В неволе. 3

     План «Барбароса, чётко формулирующий цели, задачи войны с Советским Союзом, продуманный до деталей, план, воплотивший в себе гений военного искусства немецкого генералитета, не предполагал поражения войск вермахта под Москвой. Историки позднее разберут причины поражения Германии, морозы ль помешали, «ярость восточных варваров» и прочее. Но тогда, зимой 1941-1942 годов, контрнаступление Красной Армии под Москвой, отрезвило фашистских вояк, сбило спесь, наглость, убрала улыбки с лиц генералов и солдат. Стало понятно, блицкриг не прошёл, впереди продолжительное и жёсткое военное противостояние.
     Последствия военного поражения Германии под стенами столицы СССР, почувствовали жители оккупированных территорий, в том числе в Белоруссии.
     Прилетел ком и Лопуховским селянам.  Их вольготной жизни пришёл конец. Объявлен сбор теплой зимней одежды, полушубков, носков, валенок и варежек. По суровой зиме селян выводили расчищать дороги, заносы, перемёты. Непослушание наказывалась избиением палками и прикладами ружей, в худшем случае лагерем или расстрелом. Установлен план сдачи населением живности. Зашевелились старосты и полицейские.
     И в Лопуховке их увидели.
     Поползли слухи о жестокости фашистов, варварстве, о массовом убийстве коммунистов и комсомольцев, о гетто, где содержались и уничтожались евреи. Поговаривали об этом и летом сорок первого, но гебельсовская пропагандистская машина, тогда всё гасила восхвалением Великой Германии. И верили, ведь верили селяне в силу немецкой военной машин, верили, что для них всё будет неизменно, можно жить спокойно и сладко.
     Ан нет! Пришло и их время.
     В январе сорок второго Жоров повёз сдавать овец. Пока две повёз. А овцы-то свои, жаль отдать, но куда денешься, могут наказать, надо везти. На овце шерсть, жаба душит – шерсть жаль.  Постриг животных. И получил своё. На вокзале, за то, что привёз овец стриженых и нерасторопно нёс в вагон, был избит жесточайшим образом. Едва вырвался. Домой приехал с разбитым лицом, страшный, опухший. Напился вусмерть. Мать избил, жена едва успела спрятаться.
     Глеба дома не было, рубил сучья в лесу. Домой пришёл к ужину, а тут картина – пани Александра в слезах, под глазом синяк и плачущая Зинаида рядом.
     Что, как, почему? Толком объяснить не могут. В конце концов, рассказала хозяйка что произошло. Выслушал Глеб, головой покивал, поохал, и дальше что? Что он мог сделать? Подмывало, правда сказать хозяйке – сама урода воспитала, пожинай теперь плоды, да пожалел женщину.
     Поутру Жоров встал как новенький, расцарапанное лицо хоть и не зажило, но мозги немцы парню крепко подправили – это точно. Во всяком случае, похмелятся не стал, с мамашей разговаривал вежливо, даже о здоровье спросил. На мамкин синяк с удивлением смотрел, откуда, мол, эта красота – не помнил, как матушку по лицу огрел. Сынишку на руки взял, что тоже было непривычным в их семье. Пани Александра целый день удивлялась, всё не верила, что отучил немецкий приклад сына от пьянства.
     Смешно. Но смех этот был сквозь слёзы.
     С той поры действительно в доме произошли изменения.
     По-другому Жоров стал относиться к Глебу. Хотя он и был по-прежнему хозяином по отношению к своему работнику, но привычного гонора не было. Костя стал пуглив, шарахался от любого постороннего звука, а не дай бог выстрел услышит – под кровать лезет. Конечно, пить не перестал, и бимбер гнал по-прежнему и друзей выпить звал, сам к ним ходил, но всё делалось накоротке, на скорую руку. До потери пульса Жоров больше не напивался. Более серьёзными стали и его собутыльники, выпив не бузили, а словно заговорщики шептались. О чём шептались, слышно не было. Однако Глеб понимал, трезвеют селяне и начинают понимать, немцы не всесильны – ну год, ну два ещё будут властвовать, на этом их сила и закончится. Выгонят, а им, коренным жихарям здесь оставаться, а вот как жить, как к ним советская власть отнесётся, вот это вопрос.
     Одним словом, интересная метаморфоза произошла: накостыляли немцам под Москвой, а аукнулось здесь, в глухом селе Лопуховка, в семистах километрах от столицы страны Советов. И так было повсеместно – Лопуховка ли, Петровка, Козичи, Промышляды и прочее, прочее. О разгроме фашистов под Москвой знали теперь везде. Люди на деле увидели – силён Советский Союз, всё вернётся на круги своя… И уже формируется у людей понимание того, что помочь родной державе надо. До фронта не достать, здесь надо помогать. Конечно, до подлинного прозрения далеко, в сознании превалировал страх. Побороть это гадкое чувство большинство были не в силах, гирей на шее висели семьи, земля, скот, а главное подленькая мыслишка – «мая хата з краю, нічога ня ведаю…»
     Однако подневольным людям, Пущину, Слободчуку, Пищулину и сотням тысяч таким же невольникам терять было нечего, они были готовы бороться с фашисткой нечистью и ждали своего часа.
     Встречи соседей-невольников в новом году стали частыми. И к Глебу друзья заходили, и он заглядывал к новым товарищам. Чаще других Пущин общался с Петром Федоренко, их разговоры были всё более и более откровенными, теперь общение не ограничивалось лишь воспоминаниями и вздохами, мол, как было хорошо до войны, мужики думали и о будущем.
     В конце февраля 1942 года в поместье Жориных заскочил Пётр Федоренко.
     Глеб гостя не ждал. Увидав запыхавшееся лицо Петра пошутил.
     – Что, выгнали хозяева, ко мне переселяешься?
     Федоренко посмотрел по сторонам.
     – А где твои?
     Твои, это значит, Жоровы. Глеб усмехнулся.
     – А где им быть – дома, кто спит, кто у плиты, Зинаида с мальчишкой, сейчас гулять выведет.
     Пётр кивнул.
     – Меня пустишь?
     Глеб кивнул. Убрал лающего пса, открыл калитку. Прошли к сараюшке за домом. ОН давно освоил это местечко, хоть и прохладно, но никто не мешает, дождя и ветра нет, а что холод, так не беда, сено есть, а оно словно грелка, сел и через несколько минут тепло.
     Присели. Пётр за кисет.
     – Будешь?
     Глеб покачал головой.
     – Ты же знаешь, ни курил и не курю, а здесь и тебе не советую.
     Федоренко хитро улыбнулся, достал из полушубка чекушку, две стопки, кусок сала.
     – Ну а это? Будешь?
     Глеб удивился.
     – С чего бы?
     Пётр Иванович встал с топчана и торжественно произнёс.
     – Уважаемый Глеб Николаевич, поздравляю тебя с очередной годовщиной Красной Армии! Желаю крепкого здоровья, а Армии нашей силы и мужества! Ура!
     Глеб вздрогнул, по телу пробежали мурашки. Боже, сегодня 23 февраля! А он и не вспомнил…
     – Конечно, наливай! Только троекратного «Ура» кричать не будем, боюсь, Жоров не выдержит, услышит, под кровать залезет.
Он рассмеялся, расхохотался и Федоренко. Выпили по стопке, Пётр ещё налил. Но
Глеб протестующе протянул руку.
     – Достаточно! Мне хватит… А ты наливай…
     Федоренко поделился новостями, источник, правда, не раскрыл, лишь кивнул, мол, верить можно. Москва и Ленинград держатся, идут тяжёлые бои. На территории Смоленской области появились партизанские отряды, поджигают склады, рвут мосты, линии связи, одним словом, как могут, вредят фашистам.
     – Так что брат воюют люди, скоро и мы пойдём в бой.
     Глеб с подозрением посмотрел на Петра, уж не хватил лишку. Но нет, Федоренко говорил уверенно и спокойно.
     – А ещё, знаешь, Глеб, есть у меня возможность достать винтовку и патроны.
Как ты считаешь, не помешает оружие?
     – Конечно, нет! А как ты это сделаешь?
     Петя приобнял товарища.
     – Я разберусь. Да, ещё вот что, немцы забирают людей для отправки в Германию, ни под каким предлогом не ходи, если вызовут к властям. Заберут и с концами.
     Последнее предупреждение было странным. Как их могут вызвать, если их нет? Да, да – их нет! Нет, естественно, по документам. Но над всем этим стоило подумать, может и спросить кого, вот пани Александра говорила, Некиперович скоро должен приехать.
     Однако Волоховский староста к родне всё не приезжал. Появился только в начале весны. Пана Михаила Глеб не узнал. Внешне староста, конечно, не поменялся, но вот поведение изменилось. Но слова грубости, ни хамства, которое он позволял прежде, Глеб на сей раз не увидел. Никиперович и с ним был ровен в общении и разговорчив как никогда. Отозвал Пущина в сторонку. То, да сё. Как живёшь, какие проблемы и прочее, а потом шепотком.
     – Что, окруженец, в лес желаешь?
     Вопрос для Глеба был неожиданным, точнее провокационным. Какой лес? Кто ему говорил о каком-то лесе?
     – Не понимаю, пан Михаил, о чём это вы.
     Тот заговорщицки подмигнул.
     – Ладно. Тут такое дело. Есть у меня родственница, Анной звать. Масловская Анна. Она при советах в активе была, в школе работала, с комсомолом общалась. Сейчас прячется от немцев. Связана Аня с областными сопротивленцами. Так вот, попросила она свести меня с бывшими военными, окруженцами, пленными и прочими. Вот тебя вспомнил. Ты здесь с народом уже познакомился, может, как она подъедет, сведёшь с кем надо?
     Глеб не поверил. Тот ли это Никиперович, что советскую власть поносил, колхозы проклинал. Что с ним сталось? А староста смотрит и улыбается.
     – Что, думаешь, провоцирую?
     Потоптался рядышком с Глебом, затем, не дождавшись ответа, похлопал по плечу и в повозку, и уже уезжая, прокричал.
     – Ты думай, хорошо думай…
     Что тут думать. Это была явно провокация. Глеб в тот же день переговорил с Петром Федоренко и Пищуловым. Мнение было единым – Некиперович провокатор.
Петя Пищулов так тот прямо сказал.
     – Приедет очередной раз, разговор такой затянет, обушком по голове и в полицию, мол, уговаривал в леса податься.
     Посмеялись над предложением, но зарубка в памяти осталась, может так и придётся сделать.
     В начале июня в Лопуховку заявилась жена Некиперовича, а с ней молодая женщина. Это была дальняя родственница старосты Масловская. Посидев с женщинами в хате, Масловская вышла во двор. Глеб трудился в хлеву. Паненка побродила по хозяйству, поиграла с собакой, зашла в хлев.
     – День добрый, Глеб.
     Кто это и почему она его по имени назвала? Сердечко забилось, может это и есть та самая Анна.
     – Добрый…
     Он с ног до головы осмотрел девушку. На подсадную утку она явно не походила.
     – Меня зовут Анна, пан Михаил посоветовал с вами поговорить.
     Глеб кивнул. Они вышли из хлева, Глеб пошёл в сторону сараюшки, Анна за ним.
Зашли в помещение.
     – Садитесь. Здесь тесновато, но тепло.
     Он пододвинул ей самодельный табурет.
     – Так что вы хотели сказать, паненка?
     Девушка попыталась устроиться на табурете удобнее и упала. А упав, весело рассмеялась.
     – Вот так вы гостью встречаете?
     Глеб понял, что оконфузился. Покраснел. Девушка примирительно подняла руки.
     – Я шучу, всё в порядке. А поговорить я хотела с вами вот о чём. Немцев бьют и бьют серьёзно, а они становиться всё наглее и злее, и мы это чувствуем, даже здесь в глубинке, где, казалось бы, и нет войны…
     Глеб прервал.
     – Если вы приехали только за тем, чтобы поговорить о войне, так это зря, приезжают к нам иногда из города люди, рассказывают, что в мире делается. Недавно староста наведывался, немцев хвалил, говорил, что, мол, можно в Германию ехать, хорошо там, и гроши за труд немцы платят, не то, что здесь.
     Девушка, как показалось Глебу, слегка опешила. Не ждала такого разговора.
     – Глеб, вы не о том говорите. Мне Михаил сказал, что вы серьёзный человек и с вами можно серьёзно говорить…
     Он попытался было перебить. Анна вспылила.
     – Не перебивайте, когда я говорю, это неприлично. В конце концов, я женщина.
     О! Глеб понял – перед ним коллега, наверно тоже в школе учителем трудилась. Ну, что же, послушаем. И он выжидающе посмотрел на девушку.
Разговор получился действительно серьёзный. Глеб слушал Анну и всё больше и больше проникался уважение к этой хрупкой девушке. О том, что она может представлять для него или его товарищей какую-то опасность уже не думал. Девушка подтвердила рассказ Петра Федоренко о подполье и партизанах на Смоленщине, в восточных областях Белоруссии, много чего рассказала.
     Он внимательно слушал.
     – И знаете, что ещё, Глеб, скоро, совсем скоро ваши военные знания и подготовка потребуются, готовьтесь. Если есть среди ваших товарищей те, кому можно довериться, поговорите с ними, настройте на борьбу с немцами. Оружие, по возможности ищите, боеприпасы. Я ещё приеду сюда, и мы вновь поговорим. И вот ещё, пан Михаил не тот человек о ком можно говорить плохо. Он многое сделал, чтобы помочь таким как вы, пленникам, окруженцам, другим людям. А то, что грубоват, так должность такая, он, кстати, просил от вашего товарища, Плаксина привет передать, просил сказать, у того всё в порядке.
     На том и расстались. Анна пообещала приехать вновь.
     А жизнь между тем продолжалась.
     Земля, живность требовали заботы. Вся семья Жоровых, и конечно Глеб, с раннего утра до позднего вечера трудились в поместье. В поте лица работали и другие жители Лопуховки.
     Казалось, всё как обычно, всё идёт своим чередом.
     Но между тем это была далеко не прежняя жизнь. Леса были уже не те – хозяевами здесь были партизаны. Местные массивы знатные, и по территории велики, через них можно было попасть под Браслав, Двинск, Шарковщину, Миоры. Укрыться в них ничего не стоило, местами лес глухой, нехоженый – не пробиться.  Дороги, те самые дороги, что десятками лет не менялись – стали опасными, фашистам, в первую очередь опасными. По ним немцы в одиночку теперь не ездили, и полицаи наезжали в поселки и хутора, только сбившись в кучу.
     Вживую Лопуховские жихари партизан не видели, пока были только слухи, мол, они совсем рядом, но не возьмёшь – всегда «на ногах». Как бы в подтверждение этих баек местный староста рассказал, что в Казьянах партизаны разгромили местный гарнизон, под Поставами сожгли продовольственные склады.
     Да, их не видно, но они есть, точно есть!
     Но уже совсем не слухами были крупные акции немцев в лесах осенью сорок второго года. Малыми силами взять партизан было тяжело, а потому борьба с ними всё больше и больше походила на войсковые операции. И как устрашение за действия народных мстителей немцы карали население. Карали жестоко. Рассказывали о зверствах в селе Заболотье в Вилейском районе. Здесь было сожжено полторы сотни дворов, уничтожено около трёхсот жителей, угнано две тысячи голов скота. В отместку за действия партизан фашисты сожгли деревню Озеравы, уже повторно сожгли. Была сожжена и Журавщина, которая находилась в Плятаровских лесах.

     Продолжение следует
     http://proza.ru/2021/05/02/385