С У Д

Глава пятая

Судьба ставит крест.

-Наступила настоящая сибирская зима, далеко не такая, какую я знала на Родине, на моей Волге. Здесь симпатичные берёзки росли из "мерцающего бисера", а зелёные ели и ёлки нарядились свадебными платьями с гирляндами. Ветер перегонял через поля и пашни серебристую "крупу". Морозный воздух играл скрипкой особую мелодию, от которой лопались ветки деревьев и "плакали" электропровода. Дым из труб подвывал голосами диких зверей. Снегопад завалил маленькое село богатством. Крыши строений и огромные соломенный скирды носили теперь "собольи" шапки. И только двери домов и сараев давали белому ландшафту серый оттенок.

Дедушка Мартыненко с каждым днем становился все более нервным, раздражительным, и даже озлобленным. Проживание немцев-переселенцев в его доме стало невыносимым и мы перетащили небогатые пожитки к другой семье, которая с бОльшим понятием отнеслась к нашему бедственному положению.

В январе выдалась такая холодина, про которую не только в сибири, на всём белом свете говорят: "В такую погоду хороший хозяин собаки на улицу не выгонит". Один посыльный в длинной, достающей до пят шубе, в ушанке, завязанной на подбородке, большущих валенках, нагулявший себе розовые щёки, остывшими до белизны пальцами протянул отчиму повестку. Прочитав сообщение, Антон Вайс упал на стул. И пока он рисовал на подсунутом формуляре роспись, мы с интересом пробежались по содержанию послания. Это было официальное приглашение к коменданту.

От других переселенцев мы уже знали, что взрослое население немецкой национальности привлекается к трудовой повинности на объекты народного хозяйства. Теперь на очереди был наш родитель и кормилец.

Полнейшей неожиданностью стало для нас однако совсем другое обстоятельство. Спустя несколько дней после мобилизации отца, в трудовую армию, так говорили об этой повинности депортированные немцы, должна была собираться моя родненькая мамочка. Комендант, на приём к которому притащилась я вместе с сёстрами, весело рассмеялся, не желая слышать наши наивные рассуждения. Ему было, попросту сказать всё едино, что три девчонки останутся на чужбине совершенно одни, что они должны будут научиться работать и выживать. А наши зареванные лица, слёзы с которых катились ручьем, были просто сыростью, детской игрой, но не убедительным аргументом. Мне показалось, у него был предусмотрительно заученный ответ на всех: "Фашисты убивают русских мужчин, Отечество нуждается в рабочей силе и, поэтому немцы Советского Союза, которые ненавистным врагам сродни, должны занять место в рабочем строю". В заключении он добавил: "Вы уже не дети малые и можете позаботиться о себе сами. Ваша мама могла бы остаться в том случае дома, если б она была беременна или у нее был ребенок до трехлетнего возраста. Понятно?"

Тогда я бы многое отдала, чтобы вернуться в счастливое детство.

Мы, девочки-подростки, осталась посреди чужих и ненавидящих нас людей. Если бы мама могла предвидеть жизнь наперед, наверняка научила бы меня и сводных сестер самостоятельно добывать продукты питания, варить, стирать, "пахать за троих". Нас приняли в колхоз разнорабочими, на подхвате. Волей-неволей пришлось смириться с судьбой и выполнять любые поручения в поле, на ферме, в селе, но главное, отбиваться от злых людей. Морально к таким обстоятельствам я не была подготовлена. Поэтому в душу вкрадывались предательские мысли: Забрал бы меня Господь Бог вместе с отцом, в тот вечный покой, что б не обзывали фашисткой, что б не надрываться этими нечеловеческими нормами выработки... Но с другой стороны, хотелось жить, мы ведь тоже были люди и это заставляло идти войной на кладовщика. Денег за работу мы не получали, нам назначались трудовые дни. По ним производилась оплата в натуральной форме. Этот подленький человечек, смеялся над тремя несовершеннолетними, зная что наши родители в трудармии и некому нас защитить. Каждый раз, когда мы приходили за продуктами, заведующий складом отвешивал только половину честно и добросовестно заработанной нормы на пшеницу и картофель. При этом приговаривал: "Откуда же вы взялись на мою голову, такие голосистые?"

Томительно и однообразно тянулось время. Около года.

Одним из летних вечеров, когда я после работы готовила ужин у деревенской плиты, в дом вошёл мужчина, перепугав меня и сестер до смерти. Был он в темном рабочем комбинезоне и страшнее чертяки. Небритый, отощавший, неухоженный бродяга. Но оставалось в нем еще что–то человеческое и ужасно родное. Сёстры побежали незнакомцу навстречу, прыгнули ему на шею и в истерике закричали: папа, папа, папа... Сковорода вывалилась у меня из рук и ароматный, дымящийся жареный картофель разлетелся по полу. Дыхание моё перехватило, а глаза непроизвольно наполнились слёзами. Что сталось с этим, однажды крепким мужчиной? Кожа да кости. Лицо его было маленьким, глаза напротив – большими. Они могли в любую секунду вывалиться из глазниц. Его прежде чёрные волосы, были коротко острижены и белы, словно без головного убора находился на мельнице.

Глубоко дыша, как люди в преклонном возрасте, он скинул с плеч рюкзак, занял место на одном из табуретов и стал рассказывать о житие бытие "на особой стройке" в Уральской области. Вместе с другими трудоармейцами он валил деревья в дебрях нетронутого рукой человека лесах, строил землянки и бараки для военнопленных немцев, сам же "отдыхал" под открытым небом в снегу. Бригада строителей работала по двенадцать и более часов в день и получал за это пустую баланду и постную кашу. Он всхлипнул, оглянулся, не подслушивают ли нас, и продолжил рассказ. Власти, не желая показывать постоянно растущие цифры умирающих в трудармии, по крайней мере на бумаге, стали обессиленных, слабых, короче говоря "на ладан дышащих" и больных людей отправлять "домой". Те, что умирали по дороге в районы ссылки семей, где не было еды, не считались жертвами государства.

Когда отчим описывал рабскую работу, плохое питание и штабеля из мертвецов в лесу, невольно всплыло лицо мамы. Сводные сестры остались с отцом, я вышла из дома, забежала в пшеничное поле, упала на землю и дала волю чувствам. Я представила, что мама выглядит так же, как и Антон Вайс; она может тоже умереть. Встав на колени, протянула руки к Всевышнему и стала взывать о помощи, чтобы оградил мою мамочку от несчастий, дал ей силы, чтобы она выжила в это трудное время. Всю ночь я "умывалась" слезами, на утро из подушки моей можно было выжимать воду.

Спустя три месяца, после возвращения отца из трудармии и моего Дня рождения, мне тоже пришла повестка.

- Если я правильно понимаю, вам тогда исполнилось 17 лет? И вы были ещё ребенком.

- Не совсем так, - уточнила собеседница Виктора. - Ребенком я уже не была, но и полное совершеннолетие для меня еще не наступило, по достижении которого я приобрела бы избирательные и гражданские права, стала бы полноправной гражданкой великой страны. Шла война, мужское население было мобилизовано на фронт, а промышленным предприятиям, но главное – оборонной промышленности – нужны были рабочие руки.
 
-Но вы же были ещё совсем юная девушка, не знающая жизни...

- Была война. И этим все сказано. Согласно постановлению правительства все женщины в возрасте от 16 до 45 лет направлялись на стройки народного хозяйства. Получив повестку, я отправилась в комендантский участок. Комендант рекомендовал не откладывать со сборами и определил срок в 24 часа. Впрочем, и этого было через чур много. В считанные минуты в котОмку* были упакованы два платья, нижнее бельё, пара обуви и фуфайка.
*  (дорожный заплечный мешок на лямках из грубой холщовой ткани,, подобие рюкзака.)

Утром следующего дня меня определили в бригаду, в которой было 80 таких же обездоленных девушек и женщин. Мои физические способности экзаменовались на станции города Славгород в Алтайском крае. Мы меняли шпалы и рельсы, отсыпали насыпи для железнодорожной магистрали.
 
- Что? Вас определили на железную дорогу? Это же чисто мужская специальность, в которой не обойтись без физической силы и выносливости.

- Совершенно верно – невыносимо тяжелая мужская работа, но... то было особенное время... и что я могла поделать. За неповиновение или отказ от работы применялись самые жесткие меры, вплоть до расстрела. Этим нас стращали на каждом шагу. А так хотелось жить...

По окончании "испытательного срока", через месяц или два, меня назначили в строительную бригаду, которая сдавала дома под ключ у курортного озера "Яровое". Рабочий день начинался с восходом, заканчивался с последними лучами заката, словом – больше двенадцати часов я и мои "подруги по несчастью" были на объектах. Одна общая печь типа буржуйка не могла согреть наш огромный барак, потому что полиэтилен, заменявший выбитые в рамах стёкла, часто лопался от холода. Влажная одежда служила мне одеялом, рюкзак со сменкой, который из предосторожности был постоянно на моих плечах, становился подушкой. Девушки, желавшие идти на работу в сухой одежде и ботинках, и оставлявшие их на всю ночь у печи, утром очень часто не находили своих вещей. "Они усохли", смеялись ушлые женщины, тогда как "умывающиеся" слезами девчонки, рвали личные кофточки или платья на портянки, мотали их на ноги и так шли на работу. Что оставалось нам, юным девчонкам, делать? За "уклонение от работы" могли припаять довольно внушительный срок. Я приучила себя снимать ботинки, когда меняла носки или в бане, куда нас раз в месяц (!) водили обмыть завшивевшие тела, а в прожарочной камере дезинфицировалась одежда от блох.

Спустя ещё два месяца здоровых и сильных женщин нашей стройколонны посадили в телятники* и отправили в Нижней Тагил*. После тщательной дезинфекции, во время еды, в одном из огромнейших залов столовой, розовощёкий парнишка в форменной одежде цвета хаки довёл до сведения правила внутреннего распорядка. Трудармейцы предприятия работают непрерывным циклом, в две смены. Люди одного цеха не имеют права посещать другой, каждый получит пропуск, который должен будет предъявляться на контрольно-пропускном пункте. За работу полагалось 800 граммов хлеба и горячее питание, но только на территории промышленной зоны. Один раз в день. За личные вещи мобилизованных, оставляемых в жилых бараках, предприятие ответственности не несло. Попытка к бегству или производственная кража карались военным трибуналом, вплоть до расстрела.
* (товарный вагон, переоборудованный под перевозку людей, лошадей или коров)
* (второй по численности город в Свердловской области на урале)

*
- Вы уже в который раз говорите о наказании, причём о суровом. Я не ослышался? - переспросил Виктор, когда собеседница сделав паузу, с грустью вздохнула.
 
-Да, наше пребывание на грешной земле определяли военные люди и за каждую провинность, за каждый неверный шаг, определялось наказание. Жить в страхе – это ужасное состояние, травмирующее психику любого человека. Молодой офицер, важно прохаживаясь между рядами столов, всё объяснил, но ни единым словом не обмолвились, какую же продукцию выпускает завод. И лишь много позже, когда меня определили грузчицей в кузнечный цех, узнала тайну "загадочного предприятия": там производились колёса к гусеницам советских танков. Половину дня, без выходных "катала" я готовую продукцию из одного пролета в другой и убирала наше отделение. В этом напряжённом ритме, в жёлтом угаре с разряжённым воздухом не задумывалась я о смысле жизни. Лишь проценты были мерилом, определявшими работоспособность, по ней и выплачивалась мизерная зарплата, часть которой обменивалась на карточки питания.

Летом  ;44 я получила от мамы письмо, в котором она сообщала, что её уволили из трудармии. О причинах, конечно, не стояло в нём ни единого слова. Из личного опыта, из рассказа Антона Вайса, я хорошо могла представить мотивы освобождения. Воссоздавая реальную картину у меня заныло сердце так, словно хотели его разодрать щипцами на мелкие кусочки. Человек, который дал мне жизнь, вместе со мной пережил голод и холод, отдал своё здоровье и силы Отечеству, теперь лежит, наверное, при смерти. Со слезами на глазах я обратилась к своему непосредственному начальнику.

Закричав на меня, он не пожелал понять, что речь идёт о моей маме, о женщине, которая осталась для меня единственным живым человеком на этом белом Свете. Вытаращив на меня глаза он сказал, чтобы я выкинула из головы эти дурацкие мысли — это не курорт, а военное предприятие, и чтобы я маршировала в барак, на нары.

Было ли это запланировано или случайным совпадением, но когда я в таком состоянии появилась в бараке, со мной тайно заговорили две сверстницы и предложили побег. ;Всё едино, что со мной станется, но живую маму я увижу ещё раз;, — заключила я, дав девушкам согласие.

Я собрала вещи, зашила в один из рукавов моей фуфайки сэкономленные на питании деньги и, конечно же, лист бумаги из школьной тетради, с записанными на нём населенными пунктами от великой Волги на прежней Родине до холодной Сибири. В сумерках позднего вечера мы отправились в путь. Добравшись до железнодорожной станции с названием... Нет, не вспомню, вылетело из головы... Мы забрались в три бункера под вагонами—хопперами*, гружённых углём. В каждую секунду могло случиться несчастье, если бы кто–то открыл кран для выгрузки. Нас засыпало бы углём и никто не узнал бы, куда вмиг исчезли три девушки.
* (Хо;ппер — саморазгружающийся бункерный грузовой вагон для перевозки массовых сыпучих грузов: угля, руды, цемента, зерна, торфа, балласта)

Транспорт был лишь короткое время в движении: час, а может два. Затем паровоз длительное время стоял без движения. Я открыла люк, чтобы осмотреться. А вывалившись из этого неудобного убежища, перед моим носом были армейские сапоги с жирно нанесённым сапожным кремом. Посмотрев с земли в небо, я увидела двух парней моего возраста, облачённых в военную форму с карабинами наперевес.

Один из них спросил, что я делаю на железнодорожной станции? На который получил логический ответ, что хочу к маме, которая лежит при смерти. По немецкому акценту они поняли, кто я такая. А я сидела перед молодыми солдатами, которые от хорошего питания были сродни откормленным поросятам и любовались на меня сверху. От неудобного сиденья в бункере мои ноги затекли, одеревенели и я не могла некоторое время двигаться. Один из них легонько "приложился" прикладом по голове, да так что из глаз моих посыпались искры. Тупая боль оглушила меня, горячая красная струйка покатилась через лицо на пыльную землю. Я плавно приняла горизонтальное положение.

Чёрный сапог привёл меня снова в чувства, придав сил. Я встала. Первое, моё самое большое желание было отвесить этому сопляку хорошую, горячую оплеуху. Не знаю, что бы со мной случилось, сверши я этот поступок: они бы меня без суда и следствия расстреляли прямо там же, между двумя железнодорожными линиями. Ангел–телохранитель удержал от этого шага. Двух моих подстрекательниц к побегу подтолкнули ко мне и нам объявили, что мы арестованы. После этого меня заперли в камеру–одиночку.

Утром следующего дня, в одной из маленьких камер, где и света практически небыло, я сидела в обществе трёх мужчин: судьи, прокурора и начальника лагеря. В суде "тройка" мне предъявили обвинение и уже в считанные минуты за побег я была осуждена к шести годам лишения свободы в исправительно-трудовой колонии. Вечером меня поместили в камеру железнодорожного вагона–зака и отправили по этапу в мёртвую степь Казахстана, лежавшую тысячи километров от Урала. Времени на раздумье в пути следования у меня было предостаточно, но нить размышлений почему–то всегда заканчивалась хлебом и молоком, картофелем и колбасой, мясом и рыбой, одеждой и обувью для любой погоды, а главное материнской любовью и домашним теплом. Не давали покоя и мысли об умершем отце, о страшном голоде, об изгнании, о холоде в Сибири, о нечеловеческой условиях труда и необоснованные обвинения в качестве фашистки. Теперь я стала ко всему ещё и уголовной преступницей. От грустных мыслей щемило сердце, болел желудок и отравленная жизнь становилась до такой степени несносной, как и я сама себе.

Так тянулись дни, пока меня не заперли за колючкой, за железными воротами, в серых бараках с вышками и солдатами наверху, в поселке с поэтическим названием — Долинка. Судьба поставила на мою жизнь большущий крест: несправедливое изгнание из родного Поволжья, холодное пребывание в Сибири, болезненная трудармия в Уральской области и колючая проволока в КарЛаге ...

Оглянувшись, Виктор посмотрел на часы, привстал со своего места на скамье.

- Вы должны идти. В судебном заседании намечаются изменения...

http://proza.ru/2021/05/12/12