Изерброк. Глава XLIV

XLIV


Какое-то время стояла совершеннейшая мёртвая тишина. Слышалось только, как тихо шипит на углях сердце Дава.

Сыщика привёл в чувство вид дерева Ним – он не мог не посмотреть на него – все светящиеся зеленовато-голубые точки превратились в длинные, сияющие голубым светом, нити. Дерево Ним расцвело фосфоресцирующими гирляндами. Вороны, как черные дыры на полыхающей кроне, продолжали сидеть на нижней ветке. Теперь дерево Ним являло собой поразительную смесь небывалого уродства и сказочной красоты.

 Тонкие голубые нити спускались с каждой корявой ветки, а внизу, свешиваясь, доходили до земли. Слабый ветерок шевелил нити – и тогда как будто кисея голубого света взмывала волной и вновь опадала.

Наги, глядя на своё священное дерево, на то, что с ним произошло, удовлетворённо качали головами.

Сыщик наклонился и поднял с земли опустевшую фляжку – почти весь ром вылился из неё. На фляжке были следы кровавых пальцев Смеющегося Безумца. Остатками рома сыщик отмыл следы крови. Запахнуло ромом. Ладони сыщика стали розовыми.

– Теперь это марфа, – сказал Родя Мухомор.

– Марфа? – не понял сыщик.

– Ваша фляжка стал марфой. Священным предметом. Амулетом. Берегите её. Кто знает, как она повлияет на вашу судьбу. Хоть отраву теперь из неё можете пить – не отравитесь. Это уж точно.

– Теперь фляжка как бы заговорённая?

– Ну вроде как. Киннара испил из неё – значит, марфа.

– Смотри, Родя, что с деревом стало.

– Да. Ним зацвёл. Он, примерно, раз в десять лет цветёт. И уже должен был приблизительно в эти дни. Красиво, да?

– Красиво, – согласился сыщик. Потом добавил: – Выпить бы. Моя марфа совершенно опустела. Я ещё не понял, что здесь сейчас произошло, но последние капли рома ушли в землю, это точно.

– Сейчас, ритуал закончится, подойдём к Бадамбе, он нам водки нальёт.

Пока сыщик с Родей переговаривались, наги вполголоса начали круг прощальных песнопений. Угли ещё тлели на площадке. Дав лежал ничком и не шевелился. Волосы его по краям обуглились. На сердце, лежащем рядом, образовалась снизу корочка.
Наги пели нестройно и невпопад, как плохие певцы, притом безголосые и сильно пьяные. Многие, действительно, были пьяны. По завершению круга песнопений между кострами появился Бадамба Дигамбар, он должен был сказать торжественную речь, подводящую итог ритуалу. Но многие наги начали болтать друг с другом, посмеиваться. Кто-то уселся на землю, скрестив ноги, раскурил длинную трубку с лотосом.

– Преданные! – громко и проникновенно обратился к общине Бадамба. Он поднял ладонь. Наги повернули в его сторону головы и умолкли. – Преданные! Вимала Дав, Смеющийся Безумец, выдержал танец Кали до конца. Теперь он истинный вира в наших сердцах и в памяти всех нагайнэ до конца времён. На небесах он танцует свой яростный танец рядом с Рудрой, прекрасный киннара, постигающий ритм Параматмы. Во время его танца, вы все тому свидетели, зацвело дерево мёртвых. Во истину великий Рудра спустился сегодня к нам. Празднуйте, преданные, пойте и танцуйте в эту ночь вокруг сияющего Нима во славу Безупречного! Вкушайте тлен преходящего и пейте земное вино. Ибо так завещал нам Смеющийся Безумец, заглянувший в бездну.

Бадамба принял из рук помощника чашу из крышки человеческого черепа, полную вина, поднял её, поднёс к губам и испил наполовину.

Наги испили из своих чаш. Ритуал формально был завершён.

Тело Дава и его обугленные внутренности погрузили на специальные деревянные носилки и унесли к смашану, кладбищу, где оставили в каменной домине. Через три дня труп сожгут на большом костре, а пепел отнесут к реке Изер, к её заводи, частично затопившей кладбище, и бросят в воду.

Бадамба удалился к своей палатке. Несколько нагов-старейшин ушло вместе с ним. Остальные наги, громко разговаривая и смеясь, стали разбредаться к своим кострам возле хижин. Однако многие не спешили уходить. Расположившись возле дерева Ним, выпивая и покуривая трубки, они любовались его иллюминирующим цветением.

Родя о чем-то переговорил с несколькими нагами.

 На взгляд сыщика наги после такого, мягко говоря, впечатляющего действа со смертельным исходом вели себя несколько легкомысленно: шутили, хохотали – будто только что их товарищ не брюхо себе вспорол и не вытащил наружу кишки и потом сердце, а просто потанцевал на угольках и всё. Мамушка сделал вывод, что подобные ужасающие ритуалы для нагов привычны, а вообще они, конечно, видели кое-что и пострашней.

«Не зря их называют неустрашимыми», – подумал Мамушка, глядя на тощих, полуголых, лохматых людей без возраста.  Они кучковались возле костров, что-то пили из тыкв-горлянок и костяных чаш, разговаривали с жестами и смехом. Он вспомнил, что где-то слышал, что их называют неустрашимыми, может, от Роди, может, от Пероны.

Перед взором Мамушки всё ещё стояло лицо Дава, измазанное кровью и пеплом, когда он подошёл, посмотрел в его глаза – словно в душу заглянул и выхватил у него фляжку с ромом. Сыщик был уверен, что никогда не забудет этого лица и этого взгляда: обожжённые губы Дава застыли в презрительной улыбке; капли пота, как бисер, лежали в морщинах; красные, буквально выкатившиеся из орбит глаза смотрели с недосягаемой высоты, с того уровня духа, являющегося для всех нагов ориентиром, где ничто земное, телесное, человеческое уже не имеет значения. Это был взгляд существа, в один рывок, в одно нечеловеческое усилие, порвавшего все путы обусловленностей и достигшего абсолютного освобождения.

И еще в этом взгляде – возможно, сыщику, показалось – присутствовало сострадание.

 Дав словно понимал сыщика, видел всю его жизнь, все его мысли и чаяния, и сочувствовал ему. И от этого у сыщика наворачивались слёзы. Он отдал бы фляжку сам, протянул бы от чистого сердца. Но просто, наверное, растерялся. Впал в какой-то ступор. Поэтому Дав вырвал её у него из рук.

Перед синей палаткой Бадамбы возле костра происходило совещание. Старейшины обсуждали результаты танца Кали, точнее, отсутствие видимых результатов: саду Дав ничего не сообщил о конце большой кальпы. По сути он вообще ничего не сказал. Однако перед тем, как уйти, произвёл ряд действий, которые так или иначе можно было толковать. Ещё можно было попытаться истолковать его танец, его движения.

 Рисунок внутренностей на углях мог расшифровать только сам Дав. Он что-то увидел в том, как легли кишки; может быть, увидел, что маха кальпа уже закончилась, уступив место периоду тысячи скверн; возможно увидел, что конец кальпы – ещё не скоро; но он ничего не сказал. Может быть, он увидел то, что заставило его молчать – нечто ужасающее, конец всему, или… Так или иначе, всё, что он увидел, ушло вместе с ним.

Родя и Мамушка, подойдя к костру, встали тихонько в сторонке, не желая становиться помехой важному совету старейшин.

  Бадамба сидел на деревянном ящике, лицом к костру. Возле его ног располагался низкий широкий деревянный стол – идеально ровный квадрат на коротких ножках. Над столом в дополнение к свету костра горел масляный светильник на палке.

Старейшины, плотно сгрудившись, сидели по обе стороны стола. Кому не хватило места, тот вытягивал шею, стараясь рассмотреть то, что на столе. Бадамба, на что-то указывая тростинкой-указкой на столе, негромко что-то говорил. Все, не поднимая голов, глядели в стол. Колеблющееся пламя костра освещало их усталые и сосредоточенные профили. Складывалось впечатление, что все они рассматривают какую-то карту.

Совещание вскоре завершилось. Один из старейшин остался возле костра, остальные ушли. Тогда Родя с сыщиком подошли к Бадамбе. Тот с улыбкой предложил им присесть к костру.

– Махасаду, не сочти за дерзость, у вас водка осталась? Нам бы горло промочить, – спросил Родя, устраиваясь на сидушке из козлиной шкуры.

– Есть ещё, – ответил Бадамба и передал им початую бутылку водки. И снова уставился себе под ноги на низкий широкий квадратный столик. Бадамба в задумчивости вертел между пальцами тростинку-указку, не отводя взора от стола. Серебряные кольца в мочках его огромных ушей и в носу слабо поблёскивали, отражая пламя костра.

На столе тоже что-то мерцало, словно множество мелких осколков стекла. Саду, оставшийся возле костра, сидел с закрытыми глазами и, судя по всему, совершенно отсутствовал – этим он не отличался от удалившихся телесно.

Сыщик приподнялся со своего сиденья и передвинулся ближе к Бадамбе, чтобы увидеть то, что сверкало на столе. А когда увидел, встал, захваченный увиденным, и уже не мог оторвать глаз от зрелища: весь квадрат стола был покрыт узорами сияющих драгоценных песков. Желтый цвет был образован золотым песком. он занимал всю периферию от краёв стола до первого внешнего квадрата синего цвета, образованного сапфировым песком. Дальше через промежуток зелёного цвета – изумрудного песка – был нарисован первый внешний круг – кольцо красного цвета из рубина. Помимо золота, сапфира и рубина в узоре присутствовали янтарь, черный опал, бирюза и аквамарин - и всё в виде песка.

Грани песчинок сверкали, отчего весь узор волшебным образом переливался. Сам рисунок представлял собою идеально ровные квадраты, треугольники, концентрические круги и ромбы, симметрично сходящиеся к центру, в котором находились взаимно пересекающиеся треугольники.

До сыщика не сразу дошло, что все материалы песочной картины – подлинно драгоценные. Родя видел этот узор не впервые, но и он не упустил шанса лишний раз полюбоваться им.

– Что говорит Маха-Мандала? – спросил Родя, глядя на узор.

– Всё и ничего, – задумчиво ответил Бадамба и вдруг высунул изо рта длинный, похожий на щупальце осьминога, язык и почесал им своё левое ухо. Мамушка даже решил, что ему привиделось. Чудовищный язык мгновенно, как в страшном сне, втянулся обратно в рот своего обладателя. Лицо Бадамбы при этом даже не дрогнуло. Старейшина спокойно с некоторой усталой обреченностью разглядывал узор Маха-Мандалы.

Родя наполнил фляжку сыщика (которая теперь была, благодаря небесному танцору киннаре, не просто фляжкой, а священным предметом – марфой) водкой до горлышка. Сыщик поблагодарил, завинтил крышку и засунул отяжелевшую фляжку во внутренний карман плаща. Остатки водки Родя разлил по стаканам, Бадамбе в том числе.
 (Стаканы, чайничек и прочая посуда – всё находилось возле костра на подносе. Была и закуска – вяленые ломтики болотной крысятины).

Старейшина выпил с ними и раскупорил ещё одну бутылку, которую, как фокусник, достал из-за спины.

После водки, сыщик немного пришёл в себя, выровнялся умом и, наконец, начал мысленно формулировать внятные необходимые вопросы.

Дрова в костре потрескивали. Драгоценные песчинки Маха-Мандалы вспыхивали, словно звёзды в ночном небе, давно невидимые над Триполи.

Бадамба, за свою длинную жизнь побывавший во многих местах земли, видел звёздное небо в горах Тагир. Тогда он сравнил звёзды с россыпью бриллиантов.

Издали, из мглы болота, доносились звуки: протяжный вой, крик какого-то существа, похожий на смех гиены. Но всё это было далеко и не тревожило. Сыщик сидел близко к столу справа от Бадамбы и, молча, созерцал Маха-Мандалу, не в силах отвести от неё взгляда. Чудесный узор втекал через его зрачки в мозг, заполнял сознание, освещал весь внутренний мир разноцветным сиянием. Сыщику казалось, что все его мысли, желания и тайные движения души выстраиваются согласно гармонии узора Маха-Мандалы. В какой-то момент, ему показалось, что если повернуть стол в плоскости на небольшой угол, то узор, как в калейдоскопе, перестроится в другой узор, с другими цветовыми сочетаниями и новыми фигурами, но не менее гармоничный, чем прежний. И тогда все мысли его тоже перестроятся в соответствии с новым узором, но, по-прежнему, будут обладать внутренней взаимосвязью, а значит и логикой. Но это уже будет другая логика, совершенно отличная от логики того, первого, узора.
 
Между тем, Маха-Мандала сама по себе в данном своём состоянии была невероятно красива. Геометрическое совершенство фигур наполнялось удивительными цветами. Симфония форм и цвета несла в себе радость. При созерцании Великой Мандалы в сердце любого человека, как цветок, начинало распускаться тихое необъяснимое счастье. Симметричные фигуры, сложные переплетения, тонкие орнаменты и ритмические повторы – всё это можно было рассматривать бесконечно. Это напоминало магический лабиринт.

Сыщик, погружаясь в Маха-Мандалу, забывал о внешнем мире; забывал о своём "я", чувствуя только потоки красного, синего, зелёного, золотого… В какой-то момент, однако, что-то неприятное померещилось ему в узоре, какой-то дисбаланс, ошибка. Сыщик заморгал, отвёл глаза, затем снова присмотрелся к узору. Недалеко от внешнего сапфирового квадрата он заметил несовершенство, порок, – небольшой испорченный участок – просто трещинку, пересекающую рубиновое кольцо, часть бирюзового орнамента и линию янтаря. Трещина была невелика – с треть мизинца длиной, а в ширину – просто морщинка, ничтожная щель. Она едва была заметна на узоре. Однако же, увидев её, уже невозможно было её не замечать и не думать о ней. Как малейший изъян в хрустале она портила общее совершенство.

Мамушка, безмятежный до сего момента, почувствовала беспокойство – из трещины как будто просачивалась тревога и захватывала весь ум. Возмущало то, что какой-то ничтожный штрих, мелкий изъян, способен испортить всю картину.

Сыщик поймал себя на том, что начинает злиться, притом без реальных видимых причин для злобы. Какая-то трещинка – разве повод?

Тем временем между Родей и Бадамбой происходил какой-то разговор. Но сыщик, поглощённый песочным узором, даже голосов их не различал – так, негромкий гул на периферии восприятии. Очнулся он в тот момент, когда Родя спрашивал у Бадамбы:

– Значит, саду Дав так ничего нам и не сказал?

– Ничего. Великое молчание было его ответом, – ответил Бадамба. Когда он говорил, кольца в его ушах и сами мочки ушей синхронно покачивались.

– Значит, мы по-прежнему не знаем, когда наступит конец света, – со вздохом произнёс Родя, глотнул водки из стакана и зажевал вяленой крысой.

– Позвольте, – неожиданно для самого себя вмешался Мамушка (Его созерцательное состояние уже улетучилось. Он больше не смотрел на Маха-Мандалу). – Я правильно понимаю, что этот поразительный, сокрушающий все умственные представления ритуал не дал никакого результата?

– Да, нам не был дан ответ. Но…, – несколько оправдываясь, заговорил Бадамба.

– Это значит, что всё зря? – перебил сыщик. И тут же заметил за собой, что ведёт себя, как человек взбудораженный, эмоционально возбуждённый. Видимо, пережитые во время ритуала эмоции начали сказываться.

Родя, с любопытством глядя на товарища, налил ему полстакана водки.

– Мы не можем…, – голосом беспомощного старичка попытался опять что-то возразить Бадамба.

Но сыщик не останавливался:

– Всё зря? Этот человек – бесстрашный святой, я таких ещё не встречал. Я вообще ничего подобного не видел. Никогда. Этот человек вспорол себе живот, вытащил наружу всё нутро, все, извиняюсь, внутренности всем на обозрение… Нате, любуйтесь. Потом вырвал своё сердце, испытывая, вероятно, неимоверное напряжение сил. Он отдал все свои силы, всю кровь и жизнь. И… И… выходит, что всё напрасно? Всё зря? Как это может быть?! – на последних словах голос сыщика повысился почти до истерического визга. Осознав это, он схватил стакан с водкой и опрокинул в горло. Проглотил, не поморщившись. С шумом выдохнул.

Старый саду, всё это время сидевший около костра с закрытыми глазами, вдруг встал и, не открывая глаз, ушёл, словно дух вернулся и забрал оставленное тело.

– Не волнуйтесь так, уважаемый, – ласково произнёс Бадамба, совершив ладонью мягкое успокаивающее движение, как бы послав сыщику волны умиротворения.

Сыщик сразу же успокоился.

А Бадамба ответил:

– Нет, не зря. Вообще, ничего не бывает зря, а в особенности с такими безупречными вира, как саду Дав.
 
– Как это понять? – спросил сыщик, сверкнув тревожными глазами.

– Если наш лазутчик погиб в стане врага и не принёс нам сведений, то значит ли это, что он погиб зря? Нет. Ничто не бывает зря, – размеренно отвечал саду Бадамба, задумчиво глядя на пламя костра. – Вира Дав, да пребудет его самость в абсолютном небе, не первый и не последний из преданных, павших в войне. Мы давно уже ведём войну против порождений зла. Истоки оного находятся под горой Меру. Вы живёте в городе и ничего не знаете о том, что каждый день здесь, на границе миров, наги, презираемые вами, спасают ваш город. Мы силою мысли, духа и медитации противостоим отвратительным чудовищам, которые появляются от дыхания ваших омрачений. Кто-то, как благородный киннара Дав, отдаёт свои внутренности и кровь. Наги – последняя преграда на пути злобных тварей в мир. Но это только небольшая битва, которую мы выдерживаем на своём бастионе. Тысячи лет идёт большая война, исходом которой может стать конец света. Не конец очередной кальпы и начало новой, а разрыв нити времени, распад космоса и всех миров, полный и окончательный хаос, смерть Параматмана. И от нас тоже зависит исход большой войны. Зависит от всех мыслящих существ во всех мирах.

– Риши Бадамба, не о той ли войне ты говоришь, что развязали архонты? – спросил Родя.

Родя, видимо, раньше уже слышал из уст самого Бадамбы или от других нагов о большой войне, продолжающейся многие тысячи лет.

– Архонты не начинали эту войну. Начали её у истоков времён суры и дэвы. А архонты… Первые архонты изначально были архатами, смотрителями Лимба, богоравными суриями, сошедшими с небес. Их было тринадцать. Они, снедаемые жаждой величия, совершили страшную ошибку. Думая возыметь власть над самим абсолютом, они открыли врата тысячам мерзких тварей. Сабы с ящерами покажутся людям милыми домашними зверушками, если эти порождения прорвутся в город. Но мы крепко держим оборону. Каждый день и каждую ночь наги несут свою службу на столбах. Пока одни спят, другие бдят на столбах – силой духовной концентрации творят стену света на пути порождений тьмы. Некоторые из тварей прорываются. Кто-то из нагов не возвращается. Что будет, если зло сломит нас? Вам несдобровать, людишки. Город не устоит. Мир ваш канет в бездну. Хи-хи-хи, – Бадамба неожиданно захихикал. Кольца в его огромных ушах закачались.

– А что Белая Тара? Не спасёт нас? – прямо глядя в глаза весёлому старцу, спросил Мамушка. Ему показалось, что наступил наилучший момент для внезапных вопросов по расследованию. Вообще-то, он решил при удобном моменте прямо спросить о Наде, мол, не видели ли они здесь девушку из города. Может быть, она прячется у кого-то в шалаше? Или, увешанная амулетами, ждёт где-нибудь момента, когда ей позволено будет спасти мир?

Но так получилось, что он начал издалека, исподволь. Сыщик внимательно смотрел на Бадамбу – не дрогнет ли в его лице какая-нибудь жилка; не спрячет ли он глаза, когда заговорит о Белой Таре?

– Спасёт, – просто ответил Бадамба. И мило улыбнулся. – Для этого она и явилась к нам, – добавил он.

– Она здесь? – спросил сыщик.

– Кто знает. Может быть, и здесь. Может быть, и там. Так или иначе, она не оставит нас, пока Лотос Последнего Предела не зацветёт, как прежде.

– Извините, уважаемый. Я ничего не понимаю во всей этой вашей… мифологии. Я простой сыщик. Мне бы по-простому как-нибудь. И чем проще, тем лучше.

– Так. Я слушаю, – снова с милой улыбкой произнёс Бадамба. Он даже как бы выдвинул улыбку вперёд по направлению к сыщику, от чего древнее лицо его осветилось светом костра, каждая морщина выделилась, два глазных яблока сверкнули зрачками из глазных ям. Серебряные кольца в ушах заколыхались. Кольцо в носу оставалось неподвижно.

– Девушка у вас? – напрямую спросил сыщик.

– Какая девушка? У нас нет никаких девушек. Редко, бывает, приходят. Но в основном старухи. Молодые не любят провожать мёртвых.

– Давайте выпьем! – вмешался Родя и протянул стакан. Бадамба налил всем водки.
Когда выпили, сыщик продолжил своеобразный допрос.

– Белая Тара кто такая? Вы её видели? Разговаривали с ней? – спросил Мамушка.

Бадамба, аккуратно разжевав и проглотив кусок вяленой крысятины, ответил:

– Нет. Не в моей власти призывать Адью Дэви. Она сама приходит к избранному, коли в том у неё появляется нужда.

– Давай я поясню, мудрейший саду Ба. Мой друг работает сыщиком. И у него задание: найти пропавшую девушку по имени Надя. Он считает, что ищет обыкновенную девушку. Но она, оказывается, Белая Тара, и я сразу ему об этом сказал. В таком случае, искать её, конечно, можно… Но если даже махариши Бадамба не во власти её призвать, то как простому сыщику…

– А может, он не простой сыщик? – перебил Бадамба. – И пришёл к нам не просто так?

– Тебе видней, саду Ба, – проговорил Родя и умолк.

– Я ищу простую девушку Надю, – со вздохом произнёс Мамушка.

– Она из цыган или шураваси?

– Нет. Обычная девушка из Пограничного.

– Обычных девушек, тем более живых, у нас давно не бывало. Что уж поделать, место такое. Были только мёртвые. Если ваша девушка жива, то у нас её быть не может. Да и коли мертва.

– А вы можете сказать, жива она или мертва? – неожиданно для самого себя спросил Мамушка.

– Мы этого не знаем. Но мы знаем, кого об этом спросить, – с важностью ответил Бадамба и приосанился.

– Кого?

– Ту, что забирает умерших в царство мёртвых. Наша старая чёрная мамаша – мать всех мёртвых, Мама-Яма. Она же – невеста ночи, повелительница пишачей, бхутов и претов, великая Смахан Тара. Она знает.

– Опять вы… А если реально? Можно как-то узнать по вашим каналам?

– Это выше, чем реально. Только Смахан Тара даст ответ. Все гадатели, толкователи снов, прорицатели и факиры обманут, а Мама-Яма скажет правду. На любой вопрос. Все мы в конце с ней встретимся. Но ежели не терпится, и срочно надо узнать, позови Смахан Тару, спроси. Она ответит, прочтёт в твоем сердце. Коли придёт. Хочешь? Мы покажем, как позвать.

– Опять ритуал какой-то? Нет уж, спасибо, уважаемый Бадамба. Я уж сам, своими сыщицкими методами. Наливайте лучше водку.

– Ну как знаешь, – сказал старец и откупорил бутылку.