Последний вечер

Дело сие происходило в канун Рождества тысяча девятьсот семнадцатого года. Стояла необыкновенно холодная, но чудной красоты зима. Деревья нависали белыми лапами и превращали болезненный Петроград в нетронутый цивилизацией лес. Небо было необыкновенно свежо, как обычно бывает в настоящий крепкий мороз, на нём не было ни облачка. Стояла тишина, изредка прерываемая пьяной руганью за окном да редкими вскриками жертв нередкого в те времена разгула.
В эту пору, в двенадцать часов дня мальчик десяти лет отроду Васютка Трубецкой выбежал из своего дома, направляясь к пункту выдачи хлеба. Он шёл, наблюдая безлюдные улицы. Местами валялись чьи-то в спешке брошенные вещи, виднелись разбитые витрины и фонари… Вася уже привык к этой обстановке, ведь народ уезжал и бросал всё ненужное здесь. Уезжали кто куда: Илья Никитин, мальчик из шестнадцатой квартиры, уехал с отцом и матерью на Дон, ещё в марте отец его сбежал с фронта; Ваня Ломов уехал с матерью к бабке во Псков, «Уж лучше немцы, чем большевики!» — горячим шёпотом заявляла его мать, забежав в двенадцатую квартиру попрощаться с Васюткиной матерью; Васюткина подруга Лера Андреева уехала со старшей сестрой семнадцати лет отроду, после того как вечером та пришла вся в слезах к матери Васютки, говорила что-то про институт благородных девиц и про её жениха, сражающегося на фронте. «Ничего, Нина, не плачь. Он простит… Время сейчас трудное…», — говорила Васюткина мать Елизавета Петровна, пока сестра Леры плакала, прижавшись к ней. Мать Леры и Нины слегла и умерла ещё в тысяча девятьсот пятнадцатом, когда пришла похоронка с фронта. Уехали они рано утром пятого дня, Васютка так и не узнал, куда уехала его подруга, её сестра после того вечера ни к кому не ходила. Елизавета Петровна Трубецкая строго настрого запретила пятнадцатилетней сестре Васютки Дуне выходить на улицу после того позднего визита.
«Может и мы уедем?» — спрашивала Дуня у матери. «Как же? А твой отец куда вернётся?» — отвечала вопросом на вопрос мать, подливая масла в маяк для боевого офицера Анастасия Георгиевича Трубецкого – отца Васютки.
В размышлениях о прошедших событиях этого года, которые были слишком трудны для десяти лет, Васютка не заметил, как дошёл до пункта выдачи хлеба. Стоя в очереди, он думал об отце.
Высокий и осанистый офицер, начавший Первую Мировую ещё в Восточной Пруссии в армии Ренненкампфа, он приезжал домой в прошлом году. Он был чумаз и небрит, рука его была забинтована, и мать тут же приказала Дуне и Васютке нагреть воды, чтобы отец мог умыться. «Ну как ты, милый?» — спросила Елизавета Петровна у мужа. «Да так, живём потихоньку», — попытался улыбнуться Анастасий Георгиевич. Улыбка эта только напугала жену, она поняла, как теперь далёк её муж от семьи. «Это тебе, воин», — говорил отец Васютке, протягивая на своей широкой ладони две блестящие медные гильзы. «Спасибо, папа», — поблагодарил Васютка – «Останешься теперь?». «Да нет, брат, германец сам себя не побьёт» — ответил ему отец – «Смотри, защищай мать-то с сестрой, не давай никому в обиду». Откуда же этот опытный воин мог знать, что через год разразится буря? Не мог мальчишка постоять и за сестру, и за мать. Помогал как мог, стоял каждый день в очереди за хлебом, но защитить не мог. Уж слишком мал был.
Возвращаясь домой, вспоминал Васютка как было хорошо, когда он, пятилетним мальчиком прогуливался с отцом по тем же улицам. Ярко светили фонари, были развешаны гирлянды, ходили весёлые люди, звучали песни. Старые воспоминания даже добавили немного праздничного огня в сердце маленького мальчика…
Подходя к дому, Васютка заметил огни в окне квартиры номер двенадцать. Было уже около четырёх часов, и на улице начинало смеркаться. Огни раздули праздничный огонь в сердце Васютки. Мальчик немного постоял на улице, улыбаясь. «Нет», — сказал он самому себе – «Христос нас так не оставит!» С этой светлой мыслью мальчик зашёл домой. То, что он увидел нельзя было описать словами: на столе стояли солдатские консервы, в углу — настоящая ёлка! Васюткина мать хоть и старалась обеспечить своим детям праздник, сил у неё быть не было, чтобы принести даже самую малую ёлку из леса. Из соседней комнаты послышался голос отца. Прямо в обуви и с буханками хлеба в руках кинулся Васютка на голос. «О, наш защитник вернулся!» — весело настолько, насколько можно было в то нелёгкое время, провозгласил бородатый, заросший волосами мужчина с несколькими «георгиями» на груди. Не без искренней радости узнал Васютка в этом воине отца. «Папка, папка!» — закричал Васютка и ринулся в раскрытые объятия к Анастасию Георгиевичу. Елизавета Петровна, высокая статная женщина, казалось, расцвела, как расцветает цветок, если поместить его под лучи света. Тут же стояла Дуня и радовалась не меньше Васюткиного, но как подрастающая дворянка старалась сдерживать свои порывы.
Время летело быстро в присутствии отца. После бритья он рассказал, что с несколькими офицерами из его дивизии, бежал от солдатского произвола. Часть его была в районе Риги. Пешком и на попутных телегах, отец за десять дней добрался до Петрограда. По нему вынужден был пробираться очень осторожно, благо на плечах была шерстяная накидка, скрывающая его погоны, грудь с орденами и винтовку, торчащую из-за спины. Только с наступлением сумерек он добрался наконец до дома. Сапоги настоящего солдата были стоптаны.
«Где же ты спал на таком морозе?» — спросила Елизавета Петровна. «Брошенных деревень много было на пути, боится народ фронта», — отвечал отец. «Пора бы уже и праздновать», — добавил он, поглядывая на часы.
Сели. Банка с осетриной была центром всеобщего внимания. Отец также принёс несколько банок солдатской тушёнки. Для изголодавшегося жителя Петрограда это был настоящий пир. Ели молча, наслаждаясь тишиной и тем, что семья была наконец-то вместе, впервые за четыре с половиной года.
Тишина сия была прервана топотом ног на лестничной площадке. «Кого там принесло?» — вопросил Анастасий Георгиевич, отвлекаясь от общего ужина. «Не знаю, все разъехались, мы одни в доме остались», — сказала Елизавета Петровна. Отец достал револьвер из кобуры и взвёл курок. Подошёл к двери. Раздался стук. «Что вам нужно?» — спросил Анастасий Георгиевич. «Нам бы водочки», — раздалось за дверью, а после посыпались пьяные смешки. «Уходите, уходите по-хорошему», — предупредил отец. В ответ на это, на дверь посыпались удары нескольких прикладов. «Прячьтесь», — сказал офицер, кивая своей семье на соседнюю комнату. Через несколько мгновений дверь вылетела, показались пять солдат с красными лентами на шапках и с винтовками наперевес. «О, ваш благородь, здрасте!» — издевательски бросил один из них. Конечно, отец не переоделся, так и остался в своём боевом мундире. Это было роковой ошибкой. Солдаты начали поднимать оружие, но Анастасий Георгиевич выстрелил в лицо тому, кто бросил издевательскую реплику. Воспользовавшись общим замешательством, он быстро заскочил в соседнюю комнату. Пользуясь стеной как прикрытием, сделал два выстрела в сторону напавших. По крикам раненого можно было догадаться, что один солдат задет. «Не тронь семьи, большевицкая сволочь!» — прокричал Анастасий и выстрелил ещё раз, но на этот раз мимо. Оставшиеся три солдата открыли огонь и смертельно ранили Анастасия Георгиевича в грудь, который в это время как раз неудачно высунулся из своего укрытия. «Умрёшь теперь, офицерня!» — сказал один из солдат, направляясь к раненому офицеру. «Нет, папка, нет!» — закричал Васютка, выскакивая из комнаты, в которой отец приказал ему оставаться. Подхватив револьвер отца, он нажал с трудом на спусковой крючок. Один из нападавших упал как подкошенный. «За это вы заплатите!» — прокричали солдаты. В грудь Васютке ударило что-то, стало холодно, а потом стало тепло и хорошо. Свет обхватил Васютку, но сквозь охватывающий его свет он услышал два выстрела и вскрики, слёзы потекли по его щекам. «Ты защитил их. Вставай», — услышал Васютка. Он открыл глаза и увидел отца, опрятно выстриженного, в парадном мундире, с шашкой на поясе. Повернув голову, он увидел сестру и мать, необыкновенно красивых. Лица их светились счастьем и чистотой. Он поднялся, оглядел себя и понял, что и он сам теперь в выходном костюмчике, в котором он в былые времена ходил с матерью и сестрой в церковь. До Васютки наконец дошло Где он. «Христос нас не оставил», — подумал он.