Жена парторга

Последний раз мы виделись с тетей Надей двадцать лет назад, когда сын поступил в институт, тайно гордясь, что попал на бюджетное отделение, хотя всех уверял, мол, это - нонсенс, подачка от слабого государства, а по жизни должно быть всё проще: плати за учёбу, пересдавай зачёты и учись, хоть всю жизнь, на сколько хватит собственных денег. Почти двухметрового увальня мы с женой повезли показать бабушке и её подруге, вдове партийного работника Надежде Ивановне, предупредив его, что те вышли на пенсию ещё до перестройки и надо быть предельно внимательным и аккуратным в разговорах с ними. Подруга, живущая в райцентре за двадцать километров от горняцкого посёлка моих новых родителей, позволила называть себя тётя Надя, чтобы в общении было короче.

Ехали к ней рейсовым автобусом втроём, тёща не поехала: расставшись с мужем по неизвестным для меня причинам, она решила не разделять нашего пиршества чувств, наверное, ревнуя к своей подруге и зная, как искренне мы с женой любим тётю Надю и не скрываем этого. Тем более, та не так давно схоронила своего супруга, Андриана Николаевича, ветерана Севера, осталась совсем одна (у них не было детей), ещё полная сил и энергии. Но должности у новой власти не просила, да её и не дали бы: слишком многим попортил жизнь бывший партийный руководитель района, на похороны которого забрёли с десяток пенсионеров, живших в соседних с ним хрущобах. И сегодня, ничем не выделяясь среди местных женщин, она пришла к остановке автобуса, обнимала нас, по три раза целуя и снова разглядывая в лучах августовского солнца, которое скоро спрячется до февраля будущего года, а ему на смену придёт тёмная ночь и игривое северное сияние.

После обильного предобеденного чаепития мы поняли: надо вставать из-за стола, зная, что на плите ждут своей очереди и борщ, и пельмени, и сиги с похрустывающей икрой, и кумжа суточного посола, и вяленая оленина. Так ждала своих любимчиков тётя Надя, так гордилась перед соседями неожиданными гостями. Выйдя из подъезда, она только для Сашки, нашего сына, рассказала хорошо известный здесь случай: коренное население пытались почти насильно переселить из чумов в дома, даже пообещали, что в квартирах можно будет держать по паре оленей.

- А ведь так и было, ха-ха-хеее, - засмеялась наша хозяйка, забыв, что мы с женой уже не раз слышали эту историю, - Андриан Николаевич срочно построил на окраине посёлка пару стилизованных под чумы домов, собрал там животных, бродящих по улицам, и их по-тихому вывезли в стадо. Нет худа без добра: после небольшой переделки строения стали местным клубом и поликлиникой. Их так и зовут в народе: Андриановские дома...

По булыжникам перешли разветвлённое русло речушки: паводок смывает мост каждую весну, районное начальство перестало выделять средства на ремонт, посчитав, не в коня корм. Поднимались на пологую сопку, не спеша, останавливаясь у каждого валуна, куда на минуту-другую присаживалась наша спутница. Поняли, тётя Надя волнуется, впереди - кладбище, где покоится её любимый человек. Она молчала, не хотела нарушать тишину среди усопших. Внешней ограды не было, могилы выплыли прямо из зарослей иван-чая, мрачные, с покосившимися табличками, насаженными на ржавые трубы.

- Это первая партия заключенных, умерших на стройке ГОКа, - сказала тётя Надя, - раньше, хоть редко, но родственники приезжали, приводили захоронения в порядок. Сейчас, лет двадцать, никого нет... Вот цена нашей жизни. Да ещё новое начальство вышло с предложением сравнять эти могилы, мол, всё равно нет надписей на них. Но ведь не по-христиански как-то.

Дорожка через кладбище вышла на ровное плато, стала видна гладь большого, просто гигантского озера. Могилы местных жителей разместились на пологом спуске, будто смотрели на воду, место было красивое, поросшее иван-чаем, до сих пор полыхающим тёмно-красным цветом, у берега - заросли тёмно-зелёной осоки. Ограда на могиле районного парторга была покрашена в синий цвет, небольшой гранитный памятник не выделялся на фоне других надгробий, здесь явно нет соревнования выглядеть побогаче и покруче, чем соседи. По надписи выходило, что Андриан Николаевич - с 24 года рождения, на войне не был, но на Севере уже трудился в те годы. Только хотел спросить у тёти Нади об этом, как услышал:

- Он с первым отрядом комсомольцев приехал сюда, строил бараки, нужно было создать хоть какие-то условия для жизни. О комбинате никто не говорил вслух, знали лишь, что нашли какую-то секретную руду и надо сооружать номерной объект. Андриана в двадцать лет назначили комсоргом стройки. Так вот и прожил, и проработал он здесь всю жизнь. А я с ним встретилась уже после войны, на комсомольской конференции, год с лишним дружили, тогда говорили, "гуляли или ходили". Я стала комсоргом, его перевели в райисполком. Стойбища оленеводов - в тундре, в командировки он уезжал, не зная, когда вернётся. И так - ни один год: работа, одна работа, не до семейных дел было в то время. Высшую партийную школу и заочный строительный институт он закончил позже, когда ты, Верочка, уже родилась, - обратилась она к моей жене, - как мы ждали твоего рождения. Андриан уже был в райкоме партии, реже выезжал в тундру, зато твой отец не вылезал с комбината, стройплощадка переместилась на двадцать километров, не наездишься домой, там и жили во времянках... Но он успел приехать ко дню выписки твоей мамы из больницы, всю дорогу домой нёс тебя на руках.

Тётя Надя вынула из пакета бутылку водки и три стопки, бутерброды с красной рыбой, поставила всё на самодельный столик у могилы, сказала, что парторга надо помянуть, не чокаясь. Добавила:

- Как бы он был рад снова вас увидеть. Он считал и тебя, Вера, и тебя, Сергей, своими детьми, - она посмотрела на меня, в глазах стояли слёзы, - помнишь, Серёжа, как он был рад видеть тебя здесь, когда ты приехал поддержать его после чёртовой перестройки и оскорбительных обвинений... Не он один пострадал, почти все его друзья-товарищи в крае были сняты с должностей, будто они враги - вредители и будто это не они строили комбинаты и порты, посёлки с десятками тысяч жителей, будто не они осваивали Арктику. Чудовищно всё это, для многих из них жизнь закончилась трагедиями...

Потом она говорила абсолютно крамольные вещи, мы с женой боялись за сына, но он спокойно воспринимал её посылы о том, что была трагедия 37 года и вот опять трагедия - только 91 и последующих годов. И что многие до сих пор плюют в Сталина, как едва ли не больше народу плюёт сейчас в Ельцина...

Вдруг, не сказав больше ни слова, взяла стопку и залпом выпила водку, занюхав её бутербродом. Есть не стала, видимо, боялась за свои зубные протезы, которые, особенно верхние, при разговоре заметно хлюпали на дёснах. Сашка потянулся к стопке, тётя Надя резко и довольно сильно, ударила его по руке, сказав:

- А вот это ещё рановато делать, студент, не привыкай. Да и вы, родители, присматривайте за ним, он совсем ещё мальчишка. Знал бы ты, Саша, как мучился последние годы жизни Андриан Николаич, утопив себя в водке, никогда бы не притронулся к спиртному...

***

Она получала пенсию, как чиновница, проработавшая всю жизнь, кроме комсомольских лет, в госкооперации, довольно приличную по местным меркам, во всяком случае, больше, чем её муж, которому назначили выплату по старости, как ИТР комбината, правда, с учётом северных надбавок. Андриан Николаевич, после ликвидации райкома и его секретарской должности, сначала не сдавался, как депутат, ходил на собрания райсовета, поехал в облцентр, но вернулся пьяным, заявив жене: поддержать его некому, многих буквально выкинули с работы также, как и его, а кто остался при новых начальниках, боялись, как чёрт ладана, встречи с ним. Из запоя он выходить не хотел, по три - четыре раза в день просил спиртное, и чтобы уснуть, а сон "убежал" вполне реально, стал на ночь выпивать стакан водки. Утром всё повторялось сначала.

Тётя Надя приехала к горняцкий посёлок к подруге, они долго сидели на кухне, обсуждая ситуацию, пришли к выводу: лечить Андриана негде, здесь, на побережье, не сыщешь нарколога, в облцентр он больше не поедет и уговорить его не удастся, поскольку человек он - властный и упёртый. Женщины достали у подруг-медиков снотворного, физраствор и капельницу на случай осложнений, затем сходили к старой знакомой на продуктовый склад, купили ящик водки, и, загрузив сумку под завязку, тётя Надя поехала домой. Мужу она не показала содержимое поклажи, а дежурную бутылку водки поставила в холодильник, разбавив её наполовину минеральной водой. Получалось так, что за день хозяин стал выпивать зелья наполовину меньше, чем обычно, и вскоре у него появился аппетит, они пошли на улицу, гуляя по два часа, не меньше, ходили по шоссе, три километров в один конец и обратно. Жена попыталась заменить ночную водку на снотворное, после двух таблеток, принятых Андрианом сразу, сработал и этот эксперимент.

Несколько недель такого режима, и тёте Наде, тихо-мирно, удалось вывести мужа из запоя. Главное, он вдруг сам захотел остановиться, сказал ей как-то утром, что проснулся рано, не стал её будить, ходил к холодильнику, но закрыл дверцу, не притронувшись к бутылке. Вскоре они записались на приём к кардиологу, выводы получили неутешительные: надо ложиться в стационар, а пока врач констатировал ишемическую болезнь сердца. О запое договорились с Андрианом так: пока с врачами не будут вести разговор, он сам сделает всё возможное, чтобы остановиться. Так и случилось: бутылка в холодильнике оставалась нетронутой.

С Храптовичем, бывшим комсомольским секретарём, которого Андриан Николаевич утверждал в этой должности, они встретились на площади райцентра, где стояла праздничная трибуна и где старый парторг много лет произносил речи. Преобразился комсомолец, ставший главой района: короткая куртяжка, дорогая, но выглядевшая на Севере нелепо, тонкие брюки-галифе, замшевые полусапожки, вокруг шеи обмотан шарф, на голове - меховой пирожок, в руках - то ли папка, то ли женская сумка с ручками. Ни привета, ни ответа не услышал от него бывший руководитель района, прозвучал сразу вопрос:

- Вы думаете перебираться на юг, господин Киселёв?

Николай Андрианович молчал, размышляя, что можно ответить молодому преемнику во власти. Наконец, сказал:

- Без господ, я - из семьи колхозников. На строительстве комбината я забивал первый колышек. Здесь и умру...

- Умрёте, куда денетесь... Только предупреждаю: никуда не суйте свой нос, не подбивайте людей на противоправные действия. Скоро муниципальные выборы, я иду на второй срок. Узнаю, что вы в контрах с моей командой, сотру в порошок. Кстати, в доме культуры - набор в национальный хор, там почти все ваши корешки по партийной и советской линии собрались. Стыдоба: не смогли заработать на квартиру на юге...

- Молодой человек, - вмешалась жена парторга, - как вы себя ведёте? Помню, вы комсомольцем клялись в верности ленинской партии и старшему поколению. Мы надеялись, что растим достойную смену...

- Вырастили, а теперь - свободны, - начальник круто развернулся и пошёл к машине, японской красавице, по размерам похожей на катафалк.

- Надя, - тихо сказал муж, - пойдём домой. Что-то мне расхотелось ходить по этой земле...

Войдя в квартиру, он открыл холодильник, налил стакан водки и подошёл к окну. Смотрел на пологие сопки, поросшие мелкими елями и соснами, отпивал содержимое стакана небольшими глотками, естественно, не закусывая. Надежда стояла в дверях, молчала, с тоской в глазах глядела в спину мужа. Она понимала, что это раздвоение останется у него навсегда, именно так он и будет "лечить" свои раны. После обеда Андриан Николаевич вдруг полез на антресоль, достал рюкзак, чехол с охотничьим ружьём, поскольку давно не ходил на охоту долго возился с патронами, примеряя их к стволу. Сел на диван, где прилегла Надежда Ивановна, погладил её лицо и волосы, сказал:

- Мать, утром хочу сходить на озеро, может, посижу на зорьке, а то водоплавающие скоро улетят на юг, а я их и не видел в этом году. Заодно посмотрю, как там банька себя чувствует...

- Не ко времени всё это, Андриан Николаич, здоровья нет, как ты там один собираешься быть? Если уж невтерпёж, то бери меня с собой: и баньку истоплю, и попарю, и обедом накормлю...

- Одному хочется побыть, Надя, погрустить-потосковать. Вон ведь, как всё обернулось в нашей жизни. Сыновьям и внукам мы стали не нужны. Дело всей нашей жизни - комбинат - потеряли, стоит мёртвый, но проданный заграничной фирме. За три копейки... Мне американцы, в своё время, предлагали отдать им на переработку "хвосты" от намытой породы, обещали за это построить новый город с монолитами-домами и со всеми удобствами. Эх, да что там говорить: страну профукали... Вон, ходит в галифе новый глава района, что у него здесь святое? Кооперативов нашлёпал, оленьими языками и рогами торгует, морошку вывозит машинами, с дружками из столицы скупил акции комбината за копейки и продал иностранцам. Сколотил свои миллионы и за власть взялся, ещё раз собирается район возглавлять. А ведь ничего нет нового, всё, что мы построили, на том и держатся пока люди. Хорошо, что новые варвары не успели природу приватизировать, озера да лес кормят семьи... Эх, Надежда, жизнь прожита напрасно, тяжело-то как признавать свою вину.

Он снова подошёл к окну, наверное, плачет, подумала Надежда Ивановна. Она не мешала мужу выговориться, облегчить душу, но твёрдо решила, что с ружьём не отпустить его на озеро. А ночью ему стало совсем плохо, и она поняла, что это не сердечный приступ. Инсульт установил приехавший на озеро с удочками врач-невролог из облбольницы, которого местные медики встречали по два-три раза в году. Жена извинилась перед ним, что испортили тому рыбалку, на что получила ответ: "К Андриану Николаичу в ночь-за полночь приду, но везти его надо в область, иначе последствия могут быть плохими..."

Выписали его из больницы довольно быстро, он начал ходить, приволакивая левую ногу, просил Надежду Ивановну привязывать плохо управляемую и тоже левую руку к поясному ремню. Только жене он признался, что впервые благодарил всевышнего за то, что тот так мягко обошёлся с ним за все грехи, которые он успел совершить. Но ближе к зиме начались ухудшения в здоровье мужа: пропали аппетит и желание идти гулять, появились вялость и сонливость, стал пропадать голос, слова зажёвывались, словно боялись выскочить изо рта. То и дело забывал фамилии людей, долго молчал, прежде чем вспомнить, кого встретил на улице. Когда жена буквально разжевала ему, что часто употребляемую им классическую фразу: "Боливар не выдержит двоих...", он выдал, как - "Бодуар не выдержит двоих", тот долго не мог понять, что она от него хочет.

Андриан Николаевич умер весной, по северным меркам, ещё лежали метровые сугробы, а дорогу на кладбище никто не чистил. Надежда Ивановна позвонила директору комбината, попросила прислать трактор и двух - трёх землекопов. Тот помнил партийного руководителя, хорошо к нему относился, выделил и рабочих, и технику. Но от присутствия на похоронах отказался, сказав, что срочно уезжает в столицу. От райсовета пришли два депутата, почти одногодки парторга, на поминках выпили лишнего, матом ругали нынешнюю власть, за что получили замечание от майора, выросшего здесь до начальника отдела милиции.

Мы с семьёй приехать не смогли, тётя Надя не обиделась, она понимала ситуацию в стране: везде разруха, знала по себе (сколько раз уже бывало), если старый, советской постройки, автобус сломается, то привезти людей со станции за сто километров будет не на чем. А незадолго до этих трагических событий я заскакивал к Андриану Николаевичу буквально на одну ночь. Сказал ему, что надо успокоиться, возраст и болезни - не его союзники, твёрдо заверил, что новые бизнесмены и руководители района от него отстанут. Он живо интересовался моей поездкой на побережье Ледовитого океана, говорил, что по нефти и газу у него было несколько встреч и в госкомпании по бурению, а, главное, в филиале Академии наук, где твёрдо заявили, что рядом с их районом есть и нефть, и газ, причём, в колоссальных количествах. Буквально взмолился парторг:

- Скажи, Серёга, хоть два слова в подтверждение.

- Работы будут вестись с двух сторон, - сказал я, - для бурения в море установят платформы, на суше - начнут строить дороги, стационарные посёлки, порты и аэродромы... И это серьёзно, дядя Андриан, только сам процесс обустройства Арктики - дело на десятки лет.

- А стартовать будут с нашего района... - он не задавал вопроса, он был уверен, что так и будет.

Промолчал я тогда, зная, что их район пока остаётся запасным, хотя законсервированные буровые установки (времянки) стоят в море ещё с начала восьмидесятых годов прошлого века, и не так далеко от них, по Арктическим меркам.

***

Надежда Ивановна многого не знала о жизни аборигенов в их гигантском по территории районе, хотя через потребкооперацию, которую возглавляла долгие годы, ей приходилось выезжать на побережье океана, добираться до самых отдалённых селений. Заготавливали у местного населения, прежде всего, рыбу, как морскую, так и озёрно-речную: сёмгу, кумжу, сигов... Но главные заготовки приходились, в основном, на оленеводство и охоту. Тут список оказался бы большим, всего и не перечислишь, хотя деликатесы давно известны: оленьи языки, вяленое мясо, строганина.

Вечерами она с удовольствием слушала обитателей тундры, её интересовали их незатейливые рассказы об истории коренных северян, обычаях, о культовых секретах. Поскольку северные моря отделялись от суши не такими высокими, но скалистыми и обрывистыми горами, то по всей территории материковой тундры были разбросаны камни и валуны, от мелких россыпей до гигантских размеров. Местные называли их "сейдами", считали священными, и если их хорошо задобрить, то они помогут и в семейной жизни, и рыбалке, и в охоте. Многие сейды носили имена умерших и погибших на промыслах людей, к ним приходили родственники, поминали ушедших, разговаривали с ними, как с живыми.

Вот и Надежда Ивановна облюбовала на кладбище, рядом  с могилой мужа, старый, наполовину заросший мхом валун, и стала с ним мысленно беседовать. Она носила с собой сумку с толстыми холщовыми стенками, расстилала её на камень и удобно размещалась для небыстрого разговора. Рассказывала Андриану Николаевичу, всю жизнь звала его по имени-отчеству, как прожила два-три дня, а то и неделю, когда непогода заставляла сидеть дома, кто звонил, какие письма-открытки пришли на их адрес, кого видела на улице, что говорят люди о жизни в райцентре, на комбинате, в стране. Со стороны можно было наблюдать такую картину: на валуне, рядом с синей оградой могилы, сидит старая женщина, её глаза закрыты, направлены на озеро, голова медленно раскачивается вперёд-назад, губы шевелятся и что-то шепчут.

К первой годовщине смерти мужа она стала общительнее с жителями, останавливалась на улице для разговора, а вскоре по совету юриста, подписала договор пожизненного содержания за счёт квартиры. Пришла знакомая ей женщина, Александра, бывшая работница детского садика. Договорились так: пока у хозяйки есть силы они не будут особо докучать друг другу, но воспитатель уже вышла на пенсию, жила с семьёй сына и тремя детьми, уставала, поскольку школьники да ещё младшеклассники - оставались на ней. Она вечерами подолгу засиживалась у тёти Нади, пили чай, разговаривали, несколько раз, в непогоду, ночевала до утра. А вскоре все привыкли к тому, что с вечера и до утра Александру можно видеть у вдовы парторга: делала уборку квартиры, готовила обеды, сразу на два-три дня, стирала, в магазин не ходила, утром и до прихода родителей с работы дети по-прежнему были на ней.

Арктический бум по нефти и газу почти не коснулся их района: все работы ушли на побережье Сибири и далее - на Восток. Но комбинат - ожил, государство очистило его от фирм - однодневок, продукция пошла и не только для космоса. И я, наконец, выбрался к тёте Наде, был недалеко в командировке. Все годы она помнила о нашей семье: удивительное дело, все открытки - поздравления к праздникам писала сама, вспоминала только нам известные случаи из нашей далёкой молодости, цитировала комсомольских поэтов, обязательно упоминала мужа - Андриана Николаевича.
 
Ещё нестарая женщина открыла дверь квартиры, выслушала меня, сказала:

- Тётя Надя оставила записку, пишет, что ушла на кладбище, потому что я - припозднилась, у внука признали воспаление лёгких... Собираюсь за ней. Хотите, сходим вместе...

- Можно, я схожу за ней один? Бывал здесь не раз...

- Да, я знаю, она столько раз рассказывала о вашей семье.

Опять разлив речушки, неширокие мостки положены аккуратно, от берега до берега. Подъём на плато перед озером преодолел быстро, значит, "дыхалка" ещё работает. "Господи, как летит время. У самого уже внучата..." - думал о жизни, и вдруг заметил, что все трубы и ржавые таблички в начале кладбища спилены, по всей видимости, строят какой-то небольшой мемориал, стоят два короба для бетона, куском толи закрыты кирпичи и крафт-мешки, наверное, с банками краски. Дорога к озеру не расширена, видимо, не дают могилы, в основном, неухоженные: что тут сделаешь, если жизнь на Севере так и продолжается вахтовым методом. Или заветной мечтой: заработать за 15 лет на квартиру и уехать в южные широты.

Озеро всё то же, широченное, раздольное, только иван-чай ещё не цветёт, а в осоке, у берега, безбоязненно плавают какие-то птицы, юркие, живые, с хохолками на голове. У могилы Андриана Николаевича на скамейке сидит старушка, её глаза смотрят на озеро, но подойдя поближе, я понял, что они закрыты, а губы что-то шепчут. Она не видит и не слышит меня.

Я стоял, оперевшись на приличных размеров валун, недалеко, в двух шагах от тёти Нади, и пытался разобрать её шёпот. Нет, ничего не слышно, кроме имени Андриана Николаевича, двух-трёх других незнакомых мне имён, слов "больница переехала...", "туристы, грязь и мусор...", "дачку подарила... учителю". И вдруг она замолчала, я не видел, открыла ли она глаза, но меня точно не замечала. Молчала долго, я уже хотел покашлять, назваться, прервать паузу. Как вдруг она запричитала совсем тоненьким голосом: "Эх ты, да милый мой... Ой да, Андриан Николаич, что ж ты меня-то бросил... Не забираешь к себе. Как я ус-таа-лаа жить-то без тебя..."