Хорошая музыка

Хорошая музыка
------------------------------------------------
Утром, автобус, который должен был везти химиков на работу из общежития мядельской спецкомендатуры, завернул к больнице на краю города  и остановился.
- Что случилось? - спросил я у водителя.
- Сказали ждать.
На скорой помощи с мигалкой подъехал опер. Майор был в спортивном костюме  и домашних  тапочках, объявил, что у спецконтингента   сегодня  день сдачи крови. Строем  в больницу,  сдаем  по 210 грамм.  Родина оценит ваш поступок. От государства выходной и еще один выходной завтра,  или к отпуску.  Все подписывают обязательства на желтуху и сифилис, обман и дача ложных  преследуется в уголовном порядке.
     После сдачи крови зекам в больничной столовой поставили бак с какао, а в дюралевые миски  без счета насыпали  печенья Ромашка.   
Был всего полдень, возвращаться в общежитие    не хотелось. Я поехал в центр, зашел в кооперативный магазин, купил самодельных  пельменей и отправился  в гости к своим знакомым.
 Мои единственные в городе друзья - клубный музрук Саша и его жена Наташа. Попали   в Мядель по распределению, жили возле озера в простом деревенском доме.  От старых хозяев им досталась большая печь, грубая крестяьянская кухонная утварь, старый черно-белый телевизор,  который никогда не включался .
Саша притащил  из клуба  стереорадиолу Симфония и магнитофон Юпитер.   
     Саши  дома не было.  Наташа только вымыла пол в доме и, счастливая, что закончила самую трудную часть работы,  села выкурить одну сигарету из фирменной пачки,  которую я,  подарил ей в день  рождения месяц назад.  Наташа мне нравилась.
Она была рада моему предложению,  сварить пельмени,  но нет газа. Должны были привезти еще вчера,  не привезли.  А печку она топить не умеет.
    Растопить  печку сухими  дровами  не составляло труда.  Поставили на огонь чугун с водой, Наташа спросила:
- Какую музыку ты принес сегодня?
Это был 1981 год. Как раз вышел новый альбом у Аббы. Я не люблю попсу, но вынужден  признаться,  альбом мне понравился.  Очень красивый,  с хорошей звукорежиссурой,   прекрасными мелодиями.   
 Я поставил магнитную ленту в Юпитер.   У Симфонии стереоколонки и, разделенный между динамиками, трехполосный звук.  Ватт по двадцать  в каждой.  Я сделал погромче,  из  стереорадиолы на нас обрушилась такая  лавина искусственного синтетического шведского здоровья и счастья, такое торжество жизненного успеха, богатства, любви, роскоши,  что мне стало неловко,  глядя на красивое, но бледное после недавних родов,  несчастное лицо Наташи.
“Dancing Queen” – запела  Abba.  Наташа,   вдруг, закрылсь ладонями  и заплакала.   
- Ребенок болеет, сказала она,  а детские врачи у них – говно. Я ходила, смотрела фамилии.  Ни одного еврея.  Как это может быть, чтобы во врачебном коллективе не было ни одного еврея. Спросила у врачихи: «А почему это у вас такой юденфрай?». Та сделала вид, что не поняла.  На прошлых выходных завезла ребенка  к родителям в Минск. Вы хотели, чтобы я родила.  Занимайтесь теперь, лечите теперь.  Сука, всех ненавижу.
Она вскочила и принялась ходить по огромной, заставленной какими-то приспособлениями  крестьянского быта,  большой кухне.
- Чего это ты вдруг о евреях? – спросил я, желая отвлечь ее от мрачных мыслей.
- А того, что диагноз не могут поставить, колют антибиотики,  а они не помогают, - вдруг перестав плакать и с неожиданным озлоблением сказала  Сашина жена.
Я вытащил из печи ухватом чугун,   засыпал пельмени в кипящую воду.
Наташа вдруг спросила:
- Может ты выпить хочешь?
Я отказался.  Мне нельзя, если на вахте или во время проверки поймают, запишут нарушение.  Три нарушения,  назад в зону.
- Тогда я сама выпью, - сказала Наташа.
Она налила что-то,  прикрывшись дверцей шкафчика, быстренко проглотила,  села напротив  на стул, и взяв меня за руку и глядя  мне в глаза сказала:
- Вот ты говоришь: искусство,  музыка.  Мой  Саша музыкант.  У него музыкальная школа и музыкальное училище.  Баян. Он был лучший на курсе.  У него есть собственные композиции.  А ты слышал, как он классику играет.   Музрук в клубе на ста двадцати рублях.  Халтуры никакой.  Рассчитывали  на  кабаки на Нарочи.  Зимой там пусто, а летом из Минска  приезжают оркестры.   Они играют за жратву  и  чаевые.  Какие там у беларусов чаевые.  Столичные музыканты с современным репертуаром, с аппаратурой и музыкальными инструментами.  А нам остаются халтуры на свадьбах в дальних бедных деревнях.  Саша — баян, а помощник, который на  своем москвиче,  стучит  в бубен.
Она засмеялась и опять заплакала:   
- Напаивают мызыкантов.  Хороший музыкант должен быть пьяный.  Саша с халтур приезжает полумертвый.  У нас отношения  стали другие.  Денег там не  заработать.  В деревнях  не хотят платить деньгами. Натуральное хозяйство.   Мы, конечно едим все свежее:  и мясо и рыбу и молочное,  но ты знаешь, сколько у нас собралось этой картошки.  Два бурта. Зачем нам столько картошки.  Я вообще ненавижу чистить эту картошку. От нее портятся руки.
Она снова ушла за дверцу шкафчика . Налила, выпила , закурила фирменную, уже вторую за сегодняшний день сигарету,  и сказала с усмешкой:
- Но я стала здоровая, блин. Последний раз я такой в десятом классе была, когда играла за школу в баскетбол.   Хочешь пощупать мои бицепцы.
Она кокетливо подставила  свою красивую руку. Я не удержался,  поцеловал ее голое, крепкое, как у мальчика-подростка,  плечо.
Она задумчиво потрогала мою бороду и сказала:
- За что нам это. Мы никакие не евреи.  Тебя вот посадили потому что ты спекуляцией занимался, а мы в чем виноваты.  – Эти, — она показала на мертвый  телевизор, - говорят «распределение», -  А я знаю, как это называется, я истфак заканчивала – крепостное право, рабство.
- Представляешь, год  назад был фестиваль народного искусства.  Кто у них здесь, оказывается,  идет служить искусству.  Больные, увечные, полусумасшедшие, те, кто в деревнях не способен к физическому труду.  Саша взял меня в  жюри для представительства. Сказал, ничего не нужно делать, будешь просто сидеть и писать что-нибудь на бумажке. Я  дура согласилась, уже на девятом месяце была. В душном зале. Все форточки закрыты. Они панически боятся сквозняков. Нажрались бурачного самогона,  стали петь и танцевать.  Представляешь какое амбре. Вышел ансамбль - три огромных,  с красными пьяными лицами,  бабы и один маленький гармонист.  Несчастный музыкант — горбатый.  Сидит на специальном ортопедическом стульчике.  Примитивная,  как детская игрушка,   гармошка. Знаешь что играл? Пиаззоловскую пьесу, в  деревенской обработке.  Видно где-то снял на слух.   А  бабы пели и танцевали под эту музыку что-то ритуальное,  то ли свадебное, то ли похоронное.    У меня этого ужаса начались роды, некому было в больницу доставить.  Все, как у Босха, в жопу бухие.    Саша к баптистам побежал,  они нас на кране отвезли.  Я в кабине крана родила.
Она, вдруг снова зарыдала:
— Помоги нам!  И у пала со стула на колени. Я тебе все сделаю, что ты хочешь.
Я спросил:
- Как я тебе помогу, Наташа. Я  бесправный. Мне за пределы города выходить нельзя. Только по специальному разрешению.  Еще два года чалиться.   За мной стукачи даже в туалет ходят.
- А я придумала, - сказала радостно она,  снова мгновенно перейдя от слез к смеху:
- Расскажи  загранице про нас. Пусть по Голосу Америки передадут.
Услушав это я расхохотался и она стоя на коленях, вытирая слезы смеялась  вместе со мной.
- Что, я глупости говорю?  К нам Толик Алехнович приходил, который начальника КГБ возит. Они там  знают, что ты у нас бываешь. Что я тебе нравлюсь, знают.  Он много чего про тебя рассказывал.  Сказал, что ты собираешь сведения,  где плохое и передаешь заграницу.
- Как передаю?
- Ну,  не знаю. Как-нибудь по рации.
Тогда я сам стал перед ней на колени и  сказал:
- Дорогая Наташа, к сожалению у меня нет такой возможности.
Она замерла в размышлении.   Я хотел было  поцеловать ее в губы, но она отстранилась и спросила:
- Ты не можешь сфотографировать, как мы живем,  и передать в Америку?
- Нет.
- И в Израиль тоже не можешь?
- И в Израиль тоже ничего не могу передать. Меня в Минск уже год не отпускают.
- А я думала ты можешь, - не скрывая разочарования  сказала она.  - У тебя такая хорошая музыка. Ладно, давай есть пельмени.