Вместе с Чапаевым по пути к просветлению

Виктор Пелевин. «Чапаев и Пустота»

Для чего люди читают художественные книги? В основном, для удовольствия. Несмотря на эту очевидную истину, в советской школе нас заставляли брать в руки книги не для того, чтобы школьники наслаждались художественной прозой, а с целью найти в классической скукотище какой-то скрытый смысл. Весь процесс обучения строился на весьма сомнительной идее, что своим художественным произведением автор хотел нам что-то сказать, и если мы поймем тайные знаки, которые он разбросал для нас по своему произведению, для нас откроются тайны бытия.

Чаще всего в художественной прозе нет нечего, кроме банальных истин, но из любого правила всегда есть исключения. История литературы знает и таких авторов, которые были способны совместить художественную прозу с чем угодно: философией, научными теориями, политическими манифестами… Среди зарубежных авторов этим часто «грешили» Герберт Уэллс, Джордж Оруэлл, Станислав Лем, Милан Кундера и Умберто Эко, а у нас что ни классик, то доморощенный философ. Проблема в том, что наши Толстоевские начиняли свои произведения не мудрыми мыслями, которые не грех и поискать среди строк романов, а всякой религиозно-философской чепухой, ради которой читать их прозу точно не стоит.

Русская художественная проза не дает ответов на тайны бытия, поскольку русские писатели смотрели на мир как маленькие дети – с широко открытыми от удивления глазами. Мудрых авторов среди русских прозаиков можно пересчитать по пальцам одной руки: М.Салтыков-Щедрин, В.Войнович и… конечно же Виктор Пелевин. Тем, кто читал роман «СНАФФ» мое утверждение может показаться абсурдным, но с чего вы взяли, что это произведение имеет хоть какое-то отношение к Виктору Пелевину? В стране, где Леонид Брежнев считался крупным писателем, на обложку книги можно ставить любые имена.

«Чапаев и Пустота» - первый роман настоящего Пелевина. Его более ранние произведения, которые причисляют к романам - «Омон Ра» и «Жизнь насекомых» все-таки не тянут на это гордое имя. Они могут считаться романами в европейской литературной традиции, но не в нашей. Роман у русских писателей – это толстенный фолиант, который за один вечер не осилишь, а «Омон Ра» и «Жизнь насекомых» вполне.

Первый блин у Пелевина не вышел комом. Что бы вы ни думали о современной русской прозе, но спорить с тем, что «Чапаев и Пустота» - главный роман новой русской литературы могут только откровенные недотыкомзеры.

Первое чтение «Чапаева» вызвало мой неподдельный восторг. Нечто схожее я испытал, когда в далеком 2007 году вышел из автобуса у Великой пирамиды на плато Гиза и целый час в крайне приподнятом состоянии  носился с фотоаппаратом рядом с этой пирамидой и ее не менее грандиозной соседкой (а ведь кроме воды до этого ничего не пил!). Повторное знакомство с романом через много лет уже не сопровождалось выбросом адреналина. В этот раз чтение было больше похоже на разгадывание головоломки (совершенно не помню, разгадал ли я ее в первый раз).

«Чапаев и Пустота» не «Война и мир» - здесь есть, над чем подумать. Мне очевидно, что небожитель Пелевин из тех заоблачных высей, где обитают Творцы, передал нам, простым смертным, некое послание, которое мы должны расшифровать и усвоить. Но что именно содержится в этом послании? Гипотезу Пуанкаре смог доказать только математик Перельман. Понять, о чем роман Пелевина, тоже способен не всякий.

Как полагает Дмитрий Быков (в рецензии «Побег в Монголию»), он с этим романом разобрался, но свое понимание «Чапаева» Дмитрий Львович изложил столь умными словами, что переложить его на простой русский язык я не могу, поэтому процитирую самого Быкова: «Действие текстов Пелевина происходит главным образом в сознании (автора или героя – неважно)… Идеи, которыми был одержим Витгенштейн после «Трактата», находят в «Чапаеве» свое самое полное выражение. Наша несвобода обусловлена несвободой от языка, обреченного на неточности, от стереотипов или, если угодно, архетипов сознания. Но освобождение от сознания означает — что? Оно означает пустоту, читатель!.. Побег становится главным и наиболее достойным состоянием души. А куда бежит герой? Во внутреннюю Монголию, в Кафка-Юрт. Внутренняя Монголия, как легко догадаться, — это та Монголия, которая внутри. Не Бог весть какой свежий вывод, но, кажется, единственно возможный. И то, что Пелевин подводит читателя к этому выводу, вместе с ним проходя весь сложнейший путь к элементарной истине, уже само по себе дорогого стоит»…

Действие происходит в сознании, но от сознания надо освободиться и тогда наступит пустота, но зачем из нее куда-то бежать? Пелевин в интерпретации Быкова стал еще загадочнее. Что у этих небожителей в голове? Как их понять?...

Элементарная истина для Дмитрия Быкова не стала таковой для критика Павла Басинского и понятно почему – чтобы дойти до этой «элементарной истины», надо понимать Витгенштейна, что из наших современников удалось только великому Быкову – настоящему русскому терминатору, против которого бессильны даже отравители из ФСБ. Басинский с Витгенштейном явно не дружит, и он буквально заклеймил роман: «Берешь «буковки, буковки, буковки», облучаешь их неизвестным лучом, продуктом распада неизвестно чего, и вырастает неизвестно что под названием, допустим, «Чапаев и Пустота», «вещь, состоящая из дешевых каламбуров.., среднего языка и метафизического шкодничества», «произведение, насыщенное неумными, а главное, совершенно немотивированными гадостями про гражданскую войну и серебряный век»…

Подобная оценка известного критика выдает, что автор рецензии заплутал в лабиринте, построенном Пелевиным, и отомстил писателю единственно доступным критику способом (кстати, в своем следующем романе Виктор Пелевин нанес Басинскому ответный удар, утопив своего оппонента в сортире).

Я постараюсь изложить более простое понимание романа Пелевина, без привлечения в качестве авторитета Людвига Витгенштейна и расшифровки не менее мудреного дзен-буддизма.

Действительно, Виктор Пелевин любит использовать в своих произведениях отсылки на громкие имена из области философии, являющиеся объектом для неприличных манипуляций интеллектуальных извращенцев, но читателю не следует относиться к упоминаниям разного рода Витгенштейнов слишком серьезно. Наш гений так шутит. Мудрый человек может простыми словами объяснить сложные явления. Витгенштейны занимаются тем, что облекают банальные истины в заумные формулировки. Они не ищут истину, а скрывают ее за грудой ничего не значащих слов. Пытаться объяснять Пелевина через концепции Витгенштейна – это выдавать желаемое за действительное.

Отнюдь не случайно, что из романа мы узнаем, что проблемы главного героя Петра Пустоты начались в тот момент, когда он в 14 лет начал читать «сочинения Юма, Беркли, Хайдеггера – все, где тем или иным образом рассматриваются философские аспекты пустоты и небытия». После этого у него в голове появился «множественный хор многих «Я», ведущих спор между собой», а сам Петр стал считать себя «единственным наследником великих философов прошлого».
 
Не стоит интерпретировать роман и через призму дзен-буддисткой концепции пустоты, несмотря на то, что автор взял дзен-буддизм в качестве опары для «Чапаева».  Пелевин прекрасно понимал, что русский читатель не сможет понять этой концепции. Для нашего человека пустота означает такое состояние, когда человек осознает, что запасы водки кончились и больше взять ее негде! Пустота в романе – это просто прием для отвода глаз, приманка для слишком умного зверя (вроде Д.Л.Быкова), чтобы он клюнул на нее и оказался в ловушке. Недаром Пелевин после выхода книги говорил, что «Чапаев» - первая книга, написанная в абсолютной пустоте. Буддистское понятие пустоты для автора – это не краеугольный камень его мировоззрения, а объект для шуток.

Но среди шуток и прибауток в «Чапаеве» содержится вполне серьезное послание автора своему читателю. И когда мы перестанем бродить в дебрях дзен-буддизма и забудем про Витгенштейнов, мы сможем найти выход из лабиринта, созданного Пелевиным, поскольку автор в своем романе постоянно разбрасывает нам знаки, которые указывают правильный путь. Путь к свету.

Пелевин подает нам знаки через Чапаева, который в роман является настоящим гуру, духовным учителем, который знает Путь. Из диалога Петра и Чапаева:
«… И нет никакого способа избегнуть этой судьбы.
Ну отчего, - сказал Чапаев. – Способ есть.
И вы его знаете? – спросил я.
- Конечно, - сказал Чапаев».

Способ донести до нас Истину, использованный автором, абсолютно логичен. Чапаев – один из главных героев нашего советского детства, поэтому к его словам любой совок будет относиться с повышенным вниманием (сейчас подросло потерянное поколение постсовков, для которых авторитетами являются Тимати и Клава Кока, а не Чапаев, но Пелевин творил для других читателей).

Друг Чапаева – Петька (он же Петр Пустота) – это человек, который заплутал в трех соснах бытия. Петр – по сути, обычный читатель, плохо понимающий, в каком мире он живет. У Петра Пустоты – раздвоение ложной личности, при этом ложная личность практически полностью вытеснила настоящую («а уж как она раздвоена, просто залюбуешься»). В романе Петр перемещается между двумя мирами (психбольница 90-х и чапаевская дивизия в 1918 году), каждый из которых кажется ему реальным, но ни один из них не имеет к реальности никакого отношения: «Если от твоих кошмаров тебя разбудят таким же способом, как этого китайца, Петька, - сказал Чапаев, не открывая глаз, - ты всего-то навсего попадешь из одного сна в другой. Так ты и мотался всю вечность. Но если ты поймешь, что абсолютно все, происходящее с тобой, - это просто сон, тогда будет совершенно неважно, что тебе приснится».

Путь исцеления по Чапаеву связан с сознанием конкретного человека: «Все, что мы видим, находится в нашем сознании, Петька». Чапаев в итоге показывает Петру путь к своей настоящей личности. По Чапаеву (Пелевину) человеку надо жить в своем мире, а не в чужом. Человек с помощью своего сознания может творить собственный мир (в романе этот мир называется Внутренней Монголией):

«Уверяю тебя, что Котовский, точно так же, как ты и я, в силах создать свою собственную вселенную.
А мы будем в ней присутствовать?
Чапаев задумался.
- Интересный вопрос, - сказал он… Возможно, что и будем, но в каком качестве не берусь судить. Откуда мне знать, какой мир создаст Котовский в своем Париже. Или, правильнее сказать, какой Париж создаст Котовский в своем мире».

Те из читателей, кто поймет подсказки Чапаева (Пелевина), и сможет переместиться в свою Внутреннюю Монголию (в собственный мир), те и будут счастливы. Остальным суждено перемещаться между войной и психбольницей, между которыми разница небольшая. Если немного подумать, то сейчас почти все россияне живут в психиатрической лечебнице имени Яровой, а группа неизвестных широкой публике чекистов старается перетащить всех за собой в другую безумную вселенную, где Русский мир сражается с Внешней Америкой. Наши люди разрываются между двумя мирами, созданными сумасшедшими. Есть среди россиян немногочисленная группа граждан, которая полагает, что проблема в главном враче психбольницы, и они мечтают, чтобы Путина сменил Навальный. Бедные больные люди… Их остается только пожалеть. Они не читали «Чапаева и Пустоту». Или прочли и ничего не поняли.

В романе Петр Пустота в итоге переселился в свою Внутреннюю Монголию, в которой есть его любимая Анка и учитель жизни Чапаев. Такой жизни Пелевин желает и своим читателям. Сам автор давно переместился во Внутреннюю Монголию к неудовольствию своего издательства, вынужденного искать ему замену. А заменить Пелевина невозможно, что бы ни думали по этому поводу Басинские и Немзеры, которым нравится их родная психбольница и не нужны советы, как ее покинуть.