заплатить, а черное – это наш расчет. И переводчик перевел слова I'll go back to black как «Я вернусь к нормальной жизни». А ведь можно и так: «Я еще рассчитаюсь/расквитаюсь/расплачусь сполна». Как бы то ни было, это лишь интерпретация, а переводить надо «Я вернусь в черное».

Вот это «черное», куда нужно возвратиться, и есть то, о чем следует думать, подумал я. Тут явно совмещаются прошлое и будущее. Я вернусь в будущем, но вернусь в прошлое. Как это можно понять? Уж не в утробное черное я вернусь потом, пропела Эми Уайнхауз и вскоре попала в «Клуб 27».

Как-то с этой песней и с этим днем связан рассказ Антона Чехова «Студент». Мне всегда казалось, что этот рассказ о вечности, а голос Василия Семеновича Ланового прочел его за 13 минут 25 секунд. В этом рассказе многое вдруг совпало с моим нынешним положением: бесприютность, бездомность и возвратившаяся зима в начало мая. Две женщины-вдовы только что отужинали, а к ним подходит студент-семинарист, голодный как пес. Они не и думали его кормить, пусть постится святоша, и очень недружелюбно смотрели, а он начал им – грубо говоря, но так правдивее – мозги вправлять. Были ли в церкви? – Да, были. – Слушали ли «двенадцать евангелий»? – Да, слушали. И начинает рассказывать историю об отступничестве апостола Петра. Женщины, мать и дочь, и обе вдовы почему-то, слушали, загрустили, словно бы студент вторгся на их личную территорию, в их память, связанную с умершими мужьями, один из которых, кстати, бил и истязал жену, когда выпьет, то есть перманентно.

И тут наступило прозрение: студент понял, что Василиса заплакала не оттого, что он так хорошо рассказывал, а потому что те стародавние события, происходившие 19 веков назад, имеют для нее, какое-то свежее отношение.

Вот как у Чехова:

«Студент опять подумал, что если Василиса заплакала, а ее дочь смутилась, то, очевидно, то, о чем он только что рассказывал, что происходило девятнадцать веков назад, имеет отношение к настоящему — к обеим женщинам и, вероятно, к этой пустынной деревне, к нему самому, ко всем людям. Если старуха заплакала, то не потому, что он умеет трогательно рассказывать, а потому, что Петр ей близок, и потому, что она всем своим существом заинтересована в том, что происходило в душе Петра.»

А потом студент подумал, что «прошлое связано с настоящим непрерывною цепью событий, вытекавших одно из другого. И ему казалось, что он только что видел оба конца этой цепи: дотронулся до одного конца, как дрогнул другой.»

Но вот что интересно: от этого причастия к истории вдруг у него переменилось настроение, он воспрянул духом и с уверенностью посмотрел в будущее, в нем появилась вера в будущее. И снова Чехов:

«А когда он переправлялся на пароме через реку и потом, поднимаясь на гору, глядел на свою родную деревню и на запад, где узкою полосой светилась холодная багровая заря, то думал о том, что правда и красота, направлявшие человеческую жизнь там, в саду и во дворе первосвященника, продолжались непрерывно до сего дня и, по-видимому, всегда составляли главное в человеческой жизни и вообще на земле; и чувство молодости, здоровья, силы, — ему было только 22 года, — и невыразимо сладкое ожидание счастья, неведомого, таинственного счастья овладевали им мало-помалу, и жизнь казалась ему восхитительной, чудесной и полной высокого смысла.»
 
Но при чем тут Бахтин и его философия, каким образом она может воздействовать терапевтически?

Читая Бахтина, я почему-то преисполнился веры в будущее, во всяком случае, мое темное и холодное настоящее озарились «высоким смыслом» и жизнь показалась «восхитительной и чудесной».

Бахтин мне рассказал такую же историю, какую рассказывал студент одиноким женщинам, а одинокие женщины возвращали студенту смысл этой истории. Бахтин рассказал мне историю о том, как прошлое и настоящее связано друг с другом одной цепью событий. Что, возвращаясь к прошлому, к своему «черному», о котором пела Эми Уайнхауз, мы, люди, черпаем в нем силу и свет. А что самое удивительное, учит Михаил Михайлович Бахтин, у нас сила и свет принадлежат будущему, в прошлом нет силы и света, есть память прошлого, но есть и «память будущего». У Бахтина «идти вперед может только память».

И действительно так. Вот Василий Осипович Ключевский оставил удивительную запись о пристрастии русских людей (да и людей вообще) к прошлому, к идеализации прошлого. Он назвал эту особенность «реакционной экспансивностью»:

«В душе человеческой есть дивное спасительное свойство реакционной экспансивности. Достигнув высшей степени напряжения, сузившись до крайности и здесь натолкнувшись на препятствие, не пускающее дальше, душа необъятно расширяется в прошедшее. Житейский толчок способен был бы привести в отчаяние, если бы эта расширяемость в прошедшее не являлась на помощь. Чем уже и тернистее становится путь человека, чем безнадежнее уходит он в себя, тем шире и глаже развертывается в его воображении пройденная дорога. С прелестью теплого, насиженного гнезда восстает пред ним минувшее, восстает не в реальной смуте и холоде, а в той волшебной переделке, какую способно производить с прошедшим только пережившее его сердце. Опять поднимаются песни, когда-то звучавшие, оживают биения, когда-то бившие в сердце. Так всякий раз, когда останавливается движение жизни в будущее, является возможность вновь пережить прожитое, но пережить в другой, идеальной редакции, ибо здесь хозяйничает уже творческий дух, а не внешние силы. Вот где смысл тех камней, которыми и усеян путь человека и о которые он так часто спотыкается в своем вечном суетливом стремлении вперед».

Что сказать – это так и не так одновременно. Личные воспоминания греют личное самолюбие, конечно, но это едва ли продуктивно. Что мы вспоминаем в СССР – как мы хорошо там жили, или как хороша была идея коммуналки, этакой большой общаги с таинственным комендантом, властителем тел и душ, с подвалами, в которых пугают призраки расстрелянных, и крышей, на которой пылятся дореволюционные вещи? Но ведь мы были счастливы не благодаря, а вопреки СССР.

Мы всегда вспоминаем другое, или – как у Пушкина – «Сердце будущим живет, настоящее уныло, все мгновенно, все пройдет, что пройдет то будет мило». (К этому очень похожее: это было давно и неправда).

Тут и Пушкин проговаривается – в наших воспоминаниях важно то, что не в прошлом было-то, а что будет в будущем.

И Бахтин все время твердит о том, что прошлое уже завершено, настоящее никогда не завершено, а в будущем – полная реализация всех наших ценностей. В будущих людях, тех, кто вспомнит о нас.

И мне кажется, что именно этот момент и выразил Чехов – в истории, обращенной к началу летоисчисления, к Распятию, оказалось важным то, чего еще нет, чего еще никогда не было – будущее, где сосредоточена твоя жизнь, такая унылая и скудная в настоящем.

Вот от этих мыслей мне стало как-то легче, я встал и побрел к крану – напиться протухшей воды. Она мне показалась вкусной.

Великая суббота 2021 года