4. 4. Сорвижи

Попробуем отследить с помощью интернета путь отца в Сорвижи.

В 19 километрах от Котельнича Рвачи – десятка полтора избёнок, убогие дворы,
около 60 жителей. В 2010-м две старухи коротали здесь век [331], а теперь, может, и вовсе
нет никого.
Теплилась жизнь – и канула в бездну.
Только могучие леса угрюмо сторожат медлительную, невозмутимую реку.

Через 7 километров – Вишкиль, селение, выросшее из лесной пристани XVII века.
В 1941-м сюда эвакуировали 125 детей работников ленинградского завода «Красная Бавария».

Вокруг овраги, болота, леса. Поблизости действовал военный лагерь, формировались воинские части, обучались новобранцы. На ближних полигонах проходили подготовку стрелки, пулемётчики, на дальних – артиллеристы и танкисты [332].
 
Дальше Боровка – село вблизи одноимённой речки, приютившее детдом для юных ленинградцев на 170 мест. Проезжая в санях мимо деревянной Рождество-Богородицкой церкви, отец мог полюбоваться ею, а мы, увы, нет: сгорела дотла в лихие 90-е [333].

Ещё 17 километров – и вот они, Сорвижи.

Одно из первых упоминаний о населённом пункте относится к 1678 году [334].
А красота и современная история села воспеты его уроженкой на «Сиреневом сайте Татьяны Смертиной». Воспользуемся здесь и далее наблюдениями поэтессы.

Отцу, думается, сразу приглянулись «крутой берег Вятки, обросший елями и березами, глинистая дорога вдоль реки, подъем на холм, село с деревянными рублеными домами и необычайно красивая церковь» [335].

Тыловые госпитали создавались для медицинской реабилитации, то есть восстановления боеспособности и возвращения раненых в строй. Но, как метко выразился Лев Толстой, гладко было на бумаге, да забыли про овраги. Далеко не везде в российской глубинке имелись квалифицированные кадры и необходимая материальная база.

Госпиталь располагался в здании местного лесхоза.
Рашковский, опираясь на документы областного архива, рисует типичную картину быта в подобных лечебных учреждениях.

Водопровод и канализация отсутствовали; по нужде следовало, невзирая на лютый мороз, идти во двор, в уборную с выгребной ямой.

Печное отопление означало, что «нужно принести дрова и регулярно топить печи, многие из которых неисправны. Нужно приготовить для раненых завтрак, обед и ужин на дровяных плитах, натаскав воды из колонки. Нужно накормить раненых, а посуды остро не хватает, и приходится это делать в пять – семь смен.

Нужно эту посуду вымыть, а теперешних порошков и средств тогда не было. А мыть надо горячей водой, которую еще нужно вскипятить на дровах или угле, или торфе. При этом еще раненым надо делать перевязки, а бинтов очень мало и их приходится кипятить и сушить, а не выбрасывать, как сегодня.

И все это делали, чаще всего, привезенные из деревень девочки, которых надо было еще обучать тонкому искусству выхаживания больных, что ложилось на плечи врачей и старших медсестер, которых тоже не хватало» [336].

Помогал персоналу батальон выздоравливающих: расчищал снег, таскал воду из проруби, пилил и колол дрова, топил печки. Проштрафившиеся красноармейцы звенели поутру лопатами, скалывая жёлтую наледь вокруг отхожего места.

В Сорвижах, как и везде, имелись операционная, перевязочная, поднаторевшие палатные сестры, однако высококвалифицированные хирурги работали в основном в Кирове. К тому же, как доподлинно известно, света не было. А без электричества были бесполезны рентгеновские, физиотерапевтические, автоклавные установки [337].

Поступивших осмотрели, помыли, переодели в чистое бельё. Каким оно было, подскажет архивная справка 1943 года: «Раненые одеты в застиранные, ветхие, рваные рубашки и кальсоны. Постельное белье желтое, в пятнах, застиранное и рваное» [338].

Отец надел то, что дали. Обулся в стоптанные чувяки – так назывались госпитальные тапочки.

Прибывших накормили. Архивный документ проясняет, как это происходило: «Раненые и больные обедают в несколько очередей, и обеды длятся иногда до четырех часов. Посудой госпиталя не пополняются с момента первоначального формирования. Большая часть имеющейся посуды настолько изношена, что почти не годится для использования» [339].

Так было не только на Вятской земле.
Из Великого Устюга, что на Вологодчине, жаловались: «Эвакогоспиталь № 5390 ощущает сильную нужду в следующем инвентаре: одеяла, халаты для больных, носки, нательное и постельное белье и вещевые мешки. Из-за отсутствия достаточного количества посуды… обеды заканчиваются в 6 7 часов, ужины продолжаются до 11 часов ночи».

Если столовой не было, питались в палатах. По сигналу сбегались в кухню дежурные, получали в ёмкостях варево из картошки с капустой, по буханке хлеба и едва сладкий чай. Кормили три раза в день, однако еда не сытная, поел – и снова хочется есть.

Обозревая прошлое с нынешней колокольни, мы возмущаемся, почему не хватало всего на фронте и в тылу. Обеспеченные – кто на грош, а кто сполна – мы не можем или не хотим понять, что против нас воевала не одна Германия. Советскому Союзу противостояли вся промышленная мощь и сельскохозяйственные ресурсы континентальной Европы.

Большая, индустриально развитая часть нашей страны вместе с её житницей оказалась в чужих руках, а заводы и фабрики, переброшенные чудовищными усилиями на восток, не могли заработать мигом.

Кадровых рабочих, ушедших на войну, заменили слабосильные старики с неумелыми, неокрепшими подростками. Хлеборобы, надев красноармейские шинели, ушли в окопы, механизаторы стали танкистами.
Трактора, призванные пахать поля, таскали пушки, а за плугом и сеялкой, куда впрягли коров, ходили женщины и девочки, выбиваясь из последних сил, проклиная фрица и плача, неженскими усилиями приближали победу...

Представим, опираясь на воспоминания фронтовиков, палату для раненых командиров.

Допустим, до войны здесь была бухгалтерия лесхоза. В комнате, где ранее сидели труженики счётного дела, – койки в два яруса, застланные байковыми одеялами, на окнах – выкрашенные зелёнкой марлевые занавески. По углам – кирзовые сапоги, валенки, вещмешки, на самодельных вешалках – полушубки, шинели, плащ-палатки.
 
Старожилы просветили новичка насчёт местных порядков. Посоветовали сразу обратиться в канцелярию за пропуском: так просто в село не выйдешь, хотя, в общем-то, ходить некуда и незачем. Тем не менее находились и нарушители дисциплины. Красноармейцев наказывали нарядами вне очереди, для командиров имелась гауптвахта.

В палате неукоснительно соблюдался график дежурств, от них освобождались только те, кто не мог передвигаться. Дневальный поддерживал огонь в печке, приносил, если не было столовой, еду из кухни.

Горячо обсуждали обстановку на фронте. Радио в селе отсутствовало, газеты приходили с задержкой, так что свежие вести разносились через работников почты.
Отцу объяснили, почему во дворе госпиталя столько детей.
 
В 2009-м здесь открыли мемориальную доску, изготовленную на личные деньги уроженцем села Созиновым. Надпись гласит: «В этом здании в селе Сорвижи во время Великой Отечественной войны 1941–1945 годов размещались госпиталь с ранеными и интернат для детей из блокадного Ленинграда, где жил будущий народный артист СССР, Герой Социалистического Труда Лавров Кирилл Юрьевич».

Встретиться с Лавровым отцу не довелось, будущий артист покинул Сорвижи ещё в 1942-м. Работал на оборонном заводе в Новосибирске, а в неполные 18 лет отправился в Усть-Каменогорск учиться в эвакуированном из Астрахани училище авиамехаников.

Юные ленинградцы добирались сюда пятнадцать суток, сначала поездом, потом по Вятке.
«Я помню, как в Сорвижи пришёл пароход с эвакуированными из блокадного Ленинграда детьми,– вспоминал старожил Созинов... – Женщины-сорвижанки выбегали из домов, неся в руках хлеб, молоко, яйца, любую снедь. Бледные, голодные, жалкие, эти мальчики и девочки уже видели войну.

– Только не давайте им есть! Они умрут. Понимаете? Им нельзя сейчас есть. Они умрут! – кричала нам стоявшая среди изможденных голодом детей женщина... И я, еще совсем ребёнок, никак не мог понять, почему голодным детям, тянущим свои худые ручонки к крынке с молоком, нельзя есть?» [340]

Постепенно дети, окружённые всеобщей заботой, приходили в себя. «Учились в местной Сорвижской школе-десятилетке, – пишет Смертина. – Домашние уроки готовили за большим общим столом при керосиновой лампе».

За интернатом закрепили земельный участок, и дети увлечённо возились: унавоживали, вскапывали, выращивали картофель, морковь, лук, так что почти всю зиму «кормились овощами своей земли». Завели корову – для детей со слабым здоровьем появилось молоко. Помогали селу: научились «дергать лён, вязать снопы и ставить их шалашиком. Работали с удовольствием, сознавая причастность к настоящему делу».

А когда закончилась война, сорвижские женщины отвезли детей в освобождённый от блокады город. Рассказывают, что на перроне плакали все: и дети, и взрослые. Ленинградки молча падали на колени перед крестьянками в знак благодарности за спасенную детям жизнь ...

ПРИМЕЧАНИЯ
351. Родная Вятка. Краеведческий портал / Рвачи (на Сокольских горах, Соколы).
352. Там же / Вишкиль (Богородское).
353. Там же / Боровка.
354. Там же / Сорвижи (Троицкое).
355. Смертина Т.И. Кирилл Лавров и три сестры военных лет // Сиреневый сайт Татьяны Смертиной.
356. Рашковский А. Суровая жизнь и работа медицинских учреждений тылового города Кирова и области. URL: https://nabludatel.online/2015/05/12/i-oblasti-2.
357. Блог А. Рашковского / История работы эвакопункта (ЭП) №22.
358. Там же.
359. Там же / Жизнь и работа эвакогоспиталей в годы войны.
360. Смертина Т. И. Кирилл Лавров и три сестры военных лет // Сиреневый сайт Татьяны Смертиной.
361. Там же.