Сын

      Пожилая женщина лежала на  своей любимой старенькой скрипучей кровати, и то и дело вздыхая, кряхтя и тяжело переворачиваясь с боку на бок, дожидалась рассвета. Очередная бессонная ночь, каких за последние несколько лет было немало, опять прошла в раздумьях о сыне. Сегодня вечером она его ждала. Нет, ни откуда-то издалека или после долгой разлуки. Просто он обещал найти свободную минутку и после работы зайти ее проведать.

     Ах, эти свободные минутки… Как же их долго приходится ждать, и как же они быстро, незаметно пролетают, как одно мгновение. Мать только этими редкими минутками и жила. В них заключался весь смысл ее жизни.

     Вот, вот должен был прозвонить, заведенный по многолетней привычке на шесть утра будильник. Хотя она каждое утро просыпалась и без него, намного раньше звонка, но будильник был символом давно минувшего времени, когда нужно было чего-то делать, куда-то торопиться, когда от нее чего-то ожидали. Но постепенно это все безвозвратно ушло.

     Одновременно с будильником просыпалось гимном на всю страну радио, и в тесной малогабаритной однокомнатной квартире начинался очередной будничный день, в точности такой же как и вчерашний, и позавчерашний, такой же как и несколько недель и месяцев, да, пожалуй, уже и лет назад.

     День всегда начинался с одного и того же: надо было вставать... Но тело не слушалось. И его приходилось подолгу, уже сидя на кровати, приводить в чувство болезненными руками. А затем надо было пытаться встать и расхаживаться, уже по привычке опираясь на спинку скрипучей кровати, и делать первые, как младенец, неуверенные шаги, перехватываясь руками то за стоящий у спинки кровати шкаф, то за приоткрытую  в комнату дверь и дверной косяк, и, опираясь на коридорные стены, перебираться дальше: в ванную и на кухню.

     А на кухне уже привычно ожидали, приготовленные еще с вечера горсти ненавистных таблеток, прием которых должен был согласовываться с приемом пищи. Да и еда, самая простая, даже, можно сказать, аскетичная, уже давно принималась, скорее, как еще одно лекарство, необходимое для поддержания жизненных сил.

     Но все менялось когда должен был зайти сын. Тогда у матери как будто бы вырастали крылья и вставать, казалось, было полегче. Самое обычное утро становилось радостным, особенным на фоне серости остальных.

      В такой день заботы становились приятными. Ниоткуда появлялись силы весь день суетиться на кухне, только изредка присаживаясь на стул, чтобы перевести дух, и опять, обвинив себя в никчемности, тяжело встав, опершись на стол, продолжать свои хлопоты.

      «Вот только бы до магазина сначала дойти и до аптеки. А это примерно час ходьбы - до конца соседнего дома, и час обратно. В прошлый раз, правда, сил не хватило. Слава Богу, есть еще на свете добрые люди. Таксист увидел, помог: погрузил тяжелый двойной пакет в багажник, и провез три подъезда бесплатно. И пакеты домой занёс.  Дай Бог ему здоровья! Правда, соседки – сороки все сыну рассказали…».
         И она только сейчас подумала: А почему сын ее тогда не ругал за это? Да и вообще ничего не сказал? Хотя обычно всегда ругался, если она не слушалась и несла даже маленький пакет с лекарствами из аптеки. - «Мам, но ведь есть же я! Я куплю и принесу! Ну зачем опять сама?» – «А в этот раз вообще ни слова не сказал. А, нет, -  было что-то…» - Мать с тревогой начала напрягать память. - «Нет, ничего не сказал, промолчал, только отвернулся и еле заметно вздохнул - значит оставил что-то в себе… Ой, как нехорошо… Надо было ей самой сразу объясниться, а она решила, что на этот раз пронесло… А вышло еще хуже… Нехорошо!..».
      Тяжестью на сердце всегда ложилась эта недосказанность. Не должно ее быть между родными людьми. - «Надо будет с ним поговорить - раскрыть душу…».
      Но не могла она попросить сына принести тяжелый пакет из магазина. Да и лекарств еще купить целый список. Почему-то совесть не позволяла. «Ведь, он же устает... Он с работы… Слава Богу пенсию какую-никакую платят... Хватает... Да еще  на внуков копеечка какая остается! А иначе: зачем она сама тогда нужна?! Обуза!.. Нет, в этот раз должно все получиться!»
      Она представила, как закроет дверь квартиры и, опираясь на трость и почтовые ящики спустится к выходной двери подъезда, благо первый этаж. Выйдет на улицу - там сразу скамейка. Обычно всегда пустая. Посидит минут пять и еще пройдет пару подъездов. Там опять скамейка. На ней обычно либо молодежь, либо соседки. «Лучше бы молодежь. Они ничего не спросят, а просто уступят, а старушки замучают вопросами: - «А чего сама?.. А твой-то малый, что?..  не может что ли до магазина дойти?..» - «Придется что-то отвечать… Некогда сегодня. Вот будут свободные теплые деньки, тогда и посидим, поболтаем…  А сыну то опять все тогда донесут, да еще и приукрасят. Но, нет!.. Он все поймет, пусть лучше поругает, главное: не молчком. Нет, надо все же самой дойти. А иначе - лучше тогда в дом престарелых!.. Хотя нет, - это опять сыну переживания!.. Упаси Бог!.. Нет уж, лучше сразу в могилу. Ну ладно… Мысли мыслями, а идти надо дальше».
      Она представила, как пройдет до следующей скамейки:  «Почти целый дом пройти надо. Далековато, ну ничего, с Божьей помощью!» - Потом опять передохнет. -  «И  вот и магазин уже рядом: всего несколько шагов. Ну а обратно-то уж, хоть и тяжело, но все же домой… Даже больные ноги и спина сами понесут. Да и люди добрые может опять подвернутся…».
      
      День полный забот незаметно перерастал в вечер томительного ожидания тех самых нескольких минут общения, когда впопыхах после работы забегал сын и, быстро справясь о здоровье матери, готовый уже побежать дальше по своим делам, но постоянно удерживаемый ею "ну еще на одну минуточку", снисходительно оставался и  проходил на кухню за стол. И в эти несколько минут жизнь преображалась. И, не смотря на всегдашние негодования сына: "Ну зачем все это? Я же ненадолго. И зачем опять сама в магазин ходила? Я бы все принес…". -  на столе быстро появлялся нехитро приготовленный ужин к его приходу.

          И только когда он просил ее саму уже наконец успокоиться с хлопотами, тогда, уважив его, мама тяжело садилась рядышком на табурет. И в этот момент во всей полноте давали о себе знать натруженные за весь день и уже отказывающиеся подчиняться спина и ноги. Но и тогда она, уже сидя, продолжала машинально, трясущимися и от усталости и от болезней непослушными руками, ухаживать за сыном, придвигая поближе к нему тарелки и, по-матерински,  невинно-навязчиво, что-то рассказывая, предлагать то одно, то другое.

     На его многочисленные вопросы про ее здоровье, про то, что уже пора записаться и сходить к врачу, она отмахивалась и говорила, как всегда, что ничего не надо. Чувствует она себя лучше всех. Да и врачи ничего нового, кроме старости, у нее не найдут. Вот только бы знать, что у него и у внуков все благополучно, а значит и у нее все хорошо.

      Но он, такой родной, единственный, опять уходил к своей семье, - как и должно быть, -  и жизнь матери вновь становилась серой и обыденной, до его следующего долгожданного прихода.

      Она, конечно, тоже была частью семьи. Сын со снохой и внуки ее любили, о ней  заботились. Внучата вообще в ней души не чаяли, и каждый раз при встрече, когда либо ее к ним, либо их к ней привозили, как паучата облепляли бабушку, отпуская ее только возле порога. В такие минуты счастью не было предела. Но все равно, рано или поздно, а нужно было расставаться до следующего раза.

     Были, конечно, и подружки по старости для телефонных разговоров и дворовых посиделок. Да и сама она, в принципе, не считала себя одинокой. Просто большую часть времени ей действительно приходилось быть наедине с собой, и  это обстоятельство, особенно в длинные бессонные ночи, против воли опутывало ее сознание, указывая на возраст и постепенно отказывающиеся ходить ноги; на иногда кажущиеся мрачными четыре стены квартиры; на каждую приобретенную с годами болезнь; на то что она все чаще тяготит сына…

     Когда-то в ней по-настоящему нуждались. Была молодость, была работа, после смерти мужа в одиночку вырастила сына. Но все это естественным образом с годами заменилось понятиями старость, пенсия и свободное время. Но сил на деятельную трату этого времени уже не было, и его некуда было девать, и уже невозможно было так же  беззаботно убить, как в молодости.

     И все  можно было терпеть, только одного очень сильно боялась она в жизни: сделаться со временем лежачей и быть обузой для сына и его семьи, о чем ему невольно иногда проговаривалась. А он в такие минуты ее искренне всегда старался успокоить и никогда не оставлял одну. И она в очередной раз изливала душу и пыталась объяснить с высоты своих лет, что не так просто бывает мириться с тем, что возраст берет свое и сил бороться уже нет. И иногда становится так тяжело и больно, и морально и физически, что из уставшей груди вырывается бессильный стон, а услышать его и посочувствовать в эту минуту бывает некому. И поэтому с годами так не хватает этих самых минуточек простого человеческого внимания и общения.

      Но вот уже первые робкие лучики утреннего солнца упали через незашторенное окно на белое одеяло, возвещая о начале нового дня.  И сегодня они были какими-то особенными. И утро казалось радостным и сулило приятный хлопотливый день, потому что вечером обещал зайти сын.