Честь имею

     Совещание затянулось. Недавно назначенный генеральный директор завода Погосян, заглянув в листок с перечнем вопросов, обратился к Смирнову, начальнику экспериментального цеха.
     – Александр Палыч, почему до сих пор не демонтированы стенды в лаборатории испытаний.
     – Карлен Варганович, реально сейчас некому этим заниматься. Для этого нужны грамотные профессионалы, а их осталось совсем немного и все заняты на других работах. Гастарбайтеры, которые умеют работать только болгаркой, просто изуродуют оборудование. Ведь надо всё аккуратно разобрать, законсервировать, сложить в тару, составить опись, ведь может ещё и  пригодиться? Денег-то за оборудование немцам заплачено много, а оно ведь, практически, не работало.
     Лицо генерального стало наливаться краской, сощурив глаза, он обрушился на Смирнова.
     – Какие, к чёрту, немцы-шмемцы. Какая тара-мара? Причём тут качественное выполнение разборки? Ты что не понимаешь, завод – банкрот! Нам надо быстро собирать манатки и избавляться от всего, что есть на территории завода. Понимаешь ты это или нет? – Александр Павлович рефлекторно сжал кисти рук, было видно, как желваки задвигались на его худом лице. Он с высоты своего почти двухметрового роста, наклонив седую голову, пристально смотрел на приземистого, с заметным брюшком, Погосяна.
     – Карлен Варганович, давайте всё-таки на Вы. Я намного старше вас и прошу уважать, если не меня, то хотя бы мой возраст. 
Сидящие за столом напряглись, никто из них не мог бы сказать генеральному директору такое. Все притихли в ожидании взрыва. Но Погосян молчал и, раздувая ноздри носа, похожего на хищный клюв, прищурившись, сканировал лицо Александра Павловича. Тот с напряжением, но спокойно продолжил:
     – Насколько мне известно, официального признания банкротства нашего завода пока нет. Дело ещё только рассматривается, и, может быть, всё повернётся в другую сторону. Вы скажете, что я наивный мечтатель. Возможно. Но я хочу, чтобы завод сохранился и продолжал работать, я мечтаю о переменах в нашей жизни! Мечтаю, чтобы появились люди, которые хотели бы созидать, а не разрушать. Кто провёл бы разумную модернизацию производства, кто наладил бы выпуск нужной продукции, кто дал бы людям работу.
     Погосян просверлил взглядом Смирнова насквозь. Еле сдерживая раздражение,  он, тем не менее, уважительно ответил подчинённому: 
     – Вы действительно наивный человек. Как вы не понимаете, что приговор заводу уже вынесен! Хочу сказать, что я к этому отношения не имею. Всё решают там. – Его поднятая рука с вытянутым вверх указательным пальцем добавила значимости сказанному. – Мы должны выполнять данные нам указания. Выполнять беспрекословно, контрольный пакет всё-таки у мэрии.
Погосян сделал паузу, обвёл взглядом присутствующих и с ещё большим напором, на повышенных тонах продолжил.
     – Какая, мать её, модернизация-шмодернизация?! Кому она нужна? Кто этим будет заниматься? Александр Палыч, ваши мечты, так и останутся мечтами. Завод приговорён и будет официально признан банкротом не завтра, так послезавтра. Я прошу вас, пока ещё прошу, не ставьте палки в колёса, не создавайте проблемы всем и себе, в том числе. Завтра же надо начать демонтаж стендов. Всю разборку выполнить в кратчайшие сроки. И пусть вас не волнует дальнейшая судьба оборудования, этот вопрос будут решать другие люди. Среди нас разногласий не должно быть. Вам понятно?
     – Я понимаю, понимаю. Я всё понимаю. Карлен Варганович, вы предлагаете мне быть солидарным с вами. Но я не могу с вашей лёгкостью содействовать убийству завода, которому отдал всю свою жизнь, был непосредственным участником его создания и развития. Мне необходимо подумать. Я свободен?
     – Можете идти.
     Александр Павлович закашлялся и направился к двери под пронзительным, испепеляющим взглядом директора.
     В коридоре он прислонился к стене, и в сознании снова замелькали картины только что состоявшегося заседания: закрытие завода, увольнение людей, демонтаж оборудования. Александр Павлович отлично представлял себе, как всё будет происходить. По сценарию, до мелочей отработанному на других предприятиях, начнут вывозить станки, испытательные стенды, как не нужный металлолом, да и всё остальное, что можно продать. Во главе этого процесса встанут шустрые, беспринципные чужаки, которых не будет мучить совесть по поводу происходящего. Потом снесут все корпуса так, что и следа от завода не останется. Всё будет происходить под неусыпным контролем городских властей, которым этот лакомый кусок земли давно не даёт покоя. Ещё бы!  Какой-то там завод стоит на городской земле. Да кому он нужен, когда всё можно купить, только кликни, и китайцы завалят любым товаром. А на пустыре, на этой большой территории можно будет построить огромный квартал коммерческой недвижимости. Вот, где можно будет поживиться и набить карманы так, что мало не покажется. Собственно, только ради этого всё и затевается. Деньги, деньги и ещё раз деньги – вот главное.
     Череду его невесёлых мыслей и иллюстраций к ним прервал звонок мобильника.
     – Александр Павлович, это Елена Юрьевна. Вас ожидает Роман Борисович Лунин. Вы скоро?
     – Уже иду.

                * * *

     Погосян подождал пока за Смирновым закроется дверь, закурил, делая большие затяжки и кольцами выпуская дым. Сидящие за столом, молча, наблюдали за ним.
     – Все свободны. Ашот, ты останься.
Народ потянулся к выходу. Ашот, крупный мужчина, заросший чёрной трёхдневной щетиной, пересел в кресло рядом с директорским столом. Он был свояком генерального директора, и  в первые же дни вступления того в должность был назначен его заместителем. Ашот тоже закурил, и в секунды кабинет заполнился плотным табачным дымом.
     Погосян вернулся за свой стол.
     – Ох, этот старпёр-марпёр, как он мне надоел. За оборудование он переживает. Мечтатель. Козёл.
     – Карлен, послушай. А на хрена он вообще нам нужен. Ты же директор. А он твой подчинённый. Так уволь его и всё.
     – Ашот, так просто я его уволить не хочу. Это только с виду он тихий, на самом деле у этого деда есть и воля, и смелость. Ты же не спал, слышал, что и как он говорил. Если я его уволю, он затаит обиду, а за стенами завода, без всяких ограничений сможет такого наговорить, что мало не покажется.  Ты же понимаешь, что косяков у нас хватает. Нам не нужен шум, всякие журналисты-мурналисты. Они с его подачи могут большой базар развести. А нам это надо? Деньги, Ашот, любят тишину. Мы сюда зачем пришли? Знаешь? Тогда заткнись. Увольнением по приказу мы его молчать не заставим. Вообще, ты же знаешь, молчат только мёртвые.
     На последней фразе Ашот встрепенулся и уставился на директора.
     – Что глаза вылупил? Я ничего такого не сказал. Не надо накручивать.
     – Может бабки ему предложить? От них теперь никто не отказывается. А он человек пожилой, ему для спокойной старости они очень пригодятся. 
     – Ох, Ашот, Ашот! Столько лет ты прожил, а людей не научился читать. Разве не видно, что это не тот человек, не возьмёт он никакие бабки-шмабки. 
     – А, если много дать, тоже откажется?
     –  А у тебя, что много есть?
     – А причём здесь мои бабки? Пусть дают те, кто всё это затеял.
     – А если у тебя своих бабок нет, – усмехнулся Погосян, – тогда нечего чужими деньгами распоряжаться. Много дать, много дать! Никто ему деньги предлагать не будет. Нет, надо его подвести к увольнению по собственному желанию. Тут тебе карты в руки, Ашот. У тебя опыт есть, поднадави! Создай такую обстановку, чтобы тошно ему было приходить сюда, и чтоб он счастливой рукой написал заявление по собственному желанию. Вот это совсем другой разворот. Здесь с нас взятки гладки. Ты мой зам, работай с ним без меня. Мне других дел хватает. Только без этого, сам знаешь, чего. Понял? Но не тяни, чем быстрее, тем лучше. Завтра сюда команда из мэрии-шмэрии с застройщиками приезжает. Тоже, те ещё козлы вонючие. Будут ходить, смотреть. В двенадцать у меня с ними совещание. Кто будет ещё нужен, скажу. Всё! Поехали по домам. 

                * * *

     Александр Павлович шёл в свой кабинет по пустынным коридорам. В распахнутые двери комнат он видел валявшиеся на полу бумаги, рулоны чертежей, какие-то детали, выпотрошенные системные блоки компьютеров, деревянные макеты отливок, пустые пластиковые бутылки и прочий мусор. Полное запустение! А ведь совсем недавно здесь кипела жизнь, царили чистота и порядок.   
     Главный электрик Лунин сидел у него в кабинете. Годы и годы общего дела, общих забот, общих побед и неудач сблизили двух ветеранов завода,  превратив рабочие отношения в дружеские.
     – Привет, Роман. Мы сегодня ещё с тобой не виделись?
     – Так точно, не виделись, Палыч. Ты с совещания? Что там было новенького? Чтоб оно провалилось это новенькое.
     – Погосян разошёлся. Почему, дескать, стендовое оборудование не демонтировано. Ну, я и высказался по этому поводу. Прошёлся по всем пунктам. Он закипел, как чайник. Ты знаешь, Рома, меня уже трясёт от всего этого. Мне предлагают, чтобы я своими руками уничтожил то, что этими руками и головой создавал. Борисыч, может чайку попьем?
Дверь в смежную комнату была открыта, и Смирнов зычно крикнул:
     – Елена Юрьевна, вы ещё не ушли? Сделайте, пожалуйста, нам две чашки чая. Спасибо. – Его громкий голос эхом прокатился по опустевшим комнатам.
     – Палыч, а сколько в твоём хозяйстве осталось народу?
     – Четверо: два инженера-пенсионера, один слесарь и Елена Юрьевна. Она умница! Вот куда она сейчас пойдёт со всеми своими знаниями, опытом и человеческими качествами? Ох, Рома, докатились мы до самого края пропасти. 
     – Палыч, признаюсь тебе: у меня полностью нарушился сон. С вечера долго не могу заснуть. Кое-как засну, чуть покемарю и просыпаюсь. Всё время в каком-то полузабытьи, и сознание совсем не отключается. Думаю всё время о заводе, о его судьбе, о себе, обо всех нас. Просто катастрофа. Кстати, меня Погосян тоже вызывал на ковёр по поводу разборки всякого оборудования. Но я ему сказал, что у меня на всё про всё два электрика, и заниматься какими-то демонтажами они не могут. Вон каждый день из-за этих косоруких гастарбайтеров сплошные аварии.
     Елена Юрьевна принесла чай, на блюдечке лимон, в вазочке несколько конфет и печенюшки.
     – Елена Юрьевна, вы нас балуете. Спасибо большое. Ох, как хорошо пахнет этот чай! С бергамотом, угадал?
     – Угадали, Александр Павлович. Больше ничего не надо?
     – Нет, всего достаточно. Спасибо. Идите домой, отдохните.
Александр Павлович сделал несколько глотков и продолжил:
     – Да, заварили наши авантюристы кашу. Одни бездарные негодяи сделали всё, чтобы развалить завод. Другие наглые сволочи пришли, чтобы его разграбить и окончательно уничтожить. Они ведь ради своей корысти готовы уничтожить всё. И на всё у них есть фальшивые аргументы. Заводы в городе надо убрать ради экологии. Лес надо вырубить под коттеджные посёлки для граждан. Исторический дом надо снести ради безопасности, так как он может рухнуть. Понимаешь?
     – Понимаю. Конечно, понимаю. Всё просто,  лежит на поверхности. А эти мудрецы в кавычках думают, что в придуманных ими афёрах никто не разберётся. Но ведь все ориентируются не на их слова, а на реальную жизнь, на то, что в кармане, что в холодильнике, на то, сколько кому надо платить. У нас же, хрен знает, какой капитализм.
     – Борисыч, вот смотри, был я в Германии, в Мюнхене. Там завод BMW стоит недалеко от центра, и никто не думает его сносить и строить на его месте что-то другое. И воздух там чистый, потому что фирма сделала всё, чтобы этим воздухом можно было дышать, нарушать экологические законы невыгодно. И между прочим там работает около 7000 человек. Я и в Вольфсбурге побывал, там крупный завод Фольксваген. И у них тоже нет  никаких проблем ни с экологией, ни с рабочими местами, ни с жильем для горожан. Скажи, чем не яркие примеры, но нашим, как теперь говорят, менагерам, от самого высокого и ниже, они не указ. Как там Ильич сказал: «Мы пойдём другим путём». Вот идём, идём и никак не придём к тому, чтобы был в стране порядок и народ мог бы вздохнуть и зажить без потрясений.
     – Ты прав на все сто. Ну, ладно, пёс с ними. Вот послушай, у меня сегодня приключение случилось. По дороге на завод попал я в пробку – стоим, потом один метр едем, стоим – опять один метр, в общем тырк-тырк – такой режим. И вдруг у меня двигатель заглох. Я на стартёр – молчит, собака. А за мной уже все сигналят, никто ведь объехать не может – справа, слева автомобили. Я взмок от этой ситуации. Все индикаторы мёртвые, ясное дело – аккумулятор. Открыл капот и вижу, что минусовая клемма как-то поднялась вверх. Наверное, плохо была затянута. Я её посадил с силой на место, прыг в машину, ключ на старт – завелась. Но, что я пережил, как меня кондрашка не хватила, не знаю.
     – Да, неприятная история, к тому же в пробке. У нас ведь народ сейчас злой на всё и на всех. Затянись процесс, кто-нибудь мог бы и полезть с матом и кулаками.
     – Палыч, ты знаешь, я тогда тоже об этом подумал.
     – Рома, вот ты попал в пробку. А как ей не быть, когда у нас огромное перенаселение города, да и гостей каждый день многовато. Отсюда безумное количество машин. Передвигаться по городу – проблема, а парковаться – ещё одна колоссальная  проблема. Вчера по ящику показали целую подборку драк, чуть ли не убийства за место на парковке. А жильё при этом всё строят и строят. На месте нашего завода собираются построить огромный квартал на 30 тысяч  жителей. 30 тысяч!!! Да и машин тысяч десять, если не больше, будет, зато парковок в разы меньше. А ведь таких застраиваемых промзон и других площадок  с десяток-другой в городе. Борисыч, ты пей чай. Возьми лимон, от него всё-таки есть польза.
     Александру Павловичу захотелось высказать то, о чём он много размышлял, по поводу чего переживал. Тем более, что рядом с ним сидел друг, коллега не только по работе, но и по несчастью. Он, с дотошностью, присущей его инженерному мышлению, продолжил анализировать факты и логические связи между ними.
    - При таком количестве народа и машин никакие дороги не помогут. Их строительство просто не успевает и никогда не успеет за ростом автопарка. А что творится на этих новых дорогах, эстакадах, тоннелях. Развязки они делают, видите ли. Хм… Да тут никакие развязки не помогут. Это завязки, а не развязки. В будни ездить невозможно, лишь в выходные попросторнее. Но и раньше, безо всяких  развязок картина была такая же. Так что изменилось? Стало ещё хуже. Надо быть идиотами, чтобы это не понимать. Но те, кто рулит городом и строительным бизнесом не идиоты, они безнравственные циники. Им на эти пробки и на горожан наплевать, сами же они в них не торчат. У них другие планы  и задачи. Им надо, чтобы строительная махина работала и приносила им деньги. Вот и вся арифметика. Это ведь единственный масштабный и прибыльный бизнес в городе, всё остальное порушено, а то, что осталось или создано вновь – мелочь по сравнению с этим монстром. 
     – Палыч, как ужасно всё это. Вот каток докатился до нашего завода, он проедет по нему – и от завода ничего не останется кроме наших с тобой воспоминаний. Ты знаешь, если бы у меня не вытекли все слёзы после смерти Гали, я бы расплакался, я бы просто рыдал, потому что для меня гибель нашего завода – это смерть большого, живого существа. Но глаза мои теперь сухие.
     – Да, из крупных предприятий наш завод последняя жертва. Остальных уже убили. Убили под фальшивым предлогом заботы о горожанах. О каких горожанах, чёрт побери?! Горожане в очередях на жильё десятилетиями стоят. А им предлагают новостройки за безумные деньги, подсовывают кредиты под сумасшедшие проценты, но горожанам не по зубам такие предложения. В результате квартиры продаются пришлым из других регионов, из бывших республик, даже забугорным иностранцам. Так растёт население в городе. Уже в метро людские пробки постепенно становятся нормой. Все разговоры про заботу о горожанах – это для телевизора, который кормит этим враньём наивных простачков. Личное обогащение на всём. Деньги теперь заменяют и совесть, и честь.
     Телефонный звонок прервал Александра Павловича.  Он  глянул на экран.
     – Борисыч, извини, жена звонит. Ты пей чай.
     Он вышел в другую комнату.
     – Танюша, я тут припозднился. Ты уже свободна?
     – Да, недавно закончилось заседание кафедры. А ты? Ещё на заводе? Ну,  знаешь ли, Смирнов?! Мы ведь с тобой идём сегодня в театр.
     – Прости, подзабыл. Напомни, какой спектакль?
     – Саш, ну ты совсем со своей работой  память потерял.  «Вишнёвый сад» будем смотреть.
     – Честно говоря, у меня не то настроение. Может, ты с Дашей пойдёшь.
     – Знаешь, что, дорогой. Ты кончай эти разговоры. Настроение не то у тебя. Именно поэтому и надо пойти, развеяться, отойти от этого безумного напряжения, в котором ты всё время пребываешь. Короче говоря, я тебя очень прошу, очень. Сделай мне приятное, ведь такое случается не так уж часто. Без тебя я не пойду ни с Дашей, ни с Машей, ни с Клашей, ни с кем. Только с Сашей. Цени. Я тебя жду
     –  Ты прямо ультиматум мне выставила. Хорошо. Сдаюсь. Домой я уже не успеваю, так что встречаемся у входа в театр.
     – Всё, договорились. Только, умоляю, не опаздывай, плюнь на свою работу. Думаю, что в нерабочее время это позволительно. До встречи.
Александр Павлович вернулся к Лунину.         
     – Рома, прощаемся. Оказывается, я обещал жене пойти с ней в театр, так что надо торопиться. Давай лапу.
     – Я уже сто лет не был в театре. Без Галки как-то не хочется никуда ходить. А что за спектакль?
     – «Вишнёвый сад» Чехова.

                *    *   *

     Машина мокла под дождём рядом с подъездом административного корпуса, и Смирнов  короткой пробежкой, прямиком, через небольшие лужи, добрался до неё. От завода до театра можно было доехать минут за тридцать. Но без пробок в такое время не обойтись, поэтому рассчитывать надо на целый час.
Он завёл машину и сразу двинулся к проходной. Охранник вышел из своей будки и поднял шлагбаум.
      – До свидания, Александр Палыч. – С уважением, которое хорошо чувствовалось в интонации, произнёс охранник и помахал рукой.
      – Счастливо, Костя, – Смирнов приветливо выставил согнутую в локте руку в открытое окно.
      Дорогу он знал хорошо и вёл машину уверенно. На каждом светофоре собиралось много машин – пиковое время сказывалось, поток медленно, но двигался. И всё-таки, через некоторое время машина замерла в хвосте приличной пробки, которая возникла, скорее всего, давно. Автомобили уже больше стояли, а если и двигались, то рывками – газ и тут же тормоз. Вспомнилось сегодняшнее приключение Романа.
      Александр Павлович набрал номер жены.
      – Танюша, я попал в пробку. Ты меня не жди на улице, тем более дождь идёт. Мой билет оставь контролёру. Буду стараться вырваться из этого безумия, я знаю здесь один проезд через дворы, лишь бы добраться до заветного поворота. 
     Затор и сосредоточенность на управлении машиной отвлёкли Александра Павловича от тяжёлых мыслей о судьбе завода. Машины тронулись, но, проехав метра полтора, снова все замерли. Александр Павлович высматривал нужный ему поворот во двор, но до него было ещё метров сто, не меньше. Пробка закупорила дорогу капитально, и он снова стал перебирать моменты больной для него темы.
Он вспомнил свои встречи с друзьями, коллегами из других предприятий, страстные разговоры, сменяющиеся отчаянием и бессилием, переходящими в болезненную апатию. Вспомнил своих друзей – главного конструктора Колю Баскакова, главного метролога Илюшу Гуревича, которые скончались от напряжений и переживаний. Их сердца не выдержали тяжёлых испытаний, которые преподнесла им новая действительность. А сколько ещё ушло в небытие достойных, порядочных, квалифицированных специалистов, сколько занялось всякой унизительной ерундой, лишь бы выживать и поддерживать близких.
Постепенно, мелкими передвижениями Александр Павлович доехал до желанного поворота во двор и резко повернул в него. Здесь ему было всё знакомо: не раз, экономя время, он проезжал этой, петлявшей по дворам, дорогой. К театру он подлетел с небольшим запасом времени и стал кружиться в поисках парковки. Злость и ярость его распирали, он не мог найти свободное место. Вдруг край глаза ухватил в темноте мальчишку, стоявшего перед натянутой верёвкой, за которой было пустое место. Мальчишка делал жесты рукой, приглашая к себе.
     – Что, пацан, продаёшь место?
     – А  надолго?
     – Часа два, а то и побольше. Я в театр.
     – А в театр, – протянул мальчишка, - пятьсот рублей будет стоить.
     – Ну, ты и бизнесмен. Ладно, согласен.
Пацан спустил верёвку, и Александр Павлович поставил машину.
     – А тут безопасно?
     – Дядь, не бэ. Гарантия сто пудов.
     Под бархатную мелодию третьего звонка Александр Павлович вошел в театр и быстро проследовал в зрительный зал.

                * * *

     Извиняясь перед сидящими зрителями, Александр Павлович пробрался к своему месту, рядом с супругой.
     – Привет, ты молодец, успел! Вот, всё-таки, можешь, когда не хочешь. Ценю тебя за это.
     – Всё для тебя, дорогая.
     В этот момент стал медленно гаснуть свет, зал погрузился в полумрак и беззвучно стал раздвигаться занавес. На освещённой сцене возникла комната – у стены шкаф, посередине стол, стулья, два кресла. Сквозь высокие окна видны цветущие вишни, просматриваются ряды деревьев, уходящих вдаль. Большой вишнёвый сад.
     На сцене появились молоденькая Аня и богатый купец Лопахин. Начинаются диалоги, появляются новые персонажи, которые всё время суетливо, с многочисленными репликами перемещаются по сцене.
     – Тань, чего они так носятся? Прямо броуновское движение какое-то.
     – Тс-с-с. Они создают тревожность момента в ожидании Раневской.
     Вскоре появилась сама Раневская, а вслед за ней потянулись на сцену и другие персонажи.
     Смирнов, поначалу следивший за развитием действия, довольно быстро утомился от царившей на сцене суеты и погрузился в свои проблемы. Лишь изредка, при эмоциональных возгласах актёров или от громкого хлопанья дверей, топанья ног, неожиданного смеха, он на мгновенье возвращался к спектаклю. На сцене стало очень шумно от большого скопления персонажей, каждый из которых говорил что-то пустяшное, не имеющее особого смыслового значения. И вдруг на фоне этого птичьего базара Палыч услышал зычный голос Лопахина, по-купечески рассудительно и уверенно огласившего своё предложение: «… Вот мой проект. Прошу внимания! Ваше имение находится только в двадцати верстах от города, возле прошла железная дорога, и если вишнёвый сад и землю по реке разбить на дачные участки и отдавать потом в аренду под дачи, то вы будете иметь самое малое двадцать пять тысяч в год дохода».
      И дальше, после коротких реплик Гаева и Раневской Лопахин продолжил:
«… Местоположение чудесное, река глубокая. Только, конечно, нужно поубрать, почистить… Например, скажем, снести все старые постройки, вот этот дом, который уже никуда не годится, вырубить старый вишнёвый сад…».
      Александр Павлович теперь безотрывно смотрел на сцену и внимательно прислушивался к каждому слову. Он не помнил подробностей этой чеховской пьесы, и ему стало интересно, как дословно отреагирует хозяйка усадьбы Раневская. Она, обескураженная предложением нового русского, с надрывом произнесла:
     «Вырубить? Милый мой, простите, вы ничего не понимаете. Если во всей губернии есть что-то интересное, даже замечательное, так это только наш вишнёвый сад».
     Александр Павлович повернулся к жене и шёпотом произнёс:
     –Такое впечатление, что сегодняшнее совещание на заводе продолжается здесь.
     – Понимаю тебя. Смотри, смотри дальше.
     Дальше на сцене кутерьмы стало ещё больше – все персонажи в обязательном порядке говорили какие-то незначащие слова, а само действие напоминало Смирнову весёлый балаган. На фоне этой пустяковой болтовни лишь одна фраза Гаева зацепила Александра Павловича: «… Я человек восьмидесятых годов…. Не хвалят это время, но всё же могу сказать, за убеждения мне доставалось немало в жизни».
     Палыч снова наклонился к жене:
     – Это о нас. Мы с тобой тоже люди восьмидесятых только другого века. А вот в девяностые и дальше не вписываемся.
     –  Давай в антракте поговорим.
            
                * * *

     В антракте супруги остались на своих местах. Александр Павлович изучал программку.
     – Танюша, а почему Чехов определил эту пьесу, как комедию. Что в ней комедийного? Не вижу ничего смешного в этой бесконечной суете на сцене. Разве нелепые разговоры и поступки всех этих многочисленных персонажей делают пьесу комедией? И что комедийного в самой теме, которая, в общем-то, вечна? Что? То, что безграмотные, но богатые денежные мешки решили уничтожить и уничтожают всё, что мешает получению выгоды. Вишнёвый сад вырубить?! А зачем он, когда на его месте можно дачи понастроить и продавать. Завод снести с лица земли?! А зачем он, когда на его месте можно понатыкать дома и продавать квадратные метры в них задорого. К чёрту культуру, к чёрту душевные потребности, к чёрту производство, всё к чёрту! Деньги, только деньги, они и тогда, и сейчас важнее всего. Но всё это не комедия, это большая трагедия.
      – Успокойся, не надо так горячиться. Пожалей своё сердце. Я понимаю, ты весь наполнен переживаниями за то, что происходит на заводе. А тут я затащила тебя на этот спектакль, не подумала, что он в тебе всё ещё больше  разбередит. В общем, дура я, прости.
      – Ну что ты, Танюша. Ты у меня умница. Нет, но почему всё-таки комедия? Я понимаю, что можно в фарс превратить всё. Любое горе, гибель человека, катастрофу. Но это, по-моему, больше зависит от режиссёра, нежели от автора пьесы. Сейчас это даже в моде у режиссёров, или, как теперь говорят, мировой трэнд. Но здесь-то Чехов сам назвал пьесу комедией.
Жена пристально посмотрела на Палыча.
      – Саша, у тебя на заводе сегодня что-то произошло? Я прямо чувствую, что тебя опять травили. Так?
      – Прижали меня к стенке и, если без подробностей, то выставили ультиматум: или я с ними заодно, в одной команде уничтожаю завод или …
      –  Что значит или?
      – Не знаю, что Карлен задумал, но что-то они придумают, это точно. Опыт в таких делах у них накоплен солидный.
      –  Дорогой мой,  зачем тебе это всё? Ты что, камикадзе? Пойми, что этому  налаженному механизму уничтожения противостоять невозможно. Один в поле не воин, а из твоих коллег ты, по-моему, один и остался, кто до сих пор не поменял свою позицию. Остальные, насколько я от тебя же знаю, кто умер, кто уволился, а кто нагнулся под прессом этих новых пришельцев. Что ты сможешь сделать в одиночку?!
      – Да, но решения арбитража о признания банкротства пока нет.
      – Вот именно, что пока. Наш самый справедливый суд в мире поступит в соответствии с разработанным сценарием. Всё отработано до мелочей на закрытии других предприятий. Не мне тебе рассказывать, сколько их погибло. Какой ты всё-таки наивный у меня! Прекраснодушный и наивный.
Александр Павлович молчал, жестокая правда в словах жены его придавила. Глухим, каким-то потерянным голосом он спросил.
      – Что же мне делать? Что? Как поступить?
      От его слов, от той интонации, с которой они были произнесены, от ситуации безысходности, в которой оказался дорогой ей человек, у неё зарезало в глазах. Такой большой, надёжный, такой всегда решительный и мужественный, сейчас он оказался совершенно беспомощным. Она провела платочком по уголкам глаз.
      – Есть два очевидных варианта. Первый вариант – ты остаёшься на заводе и занимаешься тем, чем занимается Карлен и его подручные. – Она тактично избежала слов «уничтожение завода». – Действуешь как исполнитель приказа. При этом ты открыто высказал своё мнение и остаёшься при нём, совесть твоя чиста.
      – Нет, погоди, как это совесть чиста? Я буду тешить свою совесть тем, что исполняю чужую волю? Разве чиста совесть у тех, кто выполняет зверские, античеловечные приказы. Некоторые, у кого эта совесть есть, не могут себе простить своих постыдных поступков, мучаются, доводя себя до преждевременной смерти. Другие погружаются в маразматическое состояние, сходят с ума, а есть и такие, что находят выход в самоубийстве. Нет, я всю жизнь прожил в ладах со своей совестью, она для меня Бог и наивысший судья, поэтому этот путь не для меня, что бы мне не предлагали.
      – Дорогой ты мой, другого я от тебя и не ожидала услышать. Значит, первый вариант не годится. Тогда вариант второй – ты кладёшь на стол заявление об уходе, и мы начинаем с тобой жить полноценной жизнью, без вечных твоих оперативок, вечерних совещаний и чрезвычайных происшествий.  Саша, я уже давно об этом мечтаю. Да и совесть твоя в этом случае останется абсолютно чистой, честь незапятнанной, репутация безупречной. Ты делал, всё что мог, но силы неравны. И это не проигрыш. Это твоя победа. Ты уходишь сам с гордо поднятой головой, несломленный. На прощание этим бесчестным новым лопахиным-погосянам скажешь: «Честь имею!». А насчёт работы?! Зная твой характер, твой опыт и знания, твой профессионализм, думаю, что без дела ты не останешься. По-моему, это отличный вариант.
      – Это самый простой вариант. Его можно даже не обсуждать.
Гаснущий в зале свет прервал их разговор.

                * * *

     Они досмотрели спектакль в полном молчании, каждый думал о своём. Публика потянулась в гардероб. Александр Павлович привстал с кресла, но жена остановила его:
     – Давай не будем торопиться, посидим ещё. Не люблю толкаться в очередях.
     – Хорошо, дорогая. Ты знаешь, когда в финале раздался звук топора и треск падающих деревьев, у меня защемило сердце. А что с моим сердцем будет, когда я услышу грохот падающих крыш и стен заводских корпусов, когда увижу руины завода… – Он замолчал. – Пожалуй, ты права. Надо уходить. Я этого не переживу.
     – Дай мне левую руку, посмотрим, как работает твоё сердце.
     Они застыли неподвижно.
     – Пульс у тебя заметно учащённый  где-то 110-120 ударов. Хотя было бы странно, если бы он был нормальным после всех твоих переживаний. Тогда ты был бы железным человеком, кем-то вроде киборга. Но ты, к счастью, живой, настоящий, дорогой, родной  мой человек.
Зал медленно пустел и, провожая зрителей взглядом, Смирнов  заметил:
     – Танюша,  я вот о чём подумал. Лопахин – прямой, искренний человек. Он из местных, богатый купец, но пальцы не выворачивает, наоборот, знает себе человеческую цену и сам себя называет неотёсанным мужиком. И ведь искренно хочет спасти Раневскую и всех остальных путём продажи сада. Но при этом никакой симпатии к себе не вызывает.  А, знаешь, почему? Потому что он плюёт на прошлое, на то, что сделано другими. Ему даже в голову не приходит, что можно возродить этот сад, вложить в него какие-то деньги, обновить, создать производство по переработке ягод. Посадить другие плодоносящие деревья, кустарники и превратить все это хозяйство в прибыльное, цветущее, где будут работать и зарабатывать люди. Кстати, лопахинский проект в наше время набрал большие обороты – плодородные земли, пастбищные луга, леса сейчас отлично идут под строительство коттеджных посёлков и прочей фигни.
      – Я с тобой согласна. Для Лопахина вишнёвый сад никакая не ценность, тем более, что он его не сажал. Он не может понять, что вырубить сад – это трагедия.  Ему духовности не хватает, культуры, образования. Наоборот, он считает все эти барские всхлипы и страдания по поводу сада комедией, которую разыгрывают перед ним. – Татьяна задумалась и после паузы с улыбкой произнесла. – Послушай, может в этом и кроется объяснение того, почему Чехов определил пьесу, как комедию. Скажи, а тебе кто из персонажей больше всего понравился?
      – Фирс. Он, по крайней мере, не тараторил, как остальные, а говорил мало, но точно. Танюш, давай пойдём. Смотри, мы одни остались.

                * * *

      Тучи нависли над городом и медленно, слабеньким дождиком выливали на него накопленную влагу. Луж стало больше. Мальчишки на стоянке уже не было. Александр Павлович оставил супругу на островке без луж, завёл мотор и подъехал к ней.
      – Карета подана. Садись. Чёрт, ну и погодка. Прямо под настроение. Смурь какая-то беспросветная.
      Татьяна села на прогретое сидение и негромко пропела:
– «У природы нет плохой погоды, каждая погода благодать». А ты говоришь смурь. Дождь, Саша, это благодать, хоть очистит воздух от гари, а то дышим гадостью.
      Некоторое время они ехали молча. Прервал молчание Александр Павлович:
      – Танюш, вот я подумал, чем отличается капитализм дореволюционной России от капитализма сегодняшнего. По-моему, тут дело вот в чём. Раньше предприниматели на пустом месте сами создавали производства, хозяйства. Использовали для этого собственные средства, брали кредиты, влезали в долги. Это были азартные, воодушевлённые, энергичные люди. Вкладывали в дело не только деньги, но и душу, здоровье, годы жизни. Поэтому они и их потомки радели за свои детища. Ты вспомни: Демидов, Морозов, Рябушинский, Третьяков, Мамонтов, Путилов, а сколько их ещё было, но и этого достаточно. Я думаю, что ни один из них не допустил бы банкротства своего предприятия, во всяком случае, сделал бы всё, чтобы этого избежать. Мне даже кажется, что они успешно процветали бы до нашего времени, не случись революция.
      – Согласна с тобой. Ну, а теперь, давай долбани по сегодняшнему российскому капитализму.
      – А вот наши, современные капиталисты и чиновничьи структуры получили всё на халяву. Они вовремя подсуетились и стали владельцами или акционерами крупных предприятий, которые для них являются лишь инструментом обогащения. Так произошло, практически, во всех отраслях. Вот у нашего завода, который стал акционерным обществом, контрольный пакет акций у мэрии, у чиновников. С какого перепуга они должны радеть за благосостояние завода, когда им выгоднее, высосав из него всё, что только возможно, обанкротить его, снести и уже из воздуха делать деньги, продавая землю под застройку. А потом они станут акционерами различных ООО, ОАО, которые будут осваивать освободившуюся территорию.
      – Саша, я знаю, чем ты будешь заниматься, когда закончишь свою заводскую деятельность. Во-первых, ты будешь больше времени посвящать мне. Будешь ухаживать за мной, ублажать, доставлять удовольствие в нашей совместной жизни. Это главное! Запомни! Это главное! Во-вторых, ты будешь писать мемуары, но это будут особые мемуары аналитического толка. У тебя здорово получается всё препарировать, раскладывать по полочкам, докапываться до сути всех явлений и процессов.
      – С первым делом справлюсь, обещаю. Деваться некуда, буду ухаживать за тобой. А со вторым?! Может быть. Посмотрим.

                * * *

      Утром в кабинет Погосяна зашёл Ашот.
      – Карлен, полный порядок, я сделал всё, как ты просил.
      – Ты о чём?
      – У Палыча в кабинете ребята устроили небольшой погром, сдвинули его стол, шкафы в середину, для понта продолбили стену. Теперь там и присесть негде, к тому же всё в пыли. Если ему этого мало, мы ещё что-нибудь сочиним.
      – Ашот, ты молодец. Ещё пара-мара таких сюрпризов, и он будет умолять, чтобы его уволили.
      В селекторе раздался голос секретарши:
      – Карлен Варганович, к Вам Александр Павлович.
      Ашот довольно ухмыльнулся: – Видишь, зашевелился старикан. Лёгок на поминках.
      Александр Павлович поздоровался и подошёл к столу. Достал из папки лист бумаги и положил его на стол.
      – Что это? –  разыгрывая удивление, спросил Погосян.
      – Читайте.
      Погосян впился глазами в текст заявление и несколько раз прочитал его.
«В связи с необходимостью ухаживания за женой прошу уволить меня по собственному желанию».
      Пытаясь понять, в чём здесь подвох, после продолжительной паузы он спросил:
      – А что с женой? Плохо?
      – Нет. С женой хорошо. А вот без жены плохо.
      – А-а-а! Понимаю, понимаю.
      – Я могу идти?
      – Да, можете. Заявление подпишу и передам в кадры.
      – Честь имею! – произнёс Александр Павлович и вышел из кабинета.
Карлен передал заявление Ашоту.
      – Ты, Ашот, сегодня старался напрасно. Он нас сделал очень красиво, не подкопаешься. Ладно, переживём, главное, что он уволился, теперь палки-малки в колёса некому будет ставить. Можно продолжать зачистку территории. Действуй.

Начато и отложено
6.08.2013, Москва
Продолжено и закончено 17.12.2019, Ершово