Однажды в Кремле

               
     Супстанциональный конвертатор конвенционной ротации кадров мерно отщелкивал плывущие по завешеной простыней стене черно - белые кадры, на которых какие - то поджарые люди с изящно пробритыми усиками размахивали руками, что - то обменивая и втолковывая друг другу, иногда попадались волоокие женщины с нелепо начесанными височками и густо подведенными глазами, под белыми зонтиками или в полосатых пляжных костюмах, следом лез всклокоченный львом Бриан, трость, автомобиль  " Фиат" и лестница - стремянка, прислоненная к газовому фонарю на Елисейских. Блюмкин зевнул.
     - Ты, Яков, не расслабляйся, - тихо посоветовал недремлющий Триллисер, пристукнув портсигаром по колену Блюмкина, - это тебе не по знакомой Москве шататься, а совершенно новый мир.
     - Новый, - насмешливо протянул Блюмкин, моргая, устало потирая глаза, - вся разница от Константинополя в чистоте переулков и количестве волос у баб ниже пояса.
     - Скажешь тоже ! - хохотнул Артузов, выключая диапроектор, в те странные времена названный зачем - то придурковатым Богдановым именно так, с чего и началась эта презанимательная сказочка.
     - И скажу, - упрямо гнул Яков, втайне торжествуя : надо же, столько начальников обхаживают его, а ведь только вчера грозили шлепнуть за неуважение к Феликсу. Неуважение. Знали бы они, как было на самом деле, когда ни с того, ни с сего прикатил в отряд Попова Дзержинский, как сидел и трясся, ожидая сверхновости, после которой можно будет брать все в свои руки, как скулел перед ничтожеством Груйде, так и не сумевшим подобраться к Ильичу. Создали себе мифов, дурачки.
    - Не скажешь, - негромко сказал Менжинский и все замолчали. Редко говорил больной барич, но если говорил, то только по сути. - Ничего ты не скажешь, Блюмкин. Все вы, твари, - сморщился от боли под ложечкой ехидный поляк, - привыкли других убивать, а как вас коснись - за лишний день поганой псовой жизни мать родную продадите да еще пару сестер добавите бесплатно. И чего вы все жиды, а ? - смеялся Менжинский и непонятно было : дурит всесильный хозяин ЧК или притворяется антисемитом, хотя опять же все знали о полнейшем безразличии его к национальностям, религиям и к - страшно сказать - самой революции, порой казалось, что играет Менжинский, как ребенок, забавляющийся кубиками, строит комбинации, равнодушно отмечая рухнувшие и точно так же не радуясь блестящим удачам. Странный человек. Не скользкий, а холодный и не отсюда, будто инопланетянин, о которых все уши прожужжал Луначарскому тот же Богданов.
    - Ты, Кокий Пармяныч, говори да не заговаривайся, - гортанно произнес своим глуховатым голосом Сталин, закуривая папиросу, - жиды. Может, меня еще как обзовешь ?
    - Уголовник ты, Иосиф, - отмахнулся Менжинский, - был и будешь всегда просто уголовником. Нет в тебе размаху, все копишь силенки, подбираешь аппарат, кропотливо, как клоп, планируешь и ползешь, обдирая колени, на верх, а мне это скучно. Тем более, - вздохнул поляк, подавая знак конвойному взводу, - что помру я скоро.
     Четверо в коже схватились за ручки носилок и вынесли председателя ОГПУ из каморки Стасовой. Мгновение царила тишина.
      - Барин, - ухмыльнулся в рыжие усы Сталин, - а мы жиды и уголовники.
     Блюмкин рассмеялся. Артузов неприязненно покосился на него.
      - Все бы тебе хи - хи да ха - ха, - скрипучим голосом заговорил он, усаживась на стол, - мы ведь только для него, - он кивнул черноволосой головой на закрывшуюся за конвойным взводом Менжинского дверь, - тебе эту лабуду крутили. Какой, к матери, Париж ! Гималаи, Яков. Гималаи.
      - Рерихов знаешь ? - вмешался Триллисер, закуривая.
      - Кто ж их не знает ? - вопросом ответил Блюмкин, открывая форточку. - Накурили, - объяснил подозрительному Сталину, тут же и пересевшему за шкаф, откуда его из окна не было видно.
      - Выцыганил старший командировочку у Луначарского, - вкрадчиво говорил Триллисер, стряхивая пепел на пол, - золото и фунты выпросил, сопровождение и зеленый свет от посольских, хотя, - и усмехнулся Артузов, подмигивая Блюмкину, - и будут британцы безостановочно наблюдать, фиксировать и буквально в спину дышать, там вечная их сфера интересов, плевать они хотели на все буддизмы с Матрейями. В общем, Яков, задачей твоей будет ...
     - Ты же ведь с Гриневским знаком ? - утверждая спросил Артузов, перебивая Триллисера. - Который Грин.
     Яков кивнул, соглашаясь. Он с многими знаком, Мандельштам вон до сих пор бегает, прячется, Ильинский зубы выбитые забыть не может, а Мариенгоф - просто Анатоль, не говоря о золотоволосом Сереже.
     - " Господин оформитель " читал ? - куда - то вел Триллисер, уточняя. - Эпизод такой помнишь, когда главный персонаж столкнулся с надписью на языке, неизвестном на Земле ?
     - Так то ж выдумка, - засмеялся Блюмкин, поражаясь то ли наивности, то ли некомпетентности начальства, - литературный домысел, товарищи.
     - Домысел ? - злобно переспросил Сталин, выглядывая из - за шкафа. - Выдумка ? А если я тебе скажу, Блюмкин, что они, - и показал сухой рукой на открытую Яковом форточку, - на прямой контакт вышли, тогда что ?
     Блюмкин, разинув рот, слушал. Через час, прощаясь, Сталин коротко встряхнул его руку в прощальном рукопожатии. Все вышли, сначала Сталин, за ним Триллисер, последним Артузов. Уже на пороге он оглянулся и, таинственно округлив глаза, прошептал Стасовой :
      - А это еще они не знают, что Деми Мур родилась в Розуэлле, Невада.
      Стасова моргнула и заколотила по клавишам раздолбанного  " Ундервуда", печатая секретное отношение великолепной Деми Мур, спосылавшей к такой - то матери лысого мудака Уиллиса, а потом и лошадиного жиголо Кутчера туда же.