Зангезурские зарисовки. Продолжение

Зангезурские зарисовки.

В доме напротив тюрьмы сквозь приоткрытые окна за белой занавеской была видна грузная фигура женщины, которая соревновалась каждое утро с деревенскими будильниками - петухами.
-Ануш! Я пошла доить коров. - раздался голос Изи, которая каждое утро вставала ни свет, ни заря, словно и не ложилась вовсе. Быстро заправила железную кровать, выравнивая грубыми от работы пальцами крохотные складки на покрывале. Половина, на которой спал муж, уже давно была холодной- он вставал еще раньше, ему и будильник не нужен был. Скорее, петухи, продрав свои сонные глаза от шума его башмаков и тросточки, на которую он опирался, начинали будить горожан.
Изя поправила, скорее по привычке, цветной розовый шелковый абажур на лампе, на месте которого раньше стояли часы с музыкой. В 1922 году большевики унесли все ценное, что было в доме -комод из орехового дерева, который Артем заказывал в Шуше, люстры из нежного шелка с кистями, нашли и забрали все золотые царские монеты, предупредив, правда, словно желая успокоить, что это нужно на развитие и становление Советской власти.
Только не понятно- сколько же нужно было этой прожорливой Советской власти, если из всех домов Гориса забиралось все самое лучшее?
Женщина выглянула в окно. Напротив, раня глаза, немым укором чернела тюрьма.
-Какую напасть послать на тебя, чтобы ты рассыпалась, превратилась в прах и выпустила наконец невинных людей из своего чрева? - проворчала она. -Единственный дом в Горисе, построенный из кирпича. Все остальные стоят из туфа, который наш Господь Бог рассыпал своей собственной рукой, распределяя землю, будь трижды благословенно имя его во веки веков. Кирпичи сделаны рукой человека, чей разум помечен дьяволом. Ой! Да не помяни имя его ни в словах, ни в мыслях.
Она быстро перекрестилась, глядя на маленькое деревянное распятие, которое возвышалось над изголовьем кровати.   
Им лучше других было видно, когда в тюрьму везли новых осужденных. Ворота открывались прямо напротив дома, хотя что от этого? Разве они могли чем помочь? Она крепко закрыла окна, чтобы дневные шум и пыль с дороги не попали в дом и не разбудили детей.
Когда после революции бедного Николая Осипова поймали, Апетнаг -ами сказал: - сегодня ночью смотрите внимательно в окно. Друга Артема -Николая повезут на расстрел.
-Хотя, уж лучше бы расстреляли. - вздохнула она, -Как же можно было человека на куски резать? Только потому что дашнак? Царствие ему небесное! И зачем он горемычный только вернулся? Поддался на красную пропаганду? Пожалел семью- жену и дочь? За них боялся. Жена его с таким трудом единственного ребенка родила. Пятнадцать лет у них не было детей, но потом Господь Бог сжалился и подарил им такую радость. Не долго радоваться им пришлось. Хм. - негромко сказала она, боясь собственного голоса, -Да Апетнаг-ами и сам боялся коммунистов, как чумы, хоть и был членом партии. Для того и женился на бедной деревенской женщине, чтобы скрыть от острых глаз этих красных пролетариев свое прошлое. Сам -то он был из богатой семьи. Кому, как не мне знать об этом. Только кто же говорит об этом вслух? Да и зачем?
Она причесалась и уложила густые черные волосы под платок.
-Что -то я сегодня разговорилась, коровы мои поди плачут уже или ругают меня почем свет стоит. Доить пора. Трава в этом году сочная уродилась. Весна теплая, вот и корм для них хороший вышел.
Затем тихо добавила про себя: - Ну хоть кому- то в этой жизни должно же быть хорошо. Ой, прикусить бы мне свой язык, на что жалуюсь? - она замахала свободной рукой, словно прогоняя нечистого, который мог ее подслушать. Сейчас таких в стране было много, с красными звездами на овчинных папахах.
-Мои дети все со мной, все живы- здоровы, храни их Господи. Кушать- пить в доме, слава богу, есть. Пусть другие ропщут на жизнь.
Она еще раз поправила головную косынку, проверила застегнуты ты ли все пуговицы на груди, поправила подвернувшийся подол длинного тяжелого платья из теплого сукна и вышла из своей комнаты, плотно закрыв за собой дверь.
В зале на белоснежной вышитой скатерти в миниатюрных вазочках стояли фиалки. Вчера пастухи, спускаясь с гор, нарвали и принесли целую охапку нежных весенних цветов, Ануш с девочками затем собирали маленькие красивые букеты. В воздухе был слышен сладкий цветочный аромат. Изя даже на секунду остановилась.
-Скоро розы расцветут. Артем так любил розы! - подумала с грустью Изя. -Как ему нравилось возиться в своем саду, сажать, обрабатывать, подрезать. Он сажал деревья в шахматном порядке, на одном из них росли яблоки и груши вместе, на удивление соседям. Нет худа без добра, научился Артем этому, когда был в ссылке в Сибири. Он часто говорил: - Там такие холода, что ветер умирал от холода. Ах, не приведи Господи пройти через это. А вот поди ж, опять ему выпало скитаться. Где он сейчас? Ануш все свои глаза проплакала, в ожидании мужа. Удастся ли им свидеться? Все в руках Божьих!
Она подняла глаза, чтобы посмотреть в угол комнаты, туда, где раньше была икона Богоматери, а рука непроизвольно сложилась в три перста и быстро- быстро по старой привычке осенила себя слева направо. Не дай бог- кто увидит.
После революции из их дома было унесено почти все, а уж старая икона в серебряном окладе была унесена в первую очередь, как и большая фотокарточка Андраника, от которой на стене грустным воспоминанием осталось выцветшее пятно над темно- вишневым короткошерстным ковром, сотканным маленькими юркими руками ее покойной свекрови. Ковер спускался со стены на сколоченную деревянную тахту возле стола. Полководец Андраник был самым почетным гостем в этом доме, обитатели которого могли гордиться и рассказывать своим детям, внукам и правнукам о величии полководца, который не меньше других, таких, как Вардан Мамиконян, спарапет Мхитар, генералы Пирумов, Бархударов защищал свой край, свою землю, родные камни, на которых развивалась и крепла армянская нация.
Колесо истории повернуло вспять. Так текут только реки во время лунного прилива, с белопенным грохотом выливаясь из бескрайнего соленого океана в небольшие полу - пустые речушки с обнаженным дном. Вода не задерживается надолго, и уже скоро с таким же рокотом и шумом спешит обратно в родную океанскую стихию.
Может и красная власть тоже уберется, когда- нибудь, чтобы все снова встало на свои привычные места?
Перед самым отъездом Андраника из Гориса в 1919 году Артем сфотографировал его, оставляя себе фото на память. Уехал полководец в канун великого поста, спустился в ущелье Вайоц и растворился, оставляя в душах людей единственную надежду -видеть свободной родную землю. Андраник лучше других понимал политику, которая заваривалась в большом котле истории, он был настоящим героем Армении, но по иронии судьбы горисинцы не имели право держать у себя дома фото врага Советской власти.
Изя хорошо помнила, как сидел он во главе длинного стола, на котором сейчас красовались горные цветы, и говорил с мужчинами Гориса о возможном и быстром освобождении страны от кровожадных турков и жестоких кавказких татар, о необходимом повсеместном сопротивлении на всех фронтах внешнему врагу, который силой и хитростью пытается подчинить себе древний край.
-Э-эх, как будто все только вчера было. Куда же так быстро течет время…
На кухне на чугунной печке, которую топили дровами, оставался ужин. Ануш по старой привычке готовила, как на большую семью. Вчера она большим деревянным молотком все утро отбивала в пену свежее баранье мясо на круглом, гладком камне. Шарики взбитого мяса размером с детскую голову, перемешанные с тонко нарезанной зеленью и пряными специями были брошены в большой чугунный котел. Это в прежние времена за стол садились одновременно не менее пятнадцати человек, а в этот раз их было всего шестеро, да вечером Седа зашла, сама поела, детям отнесла.
Изя глубоко вздохнула, и, взяв ведра, открыла тяжелую дубовую дверь, на верхней перекладине которой было написано- Артем Ханзадьян. Она вышла во двор, прикрыла за собой дверь, чтобы не разбудить девочек, потушила лампу- молнию, которая освещала весь длинный балкон. Во дворе на проволоке висело накрахмаленное и подсиненное с вечера белье. В хлеву мычали коровы.
Изя давно научилась понимать бессловесный тягучий язык коров. Вот и сейчас им не терпится освободить тяжелое вымя от жирного молока, которое затем превратится в сметану, сливки и масло, но прежде надо было насыпать зерно, налить свежую воду курам, проверить, не вылупились ли цыплята. Яйца соберет позже или даже попросит это сделать старших девочек. Им и наклоняться полегче, да и нравилось им это занятие.
Изя быстро побросала полные горсти риса и пшеницы, наполнила посуду свежей водой и метким привычным взглядом окинула курятник. Мешки с рисом стояли в углу туго перевязанные. Обычно в начале зимы приходили караваны верблюдов, груженные тканями, специями и мешками с рисом. Женщины стелили на пол тряпки и раскладывали рис, чтобы просушить его, затем просеивали. Крупный оставляли для обедов, а мелкий, колотый доставался курам.
Все куры во дворе были иссине- черного цвета и с хохолками. Артем каждую весну заставлял своих дочерей одевать на голову овечьи папахи и собирать яйца, затем отбирал из них самые крупные и подкладывал под несушек. В первый раз, увидев девочек с папахами, из- под которых тяжело падали на спину косы, Изя рассмеялась, прикрывая рот платком. Но когда через положенное время вылуплялись птенцы, радостно смеяться уже начинал Артем. Все курочки были черные и с красивыми хохолками.
-Петрос, ты где? - тихо спросила Изя, чтобы никто, кроме молчаливых и взъерошенных после утреннего пробуждения черных кур, не услышал ее.
Петух с роскошным цветастым хвостом, к которому она обратилась, не торопясь, бочком подошел к ней. -Что же ты, душа моя, встаешь так поздно? -ласково спросила она. -Курочек своих не будишь? Твой тезка уже давно на работе, постель его остыла, холодной стала. Посмотрел бы на него, ни свет, ни заря он уже на ногах, трудится, а ведь он постарше тебя будет. Ну давай, красавец мой, зови своих курочек на завтрак.
Изя погладила рукой шелковую головку своего любимца и вышла, прикрыв за собой легкую, сколоченную из досок, дверь курятника. Во дворе, возле невысокого деревянного штакетника, на плоских больших камнях виднелась запекшаяся кровь. Вчера только пастухи обрезали топорами уши и хвосты родившимся щенкам. Изе пришлось увезти девочек из дома, чтобы не слышали они визга, не переживали за любимцев своих и не плакали.
-Ах, как девочки мои жалели щенков. А куда деться? Не понимают милые, что лучше пусть один раз будет больно, чем потом всю жизнь мучиться, собакам так легче с волками управиться, дикие звери уже не смогут схватить их ни за уши, ни за длинные хвосты. Старая это традиция, предками нашими заведенная, а уж они лучше нас знали, что и как делать правильно. Всего две собаки в помощь пастухам остались, вот их щенкам и пришлось вчера уши отрезать. Пятнадцать волкодавов было. Артем всегда самых лучших щенков привозил, растил, не жалел для них еду. Когда совсем малыми были, Петрос наливал им целые миски молока, крошил хлеба, как- будто им мало было материнского. А столько мяса давали! Может потому и шкура у них была, как у баранов- чистая, гладкая, ковры ткать можно было. Ах, какие собаки были у нас? Один Алабаш чего стоил, да Макар Шурян- племянник Артема, одурманенный дыханием революции, застрелил собаку. Да, -вздохнула Изя, не замечая, что разговаривает сама с собой. - Все было, все, пока через высокие горы не пришла к нам эта Советская власть, чтоб ей пусто было, вместе с тем, кто ее придумал. Жили же до нее, кому надо было привычный уклад жизни менять? Что революция дала нам? Свободу?! А кто же тогда заполняет сегодня сырые казематы в Горисе и других городах Зангезура? Образование?! Так ведь еще 500 лет назад была образована духовная академия Григора Татеваци...
Там, в Татеве собирались ученые мужи, вели философские беседы, писали книги, иллюстрировали их, обучали своих детей, высоко в пещерах стелили кошму, чтобы было где спать всем желающим поговорить с духовными настоятелями, а в тишине помолиться Всевышнему, там же из бараньей шерсти делали канат и привязав подростка с железным ковшом в руках, спускали к реке. Вода во все времена была ценнее золота, потому ее собирали отовсюду- из расщелин в скале, с листьев растений, собирали небесную влагу в глиняные миски, выставленные в дождливый день. На костре варили нехитрый обед, сдобренный специями и свежими травами, благо их тут было более пятидесяти разных видов.
Возле жилых помещений монастыря, над обрывом вот уже десять веков стоит и качается восьмигранный восьмиметровый столб- Газаван, сложенный из притертых друг к другу камней. Наверху возвышается хачкар, сквозь его ажурную каменную лепку видна небесная синь. Благодаря шарнирному соединению со стилобатом, от легкого прикосновения человеческой руки столб сначала наклоняется, а затем медленно возвращается в свое исходное положение.
В калитку постучали.
-Седа пришла. С малыми детьми на руках осталась, горемычная. За любую работу хватается, чтобы голодные рты заткнуть. - Иду, Седа- джан, иду, милая. - крикнула она, и зашагала к калитке.
-Заходи скорее, ахчи, я уже кур покормила, время для коров подошло. Слышишь, мычат как, не терпится им. С божьей помощью сегодня надой хороший будет, сливки детям соберешь. Как детки твои? Спят еще?
-Да, Варсеник- тетя, спят они. Надо мне управиться поскорее, чтобы успеть вернуться до их пробуждения. - быстро проговорила она. -Вчера они не на голодный желудок спать легли. Ох, и не знаю, как тебя благодарить. Пусть бог пошлет тебе радость. -искренне сказала она и всхлипнула. –Знаешь, как трудно видеть своих детей голодными. Скажи, какое материнское сердце это выдержит?
-Вода очищает тело, а слеза- душу. Поплачешь милая, легче станет. - подумала про себя Изя, но вслух сказала другое. -Правду говоришь, Седа- джан, ребенок не должен знать, что такое голод, но только это я тебя должна благодарить, соседка ты моя дорогая. Думаешь, легко мне одной тринадцать коров доить? Ануш разболелась что- то в последнее время, вот только- только отходить стала, ты сама вчера видела, а мы от того, что тебе молока даем не обеднеем, зато детки твои, даст бог, быстро вырастут, на ноги встанут. Друг другу руку надо протягивать, нас так мало осталось после пятнадцатого года. Пока можем помочь, почему же не сделать? Кто знает, что будет завтра? - Изя не стала расстраивать свою молодую соседку тем, что скоро, наверное, большевики у них и коров отберут. Брат ей весточку прислал. Новые декреты Советской власти уже в Кафан добрались, всем, у кого были коровы, бараны, овцы или козы, пришлось расстаться с ними.
Кому есть дело до того, что испокон веков для армянина скотина – это и деньги, и питание, и продукты, и шерсть на одеяла, и нитки для вязки носков, теплых накидок, цветастых карпетов и ковров. Веками жили армяне рядом со своими животными, деля с ними кров и тепло. У Ханзадьянов стадо баранов в десять тысяч голов. Крупные, породистые, с мягкой волнистой шерстью. Каждый барашек был, как на подбор.
-Спасибо тебе на добром слове. Разве могу я забыть твою доброту? Я все хотела тебя спросить, как давно ты в Горисе живешь? Или родилась здесь? - спросила Седа, заходя в хлев и подойдя к корове. - Мы ведь совсем недавно сюда переехали, да видно, к несчастью был этот переезд. Сама знаешь, что рассказывать тебе, только душу разрывать снова...-Она зашмыгала носом.
Но Изя не стала продолжать разговор. Зачем? Видно было, что соседка вот-вот расплачется.
-Седа, милая, начни вон с той коровы, с крайней самой, ее Сона зовут, она хорошо свое имя знает, поговори с ней, не стесняйся, а вон та пестренькая- Дикча. Она любимица нашей младшенькой. Лора только ее молочко и пьет. Как будто понимает разницу?! Но я все равно для нее в отдельную посуду молоко собираю, пусть радуется. Зачем ребенка обманывать, если он тебе верит? Правду говорю, как ты думаешь? - обратилась она к Седе, привычно усаживаясь на стоявший у стены хлева деревянный низкий табурет. - Знаешь, я налью ей в кружку немного молока, она выпьет и просит еще, я опять немного добавлю и протягиваю ей. А она говорит: - Изя, тебе что молока жалко?
Седа молча слушала.
-Я ей отвечаю, пронесет тебя, девочка. С горшка не слезешь. А она, шалунья такая, отвечает: - Пронесет, ну и пусть пронесет, только ты еще мне дай попить.
Чуть позже добавила себе под нос: -Что- то сегодня коровы наши беспокойные или мне кажется?
Вскоре было слышно, как тонкие струйки молока бились о стенки ведер, наполняя их. Аромат теплого парного молока мягким невидимым туманом проникал во все уголки помещения- в щели, в шероховатые царапины стен, осаждаясь стойким запахом на окнах и крыше.
-Арто, мой самый маленький, вчера вечером, пока я стирала в доме у Аршалуйс, - сказала Седа. -угодил ножкой в коровью лепешку. Столько плакал, пока я не вернулась домой и не помыла его. Знаешь, как я его успокоила? Я ему сказала: - Мой мальчик, это та самая корова, которая тебе молочко дает, вот она и уронила по дороге лепешку. Тогда он...- у нее задрожали губы. -  смеяться начал. Ах, видел бы его отец смех своего сына! Ослепнуть мне! Как вынесла я такую потерю и не сошла с ума? Как радовался муж рождению сына, кричал: - Продолжатель рода Алтуни родился! Знаешь, Варсеник- тетя, когда мы в Горис въезжали, мой Аветик мне сказал: -Смотри, Седа, в этом городе все крыши домов красного цвета. А я и говорю ему: -А мне какая разница, какого цвета крыши- зеленые или желтые, главное, чтобы под этими крышами нам хорошо было. Аветик только улыбнулся тогда. Ах, знала бы я, что будет… Лучше бы бог отрезал мне язык в ту минуту! Зачем засомневалась в словах мужа своего? -запричитала женщина, тыльной стороной руки вытирая появившиеся слезы. 
-Советская власть, -говорил он, -нас защитит от турок, а остальное мы все своими руками сделаем. Дети вырастут, на ноги встанут, школы закончат, может в Ереван переберутся, даст бог. Мы с тобой будем в гости ездить, свежий сыр, вино, фрукты им отвозить. Таких вкусных, как в Зангезуре фруктов нигде нет. Один тутовник чего стоит- мед! Здесь солнце другое, вода, как хрусталь. Ну а мне что с того? Как -будто солнце и вода смогут накормить моих детей? Это вы -зангезурские так любите свой край.
Непонятно было-  с завистью или со злостью произнесла она последние слова.
-Все богатства наши- от земли, милая. - произнесла негромко Варсеник, не захотела продолжать, чтобы не огорчать и без того расстроенную соседку.
-Муж- то мой тоже из местных, из ваших, -подчеркнула Седа. - Только потом уехал в Баку учиться, а ты откуда, Варсеник- тетя? Тоже зангезурская?
-Из Хноцаха я. Слышала про такое село? Нет? Ну и не мудрено. Село -то маленькое. Таких знаешь в Зангезуре сколько… Люди раньше в пещерах жили, пока не поняли, что время другое наступило, спускаться надо с гор. Нельзя всю жизнь на голых камнях спать и укрываться шкурами зверей, воду дождевую собирать. Ах, душа моя, разве только это…
-А почему они не хотели покидать пещеры? - удивленно спросила Седа.
-Знаешь, каждый привыкает к тому месту, где родился. Видишь, и муж твой, несмотря на то, что учился в Баку, не смог забыть своего очага. Потянуло его вернуться в родные края. Здесь каждый камень дорог душе, каждый завернут в шелковые воспоминания детства. 
-Да- а, -протянула Седа, -Вот и вернулся, себе на погибель... -вновь с глубокой тоской добавила она.
-Кому какая участь уготована, милая! Знаешь, я вот помню, как в селе Зейва, что неподалеку от Хноцаха, в равнине среди виноградников, спрятались как- то татары и ночью, когда все спали, ворвались и перерезали всех жителей. Кровью были вымазаны земля, стены домов, камни, кровь текла по дорогам. Детей, стариков убили, а девушек молодых с собой увели. Все, кто чудом смог спастись, убежали и спрятались в пещерах. Несколько дней хоронили мертвых. Плач такой стоял, удивляюсь, как только небо в тот день не лопнуло от горя людского? Понимаешь теперь, почему у нашего винограда такой вкус особенный- он кроме пота, кровью армянской окроплен.
-Варсеник -тетя, а сюда в Горис, турки тоже приходили?
-Да, - вздохнула женщина, пересаживаясь уже с ведром к другой корове. -Куда только не ступала их поганая нога, будь она проклята? Когда узнали, что Андраника нашего здесь уже нет, что покинул он Горис, так сразу в 1920 году прибежали, как голодные волки, крови нашей хотели напиться. Ах, чтоб им захлебнуться! - в сердцах проговорила она. -Пятнадцатитысячная армия шла, чтобы растоптать и уничтожить армянский народ. Земли под их ногами не видно было. Колокола в церкви звенели, заглушая крики людей. Ах, святая богородица, не дай никому вновь пережить такое! - она смахнула слезы с глаз. -Только наши мальчики несмышлёные прыгали на диване и кричали: - Ура, завтра начнется война. Мы воевать будем!
-Страшно было? - спросила Седа, не переставая доить корову.
-Как ты думаешь? Все жители Гориса погрузили на мулов и лошадей свое добро и в горы подались, не могли мы забыть, как варвары в 1918 году за одну только ночь с лица земли наш красавец Агулис стерли. Никого не оставили в живых. Наутро только черный дым расползался над руинами, кровью армянской горы и долины залиты, вся земля армянская. А ты спрашиваешь меня- страшно ли было?
-А в Горисе, в Горисе как? - не утерпела Седа, перебивая свою соседку.
-Да что в Горисе? Э-эх, вспоминать даже не хочется. Мы тогда чуть не потеряли нашу Гризальду.
-Как? - удивилась Седа. - Турки ее украли?
-Нет, зачем им маленькие дети? Ануш только пару недель, как родила, мы ее каждый день чаем с корицей поили, чтобы силы побыстрее набрать, а тут всем бежать надо. Быстро собрались, женщины собрали все свои украшения, хурджины серебром, да золотом, у кого что в доме было положили, лаваш, сыр в полотенце завернули, погрузили все на мулов, девочек тоже в хуржины посадили- не смогли бы они долгую дорогу выдержать, и в наши горы подниматься стали. Ануш сначала сама свою младшенькую несла, да видно силы оставили, слабая она еще была после родов. Прошли мы село Брнакот, в котором молокане еще до нас все свои дома в страхе от врага побросали. Знаешь, Седа, как сейчас помню, в печи еще огонь теплый был, куры спокойно по дворам гуляли, казалось, люди из домов вышли на минуту.
Она задумалась, вновь вспоминая этот страшный момент.
-После короткого привала, когда все по куску хлеба съели, запили студёной водой из родника, стали подниматься в горы, смотрю, у Ануш моей руки свободные. Я себя по коленям бить начала, кричу ей: - Ануш, Ануш, где дочь твоя? Где ты ее оставила? Никак уронила? Ах, умереть мне на месте! Ах, глаза бы мои не видели этого! Каким диким зверям мою девочку на съедение оставила?
-Невзирая на крики всех наших, которые не поняли, что случилось, я побежала обратно. Хорошо, дорогу запомнила, да и недалеко мне бежать пришлось. Думала- убьют, ну и пусть убьют, а ребенка я должна забрать, не могла я мою девочку на растерзание оставить! –Изя остановилась на секунду, улыбнулась сама себе, поправила платок на голове и продолжила: -Малышка лежала на земле и тихо посапывала, не дала знать татарам поганым, что одна осталась, брошенная. Я взяла ее на руки, прижала к себе и бегом своих догонять. Думала сердце лопнет в груди, но бог пожалел меня, а может и не меня, а ребеночка, и дал возможность всем в горы подняться.
Изя помолчала, вспоминая тяжелое прошлое, а потом, вновь нагнувшись к корове, продолжила: -А девочка наша выросла, умненькая такая, тихая, спокойная, не слышно ее, не видно. А если бы я не вернулась тогда, э-эх! Как не проснусь ночью, у нее возле кроватки свет горит. Читает девочка моя. Не знаю, радоваться этому или нет. Разве в жизни угадаешь, что правильно? Хотя, я думаю, знания еще никому не помешали. -И тут же шёпотом добавила: - Седа, знаешь, она по ночам Раффи читает! Ох, к чему приведет это? Лерник наша первая читать начала, а потом остальные девочки, то ночью при свете свечки читают, а то еще пуще- Гризальда наша на дерево забирается и там читает, пока не устанет и не заснет прямо на ветке. Дай бог, может ученой станет- врачом, как ее дед- Чобан- Газар. Она и внешне, знаешь, в их породу вышла. На свою мать совсем не похожа. Сейчас она вместе с Тереван ходит заниматься к Ованесу- варджапету. - похвасталась Изя.
-А что они в школу не ходят? - удивилась Седа.
-Э, нашла, о чем спросить! - вздохнула Изя. - Тем, кто из богатой семьи в школу ходить не полагается. Советская власть так постановила, что тут изменишь? Школы теперь только для бедных, да голодных, а я вот думаю, какая может быть учеба, когда у детей живот пустой? Но мои девочки неучами не останутся. Вчера слышу Гризальда Лоре, младшей моей, читает: -Сколько раз Мгер выходил на свет божий, чтобы узнать- что в этом мире изменилось, но каждый раз удалялся вновь в свою пещеру, под скалой. Ждет он, когда пшеничное зерно станет величиной с орех, а ячмень- крупнее ягоды шиповника. Горит вечная свеча в скале, отражаясь язычком пламени на стенах, но как только пламя потухнет- выйдет Мгер и разрушит этот несправедливый мир. А Лора спрашивает ее: - А где же его конь? Где его верный Джалали?
-Ох, Лора наша такая проказница, егоза. Седа, знаешь, я уже договорилась с Оленькой- женой нашего учителя Ованеса, он будет с девочками заниматься. Я подумала- раз нравится им учиться, так что же им зря время терять? Детям расти надо, ума набираться. Вот скоро и мальчики наши, слава богу, школу закончат.
-А им что -ли можно учиться? - удивилась Седа. - Как это так- одним можно, другим - нет?
-Да какой там! - махнула головой Изя. -Артем их отправил в Баку. Они там у наших родственников живут. Город большой, кто их там знает? Пока учатся, ну а дальше видно будет. Не коров же им пасти, в самом деле? Ну да бог нам поможет!
Она не стала рассказывать Седе, как хромой учитель Севунц выгнал Мосика из школы.
-Уходи! - кричал он, -Чтобы твоей ноги здесь не было! Не позорь школу своим присутствием. Отпрыскам богатеев нет места в этом заведении. Двери школы открыты только для бедняков, для тех, кто раньше по вашей милости баранов и коз пас, не имея денег на учебу. Советское правительство не может допустить, чтобы дети бедняков оставались неучами.
-Но если оно не может допустить неучей, тогда почему они закрыли двери для нас? Значит, теперь мы должны стать неучами? Теперь мы станем бедняками, будем пасти баранов и коз, тер- учитель? Значит мы просто поменяемся местами. Я правильно понимаю? - спросил его Мосик.
Грозный учитель не удостоился ответить на вопрос своего ученика, вмиг позабыв о том, что совсем недавно он сам говорил, какое большое будущее ждет этого младшего сына Артема, который был самым умным и способным из всех учеников школы.

Никто не мог представить, что спустя много лет, когда жестокая рука очередного тирана Советского государства отправит всех страшными этапами в холодные и заснеженные бескрайние просторы Сибири, учитель и ученик, отбывая вынесенный каждому из них срок, встретятся в одном и том же лагере.
-Кого я вижу! Парон! - удивленно воскликнет младший сын Артема. - Как, и вы здесь? Вы из кулацкой семьи? Богатей? Кулак? Искусно маскировались под партийца?
Бывший преподаватель только потупит глаза, впервые не найдя слова в оправдание.

-Что мы кому плохого сделали? - продолжила словоохотливая Изя. - Сколько боли нам выпало, страха натерпелись. Артем и Вано мерзли на Соловецких островах. Э- э, в каких условиях им там жить пришлось! Случайно, совсем случайно живыми вышли, значит бог есть, Седа, есть. Знаешь, что их спасло? -она понизила голос, словно кто- то в хлеву мог ее услышать. - Когда Ленин умер, их и освободили. Нет худа без добра. Видишь, значит чья- то смерть может для кого- то добром обернуться. Если бы раньше богу душу отдал этот бородатый черт в кепке, может наши мужчины и не сидели бы. Ах, прости меня господи, грешную. -тихо прошептала она. -А ты знаешь, соседка, ведь говорят, его так и не предали земле. Ты ничего не слышала?
-Нет, Варсеник- тетя, не знаю. Вот тебе крест. -ответила молодая женщина. –Что мне до этого? Предали его, не предали...
-Да нет, милая, не похоронили его по-христиански, земля тело его не примет. Хотя, что мы здесь знаем? Где мы, где Москва? А вот однажды к нам англичане на больших машинах приехали, важные такие, все хотели, надеялись отдать наши земли татарам. Оружие привезли… 
-Почему, Варсеник- тетя? Для чего наши земли надо было отдавать?
-Так нефть нашли, его черным золотом называли, вот все за ним и охотились, а эти англичане даже не знали, что мы христиане, думали варвары какие- то, глупые, необразованные здесь живут. -Изя усмехнулась. - Вот тебе и инглизы. У них король, королева есть, а вот не знали, что армяне христиане. Они хотели отдать наши земли, а взамен получить от татар нефть, но так недовольные уехали ни с чем, но и на этом беды не кончились.
Изя выпрямилась на секунду, перевела дух и продолжила: -Ты знаешь нашего архчи (распределитель воды на поля)? -увидев кивок головы, она продолжила, -У него сын был лет восьми, так вот сразу после их ухода, мать мальчика прибежала к нам вся в слезах. Говорить не могла, рвала на себе одежду, раздирала в кровь лицо - сын пропал. Насилу мы ее успокоили. Она в тот же день поседела, но ребенка больше не увидела. Может так среди чужаков-инглизов живет, своим стал, так разве матери его от этого легче? Если только они увезли ребенка, то скажи, мне- чем же они от турок проклятых отличаются?
-Да, бедная женщина! - вздохнула Седа. -Какое несчастье. Жить и не знать- жив ли твой сын, а если и жив, то где он, что ест, что пьет? Кто протянет сироте кусок хлеба?  -Она сразу же подумала о своих детях. Ей лучше других было известно, как трудно растить детей.
-Знаешь, Седа, смотрю я, человек рожден не для радости. - произнесла Изя. - Бог, создавая его, не избавил его ни от болезней, ни от голода, холода. Он все дает ему испытать, чтобы человек почувствовал сполна, что такое жизнь. Только те, кто до старости доживает, это понимают, а молодые так и думают, что жизнь создана для удовольствий.
-Да где же оно, твое удовольствие, Варсеник- тетя? - удивилась Седа. -Не успеешь вечером глаза закрыть, как утром та же череда начинается. Только и думаешь, как бы выжить, как детей накормить, а ты про удовольствия говоришь. Может у кого они и есть, не знаю, честно скажу тебе. Бог- свидетель, не даст соврать мне.
-Тебе, милая, замуж надо бы. - сказала, не глядя на нее Изя. -Одной, небось, нелегко.
-Да кому же я нужна с такими хвостами? - искренне удивилась Седа. - Здесь себя не знаешь, как прокормить, а уж чужих детей и подавно. Кому же они нужны?
-Добрые люди не перевелись. - заверила ее Изя. - Будет такая возможность, не отказывайся. Кто знает, в каком доме тебя счастье ждет? Увидят люди твое доброе сердце, сами найдут тебя. Скажешь джан и услышишь джан. Да и тебе присмотреться надо бы, знаешь, не дерево птицу ищет, а птица- дерево. Так, ну вот я и до Дикчи добралась. Иди ко мне, хорошая моя. - ласково обратилась она к пестрой тучной корове, поглаживая ее по пятнистой спине. Корова обернулась и посмотрела добрыми, умными глазами.
-Лора моя твоего молока ждет. Знаешь, наверное. Одно не могу понять, как девочка моя различает? Вот сейчас сонная выйдет на крылечко и начнет кричать: - Изя, Изя, где мое молоко? Пить хочу! Давай скорее! Как же ей откажешь? Артем ее больше всех любил. Самая маленькая, последыш в семье. Ах, свет очам твоим, Артем! -всплеснула она руками, грузно усаживаясь возле Дикчи. -Если б видел ты сейчас свою маленькую Лору! Какой красавицей вырастет, сколько женихов к ней свататься будут. Дожить бы мне до этого…Э-эх! И иве, и тополю- свое время. - она продолжала выговаривать все, что накопилось, а руки привычно тянули мягкое, розовое вымя коровы, которая послушно и привычно стояла, переминаясь с ноги на ногу и только изредка, подняв голову и перестав жевать, протяжно тянула свое длинное му-у-у-у.
Молоко струйкой стекало в наполненные ведра, создавая на поверхности пышную белоснежную пену. Для своей любимицы Изя надоила немного молока в отдельную посуду. Пусть ребенок порадуется, на то оно и детство, чтобы не видеть печали. Успеют еще наплакаться в жизни. Не избежать этого.
-Варсеник- тетя, а ты как давно в Горисе живешь? -ее мысли перебила новая молодая соседка.
-Как давно? - вновь задумалась женщина, не переставая, однако доить корову. - Да немало воды утекло уже. У Петроса когда умерла первая жена….
-Вай, так ты не первая…- удивилась услышанной новости молодая женщина. -А я и не знала, что у него до тебя была жена.
-А откуда ты могла знать? -просто ответила Изя. - Ты же не здешняя. У Петроса уже и сыновья, и дочери в школу ходили, когда жена его родила последнего мальчика- Сандро, а вскоре и умерла, оставив маленького сиротой.
-Сандро? - спросила Седа. - Я его не видела.
-Как же ты могла его увидеть, когда он тоже в Баку учится. Он ровесник нашего Вагана. Знаешь, Ануш их обоих грудью и выкормила, не оставлять же умирать ребенка от голода. Он может оттого у нас такой умный, что молоком двух матерей питался. Он Ануш за мать так и считает, любит ее.
-Подожди, Варсеник -тетя, я ничего не понимаю. А твои дети где? Кто из них твой? Если Гризальда, Тереван, Лора- дети Ануш, то где же твои?
-Мои? - вздохнула Изя, - а мне их бог не дал. Мой первый муж погиб вскоре после нашей свадьбы, защищая наше село Зейву. Не было у меня родных детей, вот дети Артема и Петроса стали мне родными. Я за них всем, кому хочешь голову оторву, а особенно за мою Лору.
-Ты любишь ее больше всех? - улыбнулась ей Седа, на секунду отпуская розовое вымя коровы, чтобы убрать выбившуюся непослушную, рано поседевшую прядь волос.
-А разве можно ее не любить? Вот для нее я каждый день и собираю отдельно молоко. Пусть хоть у нее жизнь сладкой будет! -Только сказала она, как в это время Дыкча подняла свою морду, посмотрела в сторону двери и протяжно замычала. -Скоро пойдешь на луг, моя хорошая, скоро. Вот мы с Седой уже скоро докончим и отпустим вас всех. Ты уже потерпи, красавица моя. Что- то беспокойная ты у меня сегодня.
-Ты с ними так ласково, словно с людьми разговариваешь. - заметила Седа. -Моя мать, как и ты, тоже любила с животными говорить. И знаешь, они понимали ее. Богом клянусь! - живо добавила она, боясь, что вдруг ей не поверят. - Вот тебе крест! - она быстро перекрестилась правой рукой.
-Они все понимают, - поддержала ее Варсеник, - это человек глупый, думает, что он умнее всех. Животным бог только языка не дал. Хотя, кто знает, может к лучшему, не будут чепуху, как люди болтать, да сплетничать. Ах, да что мы об этом? Не забыла, скоро Пасха, немного уже осталось ждать. Артем всегда приводил в дом нашего горисинского священника Тер- Хорена, чтобы освятить еду, вино, лаваш, а Ануш к пасхе гяту пекла.
-Ой, я так люблю гяту! -обрадовалась Седа.
-Да, а на первое мая, даст бог, тепло будет, отправимся в Цицернаванк. -продолжила Изя. -Мы каждый год ездили, не знаю, что будет в этом году. Мужчин наших здесь нет, один только Петрос на всех.
-А что там, в Цицернаванке? -поинтересовалась Седа. Она никогда прежде не слышала об этом.
-Как, милая, ты не знаешь про храм ласточки? - теперь настал черед искренне удивиться Изе. - Неужели действительно ничего не слышала?
-Откуда же я могу знать? Я никогда не бывала там. - обиделась Седа. Непривычные к новой работе пальцы Седы резко потянули полное розовое вымя, отчего корова повернула голову, словно пытаясь пожаловаться.
-Если мы поедем, непременно тебя с собой возьмем. - пообещала Изя. -Я сама, ох, как хочу туда поехать. Целый год, считай с прошлой весны там и не была.
-А почему храм так называется? - поинтересовалась Седа.
Изя задумалась. Кто ж из жителей Зангезура не слышал о нем? Молоко тонкой струйкой стекало в подставленную на ровный земляной пол посуду, позже она перельет все молоко в медные казаны и перекипятит. Не мешало бы свежее масло приготовить. Петрос недавно заказал новый хноц, старый деревянный протекать стал.
-Знаешь, это длинная история. -начала Изя. -Но раз тебе так интересно, слушай, детям своим вечером расскажешь. Между Хноцахом и Горисом есть долина, там столб каменный стоит. Сколько стоит, так только он один и знает. Говорят, что еще при Сааке Партеве построен был. Под ним люди всегда праздники отмечали, баранов резали, мясо в огромные котлы бросали, наливали воду ведрами и варили.
Однажды все так и сделали, и ушли себе гулять, пока мясо варилось. Отдыхали, цветы собирали и не увидели, как в один котел нечаянно заползла змея. Сама знаешь сколько ядовитых змей в горах наших!
Проголодались сельчане, собрались, чтобы пообедать. Расстелили на траве скатерть, разложили посуду, стали мясо из котлов вытаскивать, чтобы сложить на больших блюдах, и никто не понял, почему одна ласточка все ниже и ниже летает над их головами, почти задевая и издавет тревожные писки. Вроде ей столько лаваша бросили, что не могла быть она голодной- и сама поела и птенцов своих покормила. Но птица, как не отгоняли ее, не улетала, описывая круги над застольем, а затем камнем бросилась в кипящий котел. Кто же теперь будет есть мясо, в которое живая птица попала? Решили его собакам дать. Взяли мужчины котел за ушки и вылили все содержимое вместе с погибшей птицей чуть поодаль от трапезы и вот тогда- то и увидели там куски змеи. Насилу собак отогнали от ядовитого варева.
-Надо же, Изя! - не удержалась в восклицании Седа. -Сколько людей спасла бедная ласточка!
-Да. - протянула женщина, точно попадая струйкой молока в кувшин. -Вот потому на том месте надгробие поставили отважной птице. Мы ездим туда и вспоминаем каждый раз эту историю. Ты знаешь, Седа, - повернула голову Изя, -мне все- таки сегодня не нравятся наши коровы- тревожные какие- то. Надо бы с пастухами поговорить- куда это они коров водят. Раньше на Синд -гору уходили, но никогда прежде такого не было. Слышишь, -Изя прислушалась: - вот и бараны тоже заблеяли. Странно, как-то все. Ну да ладно, мы с тобой закончили работу. Спасибо тебе, дорогая. Ты возьми, налей молока в посуду для своих детей, а я пока пойду в дом. Колени что- то у меня сильно болят, отдохну немного.
Женщина поставила кувшин на глиняный пол и чуть приподняв полы длинного платья вышла из коровника. Солнце уже бросало тени во дворе, а легкий ветерок с гор доносил ароматы первых цветов. Под навесами во дворе еще оставались лежать в несколько рядов сухие поленья с прошлого года. Каждую осень, перед чередой дождей, когда ветер нагонял в ущелье черные тучи и медленно осыпалась желтая листва с умирающих деревьев, в город на телегах привозили дрова, чтобы было чем топить печи холодными зимними вечерами. Раньше мальчики помогали раскладывать поленья, прошлой осенью Изя заплатила возчику больше обычного, только чтобы ее девочки не делали эту тяжелую работу.
Ближе к полудню из расщелины дома со стороны двора выползла змея. Лора первая заметила ее, но не стала кричать, а только негромко сказала всем: - Не трогайте, не обижайте ее. Я ей молока принесу, она напьется и уйдет к себе.
-Откуда ты знаешь, что она никого не укусит? - сдерживая волнение, спросила Ануш, которая страшно боялась змей.
-Я ей каждый день на блюдечке оставляю молоко. - удивила свои ответом Лора. -Она, как и я, молоко любит. Днем, когда во дворе никого нет, она выползает на свет, чтобы молочко попить. Она никого не обидит. -отстаивала девочка свою правоту. - Грех – руку поднять на божье создание. -Ты же, мама, сама мне говорила? -она подняла красивые бархатные глаза на мать.
-А вдруг она укусит? - пыталась урезонить ее Ануш. - Это же змея, доченька. Тварь она неразумная, кто знает, что у нее на уме?
-Если ее не обидеть, то и она никого не тронет, мама. Она уже давно здесь живет. Спроси у Гризальды, она тебе скажет.
Ануш знала, что Лора никогда не обманывала- либо молчала, либо правду говорила. Характер у нее был такой. Красивые бархатные глаза всегда смотрели в лицо собеседнику, она не отворачивалась, не боялась чужого взгляда- будь -то даже незнакомый мужчина. Язычок у нее был острый, но многое ей прощалось из- за ее красоты.
Женщины поднялись на балкон, с опаской поглядывая себе под ноги. Ануш быстро завела девочек в дом, полагая, что змея испугается дневного шума и сама уйдет, спрячется в своей прохладной норе под домом.
Изя была у Седы. Скоро должен был вернуться Петрос. Ануш попросила девочек помочь ей накрыть на стол, постелить скатерть, расставить посуду, а сама все время незаметно выглядывала во двор. Обед обычно подавался в большой фарфоровой супнице. Рядом, на длинном продолговатом серебряном блюде, лежал серебряный черпак. Почти вся посуда в этом доме была из серебра- ложки для чая и сладостей с золотыми ручками, подносы и сахарницы, круглые чашки для варенья, резные хлебницы и массивные блюда для фруктов, опоясанные кружевными серебряными ветками, вазы для конфет и сухофруктов на причудливых ножках в виде лап драконов.
В деревянном шкафу из светлого орехового дерева громоздились тонкостенные и прозрачные фарфоровые сервизы кузнецовского завода. Ануш в памяти хранила золотую посуду, которую видела в доме своего дяди Хачатура, в Баку. Нефтяные скважины, которыми он владел, позволили ему несказанно обогатиться, но, к сожалению, некому было передать свое наследство- самым большим богатством- детьми его бог как раз и не наградил. Вот только несколько лет назад, когда Артем вернулся из ссылки и рассказывал о перипетиях своей нелегкой судьбы, он обрадовал ее доброй новостью: -Скоро и мы будем жить, как твой дядя Хачатур, дорогая жена. Я обещал моей Ануш, - он повернулся к старшему брату, - что дети наши будут учиться в Европе. Чем мы хуже Мелкумова Айрапета, у которого сын учится в Берлине? Я хочу, чтобы и моя жена, как царица армянская и мои дети ели из золотой посуды, я хочу, чтобы у тебя, мой дорогой брат, в каждом кармане золотые монеты позванивали, чтобы ты не вставал ранним утром на работу.
-Какое дело у тебя на уме, Артем? - полюбопытствовал старший брат. -Где же это ты собираешься золото находить? Оно, насколько мне известно, на дорогах меж камней не лежит.
-На дорогах не валяется, ты прав, брат, - усмехнулся Артем, -поэтому мы его попробуем в воде поискать. Я, брат мой дорогой, в Баку нефтяные скважины купил, уже и установки заказал, а через неделю- две мы с Вано поедем, посмотрим, как идет сборка. Совсем скоро, надеюсь, ты сможешь бросить свою тяжелую работу. Хватит, теперь мой черед о наших семьях думать и заботиться. Правда, не моя в том вина, что не давали мне возможности работать- все по тюрьмам, да по ссылкам с Вано скитались, холодный камень нам подушкой служил, но с божьей помощью, надеюсь, все изменится.
Он перекрестился.   
Ануш, вспомнив, тоже, незаметно для дочерей, перекрестилась. Всю свою жизнь она только провожала, да встречала любимого мужа и с тревогой ждала вестей от него из других городов, из тюрем и ссылок.
На дороге послышался звон возницы. Девочки бросились к окну, Ануш быстро последовала за ними и поверх детских голов увидела, как в ворота тюрьмы, словно в пасть огромного дэва, въехала повозка с заключенными.
-Ох, ненасытная утроба. - вздохнула женщина. - Чтобы тебе развалиться на тысячу кусков! Чьи несчастные души вновь провинились? Кого опять отняли от семьи, от родного очага? Когда все это кончится, когда мой народ вздохнет спокойно?
-Мама, а кого опять привезли? - спросила Тереван, убирая с груди две тяжелые косы.
-Не знаю, милая. Кто же нам скажет об этом?
-А ты спроси у дяди Апетнака. Он же все знает.
Ануш не ответила. Да и что сказать? Даже если Апетнак скажет ей шепотом на ухо- кого привезли в этот раз, что толку. Он и так свое доброе дело сделал однажды, когда словно ненароком обмолвился, что Артему и Вано лучше бы уехать подальше от родных мест, которые для них стали хуже осиного гнезда.
Она посмотрела внимательно на свою дочь. Как быстро и незаметно она выросла! Скоро ростом мать догонит. Из девочек только Гризальда не обещала быть высокой. Видно в свекровь пошла, та тоже была худенькая, маленькая.
Открылась калитка. Ануш прислушалась, чтобы определить- кто зашел. Изя обычно ходила грузно, переваливаясь с ноги на ногу, легко было определить ее тяжелую походку. Постаревший от работы и забот большой семьи, Петрос опирался на палочку, его походка слышалась тройным звуком, но не успела женщина понять кто же это зашел, как во дворе раздался женский крик.
-Как я вовремя пришла! Вай, это она меня ждала! Ну подожди, юркая вертихвостка! Но нет, от меня еще ни одна твоя родственница не ушла, не спряталась. Всех их я переловила своими руками! Не надейся даже убежать!
Не сразу поняли, что это происходит во дворе. И только когда подбежали к балкону, то увидели, что старшая сестра Артема-  Варсеник держит за хвост тонкую змейку, голова которой все еще скрывалась в расщелине дома. Варсеник жила неподалеку и время от времени навещала своих родных. Не успел никто рот открыть, как она, быстро взмахнув рукой, вытащила змею и ударила ее головой о камень.
-Зачем она это сделала? -раздался тихий голос Лоры, -Несчастье теперь падет на наши головы, на наш дом.
-Что ты говоришь, доченька? - испугалась Ануш, прижимая девочку к себе и пытаясь успокоить. -Ну убила она змею, так ведь за вас боялась. Змея укусить могла.
-Вот посмОтрите, что будет! - Как заведенная повторяла маленькая Лора. -Зачем она в нашем доме убила ее? Нельзя убивать божью тварь. Бог создал их и не нам их обижать. Он теперь нас всех накажет за этот грех.
Маленькая Лора, к сожалению, оказалась права. Никто не мог даже предположить, что скоро в их дом придет плохая весть, черным вороном влетит в открытое окно.
Вечером Ануш вытащила из черного футляра флейту из слоновой кости. В летние вечера, после трудного дня Артем любил играть на ней. Как же давно его руки не касались флейты, сейчас, грустная, разложенная на три части, она лежала, тоскуя без дела на красном бархате. Руки женщины гладили холодную кость, на которой казалось, еще оставались следы пальцев ее мужа. Почему их супружеская жизнь состояла только из разлук и коротких встреч? Как ей не просто без мужа, без любимой Лерник, без сыновей- Вагана и Мосика, без умного и доброго Сандро, который был ей, как сын. Почему жестокая жизнь так разбросала их всех?
Петросу не легко было одному прокормить большую семью. Это раньше их подвалы ломились от продуктов, а недавно, когда Ануш хотела вытащить мед из погреба и увидела, что его осталось совсем чуть- чуть, она едва не расплакалась, но решила ничего не говорить. Зачем расстраивать? Правда, Изя, когда узнает, молчать не будет, у нее был другой характер. С ней не поспоришь, да Ануш и не спорила. Так повелось сразу же, как только Изя, настоящее имя ее Варсеник, вошла в этот дом. Ануш хорошо запомнила ее молодой, белолицей, с опущенной вниз головой. Изя, пройдя через короткое первое замужество и быстрое вдовство, хорошо понимала, что входит в семью, где уже растут дети ее мужа и что ей предстоит может быть самое тяжелое испытание – заменить им мать.
У Ануш тоже жизнь оказалась тяжелой, хотя кто мог об этом подумать, когда она выходила замуж? Ей было 16 лет, когда будущий свекор со старшим сыном пришел просить ее руки для своего младшего сына –Артема, которого она видела несколько раз. В тот день она скромно опустила голову с двумя длинными косами, чтобы скрыть свою радость. Ее бархатные темные глаза светились от радости.
Ануш была единственной дочерью своих родителей, вернее, у нее было четырнадцать братьев и сестер, но все они умерли в самом младенчестве. Родители боялись даже дышать на свою кровиночку, чтобы не лишить себя последней надежды.
Свекра звали Чобан (пастух)- Газар. Со слов своей матери Ануш знала, что он много раз спасал людей от, казалось бы, неминуемой смерти. Даже местные врачи- Миша и Минас, получившие образование в Берлине, встретившись в горах, уступали ему дорогу на узкой тропинке, в знак уважения.
Артем- младший сын Газара, был красивый высокий парень. Не в пример бородатым армянским мужчинам, он брился почти ежедневно, упрямо считая, что только дети аллаха могут отращивать себе бороды. Одежда у него была всегда опрятной, руки быстрыми и точными. Он был мягок в обхождении с людьми. Увидеть его возбужденным или взволнованным можно было только в минуты его раздумий о судьбе своей родины, за которую он, не задумываясь ни одно мгновение, мог отдать свою жизнь. Он преклонялся перед отвагой Андраника Озоняна, армянского патриота и истинного борца за светлое будущее своей родины, который не раз останавливался в их доме. Артем вместе с Вано, старшим сыном Петроса, вошли в дашнакскую партию, целью которой было освобождение Армении. Обстановка в раздвоенной Армении была настолько тяжелой, что решить насущные вопросы на всех фронтах казалось немыслимой и невозможной задачей.
Для Ануш жизнь долго была такой же сладкой, как ее имя. Казалось, никакая беда не сможет опечалить ее. Она вошла в семью, где ее любили, старший брат Артема стал старшим братом для нее. Как и во всех армянских семьях сыновья жили вместе в одном доме, деля сложности семейного быта поровну. Имя Чобан- Газара было известно всему Зангезуру, да разве только Зангезуру? Через все села и деревеньки восточной части Армении слава о нем, как о народном целителе и враче прокатывалась из уст в уста. Ведь к нему обращались, когда была нужна срочная помощь, когда слабая надежда человеческой жизни висела на волоске.
Едва у подножья гор начинали таять многометровые грязно-серые ледники, а в расщелинах каменистых гор Зангезура из- под снега появлялись первые слабые цветы, едва от подогретой солнцем черной, сочной и богатой природными минералами земли начинал подниматься теплый пар, как Чобан- Газар с хурджином через плечо поднимался ранним утром в горы, завернув в чистую тряпку немного зелени, кусок хлеба, кусок бараньего сыра, отдающего терпким, специфическим запахом, да сухофруктов.
Воды в горах было вдоволь. Родники с чистой и прозрачной студёной водой были повсюду. Но только человеку, рожденному здесь среди вековых лесов, нетоптаных троп и каменных круч было известно -где и как пройти, по каким дорогам, да в какое время. Может поэтому, настырные турки так и не смогли завоевать этот девственно- чистый край, в котором небо опрокинулось в глубину озер, а черная земля рождала немыслимо богатые урожаи, словно платила труженикам стократную дань за их доверчивость, трудолюбие, покладистость, пролитый пот и веру в свою землю и в свое предначертание- жить на камнях, брошенных по всему краю. Из этих камней научились строились добротные дома для жизни, куполообразные церкви для души и веры, а также ажурные, резные хачкары для вечного успокоения.
В доме Чобане- Газара на полках деревянного шкафа в глиняных посудах и карасах лежали травяные сборы- здесь и пастушья сумка, и кора ивы, которой сбивали высокую температуру, листья крапивы и высохшие соцветия ромашки, мать-и-мачеха, подорожник, пустырник. На подоконниках подсыхали листья, в глиняных мисках лежали перевязанные корешки, в стеклянных темно- зеленых толстых бутылях с закрытым горлышком хранились настойки. Сколько раз домочадцы говорили ему - не ходи один в горы. Мало ли что случиться. Где потом тебя искать?
-А что случиться? - искренне удивляясь, как ребенок, возражал он. - С кем я плохого обошелся, чтобы меня обидели? Волки и те меня не трогают- понимают, что не со злым сердцем я по горам гуляю, да и татары все меня знают, а те, кто не видел, так слышал. Я их всех лечу -и детей, и стариков. Зачем меня обижать? От меня только польза.
Все помнили, как однажды русский губернатор послал к нему на арбе одного из своих солдат, у которого опухшие ноги почернели и были похожи на ствол старого, сгнившего дерева. Тамошние доктора хотели ампутировать обе ноги, да кто- то предложил привезти его в Горис. Чобан- Газар вытащил нож, предупредив сопровождавшего, что если гной будет горький на вкус, то он не сможет ничем помочь. Быстрым движением провел ножом по ране и попробовав его, бросил извозчику: -Расседлай быстрее коня. Лечить будем! Азариц, дорогой, хаш вари!
Больных обычно устраивали на ночлег в задней части дома, Азариц перевязывал им раны, давал настойки, а главное- кормил вкусно и сытно. Для этого костоправ Газар не жалел своих баранов.
А как в родовых муках умирала женщина, которой никто не мог помочь? Газар ножом разрезал ребенку темечко, зацепил двумя пальцами и вытащил, а затем зашил шелковой ниткой новорожденному головку. 
Не забывали и то, как Чобан- Газар спас родного брата пристава Гориса -Авана- ами, когда татары напали на него, одинокого путника в горах, ограбили, затем избили его до полусмерти, и напоследок исполосовали голову острыми кинжалами, бросив на съедение диким кабанам и медведям. Когда Авана случайно нашли и привезли в горисинскую больницу, то врачи только руками развели, а родственники уже и не думали Нарек ему под изголовье положить, всем было ясно, что не жилец он на этом свете. Запричитали женщины, стали бить себя по коленям, думая, что жить ему осталось считанные минуты. Жалко было, что хороший человек ни за что умирал. Так, наверное, и было бы, если не спустился с гор Чобан- Газар. Посмотрел, а затем велел снять волосы с головы пристава и послал за коровьей лепешкой, но предупредил, что нужна ему только такая, на которой есть плесень. Все армяне, у кого ноги- руки целы были побежали в горы. Ни одной лепешки на дороге не оставили. Спорили, пока несли - у кого из них самая старая! Перекладывали с рук на руки, боясь, однако трогать плесень- святое лекарство, о котором говорил Чобан- Газар. На нее вся надежда и была. Столько принесли ему в больницу, что на горных дорогах чисто стало. Он эту самую плесень и положил на рану Аван- ами.
-Вот и все пока. - сказал он. -Не трогайте его, пусть лежит. А там уж, что Господь Бог пожелает. Все, что в моих силах было, я сделал.
Через пару дней открыл глаза Аван- ами и увидев возле себя Газара, тихим, дрожащим голосом сказал: - Ты здесь, Газар? Тогда я могу быть спокоен. Значит выживу...
После этого собрались горожане и вместе с врачами местной городской больницы написали письмо русскому царю Николаю Второму, чтобы он своим высочайшим императорским указом мог наградить Чобана- Газара и приставить к царской награде. Не каждый может людям столько добра делать, но видно род Ханзадьянов особенный, раз Господь наградил Газара способностью продлевать жизнь человека. Да только не успел он получить заслуженную награду, т.к.  революция, как продажная девка, приползла в эти края. А вскоре ушел из жизни и сам лекарь. Вылечил холеру, что косила людей в одном татарском селе, а они в благодарность принесли ему казан плова, бросив туда отравы.
Только осталась в памяти история, как спас Газар единственного сына Салим- бея, который жил неподалеку от Гориса, там, где в зеленой ложбинке гор под чистым синим небом уютно размещалось небольшое село, в котором жили татары (азербайджанцы).
Дым поднимался от крыш, блеяли овцы в загонах, хорошо ли, плохо ли, жизнь в каждом доме шла своим чередом. У Салим- бея был полный достаток в семье, купеческие дела шли успешно, здоровьем его бог не обидел, жена детей рожала через год. Все было хорошо, только долго не было у него наследника, и поэтому, когда жена родила крепкого и здорового мальчика, радости в доме было немерено. Сколько овец тогда зарезал счастливый отец- никто не считал. Все село собралось поздравить Салим- бея с такой радостью, каждый нес в руках подарок для него, жены и маленького ребенка, которого назвали Али. Несколько дней гуляли, пили, ели. После всех торжеств в дом пришел еще один гость - Чобан- Газар. Он в горах траву собирал и только когда спустился вниз, родные рассказали ему какая радость случилась в доме Салим- бея.
Друзьями они были с давних пор. Газар приходил к Салим- бею и приносил женщинам цветные платки, мужчинам -крепкий табак, а на телеге привозил черных баранов с волнистой шерстью. А уж если Салим- бей к нему в гости пожаловал, то невестки и дочери Газара бегом собирали на стол, чтобы достойно встретить. Гость в доме от бога.
-Ты хоть и хороший врачеватель, мой дорогой Газар, только лучше, если твоя помощь нам никогда не понадобится. –говорил Салим.
-Пусть мои травы и настойки пойдут на лечение твоих врагов. - соглашался Газар.
Проходили годы. В достатке жил Салим- бей-дом его был полон- трепетали тяжелые ветки, наклоняясь от веса поспевавших груш и яблок, ароматом роз веяло в саду, сын рос на загляденье- крепким и смышлёным. Отец с детства приучал его к лошадям, верблюдам, часто с собой возил, чтобы научился разбираться в людях. Жизни учатся, путешествуя и общаясь. 
Когда ребенку исполнилось девять лет, отец подарил ему молоденького верблюжонка- неуклюжего и тонконогого. 
На верблюде, согласно Корану, ездил Мухаммед, поэтому Салим - бей почитал это животное. Сюда не докатилось то злое правило, которое существовало у арабов- христианам нельзя было ездить верхом на лошади, верблюде или муле, только на осле. Даже шапки из верблюжьей шерсти им не дозволялось носить.
Али из рук кормил и поил своего верблюжонка, гулял с ним по горам. Уставшие, они вместе пили воду из родника, вместе весело бегали по тропинкам, а когда ребенок уставал, то забирался на спину своего друга, которому дал кличку- Шахур. Верблюд всегда прибегал на голос Али. Все смеялись, когда подрастающий Шахур, у которого на горбу всегда лежала бархатная попона с колокольчиками, шел за мальчиком, словно несмышленый ребенок за своей матерью. Только однажды дромадер не послушался своего молодого хозяина - он жевал сочную траву и не откликнулся на зов. Тогда мальчик привязал Шахура к дереву и стал бить палкой, не посмотрел в круглые полуприкрытые мохнатыми ресницами глаза своего провинившегося друга, иначе увидел бы там не боль или раскаяние, а ярую злость дикого животного. Белки глаз верблюжонка налились кровью и готовы были лопнуть.
Три дня не подходил к верблюду мальчик. Три дня не давал ему пить, есть. Никто не смел ослушаться приказа, несмотря на то, что Али был самым младшим в семье. Он никого не хотел пропускать впереди себя. Единовластие родилось раньше тела, раньше души. Даже мать родная обращалась к нему, как ко взрослому мужчине. Еще три долгих дня прошло, прежде чем в глазах верблюда растворился гнев и остыла вскипевшая ненависть. Отвязывая его от злополучного дерева, мальчик еще раз пнул его, чтобы показать свою силу и власть над ним. Рядом стояли отец, дяди и смеясь, смотрели, как он усмиряет непокорное и злобное животное. Глаза у верблюда были опущены в землю, казалось, дух его был сломлен, а потому, вскоре толстые губы уже жевали сочную траву, загодя принесенную для него и пили студеную воду.
Забылась всеми история усмирения духа непокорности. Вновь мальчик и животное были вместе, вновь верблюд прибегал, как и раньше на знакомый голос, несмотря на то, что вымахал и превратился во взрослое и сильное животное. На Востоке хорошо известен злобной нрав и цепкую память дромадеров. 
Однажды Али поехал на верблюде в соседнее село, где жила его замужняя старшая сестра. Он хорошо знал эти места, не раз ездил с отцом, да и кого ему было бояться - с ним был его Шахур. Но в полдень пошел сильный дождь, и они свернули с тропинки, чтобы переждать, а когда после дождя поднялись, чтобы идти дальше, скользкая дорога была выбрана неправильно, они заблудились. Долго петляли, возвращались назад и только к вечеру подошли к тутовым садам Гориса. Лето было в самом разгаре. После дождя воздух был чистым, а аромат цветов щекотал ноздри, напоминая о голодном желудке. Али срывал крупные черные ягоды тута и запихивал в рот. Сладкий фиолетовый сок капал на ворот рубашки, оставляя на лице темные полосы. Когда он вдоволь наелся, то потянул верблюда, который поодаль жевал траву, чтобы продолжить свой путь, надо было торопиться до темноты добраться домой.
Не сразу понял мальчик- почему это вдруг верблюд стал фыркать и трясти головой. Он заартачился, не подчиняясь хозяину. Покорность в глазах сменилась лютой ненавистью, покраснели белки, совсем, как в тот день, когда мальчик избил своего друга за непослушание. Вспомнил Шахур, сохранил в извилинах своего мозга преподанный ему жестокий урок. Протянул он голову, чтобы дотянуться до мальчика шершавыми толстыми губами. Оскалились в злобной ухмылке желтые зубы, чтобы укусить, чтобы отомстить за унижение и избиение. Нет, ничего не забыл Шахур, он все эти годы держал в голове злые мысли.
Али бросил поводья и едва успевая бросить взгляд- куда бы спрятаться- бросился под большой камень, где на его счастье оказалась большая дыра. Она вела в просторную круглую пещеру, которая не имела иного выхода. Только Али перевел дух и собрался ползком залезть в глубь пещеры, как увидел два желтых огонька, которые смотрели на него, не мигая. Такие глаза- огоньки могли принадлежать только ядовитым змеям, которых в горах Кавказа водилось несметное множество. Он оказался между двух огней и такой страх сковал его, что камень бы лопнул от напряжения. Кричать? Но кто услышит голос из этого подземелья?
Верблюд, подойдя к дыре, стал вытягивать свою морду, чтобы укусить мальчика, ухватившись за его одежду, вытащить из укрытия, растоптать своими сильными ногами. Не знал Али о мстительном, и злобном, а главное- памятливом на плохое, характере четвероногого корабля пустыни. Шахур в одночасье превратился в злейшего врага, жаждущего мести. Она кипела в нем, длинный сухой язык уже подкрадывался к ноге Али. В небольшое пространство между камнем и землей втиснулась злобная морда, обнажив сильные, похожие на ржавчину крупные зубы. Вот уже и шероховатый язык верблюда коснулся ноги мальчика. В страхе сжался Али в комок, приготовился с вонючим дыханием бывшего друга почувствовать дикую боль, он стал шептать все молитвы, которым его учил мулла, путая слова и проглатывая их от липкого страха, когда увидел, как шурша проползла рядом змея.
Солнце в пещеру не проникало, потому постоянная влажность сделала ее убежищем и местом обитания всяких тварей и гадов, которые не выносили света. Али скосил глаза, пытаясь сжаться, уменьшиться насколько это возможно в размерах, но тут внезапно змея сделала резкий выпад и головой коснулась на доли секунды языка верблюда. Мальчик от увиденного потерял сознание.
Когда очнулся, было уже темно, ничего не видно вокруг. Так, боясь сдвинуться с места, он просидел до утра. Когда первые любопытные лучи солнца ударились о камень, закрывающий вход в пещеру, Али оглянулся. Змеи нигде не было видно. Мальчик заглянул под камень, но не увидел там ничего, только резкий запах ударил в нос. Он прислушался, но кроме пения птиц, да стрекотания кузнечиков, ничего не было слышно. Тогда уже он прополз сквозь ту самую расщелину, в которой вчера ему удалось спастись от ненависти своего дромадера и вылез из пещеры. Его верблюд лежал мертвый. Это от его опухшего живота него шел сильный запах. Змеи рядом не было, только извилистые полосы на земле напоминали о происходящем. Али, сам того не осознавая, в порыве ярости и злости, стукнул ногой изо всех сил прямо по животу верблюда. Крепкая кожа верблюда лопнула от удара, а нога мальчика провалилась в вонючие внутренности, разрывая набухшие гнилые ткани. Зловонная желто- зеленая слизь брызнула во все стороны, мальчик внезапно почувствовал резкую боль, словно наступил голой пяткой на острую палку.
Крик вылетел из его рта, долетел до небес и вернулся обратно на землю, чтобы не дать умереть от отчаяния его беспокойному отцу, который весь день с родственниками искал своего единственного сына по горам и окрестностям.
На крик мальчика прибежал садовник, который подрезал деревья в садах. Увидев ребенка, он посадил его на свою лошадь и привез в дом Чобан- Газара. Мальчик был без сознания. Три дня и три ночи не отходил от него Чобан- Газар. Сначала помыл ногу, которая стала чернее ночи, почистил рану, а потом с божьей помощью и со всеми своими волшебными настойками и травами, теми самыми, которые должны были пойти на лечение врагов почтенного Салим- бея, вылечил ребенка. Не поверил купец глазам своим, а потом и ушам, когда сын рассказал все как было. Но зато потом и радости было столько, что море по сравнению с ней мелким показалось.
Попросил знатный азербайджанец прощения за свою пустую надменность и глупую надежду, что все беды и болезни стороной обойдут его сына и не понадобится им помощь Газара.
-Что не сболтнет глупый язык человека, дорогой Чобан- Газар? Пусть твои враги растают как первый снег на дороге под копытами лошадей, а те цветы и травы, которыми ты людей лечишь, пусть принесут еще больше облегчения твоим больным. Потому, как твоей святой рукой приготовлены. - говорил он, подминая под себя услужливо подкладываемые женой мягкие парчовые подушки, которые она предложила так же и гостю. 
-А у меня и нет врагов, дорогой Салим- бей. -просто ответил ему Газар. -Никого в жизни своей я не обидел, сам знаешь. Я людям несу надежду, уважаемый бек, продлеваю жизнь, если, конечно, господь Бог мне это позволяет. Все мы в руках нашего Создателя. А бог, он- един для всех, не так ли?
Хотел уклониться от ответа Салим- бей, видимо посчитав, что аллах никак не может быть богом единым для мусульман и христиан, но правила этикета взяли вверх. 
-Верно говоришь, братец. - ответил он. Не стал спорить с армянином. Но вслух сказал только: - Все, что из твоего рта вылетает, драгоценными камнями падает на землю. Было бы кому их собирать. 
Он отсыпал щедрой рукой золото из мешка, но Чобан- Газар отвел его руку. -Найдется, кому собирать, дорогой сосед, а золота твоего мне не надо. Сыну оставь, отложи на свадьбу ему. Я не за деньги добрые дела делаю. А платой мне будет твое искреннее отношение. Что простому армянину нужно? Доброе слово и честный взгляд соседа. Остальное он своими руками сделает. Сам знаешь. -добавил Чобан- Газар и перекрестился под пристальный взгляд правоверного.
-От денег еще никто не отказывался. - удивился Салим- бей. - Может мало даю, сосед, дорогой? Ты скажи, знаешь ведь хорошо, мне для сына ничего не жалко. Ты его спас, добро в мой дом принес. Словно второй раз мне аллах сына подарил.
-Знаю, дорогой бей, сын в семье- надежда и оплот дома, как главная стена, на которую крыша опирается. У меня тоже два сына растут, еще как понимаю тебя. Но денег не возьму. Не обижайся. Кто знает, может придет время, когда и я тебя об услуге попрошу, вот тогда и ты протянешь мне свою руку, если не забудешь мое добро, дорогой бек.
-Как ты можешь такое подумать? - искренне возмутился хозяин. - Мы правоверные и обманывать- для нас самый большой грех.
-Истинную правду говоришь, мой друг. Каждый получит от Господа по мере того добра, которое он делает в жизни. Проклят, кто слепого сбивает с пути.
-Знаешь, дорогой Чобан- Газар, я часто думал- жаль, что ты не магометанин. Твое сердце полно доброты и искренности, поступки твои правильные. Аллах рад был бы иметь такого сына, как ты. Аллах -друг тех, кто уверовал в него, он всех выводит из мрака к свету. А благоволения Аллаха - это великая удача! Почему бы тебе, дорогой мой друг, не подумать об этом? - щуря глазками, едва видимых в оплывших жиром щеках, проговорил Салим- бей. -Мы бы еще большими друзьями стали, вечера в умных беседах проводили. Каким бы ты уважением пользовался у нас?! Почему не хочешь?
Чобан- Газар уклонился от ответа. Понимал, что любой ответ, кроме согласия, был бы нежелательным для бея, который в уме держал заготовленную для соседа фразу: -Тех, кто не уверовал в Аллаха, он силой приведет к наказанию мечем и огнем. Аллах велел воевать с людьми до тех пор, пока они не засвидетельствуют главное: Нет бога, кроме Аллаха и Магомед пророк его...
Не понимал армянин, что бей добра ему желает, что переход в другую веру мог бы быть счастьем для него и всей его многочисленной семьи. Не понимал, что лишь Аллах мощен над ним, лишь он сведущ о всякой твари, о всякой вещи. Лишь аллах может подарить благие жилища в своих райских садах вечности. Христиане купили себе заблуждение за прямой путь, а наказание за прощение.
Не променял Чобан- Газар ни религии своей, не принципов. Слухи о его доброте и врачевании переносились из уст в уста, ветром от села к селу, от горы к горе, пробегая по колышущейся траве, по камням, отражалась в воде и уносилась течением реки, а сам он любил повторять: - За мое добро пусть бог моим детям и внукам счастья даст, да жизнь их продлит.
Когда Чобан- Газар умер, то на его похороны из девятнадцати сел Зангезура приходили люди, чтобы попрощаться, да посетовать на то большое горе, которое не только родным Чобан-Газара выпало, но и всем жителям Зангезура...
Ануш тихо вздохнув, убрала флейту на место. Грустные воспоминания часто терзали ее сердце. Вечер был насыщен ароматами первых весенних цветов. Порывы легкого весеннего ветра наклоняли до земли ветви деревьев, усыпанных светло- розовыми огоньками цветов. Уже давно зашло солнце и ночной полумрак города растворяли редкие электрические фонари, да лампы в окнах домов, из которых доносились негромкие разговоры, прерываемые только песнями пастухов. На темно- синем небе появлялись звезды, вспыхивая далеким мерцающим светом. Пастухи привели с пастбищ стадо баранов и устроились на покой в саду, неподалёку от тюрьмы, рядом с готовым уже фундаментом для двух новых домов, принадлежавших Артему и Петросу. Убаюканные ночной прохладой и тишиной, а также дав желанный покой своим уставшим за день ногам, пастухи играли на свирели. Темные и заскорузлые пальцы медленно перебегали по отшлифованной глади инструмента и музыка, казалось, заполняла все пространство вокруг, навевая воспоминания о белоснежной макушке вечного Арарата, который горько плакал в одиночестве на чужбине, скучая по своему народу, не слыша привычного родного языка, грустных песен пастухов, собирающих свои стада, журчания хрустальных родников, пения и щебетания птиц, не чувствуя сладкого запаха цветов. Какая тяжелая участь выпала им всем, их родине, их земле и даже тем камням, которых было в изобилии повсюду.
С закрытыми глазами пастухи покачивались в такт музыки, которая проникала в душу людей, задевая каждую струнку. Казалось, даже темнота растворяется, искажая в вечернем сумраке привычные с детства очертания гор. Изредка печальную мелодию заглушало блеяние молодого барашка или мычанье коровы.
Утром следующего дня, едва только первые блики солнца растворят ночную мглу и отбросят голубой туман с прохладных каменистых гор, как в привычном распорядке все поспешат к свои делам, торопясь завершить начатую работу. День начинается с утра, а год- с весны. В каждой семье в маленьком Горисе были свои беды, свои радости. Люди рождались, умирали, плакали и смеялись, женились и рождались вновь, чтобы не оскудела земля, чтобы продолжался род армянский, берущий свое начала с Ноя.
Пять сестер было у Артема с Петросом – Азравард, Маргарит, Варсеник, Шахи, Елизавета. Черным вороном в открытое окно влетело известие, что в Баку погиб племянник. Матери его- Азравард вместо молодого красивого сына, привезли на телеге его холодный труп. Богатый двух - этажный дом на пригорке, из которого хорошо были видны села и вся плодородная долина у подножья Гориса, погрузился в траур. Занавешены простынями все зеркала.
Лора оказалась права.
Вечером после ужина Ануш и Изя молча пошли одеваться. Страшно было идти выражать соболезнование матери, потерявшей любимого сына. Изя одела чакатноц- последнее золотое украшение, до которого у коммунистов не дотянулись руки, поверх него повязала черную косынку и краем закрыла свои бескровные губы. В глубокие карманы платья положила батистовые платки, слезы утирать. На мужа было больно смотреть, Петрос сидел, осунувшись и смотрел куда- то в одну точку.
Ануш достала из сундука темно- зеленое платье, шелковый корсет цвета изумруда, сделанный из китового уса. Стоило одеть его, как сразу же выпрямлялась спина.
Вспомнила, что этот корсет Артем привез из Москвы в далеком 1924 году. Там, после освобождения, когда он с Вано уехали с Соловецких островов, они открыли мануфактурный магазин, взяв ссуду у бывшего соседа- миллионера Ивана Ивановича Кеворкова. Артем отправлял домой посылки в чайных ящиках, каждый весом по 40-50 кг, понимая, что не легко брату одному кормить две семьи. Однажды Артем прислал странную посылку, на которой своей рукой написал: -Мазь для обуви. Перед использованием хорошо помешать палкой.
Оказалось, что там были платиновые демидовские монеты достоинством в 6 и 12 рублей. Тогда они еще не знали, что платина, добытая с уральских рудников, ценилась в три- четыре раза выше серебряных
Магазин Артема находился неподалеку от храма Василия Блаженного, как он писал- в самом центре Москвы. Артем даже присылал фотографии храма, кремлевских стен, набережной, музеев, церквей.
Ануш до последнего верила, что, когда -нибудь обязательно пройдется вместе со своим мужем по красным мощенным мостовым Москвы и своими глазами посмотрит на высокие, как горы дома, в которых живут десятки семей, а также на этот красивый христианский храм на главной площади, одну из башен которого построил армянин Богдан. Хотя о какой России ей сейчас мечтать, когда Артем вот уже два года, как уехал в далекую Среднюю Азию. Как ей хотелось увидеть своего мужа, увидеть родную улыбку на красивых губах, прижаться к нему, обнять...
Она вздохнула, вспомнив письмо и фотографии, что он прислал с Суреном. Артем и там продолжал фотографировать, это было его любимым делом.
На одной из фотографий были верблюды, груженные большими тюками с хлопком во дворе хлопкового завода в Коканде, рядом стояли бородатые мужчины, одетые в полосатые халаты, подпоясанные цветными платками. На другой карточке- тянущаяся куполом в небо православная церковь в Андижане, построенная в 1896 году. На обратной стороне Артем своим красивым убористым почерком написал, что на территории Кокандского ханства по указу русского царя Александра Второго была выстроена церковь. В 1876 году была образована Ферганская область, а в 1898 на военно- городском кладбище была возведена часовня, которая сильно пострадала во время землетрясения в 1902 году. Артем писал, что, как и в Армении, земля здесь часто вздрагивала от землетрясения, лето было очень жарким, а местное население добрым и приветливым, особенно седобородые старики, для которых, как и на Кавказе- любой гость - от бога.
Ели местные жители овощи, рис, пили зеленый чай из маленьких чашек без ручек, которые уютно помещались в ладони. Укрывались в редкие холодные дни курпачой - стеганными узкими ватными одеялами, которые горкой лежали прямо на полу в каждом доме. Бескрайние поля, на которых росли низкорослые кусты хлопчатника, снабжали местных жителей тканью, ватой и маслом.
С другой фотокарточки на нее смотрело веселое лицо девочки, у которой на шее была амулетница - бусы из крупного и мелкого бисера в несколько рядов и в два ряда- монисто. В ушах этой темнокожей с озорными глазами были длинные до плеч серьги в виде висячих бус, которые сильно оттягивали мочки.
Ануш вздохнула и стала одевать платье, затем аккуратно натянула на стройные ноги новые фильдеперсовые чулки.
Изя купила их в магазине, а вечером, когда все были дома, она вытащила, чтобы обрадовать своих девочек. В это время в комнату зашел пастух Арут- толстый парень со светлыми нечёсаными волосами. В теплой одежде, перепоясанный красной тряпкой, он был похож на футбольный мяч, который Артем привез для своих детей из Москвы. Арут был глуп и наивен, как его многочисленные овцы, которых он ежедневно водил на пастбища. В тридцать лет отец наконец женил его, найдя в одном из горных сел Зангезура для глупого сына женщину ему под стать. Молодые жили тихо, спокойно в маленьком домике на краю Гориса- не ругались, не ссорились, не шумели и никому не причиняли беспокойства.
В этот вечер, Арут, переминаясь с ноги на ногу, стоял в дверях, ожидая полагающейся ему платы за выполненную работу. -Ами, - промямлил он, - вот я пришел. Скоро уже будем ставить обы из войлока на твоем пастбище на Синд- горе, чтобы твоя семья летом отдыхала там от жары. Все твои овцы живы, я за ними хорошо смотрю, сам знаешь, как они жир нагуливают. Сегодня они много гуляли, ели свежую траву, пили чистую воду. А вот мой живот пока пуст. Домой спешу, меня женушка моя ждет... 
Он бы и дальше продолжал говорить, соскучившись за день по человеческой речи, но вдруг его глаза увидели чулки в руках Изи.
-Вай, что это? - У пастуха заблестели глаза. Никогда прежде не доводилось ему видеть такую красоту. Вот горы, луга, высокие зеленые травы, весеннее половодье цветов, да пылающие закаты- все это он видел каждый день, привыкая к естественной красоте природы. Петрос, не заметив его восторга, прихрамывая, прошел в свою комнату, а Ануш протянула пастуху несколько лавашей, в которые предварительно завернула жирные куски варенной баранины, сыр и свежую зелень.
-Возьми, Арут, дорогой, отнеси домой. С женой вечером покушаете.
-Э, тикин Ануш, что ты мне каждый раз только хлеб да мясо даешь? Вот такие чулки мне тоже дай! Один раз тоже хочу обрадовать свою жену. Знаешь, как прыгать начнет, как козочка, да целовать меня за такой царский подарок. Мои овечки позавидуют ее резвости.
-Ты в своем уме, Арут? - возмутилась Изя, вмешавшись в разговор. -Да и зачем твоей жене такие чулки? Она что в гости к приставу собирается или на свадьбу в Ереван поедет?
-Почему тебе можно носить, а моей жене нет? - у Арута от обиды запрыгала верхняя губа. - Она чем хуже тебя?
-Эй, слушай, ты что говоришь? -не на шутку разозлилась Изя. - Ты зачем меня ровняешь со своей женой? У тебя видно последние остатки разума пропали, пока овец на поле выгуливал. Тебе мало того, что ты получаешь, да еще Ануш всегда добавляет в твой ненасытный карман...
Она бы еще долго ругалась, но в комнату вошел Петрос. Он протянул Аруту деньги.
-Возьми, дорогой. Я тебе чуть больше даю в этот раз за хорошую работу. Думаю, тебе как раз хватит, чтобы купить лишнюю пару чулок для твоей красавицы. Торопись, чтобы успеть, а то вдруг чулки в магазине у Мелкумова закончатся, вот горе- то будет. Твоя жена останется без фильдеперсовых чулок. Как же она людям на глаза покажется? -он улыбнулся себе под нос, пряча от пастуха улыбку в тонких губах. - Беги скорее, сынок, да хлеб не забудь, а то не миновать тебе оплеухи от твоей красавицы...
Но он говорил уже в пустоту, т.к. обычно неповоротливый и толстый Арут, в этот раз на удивление быстро развернулся в дверном проеме и исчез, подобно весеннему облаку под порывом ветра, крепко удерживая в руках полученные деньги.
Ануш и Изя оделись и вышли из дома. Петрос молчал всю дорогу, представляя себе, как убивается сестра. Женщины негромко переговаривались, вытирая слезы.
-Самое страшное - хоронить своего ребенка. - произнесла Ануш.- Счастливая та мать, которая из жизни уходит с сухими глазами.
-Как пережить ей смерть сына? - Изя поправила монетки на лбу. –Бедная, бедная. За что ей такое наказание? Почему бог наказывает добрых, Ануш? Почему злых не трогает?
-Знаешь, я вот думаю, чтобы вырасти, нужна целая жизнь, а чтобы постареть, достаточно получить известие о смерти ребенка.
-Да, - согласилась Изя, - Радости все меньше и меньше остается на земле. Скоро, наверное, она иссякнет и вовсе, как родник, который бьет из- под земли. Все когда -то заканчивается...
Обратно шли, удрученные и убитые горем. Они уже были недалеко от своего дома, почти поравнялись с родником, когда послышался странный гул. Изя не успела даже спросить, как почувствовала, что земля уходит у нее из-под ног. На ее глазах дом, мимо которого они проходили, стал раскачиваться из стороны в сторону, словно игрушечный. Ходуном заходили красные крыши, а им в такт заплясали в сумасшедшей пляске деревянные заборы.
Не сразу поняли люди, что это из недр земли вырывается гул, словно страшный дэв в своих глубоких подземных пещерах очнулся после столетнего сна, отряхнулся, размял свое тело, собираясь силой, отчего вековые валуны, как маленькие камешки скатывались с гор, а сами горы и холмы раскалывались и содрогались, образовывая на редких пологих склонах трещины и глубокие овраги. Казалось, сейчас небо от ударов стихии соприкоснется с землей, разверзнется земля и проглотит род человеческий.
Отовсюду слышался плач и крики людей. Заметались, завыли животные, жалобно и тревожно кричали птицы, перелетая с дерева на дерево. Протяжно и надрывно мычали коровы, блеяли овцы, надрывая глотки, лаяли городские собаки. Земля колыхалась под ногами. И казалось, не будет этому конца...
У Ануш подкашивались ноги, она сбросила каблуки и в новых фильдеперсовых чулках, босиком, по камням и земле побежала к дому, в котором оставались ее дети. Петрос, как мог, старался прибавить шагу и только Изя, у которой ноги, словно в землю вросли, начала бить себя руками в грудь и, приседая, громко кричать: - Мои дети! Мои дети! Ах, боже, пощади моих детей! Сжалься над нами, святая богородица!
Везде погас свет, и темнота была такая, что хоть палец в глаз засунь- ничего не увидишь. Все высыпали на улицу и стояли возле своих каменных домов, не зная, что же им делать дальше. Матери звали своих детей, крича и плача и теряя рассудок от страха. Некоторые, особо храбрые, соорудили факелы и зажгли их. Огоньки света в дрожащих руках выхватывали из кромешного мрака испуганные лица и только холодная луна, которая мрачно светила, появившись на небосклоне, смотрела на происходящее с безучастным видом.
Трясло долго, так долго, что казалось трясет и день, и ночь, и всю жизнь, и что земля перевернулась, что вот- вот горы рухнут и закроют собой солнечный свет.
Горисинцы еще не знали, что многие деревни вокруг их городка в этот день сравнялись с землей, похоронив под собой и жителей, и домашних животных, что вековые скалы, которые были их вечной защитой от неприятеля, разрушились, словно были сделаны из песка. От него пострадал и главный памятник Татева- храм Погоса и Петроса.
Страшное землетрясение 1931 года осталось в памяти людей и стало точкой отсчета. После него в Горисе стали ставить палатки в садах.
В доме у Ханзадьянов после землетрясения появилась только одна трещина. Она пробегала над норкой, в том месте, где раньше пряталась змея. Но кроме трещины в их дом юркой змейкой начинали вползать новости, настолько ошеломительные, что они изменили всю дальнейшую жизнь когда- то благополучного и доброго семейства.
Через два месяца после землетрясения, они получили письмо от Артема, в котором он просил отправить дочерей с отцом его друга, который должен был в скором времени покинуть навсегда родные края и перебраться в Среднюю Азию.
Гризальда и Тереван, оставляя в своей памяти на всю жизнь родные места- каменные дома под красной крышей, деревья, увешанные спелыми фруктами в садах, узкую дорогу в горах, качающийся столб в Татеве, а также белые снежные сугробы в зимнюю пору и аромат буйства природы ранней весной, сладкий вкус родниковой воды, вид красивого села Агулишен, где скалы напоминали то застывших на скаку воинов, то мрачных монахов в клобуках, уехали в далекую и жаркую, сухую и пыльную Среднюю Азию, преодолевая далекое расстояние на поездах, автобусах, переправах и телегах.
Армения стала им жестокой мачехой, закрыв глаза на боль, слезы и пролитую кровь своего народа.
В конце лета новый виток политического мракобесия выгнал из собственного дома уже ее последних обитателей -Петроса, Изю и Ануш с маленькой Лорой, предоставив им, правда, поселиться в их бывшей пекарне.
Изя успела спрятать часть посуды, разместив ее в спешке в громадных медных котлах и закопав все это в саду под деревьями, т.к. не было более надежного места, чтобы спасти хоть что- то из былого богатства; здесь были хрустальные графины, подносы в серебряных окладах, серебряные с позолотой вилки, ножи и ложки, черпаки, подставки, фарфоровые сервизы кузнецовского завода, на тонких стенках которых были изображены сценки из библейских сюжетов.
Петрос помог жене закопать все глубоко в землю. Кувшин с золотыми монетами, на одной стороне которых был профиль Николая Второго, а на другой- символ царской России - двуглавый орел, был завернут в материю и закопан под раскидистым тутовым деревом на задней половине двора. Никто не подозревал, что красноармейцы острыми штыками будут прокалывать землю в поисках закопанных богатств.
Уже перед самым отъездом, Изя получила записку от друга Газара -Сафар- бея, в которой было написано: «Аманат (ценность), доверенная мне на хранение, находится в целостности. Приходите, когда пожелаете». После смерти отца, Артем прятал у Сафар- бея, который жил в селе Аран, свои деньги, монеты, золотые и серебряные женские пояса, многочисленные украшения. Село находилось чуть ниже Гориса, там, где армянские пастухи предпочитали летом пасти баранов. Порядочность зависит не от веры, не от бога, которому поклоняются, не от денег и богатства, а от души человека.
Опустел Горис, совсем, как во времена Давида, основателя рода Ханзадьянов. И только надежда живет в душах его потомков, что не погаснет очаг, что придет время, вернуться все потомки, отворят двери родных домов, зажгут огонь в очаге и воскликнут: - Какое же это счастье вновь оказаться на родной земле...