Строитель

Аннотация. Герой рассказа - Ай Ти инженер, переехавший в Северную Ирландию. Он вполне доволен новой жизнью: у него хорошая работа, много знакомых из разных стран. Единственная проблема в том, что он страдает серьезным ожирением. Однажды коллеги приглашают его съездить на выходных в горы, чтобы посмотреть местную достопримечательность — старинную каменную стену. Там в горах герой чувствует необъяснимую внутреннюю связь с этими местами и в его жизни появляется новый смысл — попасть в таинственную долину, которая лежит за стеной.







СТРОИТЕЛЬ




- А ты уже был на самый вершина? – гулко спросил Анкуш из серверного шкафа, закрепляя внутри новый коммутатор.
- Конечно. Там красиво, знаешь, - ответил Марек, расправив пустой пакет пузырчатого полиэтилена, в который коммутатор был завернут. - Спокойно так, кругом никого. Море как на ладони, когда нет тумана. Облака прямо вровень с тобой плывут. Так косячок, знаешь, свернешь, посидишь, покуришь, - Марек мечтательно сощурил глаза и лопнул пальцами несколько пузырьков, - и времени как не бывало. Щелк минута. Щелк тысяча лет. Ветер, правда, сильный. Но если под стеной сидишь, то ничего.
- Под какой стена? – Анкуш с любопытством высунул из серверного шкафа голову.
- Есть там такая стена наверху. По-старинке, знаешь, из камней сложена, без всякого раствора. Тянется по вершинам в самую даль, сколько хватает взгляда. Я ее Великой ирландской стеной зову, - улыбнулся Марек, щелкнув еще несколько пузырьков.
- А зачем там стена по горам? – Анкуш закрепил коммутатор и потянул к себе длинный шлейф кабелей, ручьем заструившихся по полу и по ногам Стина. Стин, проверявший порты соседнего сервера, осторожно отступил в строну. При его почти двух сотнях килограммах развернуться в узких проходах между шкафами с оборудованием было не так просто. В этой крошечной серверной Стин чувствовал совсем уж непропорционально громадным. Если его уволить, думал он временами, то можно запросто впихнуть сюда лишний шкаф и улучшить «положительный опыт клиентов».
- … водохранилище вроде как ей отгородили, чтоб скот рядом не пасся … - голос Марека вынырнул и снова утонул в гуле вентиляторов и Стин, за шесть лет привыкший к несмолкающему монотонному шуму серверной, скоро перестал слушать их разговор.
К обеду он совершенно про него забыл и уже бы не вспомнил, если бы Анкуш не подсел к нему в столовой.
- Мы решили субботой туда на машине. Всего час от Белфаста. Я сам туда ненадолго, у меня нога слабый. Просто объектив новый купил, хочу снимать снимки. Погоду обещают с солнцем. – Анкуш говорил по-восточному вкрадчиво, потому что с одной стороны он не хотел обидеть Стина тем, что они обсуждали при нем поход в горы и не позвали с собой, а с другой, учитывая комплекцию Стина, боялся, что его предложение прозвучит нетактично. – Погода с солнцем, море подаешь рукой. Хочешь с нами, как насчет? Поднимаешься сколько усилишь, а потом внизу подождешь, как насчет? Мы только до стена и назад.
Стин поблагодарил за приглашение, но про планы на выходные ответил уклончиво, хотя сразу сообразил, что тащиться в горы идея так себе. Он давно не вставал на весы, но и так чувствовал, что прибавил, и немало. Об этом говорили и без конца отлетающие пуговицы рубашек, и ворота турникета на проходной, протиснуться в которые можно было только задрав локти кверху. И нехороший толчок рессор машины Фэй, когда по утрам Стин кое-как влезал на переднее сиденье, до предела отодвинутое в салон. Кроме того, надо было в ближайшие дни записаться к врачу чтобы, наконец, постричь на ногах ногти.
До конца недели они больше не виделись втроем: Анкуш настраивал сеть в другом корпусе, а Марек все смены сидел на телефоне с клиентами. Его способность разговориться с любым незнакомым человеком, будь то управляющий партнерской фирмы или случайная старушка на автобусной остановке, и через две минуты уже болтать как с давним приятелем, казалась Стину совершено феноменальной. «С такой сверхспособностью, - думал Стин, - Марек, если бы только захотел, давно бы сидел в собственном кабинете с видом на центр Белфаста: подмахивал бы контракты и возил секретаршу на юг Франции». Но Марек тем ему и нравился, что предпочитал забраться на гору и выкурить там косячок, чем лезть на карьерную вершину.
Так или иначе, очень скоро на фоне привычных дел идея тащиться в горы показалась Стину настолько нелепой, что он удивлялся, что мог на минуту задуматься о ней всерьез. Во вторник после работы Стин несколько часов ходил с Паолой по Икее и перенюхал столько ароматических свечей, что засвербело в носу. Стин вообще любил побродить по магазинам за компанию с девушками с его работы. Обычно ему самому ничего и не было нужно: он только наблюдал за происходящим со стороны, находя в этом что-то успокаивающее. Он давал советы, помогал нести сумки, наслаждаясь самой возможностью побыть в женском обществе.
В среду курьер привез ему посылку-сюрприз, которые Стин заказывал самому себе с Амазон раз в месяц, если получал премию. Сначала Стин выругался, достав из коробки беспроводные наушники, которых у него и так было две пары, но дело спасли оригинальная Зиппо, бумажник, пахнущий настоящей кожей, и кубик Рубика.
В четверг после работы Стин вдвоем с Фэй ездил в супермаркет, помогая ей подготовить вечеринку, которую она устраивала у себя дома в пятницу. Он загрузил полный багажник ее маленького красного Пежо пакетами с продуктами и упаковками пива, а потом перенес все это в ее холодильник, сложив на отдельной полке ингредиенты для рыбного пирога, который он давно обещал ей испечь.
Этот рыбный пирог и стал для Стина лучшей частью всего вечера. После работы они с Фэй сразу поехали к ней домой и пару часов провели вдвоем на кухне, болтая обо все на свете. Стин вообще любил стряпать в гостях у Фэй. Когда он брался за дело у ее плиты, она всегда была тут как тут. Забиралась на барную стойку, ставила ноги на стул или просто по-детски качала ими в воздухе и рассказывала все, что придет в голову, не сводя при этом глаз с его движений и с него самого, как будто он показывал волшебство и при этом сам преображался. В такие моменты в их мире не было и не могло появиться никого постороннего.
Потом, когда начали приходить подруги Фэй и их общие знакомые, Стин очень быстро выпал из общего веселья, и уединился в своем законном кресле в углу гостиной. Это старое кожаное кресло, как и шкафчик на кухне Фэй, где Стин хранил специи и ликеры, и всегда до упора отодвинутое в салон переднее сиденье в ее маленьком красном Пежо, было его личным местом в пространстве Фэй, которые она бы не позволила занять никому другому. За шесть лет, что они дружили – Стин он познакомился с Фэй сразу, как приехал работать в Белфаст, и первую же пятницу, они с Фэй просидели в пабе до закрытия, а потом на набережной до рассвета – эти собственные островки в ее мире стали для Стина такими же постоянными, как сами улицы этого города. Стин был здесь дома, пока Фэй была рядом. И кто бы не появлялся в ее жизни, эти вещи не менялись.
Но в этот вечер Стин не чувствовал себя уютно даже в своем неизменном кресле. Это сразу заметил Марек, который как обычно появился позже всех. Он всегда приезжал последним, но вливался в любую компанию так быстро и органично, как будто весь вечер невидимо присутствовал среди гостей и просто решил проявиться.
- Что раскис, дядя? Давай с утра в горы, а то так и прирастешь к креслу.
Стин хотел было отшутиться, но в это время по его руке, лежавшей на подлокотнике, мягко скользнул край нового платья Фэй, когда она порхнула мимо, чтобы обнять Марека.
- Марек! Я тебя прибью! Куда ты провалился?!
Стин поднял глаза и увидел за спиной Фэй рослую фигуру Браена.
- Марек знакомься, это Браен. Браен, это Марек, – представила их Фэй.
Они пожали друг другу руки, и пока они стояли рядом с креслом, Стин еще раз бросил взгляд на Браена. За весь вечер он видел его только один раз и то мельком. С самого начала вечеринки Браен уединился с Фэй на заднем дворе, где они без конца болтали и курили. Собственно сама вечеринка и затевалась ради того, чтобы стать предлогом для их маленькой приватной вечеринки. Фэй появлялась в комнате только чтобы обняться с новыми гостями, или воспользоваться ингалятором от астмы, лежавшем в ее сумочке на столе рядом с креслом Стина. Стин уже потерял счет тому, сколько раз за вечер слышал пшик из баллончика и глубокий вдох. «Этот Браен, понятно, ничего не знает, вот и дымит сколько влезет, - раздраженно думал Стин всякий раз, как Фэй торопливо застегивала сумочку, чтобы поскорей вернуться на задний двор, - а она ему, конечно, хрен что скажет».
Но говорить сегодня с Фэй о таких мелочах как ее легкие было бесполезно. По блеску ее глаз, звону смеха, и даже колыханию воздуха, когда она пролетала мимо его кресла, Стин мог безошибочно сказать, что с этим Браеном у нее все серьезнее, чем с другими.
От этих мыслей Стину и было неуютно. С тех пор как появился Браен, в гостиной сделалось душно и Стина мутило пива, орешков, музыки, знакомых и незнакомых лиц и голосов и вообще от всего вкруг. Поэтому когда Фэй увела Марека к ним с Бреном на задний двор, он заказал себе такси и грузно поднялся с кресла чтобы попрощаться с гостями.
На кухне отчетливо тянуло горьковато-хвойным дымком через приоткрытую дверь заднего двора. Сразу чувствовалось, что приехал Марек. От рыбного пирога, который Стин испек перед вечеринкой, остались только крошки на блюде. Ни Стин, ни Фэй его так и не попробовали: Браен появился как раз когда пирог доходил в духовке.
Стин открыл дверь и протиснувшись боком в проем вышел на тесный задний двор попрощаться.
- Так вы завтра хотите в горы, Стин? – спросила Фэй безмятежным, осипшим от ингалятора голосом.
И Стин, сам того не ожидая, ответил что да и тут же продиктовал Мареку свой адрес. Пока косячок ходил мимо него по кругу, Стин напряженно отслеживал на экране телефона перемещение водителя, чтобы не замечать, как Браен, укрыв плечи Фэй своей кофтой, прижимает ее к себе, и это проклятое такси тащилось по кварталам ночного Белфаста целую вечность.
* * *

Марек несколько раз объехал кругом парковку у подножья Моурнских гор, пока, наконец, кое-как не пристроил свой раскаленный солнцем Воксхол. Анкуш не обманул, день выдался на редкость жарким. Все поляны парка, к которому прилегала парковка, пестрели семьями и компаниями друзей. Дорогу Стину и товарищам то и дело пересекали собаки, гнавшиеся за мячиком или спешившие с ним к хозяину. В воздухе мальками фрисби и воланы, пахло дымом и барбекю. Иногда ветерок вместе с прохладой и запахом моря доносил с набережной обрывки радостно-ностальгической мелодии фургона мороженщика, розовевшего на фоне искрящейся синевы.
Тропинка, поднимавшаяся на самую вершину Слив Донард, начиналась прямо от стоянки. Минуя лужайки парка, она ныряла в густую прохладную тень леса, покрывавшего нижний склон, и под звонкие птичьи трели плавно виляла среди могучих дубов и буков,  незаметно взбиралась в гору по их узловатым корням, среди зыбких солнечных пятен, над которыми танцевала  в золотых струйках света мошкара, и величественных руин пней, одетых зеленым мхом.
Но скоро тропинка пошла в гору круче: вместо корней под ногами выросли булыжники и глыбы, а трели птиц сменились говором ручьев и рокотом перекатов. Стин, насколько позволяла комплекция, по-прежнему старался не отставать от товарищей, но Анкуш уже убрал фотоаппарат в чехол и то и дело останавливался, чтобы подать ему руку и спросить, как он себя чувствует. Вместо ответа Стин, экономивший каждую крупицу сил, только раздувал побагровевшие щеки и кивал бородой, роняя с нее пот на натянутую выпирающим животом футболку.
Боль в коленях и в пояснице настигла его на первом привале. Пока Анкуш снимал новым объективом цветы и горные ручьи, а Марек болтал с пожилым хозяином двух спаниелей так, словно они давно были приятелями, Стин привалился спиной к камню, переводя дыхание. Мышцы и суставы заныли все разом, в этом хоре резкой нотой солировал ноготь, до крови впившийся углом в большой палец правой ноги. Но по большому счету все это было куда менее мучительно, чем вчерашний вечер у Фэй. Здесь, по крайней мере, впереди была какая-то дорога. И по сути не так уж важно, куда она вела. «Наверняка эта стена там наверху, - весело подумал Стин, - такая же каменная ограда как на пастбищах, вдоль которых мы ехали всю дорогу. Просто Марек курнул лишнего, вот и вообразил ее Стеной Адриана, или Великой китайской, или еще не пойми чем». Приободрившись такими мыслями, Стин встал на ноги и пригласил товарищей продолжить путь.

Они поднялись еще выше, туда, где поредевший, низкорослый ельник, наконец, оборвался, открыв перед Стином и спутниками царство голых вересковых склонов, по которым словно руками великанов были раскиданы огромные валуны, покоившееся здесь с ледниковых времен. Царство, где даже в разгар лета безраздельно правил холодный неутихающий ветер.
Стин тяжело опустился на ствол поверженной этим ветром ели, что лежала на обочине тропинки, стиснув мертвыми корнями камни, за которые когда-то цеплялась в земле. Раздувая щеки от тяжелой отдышки, Стин в изнеможении помотал головой и махнул товарищам, чтобы они продолжали путь без него. И сколько Анкуш, не на шутку переживавший, что притащил его сам не понимая куда и теперь бросает, не повторял, что тоже останется здесь, Стин только махал рукой, показывая идти вперед, и поднимал вверх большой палец.
И вот, Марек и Анкуш постепенно превратились в две точки вдалеке, а потом и вовсе скрылись в белой завесе облака, которое наползло на склон, окутав его туманом, а Стин все сидел и сидел на ветру, на стволе мертвой ели. Позади, за вершинами деревьев, раскинулась широкая панорама залива ирландского моря, где игрушечным корабликом белел многоярусный паром, точно такой же, как и тот, что шесть лет назад привез Стина в Белфаст. На берегу залива дремал в жаркой дымке городок, где остался парк, их машина, дорога, по которой они сюда приехали, и дорога на работу, и путь к дому Фэй. «Все дороги где-то там», - подумал Стин с какой-то новой ясностью и отрешенностью. Ему было удивительно хорошо в этом мире, где существовал только вереск, камни и несмолкающий ветер, который давным-давно развеял и унес отсюда все, что было ему подвластно.
На память Стину вдруг пришел эпизод из кельтской легенды, которую он читал в детстве. Изнуренные охотой воины, весь день гнавшие в холмах оленя, искали ночлег среди таких же голых продуваемых ветром склонов, пока чудесным образом не набрели на хижину. В хижине пылал очаг, на столе дымились обильные блюда. Воины веселились и пировали под шум ветра за окном. Воины пели песни и наполняли кубки, пока один из них не заметил, что стены, столбы крыши, камни очага и даже лавки под ними и кубки в их руках понемногу становятся прозрачными и тают. Тогда все они в ужасе бросились к двери и в следующий миг обнаружили себя посреди всё тех же пустынных склонов, где был лишь туман да ветер.
И вот, Стин почувствовал, что в его жизни тоже что-то растворяется, вернее начало растворяться уже давно, просто он только теперь это заметил. И он сам тоже того и гляди очнется и обнаружит себя на голом вересковом холме, который один, может быть, и был реальным.


Следующие несколько недель Стин отвлекал себя от этого странного чувства, чем только мог. Он брал на работе все доступные сверхурочные. Он дольше обычного бродил с подругами по магазинам и чаще звонил родителям домой. Он заказал себе еще одну посылку-сюрприз, и заполучил четвертую пару беспроводных наушников, брелок-открывалку, механический фонарик, и приставку «Восьмибитная ностальгия. Коллекция лучших игр», впервые пожалев, что не обзавелся телевизором.
Но что бы Стин ни делал, он нет-нет ощущал себя одним из тех воинов в заколдованной горной хижине: он набирал коды на клавишах зыбкой как туман клавиатуры и подсоединял исчезающие кабели к исчезающим разъемам эфемерных серверов. «Не жизнь, а сплошная облачная технология», невесело шутил он про себя, толкая в супермаркете тающую тележку среди призрачных рядов и неся пакеты с продуктами по исчезающей улице в свою с натяжкой осязаемую кухню.
В этом выцветающем городе только Фэй по-прежнему оставалась для него реальной. Теперь она была даже более реальной, чем раньше, потому что Стин впервые ощутил ее навязчивые страхи как материальную силу. Она царила мире Фэй так же безраздельно, как ветер на голых склонах и точно также забирала и уносила из ее души все, что могла забрать.
О своих панических приступах, преследовавших ее с детства, Фэй рассказала Стину в первую ночь их знакомства, когда они говорили по душам в пабе пока не остались последними посетителями и бармен не напомнил им, что паб закрывается. Тогда, прихватив бутылку с остатками виски, они отправились встречать рассвет на Куинз Айленд. Там, в холодном утреннем воздухе, вдыхая запах незнакомого города смешанный с запахом незнакомого моря – запах страниц нового томика его жизни - Стин почувствовал, что оказался именно здесь не случайно и что эта новая жизнь прямо сейчас дает ему первое, серьезное испытание. И Стин искренне пообещал Фэй, что он всегда придет ей на помощь, если только это будет в его силах.
С тех пор он действительно всегда был рядом в нужный момент. Стин не слишком разбирался в психологии и не делал ничего такого, чего не сумел бы кто-то другой. Он прогонял ее страхи одним своим присутствием, как будто сама его фигура была физической преградой на их пути. Переезжая из одной съемной комнаты в другую, он всегда выбирал дом с таким расчетом, чтобы поселиться как можно ближе к Фэй и успеть в нужную минуту оказаться рядом.
Стин успевал примчаться к ней в любое время дня или ночи, после странного телефонного звонка, когда она мочала в трубку, чтобы найти ее забившейся в чулан под лестницей, и гладил по голове и плечам, медленно выводя из оцепенения, пока точки ее зрачков не расширялись, вновь наполняясь внешним миром. Он находил ее на набережной за главным корпусом технопарка, где они оба работали, когда менеджер начинал расспрашивать коллег, недоумевая, куда она вдруг пропала посреди дня: там за кустами дрока на скамейке, обращенной к реке Лаган, Стин не выпускал ее из объятий до тех пор, пока они вместе не начинали следить за жизнью чаек, населявших замшелый каменный бык, оставшийся от старого моста. Он находил ее свернувшейся на заднем сиденье ее Пежо на парковке у супермаркета, когда, оставив его с тележкой, она вдруг пропадала за поворотом аллеи с продуктами, и говорил с ней через наглухо закрытое стекло до тех пор, пока она не находила силы открыть дверь и впустить его, и они возвращались домой на верхнем этаже автобуса, взяв себе каждый по наушнику, и по очереди включая друг другу любимые песни.
Да, Стин не делал ничего такого, чего не мог бы сделать кто-то еще. Просто в тот момент, когда страхи брали над Фэй верх, кто-то должен был присутствовать с ней рядом, а он специально построил свою жизнь так, чтобы всегда быть поблизости и это имело для него больше смысла, чем работа и все остальное.
Но сейчас, когда у нее появился Браен, все изменилось. Жизнь Фэй все больше наполнялась чем-то новым и радостным, тогда как реальность Стина убывала. Она отступала прочь, как будто где-то отрыли невидимый шлюз, и река уносила с собой в открытое море весь город от фундаментов домов до имен улиц и городских легенд, и Стин ничего не мог с этим поделать. Только холмы по-прежнему возвышались над Белфастом на своих вечных местах, напоминая Стину о том направлении, куда ему следует держать путь. Поэтому в однажды субботу Стин сложил в рюкзак контейнер с обедом, термос чая и дождевик, и отключив телефон сел на утренний автобус до Нью-Кастла.

Во второй раз Стину уже не перед кем не стеснялся того, что безнадежно отстает и обливается потом. Он падал навзничь на вереск и мох, и до боли в глазах смотрел, как вершины деревьев, качаясь, машут вслед нежным, ослепительным облакам, плывущим в сторону моря. Он раскачивался как пьяный, обхватив обеими руками ствол дерева, пока головокружение и отдышка не проходили, и тело не давало сигнал идти дальше. Он по плечи окунал голову в прозрачные заводи ледяных горных ручьев и пил их сладкую воду. И когда он, наконец, снова добрался до той поверженной ветром ели на опушке, за которой начиналось царство неутихающего ветра и камней, разбросанных руками великанов или рассыпанных из подолов ведьм по вереску голых склонов, он захотел прямо здесь взять себе новое имя и вырезать его на коре складным ножом.
С тех пор Стин ездил в горы каждые выходные. Ни родителям, ни товарищам с работы он с самого начала не сказал об этой новой стороне своей жизни ни слова. Во-первых, всё что он переживал там, наверху, было настолько личным, что Стин при всем желании не сумел бы внятно объяснить сути. А во-вторых, опять же потому, что все это было слишком личным и важным, его первой защитной реакцией было укрыть эту сторону жизни от кого бы то ни было.
Даже Фэй ничего не знала о его регулярных поездках в Моурнские горы. Пару раз Стин был близок к тому, чтобы ей рассказать, но стоило ему задуматься о том, что именно он ей скажет, как эта идея отпадала сама собой. Как ни странно, Стин чувствовал, что точнее всего он мог бы объяснить ей всю суть того, что с ним происходило, если бы рассказал сон, который стал ему сниться почти каждую неделю. Стин с детства не видел снов, которые повторялись и глубоко врезались в память, так, словно они были больше, чем сны. Но этот был таким ярким и живым, как будто и прилетал к нему из другой поры его жизни.
Сон начинался с фантастического упоения восторгом и свободой. Стин легко как в детстве шагал вверх по склону горы. Он был дома, он был там, где его место. Неутихающий ветер пел в унисон с кровью, шумевшей у него в ушах. Огромные валуны ледниковых времен, все разом обратили к нему свои лица, и в каждом из них он узнавал лицо брата. Впереди возвышалась стена, тянувшаяся по вершинам и низинам Моурнских горна на много километров, окружая Безмолвную долину сплошным каменным кольцом.
Стин уже протягивал к ней руку, и в эту минуту склон и тропу, по которой он шел, закрывали две тени. Две исполинские, заслонявшие небо фигуры легче теней облаков неслись с вершины горы прямо на него. Великанша с длинным развивающимся на ветру золотым шлейфом волос и ее спутник в одежде воина мчались, не приминая вереск вниз с вершины, держась за руки. Гора, по которой Стин поднимался весь день, была для них не выше холмика рядом с его домом, с которого он в детстве катался на санках. Великанша и великан заливались на бегу счастливым смехом, которому отвечали горы. От него у Стина ликовало все внутри, в нем были высшие восторг и радость, доступные человеку. И вот они пробегали с двух сторон от него и их крепко сцепленные руки, в запястьях которых бился пульс любви и жизни, проплывали в небе высоко над его головой, как арка ворот заветного мира, в который он вступал. А за этой аркой лежала стена. Но стена не тупик, не конец пути, а скорее некий рубеж, или, может быть, воплощение чьей-то мысли об устройстве миров, что была еще с начала времен. Так или иначе, едва Стин касался ее камней, как все нутро обжигало жаждой. И дальше, до самого конца сна, он шел и шел вдоль нее, спускаясь в низины и снова поднимаясь на пики, чтобы отыскать вход в Безмолвную долину, и напиться из озера, которое лежало в ее центре.
Просыпаясь от этого сна, Стин залпом выпивал несколько стаканов воды и потом, в монотонном гуле вентиляторов серверной, весь день слышал шум ветра на склонах. Сталкиваясь с ним в коридоре или в столовой, Фэй часто спрашивала, хорошо ли он себя чувствует и тогда Стин нарочно принимался жаловаться на подагру, или срезанную всему отделу премию, или подробно описывать, что съел на ужин. Его напускное занудство выходило очень убедительно, потому что Стин вдруг понял простую вещь: для Фэй будет лучше всего, если она ничего и не узнает. Потому что сейчас, когда с ней был Браен, приносить в ее наладившуюся жизнь какую-то новую чертовщину было бы последним делом.
Так пролетело лето. В июле все местные собачники, гулявшие в лесу на нижних склонах, уже здоровались со Стином, как со старым знакомым. В августе он на две недели взял отпуск и за это время ни разу не встретился ни с кем из товарищей, и кто бы ему не позвонил, всех приветствовал автоответчик. В сентябре, когда тяжелый осенний туман, часто застилавший склоны, расступался, Стин уже различал вдалеке, на вершине последнего и самого крутого подъема, серую полоску Моурнской стены.


Как-то утром, в начале октября, по дороге от автобусной станции Стин как обычно встретил Дарена и Мэйзи. Дарен, ровесник Стина, работавший в местном супермаркете, жил недалеко от станции и по выходным, отправлялся с Мэйзи на прогулку примерно в то же время, когда приезжал Стин. Они успели подружиться и всегда доходили вместе до развилки лесной дороги на нижнем склоне.
Мэйзи, крупная пожилая сука сенбернара с красными, ласково-грустными глазами и двумя белыми продолговатыми каплями густой слюны, вечно свисавшими по углам улыбчивой пасти, из которой в осеннем воздухе вырывался густой пар, то и дело пристраивала свою массивную голову с удивительно мягкой шерстью под ладонь Стина, пока они шли к парку через пустую автостоянку, где сухие листья не находили себе места на ветру.
- В октябре мало кто приезжает, - посетовал Дарен. Он отцепил Мейзи с поводка, и она затрусила вперед, широко виляя хвостом. – если и приезжают, то одним днем. Тётя вот ремонт закончила, я ей установил Эйр-Би-Эн-Би, объяснил, как пользоваться. Да что толку, до весны все забудет.
- Она по комнатам хотела сдавать? – поинтересовался Стин
- Ну да, так-то выгоднее получается.
- Слушай, мне врач советует сменить образ жизни, ну чтобы прийти в форму, сам понимаешь, – небрежно сказал Стин и для убедительности похлопал себя ладонями по бокам. – Собираюсь взять на работе отпуск по здоровью на несколько месяцев. Как раз хотел комнату поближе к горам снять, чтобы из Белфаста каждый раз не мотаться. Через агентство не хочу, там контракт надо подписывать, переплачивать. Может, спросишь у нее, а?
- Спрошу, конечно - обещал Дарен. – Только дом-то, знаешь, пустой. То есть вообще пустой, даже ремонт кое-где не закончили.
- А мне ничего и не надо. Только кровать да крышу над головой. Я же целый день буду в горах топать.
Прощаясь, они с Дареном ударили по рукам, и уже на следующей неделе в тумбочке Стина лежал новый брелок с двумя парами ключей.


Но Стин продолжал день за днем приходить на работу, принося и унося в рюкзаке заранее распечатанное заявление. Он не мог поставить на нем число и отдать его менеджеру, не поговорив сначала с Фэй. Но сделать этот последний шаг было труднее всего. И не потому, что с тех пор, как она переехала к Браену, а Стин начал в горах новую, тайную жизнь их душевная близость стала менее реальной. Нет, наоборот, Стин думал о ней больше, чем раньше. И ему как никогда грело душу, что всякий раз проходя через стоянку, он замечал, что переднее сиденье ее красного Пежо по-прежнему до упора отодвинуто в салон, хотя Стин сам попросил ее не отвозить его на работу, чтобы не делать лишний крюк.
Причина была в другом. Стин просто не знал, что ей сказать. Он и сам по-настоящему не понимал, для чего он тайком ездит в горы, и что пытается там найти. Меньше всего Стин хотел ей врать и плести чушь вроде той, которую он написал в заявлении. Нет, Фэй заслуживала знать правду, а для этого следовало понять правду самому.
Ответ озарил Стина внезапно и со всей очевидностью прямо в сквере их технопарка перед проходной. Возвращаясь в офисный корпус после обеденного перерыва Стин услышал, как Фэй, стоявшая с двумя подружками возле пепельницы, громко рассмеялась, рассказывая им как они с Браеном съездили в Дублин. В ее смехе, как и в улыбающихся фотографиях и селфи, мелькавших на ее страницах, сквозило незаметное остальным, но очевидное Стину ощущение того, что этот свободный от страхов период ее жизни будет недолгим, как и все прежние. И тогда странная мысль, даже не мысль интуитивное, животное чутье вдруг подсказали Стину, что есть другой, более верный способ избавить ее от страхов, мешающих ей жить, раз и навсегда. Для этого он должен пойти той дорогой, которую он уже выбрал и сделать в Моурнских горах нечто такое, чтобы страхи больше не проникли в ее душу. Что именно сделать и как сделать, и причем здесь вообще Фэй и ее внутренний мир, этого не Стин мог даже предположить. Но ощущение был таким же явственным, как и то, что сон про стену вокруг Безмолвной Долины и влюбленных великанов, бегущих взявшись за руки вниз с горы, был больше чем сном.
Только это сознание и могло придать твердости сделать последний шаг. Поэтому когда случайно в тот же день Фэй столкнулась с ним в коридоре и попросила у него монетку, чтобы бросить в кофейный автомат, Стин проводил ее к аппарату и пока картонный стаканчик наполнялся, сообщил будничным, как гудение автомата тоном, что он должен на время уволиться и уехать домой по важным личным делам. И когда Стин произнес слово "домой", он почувствовал, что говорит правду.


* * *


Все свои вещи Стин перенес из такси в новое жилище в один заход. Серый пластиковый чемодан на колесиках, подарок родителей, когда он в последний раз их навещал. Две сумки, рюкзак с ноутбуком и мелочами. И еще огромный пакет из магазина спортивно-туристических товаров, куда поместилась запасная одежда и три пары новых походных башмаков, которые Стин купил накануне. Не так уж и много за те почти шесть лет, что он прожил в Ирландии.
Дом, как и предупредил Дарен, был совершенно пустым. Единственная обставленная мебелью комната примыкала к блестевшей новым ламинадом и пахнувшей свежими обоями гостиной. Стин давно отказался от идеи лишний раз ходить по лестнице и по привычке попросил разместиться на нижнем этаже. Шарлотта, так звали тетю Дарена, назначила за осенние и зимние месяцы самую скромную цену, и Стин без колебаний уплатил ей вперед, чтобы больше не отвлекаться на денежные дела.
По сути, новая комната Стина отличалась от всех прочих, в которых он где-то меньше, где-то дольше, прожил последние шесть лет, разве что видом из окна. Окна прежних домов чаще всего смотрели на мусорные баки задних двориков, или на тесный строй одноликих домов напротив, иной из которых выделялся росписью во всю стену. Они назывались «мьюрал» и часто изображали либо зелено-бело-оранжевые флаги, кельтские узоры и арфы, либо гербы красной руки Ольстера, лица в масках, оружие и тому подобное, в зависимости от района. Стин насмотрелся на обе символики: ему было все равно где жить, лишь бы поближе к Фэй. Но на этот раз снаружи, сколько хватало взгляда, простиралась лишь дымно-серая, холодная ширь моря, отделенная от окраины городка, где стоял его дом, песчаной полосой берега, совершенно безлюдного в ранних осенних сумерках.
Разобрав сумки, Стин развесил в шкафу вещи, которые купил заранее: рубашки, толстовки, штаны — все по несколько штук разных размеров, следующих в порядке уменьшения. Стин специально подготовил себе гардероб на ближайшие месяцы с таким расчетом, чтобы ему не пришлось покидать свое убежище и ехать куда-то за покупками по мере того, как он начнет терять вес. Отдельно пришлось позаботиться об обуви. При обычном городском образе жизни, Стин стаптывал пару башмаков за три-четыре месяца. Однако здесь, на каменистых тропинках крутых склонов, они должны будут изнашиваться вдвое быстрей. Поэтому Стин запас сразу три пары самых крепких туристических ботинок. В магазине около кассы он случайно столкнулся с Анкушем, и ему пришлось попросить его заговорческим тоном, никому не раскрывать, что на самом деле он бросает Ай Ти уезжает домой чтобы открыть в своем городе обувной магазинчик.
Разложив вещи, Стин вскипятил себе на кухне чай. Он все еще не мог привыкнуть к мысли о том, что во всем доме он совершенно один, поэтому машинально закрыл дверь в свою комнату. Пока чайник необычайно громко и долго закипал в полной тишине, Стин собрал себе на завтра обед: яйцо вкрутую, диетический йогурт, вареную куриную грудку. Чтобы свободно бродить в горах, следовало быстрее привести себя в форму.
В первый вечер в новом доме Стин долго не мог заснуть. Завернувшись в непривычное одеяло, он прислушивался к тишине пустых комнат, нарушаемой шумом осеннего ветра за окном. Он думал о горах, ждавших его там, в ночной темноте. Одно дело было приезжать сюда на выходных, когда они были как силуэт тени за ширмой с узором знакомого мира, в центре которого всегда оставалась Фэй. И совсем другое дело очутиться с ними лицом к лицу. Но тут Стин снова подумал о том, что осознал в день, когда попрощался с Фэй: он сделает здесь в горах нечто такое, что избавит ее от приступов страха навсегда. Возможно, это будет не основной целью, но неким прямым следствием его поступков и решений. С этой мыслью он, наконец, сомкнул глаза и очень скоро различил в ночном осеннем ветре за окном приглушенный шепот моря.
Стин проснулся по будильнику в половину седьмого утра, как вставал на работу. Было еще темно. За окном, в непроглядной морской дали краснел одинокий огонек корабля, казалось, подвешенный в черной пустоте не то под горизонтом, не то над ним. Стин умылся, радуясь мысли, что теперь по утрам ванная всегда будет свободна. Потом наполнил термос горячим несладким чаем, переложил из холодильника в рюкзак собранный накануне обед и вышел из дома, по привычке заперев дверь в свою комнату.
На улицах городка еще не было ни души. Гора, в сторону которой направлялся Стин, едва начинала выделяться на фоне предрассветного неба. Ее громоздившийся над городком силуэт казался скорее гигантским черным проломом, сгустком темноты, который ни за что не хотел светлеть в первых рассветных сумерках. Дорога сначала тянулась вдоль опустошенного утренним отливом песчаного берега. Холодное море, которое всю ночь тихо льнуло к городку, баюкая его спокойными, полными долгих осенними дождей волнами, так же тихо покинуло его на рассвете, пока он еще спал. Только большие чайки недовольно перекрикивались между собой, выискивая что-то в темневших вдоль береговой линии водорослях, наполнявших холодный воздух раннего осеннего утра острым, пьянящим морским запахом, который Стин вдыхал всей грудью как будто впервые в жизни.
Миновав пустые, темные лужайки парка, Стин углубился в лес нижнего склона, уже совсем неприветливый и голый, и не спеша начал подниматься в гору. Еще не было полудня, когда миновав еловую опушку, он вышел на открытый простор голых, ржаво-бурых склонов, похожих на гигантские волны, которые вздымал к небу ледяной осенний ветер.
Укрыться от этого вечного ветра теперь можно было только под стеной, но до нее предстоял еще неблизкий путь. Впрочем, Стин не спешил. Это ночью он решил, что не будет надрываться и стараться дойти до стены в ближайшие недели, а может и месяцы. Ведь времени у него теперь было сколько угодно, да и смысл был совсем в другом. А в тогда чем был этот смысл? Этого Стин не мог толком объяснить даже самому себе. Но подводить под свой странный побег какую-то здравую основу это как раз и было бы самым настоящим безумием. Нет, лучше просто действовать по обстоятельствам, соблюдая несколько совершенно необходимых условий, которые он определил для себя заранее.
Во-первых, никто не должен был знать, где он и что делает. Это только его мир, его убежище. Его пространство для действий. Слово, прилетевшее со стороны, могло лишь навредить. Во-вторых, следовало непрерывно двигаться. Шагать целый день, разгоняя кровь по мышцам и венам. Позволить телу жить той жизнью, которой оно жило изначально. В-третьих, слушать ветер и позволить ему сметать прочь или приносить мысли и воспоминания. И, наконец, не думать о еде: есть ровно столько, чтобы хватало энергии шагать целый день и ни в коем случае не пить ни грамма алкоголя.
«А дальше, - подумал Стин, плотнее застегнув дождевик и направляясь вверх по тропинке, подернутой утренним туманом, - дальше дорога приведет куда нужно сама».


Первые недели, возвращаясь в свою комнату, когда на улицах давно горели фонари и черный прилив топил полусгнившие столбики давно исчезнувшего причала, Стин находил силы только на то, чтобы рухнуть на постель, часто даже не раздеваясь и лежать пластом, все еще слыша в ушах протяжное эхо ветра. Там в горах, следуя своему решению, Стин тратил себя без остатка, потому и эта комната была для него таким же привалом в пути, как и парапет каменного моста над синехвостым водопадом, поросший вереском булыжник в виде лошадиной головы, или поверженная ветром ель на опушке, стиснувшая корнями вырванные из земли камни.
Но к тому времени, как Стин истоптал первую пару башмаков и срезал бирки с рубашки и джинсов на размер меньше, он уже достаточно окреп, чтобы провести вечер за ноутбуком или даже заглянуть в ближайшее кафе.
- Весной, когда потеплеет, можете, если хотите, попробовать пройти испытание Моурнской стены, - посоветовал ему однажды хозяин, давний знакомый Шарлотты, у которой Стин снимал комнату.
- Испытание Моурнской стены? – переспросил Стин.
- Да. Обойти Безмолвную долину – хозяин обвел пальцем круг на стойке - по всему периметру, вдоль стены. Километров сорок будет. Но по горам, разумеется – его палец нарисовал в воздухе несколько зигзагов. - Некоторые сюда специально для этого приезжают. Я знаю, из Лондондерри в конце лета человек приезжал, и из Дублина тоже. Кто-то палатку ставит, кто-то сразу одним броском.
Стин ответил, что идея интересная и все будет зависеть от того, придет ли он нужную форму. С этим он ушел с кофе к своему столику у окна, смотревшего на фонари пустой набережной. Однако в тот вечер Стин долго просидел за ноутбуком, изучая протяженность стены и читая об особенностях и трудностях ее испытания.
«Если бы однажды, - думал Стин, - Фэй узнала, что я не уехал из Белфаста дальше, чем за сотню километров, и все это время живу от всех тайком, то, пожалуй, самое вразумительное, что я мог бы ей сказать, это что готовлюсь к испытанию Моурнской стены. Другой вопрос, в чем это испытание на самом деле состоит».
Но Фэй не лезла в его жизнь. Они по-прежнему переписывались в Фейсбуке и обменивались мемами, но между ними легла некая невидимая граница. Фэй не спрашивала его напрямик, как он живет и чем занимается, не узнавала о его планах на будущее. Это иногда наводило Стина на мысль о том, что она на самом деле знает больше, чем он ей рассказал, и просто играет по правилам, которые он предложил, чтобы лучше понять, что с ним происходит.
Как бы то ни было, отправлять ей время от времени смешную картинку или ролик, в котором спасают животное (Фэй говорила, что это ее самый любимый жанр кино) было ему так же необходимо, как шагать в горах целыми днями на ветру. Стин уже так изучил голос этого ветра пустых склонов, что часто думал, что стоит просто набрать Фэй и подставить ему трубку, и ветер лучше всяких слов расскажет ей, где и чем он сейчас живет.

Однажды, в начале января, Стин вывернул из мерзлой земли на обочине тропинки гладкий, округлый, опутанный вереском и поросший мхом булыжник. Тщательно очистив камень, Стин несколько раз качнул его на весу, прикинув его тяжесть. В нем было килограмм тридцать, не меньше. Но учитывая, что с тех про как Стин уехал из Белфаста, он сам сбросил почти сотню килограмм, он подумал, что теперь, даже с таким булыжником за плечами, он все равно будет путешествовать налегке. Главное, чтобы выдержал рюкзак.
Однако таскать по горам новую ношу оказалось не так легко: лямки тянули и резали плечи, камни тропинки то и дело выскальзывали из-под ног, так что скоро Стин уже только и мечтал, что о привале. Обычно он отдыхал и завтракал наверху седловины между пиками Слив Донард и Слив Комедах, там, где тропинка упиралась прямо в моурнскую стену и разбегалась в двух противоположных направлениях, круто взбираясь на каждую из вершин. Отсюда открывался вид на простор Ирландского моря и городок на его берегу, за которым простирались бесчисленные пастбища и поля, уходившие к зыбким голубым очертаниям далеких гор у горизонта. В ясные дни не было ничего лучше, чем любоваться этим видом, отхлебывая из крышки термоса огненный, дымящийся чай под надежным укрытием стены, ощущая телом, как вся она вибрирует и гудит от нестихающей ярости ветра.
Но на этот раз, достигнув седловины, Стин от удивления даже на секунду забыл о тяжести булыжника и привале. По другую сторону стены, шагах в тридцати от нее, желтел неизвестно откуда взявшийся там старенький японский мини-экскаватор: яйцеобразная одноместная кабинка на гусеницах, упиравшая ржавый ковш на конце своей суставчатой лапы в такой же ржавый вереск. Рядом с экскаватором вцепилась в землю всеми колышками дрожавших на ветру штормовых оттяжек наглухо застегнутая палатка. Перед ней возвышалась аккуратная кучка больших и средних булыжников. «Ну и работка у ребят. Зато уж кто-то, а они точно всегда будут при деле», - подумал Стин, привалившись к стене, и слушая, как ветер за его спиной свистит в зазорах между камнями, как будто вставляя в щели ледяные лезвия, чтобы расшатать вековую кладку.
На следующий день Стин заметил этот же экскаватор и палатку километрах в пяти от седловины, по дороге через пик Слив Донард. С тех пор Стин видел палатку почти каждый день. Рабочие не задерживались подолгу на одном месте, и Стин даже придумал себе игру: на распутье у стены он подбрасывал монетку. Орел - Слив Доннард, решка - и Слив Коммедах. И шел в том направлении, которое ему выпало, гадая, увидит ли он на этот раз палатку и главное – самих рабочих.
Как-то раз он купил в супермаркете пол-литровую бутылку Бушмиллс и примотав к ней записку «Славная работа, парни, так держать. Уважаю, Стин», залез в пролом в стене и аккуратно положил виски рядом с кабиной их экскаватора.
Однако самих рабочих Стин видел всего пару раз. Один раз, невысокий человечек с растрепанной ветром рыжей шевелюрой и такой же бородой, вдруг появился из тумана и влез на четвереньках в палатку, не снимая огромных, потертых башмаков. В другой раз он же и трое товарищей, сосредоточенно трудились по другую сторону стены, закладывая камнями брешь, пробитую ветром. Проходя мимо, Стин поприветствовал их, но они, похоже, не услышали его из-за ветра, потому что ни один из рабочих и даже не посмотрел в его сторону.

Так, незаметно пролетел январь. В феврале Стин позвонил домой поздравить родителей с годовщиной свадьбы. Когда по их просьбе он переключился на видео звонок, они даже не сразу узнали его. Самая маленькая из всех рубашек, что он купил, уезжая из Белфаста, висела на нем теперь как мешок. Стин успокоил родителей, рассказав, не вдаваясь в подробности, что регулярно занимается в горах оздоровительной ходьбой, но почувствовал себя более или менее свободно только после того, как переключился на обычную связь. И когда в трубке знакомым живительным мотивом снова полился мамин голос, рассказывавший о доме и друзьях семьи, а на заднем фоне Санни зазвенел колокольчиком из своей клетки, что висела в нише напротив дивана, Стин почувствовал, что он никуда и не уезжал из дома, потому что оттуда вообще невозможно уехать.
По телефону мамин голос всегда звучал оптимистично и бодро. Всякий раз поговорив с ней, Стин переставал сомневаться, что поступил правильно, переехав в Белфаст. Именно мама подсказала ему, что так будет лучше всего. Зная его внутренний мир как никто другой, озвучила то, что Стин в глубине души давно желал и сам. Уехать из дома, попробовать пожить в другой стране, начать все с начала. Он всегда внутренне ощущал себя чужим, даже в родном городе, в любимых с детства местах, среди самых близких людей. Единственный мир, в который Стин верил и считал настоящим, это был мир его фантазий. Счастливых и уродливых, правильных и безумных. Только он один. Поэтому уехать и сделаться чужаком в буквальном смысле, было для Стина самым естественным решением и поступком. И как ни странно минус на минус дали плюс. В Белфасте Стин вдохнул жизнь полной грудью. Пусть и на время, пока новая жизнь не стала исчезать, превращаясь в мираж, как та хижина в горах.
Слушая мамин голос и спрашивая ее обо всем подряд, только чтобы она продолжала говорить, Стин взглянул в окно. За несколько месяцев, что он прожил в этой комнате, он даже не купил занавеску. И из темного стекла на него в упор смотрело полупрозрачное, незнакомое лицо: худое, как со школьной или армейской фотографии, но глазевшее совершенно чужим взглядом.
На секунду Стину сделалось жутко и он погасил в комнате свет. Лицо пропало, и стеклом отчетливо пролегла граница между выбеленным снегом берегом и черным краем воды. Снег пошел, когда Стин еще спускался с горы, и теперь уже поднялась настоящая метель, застилавшая все, кроме неподвластного ей простора ночного моря. Гонимые ветром снежинки проносились в одиноком, фосфорическом в ореоле фонаря за окном так быстро, что глаз успевал лишь на мгновенье успевал проследить их полет: вытягиваясь, они неслись из темноты в темноту роем обезумевших комет, метались косяком маленьких белых рыбок, вспугнутых гигантским китом из черной морской бездны.
- Да, чуть не забыла, - спохватилась мама уже в самом конце разговора. – Тебе звонила девочка с твоей работы. Фэй. Дня три назад. Она почему-то думала, что ты вернулся домой...
- Нет, перепутала, просто я перенес отпуск на другие числа, - быстро пробормотал Стин. – Но надеюсь, что скоро приеду. Еще раз с годовщиной тебя и папу. Я по всем скучаю.

Через несколько дней погода испортилась окончательно. Ветер обрушивался на стену с такой яростью, что она гудела и вибрировала как трос, натянутый непомерным грузом. Стин не переставал удивляться, как палатку рабочих, почему-то всегда стоявшую с наветренной стороны, до сих пор не унесло. «Ребята, наверное, спят там внутри в обнимку с булыжниками», думал он всякий раз, проходя мимо.
День понемногу прибавлялся, но подъем по скользким камням на сокрушительном ледяном ветру выматывал сильнее, поэтому Стин возвращался в городок, едва опускались сумерки. Спускаясь в парк, он обычно уже не замечал от усталости ничего вокруг. Поэтому и маленький красный Пежо - единственную машину на всей стоянке – Стин заметил только когда уже вышел в круг света под фонарем. В ту же секунду Стин застыл на месте. Машина стояла к нему боком и застывшие на стеклах отражения фонарей парковки мешали как следует разглядеть профиль Фэй. Стин видел только ее склоненную к экрану телефона голову и волну волос, озаренных его синеватым светом. Вот волосы качнулись, свет скользнул по ее щеке и заслонился. Она поднесла экран к уху. Стин мысленно увидел телефон на тумбочке в своей комнате. «Надо было все же дать ей послушать ветер в трубке», - подумал он, сделав несколько осторожных шагов назад в темноту. На секунду он еще раз остановился, когда боковое стекло водительской двери опустилось, и лицо Фэй повернулось в его сторону. Но она всегда плохо видела в сумерках, поэтому Стин без опаски посмотрел ей в глаза, и медленно развернувшись, зашагал обратно в сторону леса.
Адреналина выбросилось так много, что Стин совсем не ощущал усталости. Когда он миновал поваленную ель на опушке и вышел на открытые место, уже совсем стемнело, и над морем поднялась луна. Кругом белели залитые ее светом камни, казалось, осыпавшиеся на склоны прямо с ее поверхности. Ночной ветер веял чем-то незнакомым и звал так далеко, как не звал никогда раньше.
Когда Стин дошел до стены, луна поднялась над самой седловиной, заливая старинную кладку камней своим ровным сиянием. «Здесь и начну испытание Моурнской стены, - решил про себя Стин. – Обойду всю стену кругом и вернусь на то же место. Пройду ее путем, через все миры и души. Починю прореху, мешающую Фэй жить». Он потуже затянул лямки рюкзака и стал медленно подниматься вдоль стены на вершину Слив Донард.
Ливень начался к полуночи и Стин очень скоро пожалел, что не взял с собой дождевика. Луна скрылась окончательно, так что стало невозможно что-либо разглядеть даже в нескольких шагах впереди, и сокрушительный ветер непрестанно колол глаза ледяными каплями, заставляя продвигаться на ощупь, держась за стену. Только мысль о том, что здесь невозможно сбиться с пути придавала Стину сил. И он упрямо шагал веред, твердо зная, что еще ни у кого в мире не было более верной путеводной нити.
Но ему все чаще и чаще приходилось приваливаться к стене и все дольше собирать силы, чтобы двинуться дальше. Ветер, хлеставший прямо в лицо, как будто возводил на его пути все новые и новые горы. А булыжник в рюкзаке так страшно тянул к земле, словно она требовала прямо теперь вернуть его обратно, как давно просроченный долг.
Но Стин не отдавал его и продолжал брести и брести дальше, пока земля в отместку не навалила на него глыбу сонного оцепенения. Наконец, ноги его подогнулись, и он свалился на землю под стеной. Поджав колени и подбородок к груди, Стин скрючился и закрыл глаза. Ему показалось, что ветер стихает. «Когда я умру, я свернусь на земле в позе эмбриона, похожего на ухо. Я превращусь в сплошное ухо, слушающее вечную тишину».
Ветер действительно прекратился, когда кто-то потряс Стина за плечо, а потом снял с него рюкзак и подтащив к стене помог сесть, прислонив спиной к камням. В свете вновь проглянувшей луны, Стин узнал того самого строителя с растрепанной рыжей бородой. Строитель помог Стину подняться на ноги, а потом кликнул товарища. Вдвоем они взяли его под руки и ввели в его пролом стены, пробитый ветром. По ту сторону Стин увидел знакомый мини-экскаватор и палатку. Молния входа расстегнулась, и из палатки высунул удивленнее лицо третий рабочий. Рыжебородый бросил ему несколько непонятных слов и опустил Стина на землю, а потом, когда тот заполз внутрь, последовал за ним и застегнул вход.
Внутри приглушенно светил фонарь, грела газовая грелка, пахло отсыревшей одеждой, землей и потом. Рабочие быстро сняли со Стина мокрые вещи, и пока один из них растирал его шерстяным одеялом, рыжебородый налил Стину полкружки виски и заботливо влил между стучащих зубов. Откашлявшись, Стин поблагодарил рыжебородого по-английски и на что тот засмеялся и ответил ему что-то на непонятном языке.
Рабочие еще долго болтали между собой на этом странном языке, пока Стин, закутанный шерстяное в одеяло и упакованный в теплый спальник, лежал, жмуря глаза и чувствуя, как виски уносит его теплой волной в страну блаженства. Закончив болтать и смеяться, рабочие запели, и слушая как мотиву их мелодии вторит голос ветра за тонкой стенкой палатки, Стин мычанием подпевал сквозь сон не то ветру, не то им.
Наутро, когда Стин выбрался из палатки, долина затянулась плотным туманом. Стин обошел палатку кругом и увидел рабочих. Они были вовсю заняты делом, закладывая камнями брешь в стене, сквозь которую Стин вошел. Стин взял с земли свой рюкзак, и достав оттуда булыжник подошел к ним. Рыжебородый, не говоря ни слова, указал ему правильное место в кладке. Стин положил туда свой булыжник, и камень лег так, словно он покоился там испокон веков. Тогда Стин взял из груды еще одни булыжник, а за ним еще, они все вместе продолжили работать, храня молчание в сгущавшемся утреннем тумане.


Рецензии