Детства маленький оркестр

Раньше, второго января, взрослые шли на работу. Не было праздничной недели, как сейчас. Помню то утро, тишина, слышно, как скрипит паркет у соседей, за окном акватория заснеженных крыш и дым из труб завода «Вулкан». В кармане двадцать копеек на билет в кино, в холодильнике новогодние салаты и торт «Наполеон». Каникулы…

В садике на углу Большого проспекта и Лахтинской, незнакомый мальчишка лепил снежную крепость. Несколько человек свернули с проспекта, пошли по тропинке мимо крепости. Я узнал их и спрятался за дерево, это «хунта», так они себя называли, восьмой «Б» из нашей школы. Первый щелкнул пацана в нос, другой ударил ногой в живот, третий сорвал шапочку и закинул ее на дерево. И пошли дальше, не прерывая разговора, будто мусор с тропинки пнули, их гогот эхом в подворотне. Ушли.
- Эй, не поможешь достать?
Мальчишка улыбался, из носа текла кровь, он вытирал ее снегом, на животе белый отпечаток от керзача, он показал на дерево.
- Мне никак, руки замерзли.
Я залез на дерево, стряхнул шапку с ветки.
- Спасибо. Ты с какой школы?
- Пятьдесят шестой.
- Я с пятьдесят первой.
Познакомились, его звали Женя, тоже пятиклассник. Еще я подумал - этого парня всегда будут бить, вот какого хрена он улыбается. Волосы длинные глаз не видно, разрешают же некоторым, и этот браслетик под рукавом из каких-то разноцветных пластмассовых камешков. 
- Я вообще-то в кино...
- И я!
Женька достал мокрую желтую бумажку. Рубль.

В буфете купили лимонад и бисквитные пирожные, Женька достал вкладыши, вывалил пачку на стол, я даже закашлялся. Не может быть у одного человека такого богатства. Микки Маус, Дональд, еще какие-то волшебные животные, запах жевательной резинки...
- У меня отец в "Астории" работает, возьми парочку.
Он рассказывал про их училку пения.
- Каждый урок закрывает дверь на ключ и ставит нам пластинки слушать "абба-бониэм"...
 
Женька подробно описал учительницу - молодая, пьяница, блестящие сапоги-чулки на высокой подошве, пластинки такие голубые, на одной стороне нормальные ансамбли, на другой "Ялла" или "Гунеш"

Когда вышли из кинотеатра, уже стемнело, было многолюдно, очереди везде в каждом магазине. Пирожковая в подвале около "Ремонта часов", мы присели на корточки, заглянули в окна.
Бабуля в марлевом колпаке наливала горячий кофе в граненые стаканы, заворачивала в бумажную ленту пирожки. Все в жиру, все блестит, толпа мужиков друг за другом, меховые шапки на затылках, каракулевые воротники. Мужики, не стесняясь, лакали портвейн, закусывали. Круглые столы "стоячие", дверь не закрывалась - народ туда-сюда смех, пар, звон посуды, двупалая вилка метала пирожки из кастрюли в бумагу. Пирожок с мясом - 10 копеек, беляш 22, пирожок с морковью - 7. Давно остыли пирожки с морковкой, никто не берет, лежат себе горкой на подносе. Кушать хочется...

Женьку встречала мама как раз в том самом сквере на развалинах снежной крепости. Красивая женщина похожая на "кавказскую пленницу"
- Кто этот мальчик?
- Из пятьдесят шестой школы...
Женька не попрощался, слышно было, как он что-то объясняет…

В мае месяце на последнем уроке классная руководительница, стуча перстнями по столу и чеканя каждое слово, предупреждала:
- Каждого! Внимание, класс! Что бы все. На лето. Уехали из города. К бабушкам, дедушкам. Пионерские лагеря. Куда хотите. Что бы никого в городе не было! Все слышали?
Я сидел за первой партой, буфера Нины Васильевны колыхались у меня над темечком.
- У иностранцев ничего не клянчить! - Нина Васильевна даже гавкнула на букве "я" и бум-с перстнем об парту - точка, то есть восклицательный знак, конечно же. Олимпиада...

Вернулся в конце июля, в лагере остались нищеброды из многодетных семей и дети пьяниц. Я видел, как они плакали, когда колонна автобусов выезжала через распахнутые ворота. За два-то месяца все осточертело и черника и теплый песок берега Вуоксы и жареный на костре хлеб. Прощайте! Увидимся!

Никого еще в городе не было, все друзья на дачах у бабушек. Каждое утро на столе деньги и записка, что купить.
…В овощном прохладно, тянет землей из дыры в подвал. Оттуда конвейерная лента, мужик в синем халате качает рычаг, грохот картошки на весы.
- Три кило! - орет мужик, - дальше!
На мраморном прилавке тыква, уксус, зеленый лук, пачки соли.
- Сорок копеек, второй отдел, - поет кассирша и стучит по клавишам, - дальше!

В винном отделе толкотня, быстрое, четкое обслуживание, люди не задерживаются. Звенят бутылки в деревянных ящиках, тетка сдувает стружки, принимает чеки.
- "Изабелла" две. Дальше. Не спим, бабуля!
Настоящая очередь на улице, даже не очередь, столпотворение рядом магазин "Мелодия", дают Джо Дассена. 
- Эй, привет!
Женька! Заросший глаз не видно, волосы до плеч. У него тоже авоська, он за яблоками, но уже передумал.
- А, плевать, скажу, нет.
Мы зашли ко мне, оставили картошку на кухне, Женька попил воды из-под крана, снова вышли на Большой проспект. Просто пошли, куда глаза глядят. Женька был все лето на Украине у бабушки под Харьковом, чуть не утонул в какой-то луже. Когда возвращались в Ленинград, пьяный папа подрался с солдатами в поезде.
- Еле разняли...

Заглянули в "Олимпиец", спрятаться хоть на несколько минут от палящего солнца, зависшего над проспектом. Поглазели на лыжи, баскетбольные мячи в корзинах, в отделе сувениры на записные книжки в "золотом" переплете и брелки с олимпийским медведем. Продавца не было, вероятно, здесь ничего не покупали, все очень дорого.
- Айда, в канцелярский.
Самый волшебный магазин, здесь всегда многолюдно. Ручки, мелки, транспортиры, фломастеры "Союз", контурные карты, альбомы, обшитые черным бархатом готовальни. Много самой разной бумаги - копирка, калька, рыжая клетчатая миллиметровка, ватман в рулонах. Душно, магазин маленький…

Дворами пошли обратно, пересекли улицу Ленина, "сталинская" высотка, Женькины окна на последнем этаже. Поднялись на грохочущем лифте на последний этаж, две квартиры на лестничной площадке, скользкий мозаичный пол, широкий подоконник.
- Красиво, правда?
Солнце переспелый цитрус раскидало по крышам оранжевые корки. Шпиль Петропавловской крепости отсвечивал до боли в глазах...
- Ладно, пойду.
- Заходи завтра.
- Посмотрим.

Следующий день мы тоже были вместе. В моем доме, во дворе колодце, с единственным окном прямо на круглые помойные баки, жил сумасшедший Кирилл. Я слышал, как его забирали, он орал, выбил стекло в окошке. Сумасшедший любил путешествовать, зимой и летом в сандалиях на босу ногу и длинном пальто. Старухи рассказывали, когда его в последний раз сняли с поезда, где-то под Москвой, он Кирюшей Андроповым назвался.

Я выдернул фанеру, которую дворник вставил вместо стекла, и мы залезли в жилище несчастного. Весь пол в комнате был усеян детскими игрушками, головы кукол насажены на горлышки пустых бутылок. Здесь было очень много банок и бутылок из-под иностранно пива, в глазах рябило от этой красоты. Этикетки – произведения искусства, там были львы и лошади, рыцари и пираты, как в книгах о приключениях. Сумасшедший набирал эти сокровища на помойке у посольства на улице Бармалеева, его почему-то не гонял милиционер, который сидел в стеклянной будке.

Кухни не было, умывальник тут же и крохотный унитазик в углу, на вбитом в стену гвозде висело то самое пальто. Подобрали несколько самых красивых бутылок, Женька нарыл импортную модельку "Альфа Ромео" с открывающимися дверями и журнал "Нэншнл джиографик". Разглядывали голые жопы папуасов, поделили журнал пополам. Я урвал себе с рекламой "Мальборо" - усталый ковбой на лошади, джинсы, сапоги, седло, аркан, красная пачка сигарет в кармане рубашки.
- Отдай мне, я нашел.
- Ага, сейчас.
Женька заплакал, я удивился.
- Ты чего? Бери, ладно...
Мы расстались на углу Щорса и Лахтинской.
- Заходи завтра.
- Посмотрим.
- Приходи, пожалуйста.
- Хорошо-хорошо.
Тем же вечером я встретил дружбанов из класса, все вернулись, последние дни каникул, скоро в школу. И я совсем забыл про Женьку.

Утром первого сентября вышел из дома в восемь пятнадцать, вокруг цветы, пионерские галстуки. Впереди пара - мама и дочка. Улица кончилась, перекресток, красный свет. Всем стоять, пропустить автотранспорт. Сначала я узнал маму, мама узнала меня, что-то сказала дочке, девочка обернулась, это был Женька. Волосы собраны на бок, заколоты железной божьей коровкой, школьное платье, белый передник, голые коленки, белые носки, туфли.
- Ха-ха, - сказал я, - ха-ха...
Трамвай фыркнул бенгальским огнем, поворачивая на проспект Чкалова. Зажегся зеленый, дороги наши разошлись, пятьдесят первая школа налево, пятьдесят шестая прямо. Женька еще раз оглянулась, ее взгляд - извини, так получилось. И я сразу вспомнил: браслетики и слезы из-за какой-то фигни, и дурацкий смех и это "проводи меня". Тогда зимой я принял ее за мальчишку, а она не стала возражать, может, разругалась со всеми сразу подружками, может быть...

Я очень плохо соображал в тот день первого сентября, на уроках смотрел только в окно, где в пяти минутах ходьбы, стоит точно такой же казенный дом, и слышал грохот трамваев прямо под окнами ее класса.

После последнего урока побежал туда, увидел ее за школой, гуляла группа продленного дня. Мальчишек не было, девочки скакали по квадратикам, нарисованным розовым мелом на асфальте. Женька была с ними, но не прыгала, сидела на скамейке. Я спрятался за тополем, разглядывал ее, будто видел в первый раз, но я и видел ее впервые. Побежал домой. Родителей еще не было, записка на столе, кастрюля и сковородка в холодильнике...

Я вспомнил кровь на снегу, гопников, как обижалась до слез из-за какой-нибудь ерунды. Заплакал и я. Это было совсем другое, я совсем не понимал, что со мной происходит, просто очень хочется плакать, и все. И я спрятался. После школы не выходил на улицу, в выходные сидел дома, если шел гулять, то в другую сторону от ее дома...

Через два месяца острая боль прошла, я отпросился с физкультуры, побежал к пятьдесят первой школе. Нашел ее класс по расписанию уроков, дождался звонка на перемену. Знать бы еще фамилию. Распахнулись двери кабинетов, стало шумно, тесно, ее нигде не было...

Утро седьмого ноября, на кухне чад, стук ножей, женщины в нарядных кримпленовых платьях, воздушные шарики под ногами, телевизоры на всю катушку - ура! ура! ура!

Улицы были пустынны, праздник грохотал в центре, я весь день гулял из кинотеатра в кинотеатр. Обедал на кухне на подоконнике, в комнате много народу - пришли гости. И снова на улицу. Когда стемнело, добрался до улицы Ленина, свернул во двор с фонтаном. Поднимался пешком, несколько раз возвращался, прыгал вниз через две ступеньки. Шел обратно.

Дверь была опечатана, белая полоска бумаги и жирная печать - герб Советского Союза. Громыхнул лифт внизу, вздрогнули канаты, кабина поехала вверх, остановилась, вышла старушка, стряхивая зонтик. Я поздоровался.
- Здравствуйте!
- Напугал идол! Ты к кому?
- Сюда...
- Уехали.
- Далеко?
- К себе, в Палестину - пожала плечами старушка.
Уехали. Печать с гербом. Я все понял, это действительно очень далеко и навсегда, как на другую планету, оттуда не возвращаются.

Шел дождь. И я шел домой прямо по середине улицы, ни машин, ни трамваев, город парализован праздником. Окна превратились в оранжевые кляксы, в этих электрических колодцах пили, ели, смеялись и танцевали, а я один, шел и плакал. А может и не плакал, это дождь склеивал ресницы и тек по щекам.

Я увидел своих родителей через витринное стекло в одном из "близняшек" на Большом проспекте, кафе между Гатчинской и Лахтинской. Им хорошо, друзья отца с работы усатые мужики, все смеются, графин с коньяком, отец наливает, все курят, свободных мест нет.

Мимо меня в сторону Васильевского острова люди шли на салют компаниями большими и маленькими, кого-то волокли, подхватив подмышки. Милиционеры на перекрестках поднимали упавших, подталкивали, направляли...

Дома смрад от пустых бутылок и грязной посуды, стол не убран, пластинки на полу...   
- Хорошо, - сказал я, - осталось три класса, каких-то три паршивых года.
И в мореходку, в первом же порту на том берегу Атлантики, тихо уйду. Буду искать ее, пока не умру в картонной коробке от голода и холода у подножия какого-нибудь небоскреба. А мимо будут ходить туда-сюда "простые американцы, которых ждет новый виток инфляции и скачок безработицы, повышение цен на лекарства и товары первой необходимости"...

А может не ждать? Есть же автобус 128-й с Петроградской в Гавань. Бюст пограничника в стеклянном кубе, турникет, корабль и голубая акватория мирового океана. А вдруг. Сколько раз я проходил незамеченным мимо билетеров в «Молнии».
Фантик ее от жевачки «Ригли» - Бруклинский мост несколькими пронзительными штрихами...
Громыхнуло, черное небо стало розовым и сразу желтым - салют начался, с праздником дорогие товарищи! Ура!..