Пасхальная ночь

Завтра Пасха… Дни перед ней у нас на селе проходят тихо-тихо. Ни тебе гуляний шумных, ни вечёрок томных и даже родня не ходит в гости … Пост почти завершён, солнце лучится ярко, изводя последние лужи, а по тракту, впервые с Покрова дня, льётся звон ямских колёс! Словом, «по всем приметам», как говорят старики, разгулялась по нашему краю юная красавица-весна! Вот и притихли наши: каждый в своей околотке… Кто телегу правит, кто амбар мастит, кто готовит плуг с сохою: скоро придёт Семён ранопашец, а там работай  в поле, позабыв обо всём на свете, от зари до зари, и так  до самого цветья!
Хорошо в это время в деревне: улицы пустеют, по окошкам резных избёнок лепят дети из берёсты две буквы «ХВ», а на сельском храме непременно белеют кубастики,  дабы, когда придёт пора,  озарить святую ночь! Пахнет ранними травами, тёплой прогретой глиной, замешанной телегами на старом тракте, да пряным прошлогодним сеном, свезённым глубокой осенью, рачительным хозяином прямо к себе во  двор. И только к обедне или заутренней все проулки оживают… Закончится служба, отскрипят  калитки, и опять стоит тишина…Будто  бы и не было вовсе никого…
Утро на Великую субботу пахнет куличами: их пекут хозяйки по всей деревне, разжигая печи в каждой избе, и от здешних окошек стоит  такой аромат, что и взрослым бывает трудно устоять, что и говорить про наших детей… Только все равно есть скоромное не впору, завтра насупит Пасха и будет пир горой, а пока  идёт Великая Суббота, – время строгого поста.
Может по этому, а, может, по какой другой причине,  здешний бондарь Игнатий Кузьмич, взятый в юности рекрутом в царское войско, и пришедший в родную деревню глубоким стариком, стал сбирать под вечер Великой субботы в своей избёнке всех окрестных ребят да рассказывать им такие истории, от которых дети забывали и о твороженных Пасхах, и о румяных Куличах, и даже о злачёных яичках, блиставших с раннего утра на лучшем блюде, на каждом праздничном столе. Вот и в этот раз, Игнатий  Кузьмич собрал детей, присел на лавку у окна, погладил спящую кошку Маню и начал свой рассказ….
«Давно это было … Ой как давно,  когда отцы у вас ещё не роди;лись, а деда вашего  ещё качали в колыбели юные тятя да мать. Случилось это не у нас, а там, за селом Богородское, где на девятой версте по старому тракту начинался тёмный столетний бор. Там, под пологом сосен, бежала юркая речка, а по ней стоял починок в десяток избёнок, с гулкой колёсной мельницей да тинным мельничным прудом. И не было у места этого  имени, а  ямщики, что под звон колокольчиков ездили трактом мимо, на Михайловский завод, звали его меж собою просто: «Починок на Чёрной реке».  Именно там, на самой окраине, где дорога  уходит в бурьян, стола в ту пору изба Еремея Мерзлякова, внука беглого крестьянина  Сарапульской волости, искавшего лучшей жизни в глухом краю.
Было у Еремея семь детей:  четыре сына и три дочери. Старшие сыновья уже переженились, срубили избы у отчего дома, завели своё хозяйство, и, в ту пору, имели собственных  детей. Дочери Еремея входили «в самый возраст», а потому, по всей округе считались одними из самых завидных невест, ибо выделялись среди подруг какой-то невиданной, тонкой красотой.
Самым младшим в семействе Еремея был 12-летний Иван. Мальчик родился слабым, раньше срока,  от того-то всякая хворь к нему так и цеплялась, особенно зимой. И сверх того, когда Ванюша достиг годовалого возраста, родители узнали, что мальчик не может ходить. Ноги у него оказались хилые  да не складные, и, потому, не могли принять вес тела на себя.
Долго горевал отец, да что было делать? Перестроил свою избёнку он так, как было надо, чтобы младший сын хотя бы ползал, где хотел. Когда же Ивану исполнилось семь с половиной лет, выучил отец его резать из дерева ложки. Так рассудил Еремей : «Пусть и калека сын, а копейку искусством своим всегда достанет: и сыт он будет и одет, а что ещё для жизни крестьянину  надо?».
Так и повелось у них в семье: отец и мать со старшими в поле робят, а младший сын остаётся дома: за хозяйством глядит, похлёбку варит да ведёт ремесло. И такие у него выходили поделки: любо-дорого смотреть. Бывало, нарежет ложек, распишет цветочком да ягодкой, а отец собирает их в мешок и везёт зимой в Сайгатку на Никольскую ярмарку, а  там уже крестьяне, купцы да большие господа, работы Ванины за звонкую монету охотно берут.
И всё же, Ваня на жизнь не жаловался, вот только друзей ему  завести не довелось. Нашим детям на деревне что:  попрыгать, побегать да поиграть. Зимой с горы катаются, летом спозаранку на пруд карасей удить бегут, а с этим калекой разве побегаешь? Единственным другом Вани с восьми с половиной лет была пушистая серая кошка Мурёна. Кошка эта взялась у них неизвестно откуда. Её подобрал котёнком отец на пыльной дороге, вдали от слобод и сёл,  и подарил её младшему сыну, коий не мог ходить.
Кошка эта быстро освоилась дома: извела мышей в подполье, научилась взбираться на печку, а когда подросла и окрепла, стала гонять со двора окрестных собак, и, как смеялся, Еремей, «справлялась с этим не хуже любого сторожа». Вот только к домашним кошка оказалось не ласковой: гладить себя не даёт, старших детей царапает, а попробуй на ру;ки возьми тут же вырывается, прячется под лавку да шипит от туда как змея. И только с Ваней Мурёна  становилась совсем другой: ходит перед ним ласти;тся, о ноги трётся, да песню свою твердит : «Мур-мур-мур да мур-мур-мур» без конца.
И вот, однажды, в вечер на Великую субботу, в год, когда Ване было 12 лет, семья, как всегда,  собиралась ехать Богородское к заутренней, да вышла незадача – единственная лошадь в хозяйстве - Машка повредила копыто и бежать до соседнего  села по пыльному тракту, увы, не могла. Целый час провозился Еремей в конюшне, сделал, что было надо, а когда вернулся в дом, сказал: «Кобыла поправится, но сегодня в церкву придётся идти пешком».  «А как же Ваня? - спросила Маланья, старшая сестра, - если вы идёте в храм пешком, то я останусь с братом, нельзя же бросить дома его одного».
 «Что ты Маланья да Бог с тобой,  - ответил Иван, отправляйтесь с миром в село Богородское и поклонитесь там за меня воскресшему Христу. А я и сам в избе один управлюсь. Говорят, на Пасху разверзаются небеса, вот и выйду в полночь во двор, погляжу на небо, и, даст Бог, чего увижу. Да и разве один остаюсь я в избе? Со мной Мурёна на лавке, и Машка храпит за стеной, а сними и в такую ночь даже в пустой деревне одному не страшно, отправляйтесь скорее, чтобы поспеть… Вам уже пора».  На том и сговорились. 
Ушли отец и мать со старшими сёстрами в Богородское, а младший остался дома, сидит на лавке ложки режет да песни поёт, а кошка Мурёна дремлет рядом... Хорошо! Долго ли коротко не заметил Ваня, как его за работой сморил глубокой морфей. Вначале он боролся с подступавшей дрёмой, тёр усталые глаза, а всё выходило неладно. Под конец отложил он  инструмент и тут же, прямо за столом на лавке, забился тихим спокойным сном.
Блазилось в морфее Ване странное, будто по их починку, в час, когда во всех домах затушили последние лучины, идёт человек опираясь на посох, по одежде странник-богомолец, прибывший в наши земли откуда-то издалека. А рядом с ним…, у Вани перехватило дыхание, его любимая кошка Мурёна, не подпускавшая к себе никого: ни  своих не чужих. И так она ластится к этому страннику, так к нему  льнёт, точно к родному, что у мальчонки от этого вида даже сердце повело…
  Дошли они до края, улицы, туда, где начинался густой бурьян, сел богомолец у глинистого с камешком откоса,  погладил кошку, и как ударит посохом своим по земле. Тут же из безжизненного камня, там, где не было раньше ничего, зажурчал, заискрился водами бойкий исток. Быстро освоил ключик мягкую породу, вымыл своею мощью в ней небольшое озерцо, размером с кадушку, и заструился дальше в низины, куда его вела по склону сама земля.
Странник, меж тем улыбнулся, зачерпнул воды из озерца, испил да умылся вволю. Наконец, отдохнув, он поднялся на ноги, посмотрел на серую кошку и сказал: «Ну чего ты стоишь, давай ка веди сюда хозяина, дело своё ты знаешь… Видишь как ночь темна?»…
Тут же раздался грохот, Ваня испугался спросонья и едва не выпал с лавки из-за стола. Оказалась, Мурёна  уронила большую крынку и теперь подбиралась к лучшему матушкиному полотенцу, вышитому ей ещё до замужества и развешанному в честь большого праздника, вместе с другими на дальней стене. «Мурёна стой!!!»… - крикнул Ваня, - но было поздно,  кошка его не слушала. Она подпрыгнула с места, вцепилась когтями в это полотенце и, спустя мгновенье, оказалась вместе с ним на выметенном полу. Тут же она схватила его зубами и, как собака с палкой побежала с ним к выходу из дома… Дверь оказалась незаперта!
Совсем одичала кошка, решил Иван, спешился было с лавки и давай Мурёну ласково и нежно подзывать, а сам ползёт, ползёт вдогонку. Кошка уселась на пороге, речи ласковые слушает, на Ивана глядит, а сама ни туда ни сюда, точно бы ждёт хозяина. Дополз мальчишка до порога, а кошка с полотенцем вновь была такова,  добежала до открытой калитки и опять уселась, дожидается. Снова Иван пополз за кошкой, кошка сидит не подзывается да тут ещё и умываться начала. «Ой как хорошо, - подумал Иван, - тут то я тебя и поймаю». Да где ему… Только дополз до кошки та опять убежала на полверсты, села у леса с полотенцем, да  глядит на хозяина и не шагу больше, словно дожидается.
Долго или коротко дополз Иван, преследуя кошку, до той самой околицы, коя привиделась ему во сне. Тот же лес, бурьян и глинистый откос подёрнутый камешком, а вот и ключ струится внизу. «Батюшки! Да его же здесь отродясь и не бывало» - подумал Ваня -«чудеса». Кошка меж тем обогнула озерцо, промытое ключом, села у него, положила полотенце на землю и опять давай умываться.
Хотел продолжить мальчик погоню за кошкой, да осёкся: творилось что-то неладное. Над маленькой полянкой, где он оказался, светало, будто проснулось солнце. Стало видно каждую травинку, каждый кустик и плечи сосен-великанов, за которыми, как прежде теснилась ночь. «Что происходит, - изумился Ваня, - на дворе пробила полночь, а здесь светло как днём, такого быть не должно, Господи помоги!». С этими словами мальчик трижды перекрестился и поглядел на небосвод. Прямо над ним, там, где теснились месяц и звёзды, в темно-синем бархате ночного неба зияло окно. Оттуда на поляну, где оказались Ваня с Мурёной, падал яркий золотисто-белый свет, так что смотреть было больно!
От этого света по глади ключевого озерца, расходились искорки, отчего казалось, что к нему спустились с неба северные звёзды, дабы напиться холодной воды.
Ваню это зрелище очаровало. Он не мог оторваться от вида лесного озерца, и, едва отдавая себе отчёт, набрал ладонью ключевую воду, поднес к рту , и, осторожно, дабы не спугнуть чудные искорки, сам не ведая зачем, пригубил её. Вода оказалось холодной, от неё ломило зубы, но при этом, от каждого глотка по уставшему телу расходилось непонятное, неведанное ранее тепло… Вдруг у мальчонки заболели ноги, боль была такая, что он едва не закричал, откинулся назад и всё прошло. «Что это было? - подумал Ваня, - «неужто вода помогла, ведь с самых первых дней ниже пояса чувства оставили меня»… Мальчик подвигал коленями, попытался подняться и, едва не упал, схватившись за ближнее дерево… И всё же, мало-помалу, получилось: он встал на обе ноги. «Спасибо тебе Мурёна!» - вскричал от счастья мальчик и в сердцах схватил на руки любимую кошку, покрыв поцелуями нос и усы. Затем он снова встал на колени, снова склонился у кромки озерца и пил, пил, пил пока хватало мочи.
Наконец, когда для воды не осталось места, Ваня вгляделся вглубь лесного озерца. Там, на глинистом дне, на глубине полутора локтей, лежал старинный образ, а на нём святитель Николай. «Нужно бы достать икону, и свезти отцу Иннокентию в Богородске в церковь». Сколько не старался мальчик, сколько не пыхтел, а достать икону не случилось. Руки царапали глинистое дно, поднимали комья грязи, и, казалась, дно было пустым, но глазу – то образ виден!!!
Посидел немного Ваня, посидел, подивился пасхальному чуду, и, не придумав ничего забрал от кромки полотенце, позвал Мурёну, и вместе они зашагали домой.
У самой ограды понял Ваня, что в доме творится что то не ладное: калитка распахнута  настежь, по избе гуляет тень, кто-то по комнатам шарит и лучина не зажжена, стало быть одно: к ним забрался хитник.
Зашёл Иван в сарай, достал лопатный черенок и на цыпочках, едва дыша, прокрался  в горницу. Встал за спиной у вора, покуда тот копался в сундуке, и обрушил на его хребет всю свою мощь. Ваня и сам подобного не ждал, откуда в слабых, как плети, руках взялась такая неведомая сила. Вор упал и едва не потерял сознание, но быстро пришёл в себя, перевернулся на спину и закрылся от нависшего над ним руками. «Кто ты будешь и зачем сюда забрался!!!» - прогремел не своим голосом Ваня. «Я водички попить, водички – запищал испуганный вор, - дома никого, вот я и решил найти тут ковшик, кружку или ендову». « Ну как нашёл?», -гаркнул Иван… «Да нашёл», ответил - хитник. «Ну так проваливай». Вор боязливо поднялся, попятился к двери, уже почти переступил порог, да тут  ему на голову как прыгнет что-то тёмное с палатьев, да как начнёт когтями его драть. «Караул !!! – закричал перепуганный  насмерть хитник, - нечистая сила!!!! Помогите, спасите меня!!» И, не разбирая дороги, кинулся во двор…
А вскоре подъехали отец и мать, они поначалу не признали сына. Возле родной избы вместо хилого и щуплого калеки их встречал широкоплечий юноша, стоявший на двух ногах да развитый крепко, не по годам… Вот только лицо у Вани осталось прежним. Сколько радости то было, сколько было сказано, и даже Еремей потерявший надежду на исцеление сына вновь поверил в чудеса.
За праздничным завтраком с горячим куличом, твороженной пасхой и писанками-яицами, Ваня в который раз рассказывал отцу и матери, сёстрам и братьям о том, что случилось ночью, и, нежданно для себя вспомнил про полночный морфей.  «А ещё я нынче видел дивный сон. В нём наша Мурёна… Тут он запнулся,  поглядел на красный угол на образа, перекрестился  и сразу понял всё…».
Слух о святом ключе разошёлся быстро. Приезжали к нему и из Богородского, и из Сайгатки,  и из Кемуля, и даже из Сарапула, да и поди знай, из каких ещё далёких сёл и городов. Иные люди видели на дне ключа старинный образ Николая чудотворца, но достать его оттуда, как ни силились, не могли. Тогда и пошла молва, то что образ в ключе видят только праведники, а поднять его оттуда сможет только святой, коий однажды родиться на нашей земле…
А починок этот прозвали «Каменный ключ», туда и сейчас стремятся богомольцы со всей Руси, да ходит на Пасху с Богородского большой крестный ход. Вот только лихие люди это село обходят стороной, говорят, что тот самый вор, коего Ваня угостил лопатой, рассказал своей шайке как забрался в дом, где жил калека, а столкнулся с нечистой силой, и едва остался жив, иными словами – тёмное колдовство!
«Вот так,  - закончил свой  рассказ Игнат Кузьмич, и в наших землях бывают на Пасху большие чудеса». «А вы, как сберётесь сегодня к морфею, выйдете во двор, покреститесь трижды на все четыре стороны да взгляните наверх, может и увидите как на полночь отворятся двери в небесный чертог!».
Дети сидели молча. Всех зачаровала история старого бондаря, и только белокурая Алёнка, девочка лет пяти, соскочила с лавки, подошла к старику, посмотрела ему в глаза и спросила. «Дед Игнат, а это правда? И если чудо это было давно, то как ты о нём сам-то узнал?».
«Да вот она рассказала», - улыбнулся Игнат Кузьмич, показав на кошку, -  Ведь та Мурена приходится нашей Мане прапрапрапрабабушкой. Правильно я говорю?» Маня приоткрыла глаза, проглядела с любовью на хозяина, повела немного ухом  и в ответ сказала «Мяу».
Кощеев Д.А. 02.05.2020