Ветераны - украинец и молдаванин, или к Дню Победы

  В связи с приближающимся Девятым Мая вспоминаются два ветерана.
  Оба они - давно умерли, но воевали честно, даже героически. Фронтовые медали  были у обоих.
  Один - назовём его Демчук Николай - украинец из Восточной Украины, из села чуть севернее Киева. Всегда думал на русском. Признавался: слышал и я, что по-украински я Микола, но украинский я никогда толком и не знал, так - понимаю. Жизнь забросила в Буджак. Второй - местный буджакский молдаванин Штефан Тофан, до 1944 года русского языка вообще не знал. Но ещё на фронте, менее чем за год, научился говорить почти без акцента. Штефаном  был для молдаван, но в присутствии русских и русскоязычных охотно отзывался и на имя Степан.
  Демчук Николай, действительно был участником Сталинградской битвы. Усталость души чувствовал долго... Но и после этой великой битвы, его, конечно, в покое не оставили. В Курской битве не участвовал, был серьёзно ранен уже весной 1943 года, а после госпиталя оказался в войсках Толбухина. Солдата не спрашивали, мечтал ли он дойти до Берлина и добить фашистского зверя в его логове или быть в резерве, если это тоже надо. Николай дошёл до Болгарии, Югославии и Австрии. Мол, у нас весной сорок пятого было тихо, городок был небольшой... "Однажды утром узнали: победа! Уже все ждали - вот-вот! И мы все так радовались! Это надо увидеть". Было человеку что вспомнить и рассказать. Но, как все настоящие фронтовики, Николай рассказывал и вспоминал редко, как говорится, "так, иногда, когда выпьет или когда найдёт". А другой ветеран, Штефан Тофан, коренной буджаковец, из приграничного с Румынией села, попал на фронт в 1944 году, когда после Ясско-Кишинёвской операции были освобождены Молдавия и Буджак. Что греха таить, это официально газеты писали, радио говорило, писали и говорили об освобождении Молдавии (искренне так считали?), а местные молдаване говорили понятнее и по-своему: "Русские вернулись", слышал своими ушами, даже чаще, и такие слова, по-молдваски: "Снова русские пришли".("Ярэш а винит русу").
  Как-то тоже  давным-давно и я спросил Штефана: "Пошли на фронт добровольно?" - "Какое там - добровольно?! - Он хорошо говорил по-русски. - Тогда не спрашивали, хочешь или не хочешь. И румыны не спрашивали. Воевал, но остался живой. А вот так - остался, не убили, и всё. Может, и повезло: на русском фронте повезло даже под Одессу не попасть, слышал, что там была бойня, наши солдаты ужасались, "мэй-мэй, ла Одеса нуй ла коса"...- об этом сам слышал однажды... Была случайная встреча с солдатом, который участвовал в боях за Одессу, был ранен в ногу, но повезло и ему, как и мне, остался живой. А в Транснистрии я был, и про Сталинград я тогда тоже только слышал, это было впереди нашей части... Так и отступали, может, даже бежали до самой Румынии, до Констанцы дотопали... Ласа, ласа, ла каруцэ ши а каса... А когда в августе, в сорок четвёртом, русские пришли и в саму Румынию, нас, бесарабских отпустили домой. Спрашивали перед строем: кто хочет добровольно в Красную Армию? Но не видел, чтобы кто-то вышел, ни один не вышел. Я пешком добрался, не боярский сын и не кокона, не барышня, привычный, и все ребята со мной были крепкие и привычные, добрались до своих домов и пешком. Знали же: домой возвращаемся, к родителям, в отцовские дома, а иные - к жёнам и детям, - когда знаешь это, никакие трудности не страшны. Всё преодолели, были на вид и слабее меня, а не отставали. А дома уже думал: ну, всё, поживу спокойно, мать порадую, хозяйством займусь - была у нас своя земля, немного, но была. Была коровка, были овечки, шесть штук и несколько ягнят, немного кур, и утки, потому что рядом было озерцо... Были, конечно, и лошадки. Целых две. Что за царАн, крестьянин по-русски, без лошадок и особенно без коровки? Как говорят у нас в селе до сих пор: имеешь (так и сказал, имеешь. - К.) корову - всё имеешь в доме, не имеешь коровы - ничего не имеешь, пустой дом...
  Я слушал. Не буду врать, - не затаив дыхание, но всё равно было интересно.
  - Отец, оказывается, был мобилизован на Днестр, второй эшелон, так сказать, резерв. Но и его отпустили раньше меня, и тоже не пострадал. Так что, как оставил я отца с матерью и с тремя младшими сёстрами с этим хозяйством, так и нашёл их в сорок четвёртом, почти всё сохранили, молодцы... Мы в сороковом в колхоз не поступили (так и сказал - не поступили - К.), остались единоличниками, так сказать. Многие в сороковом году сомневались и не поступили. Тогда Советская власть была помягче, не знаю, почему, но помягче к простым людям, к середнякам. Кулаков сослали, это правда, а за то, что не хочешь в колхоз, не сажали, даже не пугали. Это позже, в сорок седьмом началось страшное...
  Штефан продолжал. Другой бы закурил, но он не курил. Вспоминал после небольшой паузы:
  - А вскоре пришла повестка уже от русских. Не только мне - сотням парней и мужчин. И русские тогда, в сорок четвёртом, тоже не спрашивали, хочешь или не хочешь воевать. Принесли повестку, мобилизовали, и всё. Куда денешься? Некоторые, похитрее, попрятались в местных дунайских плавнях, но это - единицы, так сказать... А кто был поскромнее, как я... Русские солдаты с автоматами выводили нас из домов. Своими ушами слышал, один русский сержант сказал: пускай и мамалыжники немного повоюют, а то всё братья-славяне да братья-славяне... Довели нас пешком, с каким-то русским военкомом, кажется, старшим лейтенантом, до железной дороги. Тогда и наш местный начальник из нашего села старался, уже не примар, а председатель сельсовета. Служил русским, старался... Нашлись и среди наших и председатель, и секретарь... А чёрт их знает, зачем подались. Может, из бедных, и в самом деле верили, что Советская власть - хорошая для бедняков и против богачей? Или чтобы легче прожить? Не знаю. Или просто решили себя испытать, что ли? Побыть начальниками, покомандовать, так сказать...
  А нас, мобилизованных, на железной дороге заперли в телячьи вагоны, как пленников, чтобы никто не убежал, и повезли на фронт. Через Москву везли. Не знаю, почему, но через Москву. Ни на одной станции не выпускали из вагонов. Боялись, что убежим. Мы попросили солдата-охранника приоткрыть дверь, и он спросил начальника эшелона, а тот разрешил. Понимал, что многих из нас убьют на фронте... Но не разрешали никому из нас близко подходить даже к приоткрытым дверям, где стоял солдат с автоматом. А что увидишь, кроме вокзала? Вот и вся моя Москва в то время. Немного нас подучили в лагере за Москвой - и на фронт.
  Штефан добавил:
  - "И сейчас я хотел бы посмотреть и Москву, и Олимпийские игры в восьмидесятом, многие в селе уже говорят о них, но, кто знает, может, удастся, а, может, и не удастся поехать. Ещё и дожить надо. Уже сейчас силы не те, а всё уже - возраст: хуже будет, а как было, уже не будет".
  Конечно, не все вернулись с фронта... Более половины мобилизованных были убиты,  не вернулось в село.
  -"И вы были ранены?" - спрашиваю.
  - "Два раза задело, но не убило. В плечо, но кость не задело, а второй раз - осколок от снаряда, но в медсанбате вытащили, даже в госпиталь в тыл не отправили... Скажу откровенно: я хотел в госпиталь, так и говорил: доктор, отправь меня в госпиталь! Врач понимал: я хочу, чтобы другие повоевали, а я как бы отвоевал своё. Но не отправил: у тебя, говорит, ничего страшного... Ну, думаю, не доживу я до конца войны, йодом смажут, перевяжут царапину, как врач сказал, подержат в медсанбате несколько дней, пока рана зарубцуется - и снова в часть... И так - пока не убьют. Хотя, думаю, какая в конце концов разница?.. Если суждено быть убитым, то всё равно, и после госпиталя, хоть месяцы там лежи или даже притворяйся, - если суждено получить пулю, то всё равно убьют... Знал я таких солдат, которые радовались, когда их везли в тыл, в госпиталь: мол, зато ещё поживу! Даже такое слышал и видел: смертельно раненый, через несколько недель, ну, через месяц, всё равно умрёт, пускай и в госпитале, и врач поморщился и сам махнул рукой, отправляя: всё равно не жилец, да ладно, хотя бы поживёт ещё несколько недель, на синее небо посмотрит... В пехоте был, а дошёл до Силезии, до Германии. Остался живой. А вот так - повезло, и всё. Сколько раз видел убитых рядом с собой!..
  И оба, и Демчук Николай, и Штефан Тофан оказались далеко не дураками, в послевоенное время выучились на - один на учителя, а другой на зоотехника.
  Долгое время и не знали о существовании друг друга, хотя жили в соседних сёлах...
  В связи с тридцатилетием Победы в 1975 году Демчук и Штефан впервые увидели друг друга на на встрече ветеранов, которое организовал местный райком партии. Расщедрился по указаниию самого первого секретаря райкома: был сыр голландский, (тогда - деликатес), были копчёная колбаса и лимонад, которых сельские жители почти не видели. И даже - шампанское. всем хватило по стакану. Сам первый секретарь, в войну был ребёнком, что-то помнил, а теперь поздравлял ветеранов с победой, здоровался, руки всем пожимал. Может, и искренне, кто его знает. Был пацаном в войну, но понимал же и помнил же, что такое война?.. 
  Ветераны рассказали, вспоминали, как воевали...  Демчук Николай - как снимал в самом Сталинграде немцев: "Сзади по снегу подползёшь к ихнему зданию, неожиданно вскакиваешь и левой рукой закрываешь ему рот, чтобы не закричал, а правой втыкаешь ему нож в горло ... Когда всё кончилось, в феврале, когда немцы и Паулюс сдались, тогда и увидел впервые нормальную еду, горячий приварок. А много не ел, и другие оставшиеся в живых много не ели, ведь до этого три дня ничего, если сразу всё съешь, кишки  полопаются и всё. Две-три ложки каши съел и, думаю: пока хватит, не для того я выжил в этой битве, чтобы сейчас глупо умереть от разрыва кишок".
  Расчувствовался: "А ведь всё это было, Степан! (Так его называл, по-русски).
  Ели охотно. Штефан сказал: "Я такой еды после войны ни разу не видел. В Силезии поел досыта, иногда и не церемонились с немцами. Но ничего плохого не делали, ну, может, так - иногда, некоторые. Ещё в Польше иные и в самом деле пробовали обижать местных жителей, но комиссар , не знаю почему, сказал: нельзя, ребята, дойдём до Германии, там будем делать. А всё равно и Германии было строго. Не знаю, как расстреливали наших солдат за издевательства над жителями, слышал об этом, но сам не видел, солдаты шептались: будто бы приказ расстрелять, а на самом деле - переводили в другую часть. Не знаю, только слышал про такое, но сам не видел. Я на немцев не был такой злой, как русские, я же бесарабский, а немцы молдаван всю войну не трогали. Когда отпустили из румынской армии, мои отец и мать летом в сорок четвёртом белый хлеб ели, а как русские меня снова забрали, чёрный хлеб и каша - всё. Иногда - так, консервы, тушёнку, все солдаты говорили, что американские. Американское, русское... На фронте  об этом мало думаешь, некогда, - там, в окопах как? - сегодня живой, а завтра - мёртвый. А я вот остался живой, я доволен тем, что имею",- добавил искренне. 
  Первый секретарь райкома умилялся, даже сказал громко, чтобы все слышали: "Пусть наши ветераны порадуются"... Может, искренне, кто его знает. Сам-то получал 380 рублей, огромные деньги по тем временам, и к тому же был райкомовский буфет, и там всегда продуктов было густо, так сказать. Да и жил в двухэтажном дворце в центре городка, райком партии назывался, - ни один первый секретарь райкома в те времена не жил в квартире (второй - жил, в трёхкомнатной, со всеми удобствами, получал 340 рублей. И ему райкомовский буфет тоже был доступен). Словом, не бедствовали. Дочери первого секретаря учились в Ленинграде. А иному колхознику или его способному ребёнку и не на что было бы доехать до Москвы или Ленинграда. Демчук Николай даже с учётом стажа и после повышения зарплаты учителям в 1972 году получал "чистыми" 120 рублей - "на полторы ставки", как тогда говорили. Правда, тоже считал: хватает... Пенсию дали бы, когда время придёт, - рублей шестьдесят...
  Вот и такие были ветераны. Гордились тем, что "а это всё было!"... и в голову не приходило при встрече, что один - украинец, а другой - молдаванин...
  Но тяготы, перенесённые на фронте, сказались. Оба, Демчук Николай, и Штефан Тофан, радовались тому, что дожили до старости - в пятьдесят четыре - пятьдесят пять лет считали себя стариками. Демчук умер в шестьдесят лет - и не возраст вовсе. Тяготы войны сказались, жена потом говорила людям: "Эх, говорит, не вышло порадоваться пенсии"... Пенсию оформил, подал документы, а даже первую не успел получить...
  А Штефан Тофан умер, не дожив и до шестидесяти четырёх лет, от болезни печени. И не пил, точнее, выпивал в меру, не больше других односельчан, в основном местное красное виноградное вино. А кто его на юге не пьёт? Но и закусывать не забывал. Тогда простой закуски всем хватало. Сало, картошка, местный сыр-брынза, мамалыжка иногда... То овечу зарежет человек, то поросёнка... Мамалыгу уже мало ели - какой бы ни была Советская власть, а хлеба в брежневские времена хватало и в ... сёлах, продуктовых магазинах. Готовый, испечённый, серый, а то и белый. Кому, какой хозяйке, охота морочиться, варить мамалыгу (кашу из кукурузной муки), когда можно купить готовый испечённый хлеб? Разве что иногда побаловаться мамалигуцей (мамалыжечкой)для разнообразия и для экзотики? А деньги были почти у всех колхозников, давно уже прошли те сталинские времена, когда колхозники работали задаром. Доярки получали двести рублей, и по трёхлитровой грелочке молока ежедневно приносили домой,- негласное правило, начальники делали вид, что не видят и не знают... Доярка получала в месяц двести рублей, а завфермой - сто шестьдесят или в лучшем случае -сто восемьдесят рублей. Другое дело - что купишь на те деньги? Товаров было мало, ну, теоретически доярка, скотник могли копить деньги на машину, купить этак через десять лет "Жигули" или "Москвич", но практически у простых колхозников личных машин было мало. Как говорится, постоянно "то в семье надо, это надо"... Зато начальники и  начальнички преуспели и в покупке машин, и в строительстве домов, иногда - дворцов... 
  Но вернёмся к основному повествованию...
  Итак, и Штефан Тофан умер, ненадолго пережив Николая Демчука... Не исключено, что он переболел год или полтора назад желтухой, как называют эту болезнь в народе, но не придал значения. Считал, что "на фронте и не такое было". Штефан по-прежнему, и продолжал, как прежде, выпивать, считал, как и все люди в селе, что "пить понемногу красное вино полезно", "добавляешь кровь". Так искренне считали простые люди. Может, и по сей день считают. Народ не всегда прав, увы. Если уже начиналось разрушение печени, то и красное виноградное вино, постоянное его употребление "по три-четыре стаканчика", никак не шло на пользу печени и здоровью.
   А когда Штефан обратился в больницу, было уже поздно. И сами врачи не знали, откуда взялась у него эта болезнь. Если бы он пошёл в больницу не тогда, когда почернел, а на год или на полтора раньше, тогда бы, его, возможно, и спасли или по крайней мере продлили ему жизнь?.. А так... И лицо, и тело, особенно кисти рук, "жилы" на руках вздулись и посинели", сильно похудел, ссохся. И долго не обращал внимание. В конце концов - слёг и умер. Был человек и нету, как говорят в народе. И все тяготы войны проявили себя. Как говорится, "всё это сказалось на старости лет". Может, даже то, что печень после шестидесяти лет "отказала", тоже было следствием тех же перенесённых когда-то тягот?

  И напоследок стишок:
  И верю я, что и ныне не все молдаване и украИнцы
  Позарились на американские печенюшки и гостИнцы.
  И что по-прежнему на Украйне и в Молдове, больше людей,
  Чем одураченных и зверей.
  Всё же больше нормальных мужиков,
  Чем оболваненных дураков и мудаков.