Ребро Адама

  "Мужчину и женщину сотворил их..."
(Бытие гл.5:2)
Он давно ждал её, знал, что именно она предстанет перед ним в назначенный час. Звал по ночам, в забытьи величал её именем других женщин... И всё - же, ждал несколько отстранённо, как, наверное, ожидают мессию, с которым тоже всё связано и который когда ни будь обязательно придёт. А потому опешил, когда она явилась ему воочию, впрочем, она всегда приходит внезапно. Свершилось…
Смерть сидела в кресле напротив. Он сразу узнал её - высокая стройная блондинка, лет двадцати пяти, задорная чёлка, большие, небесно-голубые глаза, лёгкий румянец, изящные ямочки на щеках и ещё нечто - неуловимое, родное до боли. Несколько минут тупо разглядывал её ярко - красный, шёлковый костюм, следил, как высоко поднималась грудь с каждым вдохом, пока не обнаружил, что она дышит с ним в резонанс.
Смерть проявляла чудеса сдержанности и такта. Она приветливо улыбалась, он видел её ослепительно белые зубы, алые чувственные губы и лихорадочно подыскивал фразу… пообиднее. - "Рыжая!"- наконец, выдавил из себя так, словно это был последний глоток воздуха, который ещё оставался в его лёгких. "Золотая!", - парировала Смерть, - "Так ты называл меня когда - то". - " Ну, когда это было…". - " Я постарела?", тихо спросила Смерть. - "Нет, ты всегда была такой! Кстати, где твоя коса?", злобно огрызнулся он. - "Как ты старомоден. Прежде тебе нравилось каре или полу каре…. Впрочем, изволь…". Она завела руку за спину и, через мгновение, он увидел искрящиеся как солнце, туго сплетённые в косу волосы.
"Я тебе всё ещё нравлюсь, не так ли? Как я тебе?" - она широко улыбнулась. "Жуть!" - выпалил он - " Убирайся!". Смерть нисколько не смутилась и не обиделась, хотя и не ждала такого приёма: - "Не лги себе, не время, знаешь - ли, и не место… и потом ты ждал меня целую вечность…. Неужели тебе нечего мне сказать?". Зато он заводился с каждой минутой: "Тебя все ждут вечность! Целую, а не по частям, ты… ты, идиотка?!".
Она едва заметно улыбнулась и сказала примирительно, почти ласково: - "К чему эта амбивалентность. Может, предложишь, выпить чего ни будь?". - "Да, конечно, глоток Амаретто, там полно цианидов… наслаждайся, пока я напишу завещание". Смерть едва заметно повернула голову, пожала плечами и, точно, оберегая болезненное его самолюбие, произнесла чуть слышно, почти в сторону: - "Ты льстишь себе. Ну, чего тебе завещать? Всегда отдавал больше, чем брал, и я никогда не сомневалась в твоей искренности". Чувствуя, что теряет нить, он ухватился за соломинку: "Но искренность, она то у меня есть, ты сказала…". - "Есть, - невозмутимо ответила Смерть, - но боюсь, претендентов на такое наследство не найдётся". Терять было нечего (он уже всё потерял задолго до этого), а потому, должно быть, от бессилия, что - либо изменить, стремился набирать теперь, упущенные когда - то очки и выходил из себя всё больше и больше, понимая, что перед "смертью не надышишься": "Значит, ничего не было?! Я никогда ничего не сделал, никого не любил?!"
Смерть прищурилась, весёлые искорки исполнили в её бездонных, невинных глазках дьявольский танец, она вновь улыбнулась, показала, ряд своих безукоризненно ровных и белоснежных зубов и неопределённо покачала очаровательной головой: - "Я не знала тебя таким. В этом есть, что - то женское. Ты, действительно, заботишься о том, чтобы кто - то оценил твои личные переживания?".
- Он сразу как - то сник, понизил голос и сказал неуверенно: "Я многое переоценил, пока болел, мне кажется, что я немного приблизился к Богу…. Разве, ты стояла тогда у моего изголовья?". - "Я стою, у изголовья всех, кто болеет, но во всей красе являюсь только тем, кто кое - что понял в жизни, впрочем, тогда я уже у ног" - уточнила Смерть. "Значит, я понял?!" - (Он уже успел справиться с минутным замешательством, приободрился, обрёл, утраченные было амбиции, и приготовился …. Настало время "сохранить лицо" и ему достанет мужества.).
- "Ты льстишь себе. Я, здесь так, проездом, нарушила служебную инструкцию, забежала на огонёк к старому другу, а ты то впал в истерику…. Реализуешь свои мазохистские комплексы? Или извлекаешь ископаемые обиды? Ты так и не вырос!"
Ему показалось, что её руки и бёдра стали, теперь, чуть полнее, чем когда - то, он заметил мелкие морщинки под её усталыми глазами, следы декоративной косметики на ресницах. Достал сигарету, щёлкнул рычажком зажигалки, жадно затянулся и украдкой взглянул на свое отражение в крышке портсигара. Нелицеприятное зрелище… Он сильно сдал за эти годы, потучнел, седина щедро посеребрила волосы, глубокие морщины залегли над переносицей и на лбу, во внутреннем кармане, поселился флакон с нитроглицерином.
За несколько мгновений, перед его глазами пробежала вся, не слишком праведная, жизнь, и он подвёл её неутешительные итоги: - "Она права, чёрт возьми! Не многих он сделал счастливыми! (Впрочем, какой безумец выдумал, что любовь должна приносить счастье! Она никому ничего не должна…). Но её, её то он всё - таки любил больше… больше жизни… Нет , нет, не лги себе , она то и была твоей Жизнью! Она стояла у твоего изголовья всегда. Бесконечность имеет только начало…. Тогда, к чему этот маскарад, почему, она явилась к нему под этой личиной? Отобрать то, что и так принадлежало ей всегда? Или уколоть побольнее?". -
Она поднялась, но у самых дверей оглянулась и бросила вскользь: "Напиши мне, или позвони, если захочешь, ладно?". - Он тоже поднялся, хотел многое ей сказать, но вымолвил только: "Тебе пора … может, посидишь ещё минутку? Так и не поговорили по-человечески…. Прости меня…". - "Нет, милый, это тебе пора. Пора перестать копаться в себе, делить неделимое, и вообще заняться делом", сказала она оборачиваясь. Он не услышал, как хлопнула дверь. Жизнь - Смерть - ушла, не прощаясь. Растворилась, как дымка. (Французы говорят, - "Когда прощаешься, немного умираешь…").
А, он, устроившись в осиротевшем кресле, ещё долго сидел у камина, поёживаясь, пытаясь избавиться от непреходящей дрожи, разглядывал выцветшие от времени фотографии и непозволительно много курил. Между тем, часовые стрелки терпеливо отсчитывали свои привычные круги, но время уже вырвалось из их цепких объятий и существовало где - то само по себе.