Бумеранг

  Про перезвон забывшие наверно, Колокола звонили переплач,
И лёгкие выплёвывал трубач, Как тетиву натягивая нервы.
Но часовые стрелки точно свёрла, Вершат свои обычные круги,
И холостые делают шаги... И рябь канала встречным ветром стёрло.


Сумерки сгущались - они свалились на плечи Глена неподъёмным грузом. Она больше не любит его. Конечно, прежде он не кому не признался бы в этом, даже себе. Глен настолько привык к беспечной жизни, в придуманном им же раю, что почти позабыл о том, что возможны варианты. Пожалуй, впервые, страстно возжелал ребёнка... склонил к очередному соитию, точно рассчитал время зачатия - надеялся, что беременность удержит её.

К сигарете потянулся от беспомощности и безысходности. Вздрогнул, одёрнул от пачки руку, как ребёнок от горящей свечи. Ему хотелось плакать, а не курить - реветь навзрыд, как его маленькому сыну, но слёз не было. В неподвижных зрачках поселилась пустыня, и только тёплый июльский ветер время от времени, трепал занавески, и за окном шумела река, в которую никому не дано войти дважды.

Время приобрело ускорение. А они всё сидели рядом, не касаясь, друг друга, на узком кожаном диване в маленькой комнате, некогда служившей им спальней. Никто не решался включить свет или нарушить молчание. Наверное, потому, что успели сказать уже всё. Глен слушал тяжёлое дыхание Клер. Он понимал, что пауза затянулась, что должен бы выйти первым, осторожно затворив за собой дверь. Но пола, потолка, дверей не было - в глухонемой, матовой вселенной остался только этот диван. Он молча следил за тем, как невесомая золотая цепочка змейкой струилась по её шее, молча протянул ей наркотики. Она едва заметно кивнула, "в знак благодарности", холодно коснулась его безжизненно повисшей руки.

Ещё утром Глен пытался возражать. Собирался и дальше лгать ей и себе, и ещё всему остальному человечеству - что угодно, только не это. Но она уже всё решила для себя, и боялась лишь предстоящей боли.... Завтра она избавится от их, не родившегося ребёнка, - она не хочет больше иметь детей от него. Глен ни один раз, лихорадочно пытался представить себе того, другого мужчину, от которого "его Клер" (вообще - то он ненавидел эту собачью терминологию), хотела бы иметь дочь, пытался представить того, кого бы он мог, по меньшей мере, не любить уже по факту его существования. Может быть, переложить на его гипотетические плечи, часть своих собственных просчётов, своей вины, но знал, что его не было. Он живо представил себе её бледное лицо, вымученную улыбку, но так и не решился заглянуть в глаза. Вместо этого, Глен добыл наркотики. Он сделал это для неё, и ещё для того, чтобы этот их ребёнок никогда не родился. И чтобы его - Глена душа, тоже, умерла вместе с ним. Совсем недавно, ему казалось, что он всегда поступает правильно, по меньшей мере, благородно. Наверное, сумел бы дать "правильный" совет другу. Совсем недавно, но не теперь. Теперь она, была лишь его соучастницей, соучастницей детоубийства, а не озвученный сговор был той последней нитью, которая всё ещё соединяла их - до утра.

Молчание становится невыносимым. Тонкие пальцы Клер нервно скользят по гладкой коже дивана. Её переполняют эмоции, поэтому она прячет взгляд. Сумерки, спасительные сумерки. Пальцы Клэр находят платок, и теребят его до бесконечности, должно быть, чтобы отвлечься. Но предательская, шёлковая ткань, как вода ускользает из её кисти...

Если он произнесёт хотя бы одно слово, она тоже не выдержит, взорвётся, наделает глупостей. Она уже всё решила...она привыкла решать всё сама. Пытается отвлечься, видит сны наяву: её душа взмывает ввысь, как вырвавшаяся из клетки птица, пытается преодолеть высоченную каменную стену, пытается достичь, узкой синей полосы неба над высоченной чёрной стеной. Однако, вселенная сжалась, до размеров фотографии и за её рамками ничего нет. Пустота. Твёрдокаменная пустота. Душа Клер сталкивается со стеной у самой вершины, и она физически ощущает хруст костей своего, внезапно соединившегося с отяжелевшей душой окровавленного тела.

Клер не считает себя непорочной, напротив... она живёт с комплексом вины... вины, перед ребёнком, которому не суждено родиться... вины перед сыном , который обожает Глена и Гленом , которого может быть, ещё любит сама. Это даётся ей нелегко, впрочем, она готова отдать что угодно, чтобы освободиться, наконец, от ядовитых чар этого человека, оставаться самой собой, вырваться за пределы его паранойяльного рая - точнее, клетки, в которой ей - Клер, отведена роль канарейки. Это хорошо, что он молчит, иначе она не выдержит... и всё вновь вернётся на круги..., она виновата, виновата в том, что не смогла, не сумела изменить его, не растопила тот осколок льда, который Бог сотворил ему вместо сердца. Она знает, что он её любит, как умеет. Его холодные слова обжигают её душу, как плеть обжигает плоть. Она готова убить его, когда он замыкается в себе.... Это хорошо, что он молчит..., она не желает "быть совершенной" и пикирует с его надуманных небес, как падающий Икар.

Она знает его лучше, чем кто бы то ни было и знает, что должна сделать..., возможно, будет жалеть... потом когда - ни будь. Сейчас, она твёрдо решила избавиться от его схем, ритуалов, правил доведённых до абсурда... иначе она будет петь только по утрам, когда он сдёрнет с клетки накидку, потому что "так надо".

Она украдкой смотрит на Глена, даёт ему шанс, наверное, последний..., она раздавила ампулу и её шёлковый носовой платок, теперь, расцвечен алыми пятнами, отдалённо напоминающими красные гвоздики. Она не проронила ни звука, и Глен ничего не заметил..., потому что сгущались сумерки, потому что отвернулся в этот момент. Клэр не должна видеть его слабость.....


С той поры бурная, горная река унесла много леденящей, мутной воды и, была уже другой рекой. Клэр родила ребёнка от другого мужчины, и казалась счастливой. У него тоже был сын от другой, совсем непохожей на Клер женщины. Иногда они узнавали, что - то друг о друге от случайных людей и общих знакомых, из редких телефонных звонков и ничего не значащих писем. Письма были подчеркнуто вежливыми, почти деловыми, а в телефонной трубке звучали другие, приглушённые временем голоса. В жизни Клер не было место для Глена. Время от времени, ей приходилось отвечать на не вполне удобные вопросы сына, о его отце.... Она никогда не уклонялась, не говорила о нём дурно, искренне радовалась его успехам, но каждый раз ощущала необыкновенную лёгкость, как только допрос с пристрастием оканчивался. (К счастью, мальчик не был слишком настойчив). С годами он всё больше походил на Глена...не только внешне.

Изредка, Глену казалось, что Клер мелькнула в толпе, что он слышал её голос, однако он никогда не сожалел о том, что ошибался, скорее, испытывал облегчение оттого, что лёгкая дрожь, вдруг пробежавшая по его коже, наконец, унималась, и тело обретало, ясную, утраченную на миг, способность к координации мыслей и движений. Временами им обоим, казалось, что они нашли, наконец, то, что люди зовут ясностью и покоем.

Муж Клер был лишён комплексов Глена. Возможно, когда - то из его комнаты тоже была видна река, только воспоминания о ней не нарушали его покоя. Он верил в Бога и строил дом, не впадал в меланхолию, жил в гармонии с собой и окружающими его людьми, был надежен и ласков с ней и с её сыном. Клер тоже хотела походить на него. Лишь изредка, память, возвращала её в ту комнату, на другой, невидимой теперь, стороне мира, в которой стоял узкий диван, обтянутый гладкой светло - коричневой кожей и больше ничего не было - ни пола, ни дверей, ни потолка. Как будто пролетала маленькая тучка, затерявшаяся в бездонном иссиню - синем небе, и которая ни кому кроме неё невидна. Время сгладило все острые углы, и склонная, к переменам Клер тоже смягчилась. Теперь, она помнила только хорошее и не гнала тучку так настойчиво, как когда - то. Между тем, Глен почти не изменился. В его застёгнутой на все пуговицы душе, по-прежнему, бушевали цунами. С годами он научился прятать мысли и чувства за ничего не значащими фразами и скупыми улыбками. Но эгоцентризм, который наверное, родился вместе с ним, не оставил ему ни единого шанса. Он не желал делить часть прожитой им жизни с кем бы то ни было, так словно всё, что было или только могло в ней быть, принадлежало ему одному, как личные вещи. Чем бы ни занимался Глен, мысли его неизменно возвращались в ту комнату, в которой, некогда, стоял старый светло - коричневый диван. Он силился представить лицо своего подрастающего сына и шёлковый платок Клер..., на котором однажды взошли кроваво - красные цветы.

После разрыва с Гленом, Клер изменила всё, что только могла - костюм, макияж, причёску, мебель, машину, пейзаж на стене и вид за окном. Она твёрдо решила, что никогда не даст скучать этому, другому мужчине, что каждый день она будет творить для него её маленькие чудеса, и что, может быть, сумеет дать ему то, что так и осталось незамеченным Гленом. Казалось, её устраивал неторопливый бег времени и величавое движение реки, но через восемь с половиной лет свет Сириуса из созвездия большого Пса достиг земли. (Клер узнала об этом в электричке, из статьи, в иллюстрированном журнале для женщин). Пространство, должно быть, изменило кривизну. Ампула хрустнула в пальцах Клер, и на белом шёлковом платке взошли алые цветы, отдалённо напоминающие красные маки. Клер предприняла мучительную, отчаянную попытку отвернуться..., но память, с которой, наверное, ничего нельзя сделать, вдавила её тело в светло - коричневую плоть узкого дивана в маленькой комнате, на каменистом берегу другой, бурной реки, на другой, оборотной стороне мира. Ей показалось, что пальцы Глена судорожно сжались, а в глазах ..., нет, нет..., этого не могло быть по определению. Однако, окончательно очнулась она, только, через четверть часа, когда электропоезд приближался к станции, а робот - автоответчик дежурным вежливым голосом сообщил, что набранный номер не существует. Дрожащими пальцами, Клер опустила мобильник в сумочку и перешла железнодорожное полотно - домой она решила идти пешком. Ёй потребуется какое - то время, чтобы избавится от смутного, плохо осознаваемого чувства её несуществующей вины. Сродни тому, которое она уже испытала, когда - то в той её прошлой жизни. (После очередной размолвки, Клер сомкнула глаза только на рассвете. Ей приснился странный сон: Её касалась другая женщина, может быть, сестра Глена... Она нежно и страстно целовала её тело и Клер сливалась с ней в одно, тонула в её ласках. В тот день она положила руки на плечи Глена, собиралась просить прощения... даже за то, в чём была права. Её встретил холодный, чужой взгляд, её отстранили руки, которые когда - то она называла волшебными...) Весь вечер Клер была предупредительна и с мужем и с сыном, настолько, что оба заподозрили неладное. Утром туман рассеялся.

После того как Клер оставила его, Глен сделал несколько потрясающих открытий. Он обнаружил что, в одном с ним подъезде, на его улице, в его городе тоже живут люди, мнение которых не всегда совпадает с его "безукоризненной" точкой зрения. Уяснил, наконец, что за парадным фасадом его осаждённой крепости, трусливо скрывались инфантильность и слабость. Понял, что Клер всё правильно сделала...и что листва, может быть зеленее, чем обычно, даже если за окном сентябрь, если это листва воспоминаний. Нелегко было признать, что этим он тоже обязан Клер. То, что не удалось ей тогда, когда они были вместе, казалось само собой разумеющимся. Теперь, в его поле зрения попадало многое из того, чего не замечал ранее. Он вырвался из цепких лап меланхолии, стал предупредительным и успешным. Люди искали встречи с ним, и Глен настолько, сжился с новой маской, что она стала его лицом, вторым лицом. Но свет Сириуса уже достиг земли, и лицо Клер постепенно заполонило вселенную, по крайней мере, его тень заслонила её от Глена... Её бледные пальцы касались его руки..., и он сжимал их до боли. Симптоматика нарастала с каждым мгновением. Он мелочно прятал этот свой невроз, вначале от себя, затем от окружающих, которые начали замечать маленькие странности в его поведении: иногда отвечал невпопад, не замечал приветствия сослуживцев или улыбался некстати. Он почти не спал по ночам, много курил, работал как вол, пытался изнурить себя настолько, чтобы утратить способность к воображению. Вскоре тяжёлые синие мешки под глазницами стали самой узнаваемой чертой, его осунувшегося лица. С упорством Сизифа Глен входил в одну и ту же реку. Он делал это против собственной воли, его изменённое сознание утратило способность к выбору. Он тратил титанические усилия на то, чтобы найти логическое объяснение или оправдание для бесчисленных проявлений его болезни, скрыть их, хотя бы, от близких...и был бесконечно изобретателен здесь. Со временем стал сторониться друзей, иногда его замечали то в ночных барах, то на религиозных собраниях. Казалось, Глен появлялся в этих местах с единственной целью - убедиться, что и здесь он чужой. Это и впрямь не было слишком далеко от истины. Алкоголь и случайные женщины, псалмы и транквилизаторы позволяли ненадолго отвлечься, от сверхценной идеи, после чего приступы меланхолии становились лишь более тяжёлыми и продолжительными. В его душе бушевали виртуальные цунами, но в окружающей его реальной жизни Глен постепенно скатывался к эмоциональной тупости. Его стремление контролировать судьбу, посредством манипуляций близкими ему людьми, приобретавшее черты навязчивости, становилось небезопасным.

Новый земной рай не слишком отличался от утраченного. Глен, скрупулёзно - шаг за шагом восстанавливал правила, склеивал схемы, шлифовал надуманные ритуалы, возведённые его извращённым умом в ранг незыблемых традиций. У него уже был бесценный опыт. Жена Глена знала, на что шла. У неё не было недостатков Клер, не было неутолимой жажды перемен, тревожного ожидания надвигающейся грозы и иллюзорных предчувствий грядущего чуда. Она принимала его таким, каким он был на самом деле (не многие на это способны) и, полюбила не за муки, Глен не Отелло...он не умеет ни мстить, не сострадать. И если она ревнует сейчас, то не к Клер, которая ей симпатична, а к бестелесному фантому, живущему, в его воспалённом воображении. Казалось, что бог сжалился над безбожником. Теперь, он не представлял, какой была бы его жизнь без неё, возвёл на Олимп и забыл, как когда - то о Клер... Рай 2 , дал трещину по ватерлинии, и в образовавшуюся брешь хлынула вода. В отличие от Глена, она ясно видела терновый венец, который он подсознательно примеряет. Только этому не бывать. Она не даст ему этой возможности. Не взорвёт свою бомбу, как бы он её не провоцировал, и чего бы ей это не стоило. Потому что она - не Клер. Потому, что не желает быть запретным плодом болезненных фантазий. Она не станет удерживать его и не оставит сама. Пусть "мальчик" всё решит сам.... Когда ей казалось, что силы оставляют её, она уходила в комнату, поднимала шторы и подолгу следила за непрерывно меняющейся рекой.

Прошло ещё немного времени и случилось то, чего больше всего опасался Глен. В начале картина, возникающая в его воображении, утратила какую - то незначительную деталь, её место заняли другие, изменились, оттенки, интонации, акценты. Затем, он утратил образ. Мозг Глена лихорадочно искал выход: он в сотый раз пытался представить себе лицо, волосы, пальцы и тело Клер, связать это воедино, но каждую новую попытку венчала неудача. Он ясно видел ту комнату, с видом на реку, пейзаж на стене, диван, обитый светло - коричневой кожей, шёлковый платок, раздавленную только что ампулу, пробежал по комнате, как затравленный зверь, Клер нигде не было - она исчезла, растворилась как дымка. Теперь нужно было, убедится в том, что он жив. Глен вошёл в комнату крепко спавшего сына, поправил сползшее одеяло, выключил телевизор, сварил кофе, зажёг сигарету, жадно затянулся и набрал номер: "Привет Клер, ты в порядке?". "Да, спасибо, работаю..., муж на работе, сын в школе, перезвони позднее, если хочешь поговорить с ним, а ты здоров Глен?". Она была ни мало удивлена: в его голосе не было разрывающих сердце нот, а в словах недомолвок, ничего не нужно было читать между строк. Они говорили и слышали, видели, и кажется, понимали друг - друга, впервые .... с тех пор, как свет далёкой звезды Сириус, которая в двадцать раз ярче солнца, пробился сквозь плотные облака их планеты.

Утром, когда жена ещё спала, Глен купил голубые, воздушные как небо гладиолусы и поставил их в вазу у изголовья. И не было больше, ни ада, ни рая. И Глен был только в одном месте одновременно. Счастливым и несчастным, как все...