Игра

Са-ран-ча. Язык выталкивает последний слог наружу, сквозь преграду зубов. Игра началась, теперь на А.

Я знаю, что если открыть глаза, всё закончится. Но я не знаю, что вмещает в себя это короткое “всё”. Я знаю, что это всего лишь игра. И, кажется, именно я когда-то придумал её правила.

Ар-ле-кин. Лицо расплывается в улыбке. Перед глазами — образ юноши в белом комбинезоне, на краю сознания играет навязчивая мелодия. Смех также быстро сменяется грустью. На кончике языка остается только раскатистое “ррр”, и следующее слово на нужную Н рождается далеко не сразу.

Ноз-дор-му. Каждый слог как чешуя дракона. От имени пахнет чем-то сказочным, нездешним и величественным. Крошечная часть сознания протестует, что имена использовать нельзя, но мне ничего не стоит поменять правила. Не из вредности, а потому что следующее слово уже топчется на пороге, готовое вырваться наружу. И Ноздорму здесь только за тем, чтобы следующее было на У.

У-ку-лё-ле. Каждый слог сбрасывает с меня пять лет возраста, и к последнему “ле” я уже совсем ребёнок, которому маленькая гитарка как раз впору. И, хотя эту гитару я в руках никогда не держал, пальцы левой руки пытаются зажать аккорд, а правой — перебирать струны. Сознание заражается звуком гитарных трелей. Но музыка быстро стихает, потому что игре скучно стоять на месте, и она уже бежит к следующему слову. Точнее, сразу к нескольким.

Е-ль. Лес. Солн-це. Над головой рождается шум листвы. Солнечные лучи пробиваются сквозь сомкнутое полотно мерцающей зелени. Тепло. Хочется вдохнуть так глубоко, чтобы запах сохранился где-то внутри. А после, когда-нибудь зимой, достать его из памяти и создать вокруг себя лес. Про игру в лесу почти забывается, но игра не забывает обо мне и тянет дальше. К слову на букву Е.

Е-рун-да. Слово-мозаика. В нём и радостный возглас, и что-то древнее и мифическое, и согласие со всем, что творится вокруг. Слово-хамелеон. Я киваю в такт последнему “да”, но в действительности знаю, что это всего лишь обман и притворство. И всё, что здесь правдиво — буква А, на которую нужно вспомнить следующее слово.

А-пель-син. И я щурюсь сразу по двум причинам. От вспыхнувших воспоминаний о вкусе и запахе фрукта и от его солнечно-рыжего вида. Пальцы успевают ощутить пористую кожицу, ногти почти успевают проникнуть под нее, чтобы добраться до сочной мякоти, но игра спешит и буква Н приносит следующее слово.

На-бро-сок. Мир становится чёрно-белым, карандашным, двухмерным. Немного незаконченным, но не потому, что мастеру не хватило таланта. Напротив, художник оказался проницателен настолько, что оставил на рисунке место и для моей фантазии. Вот карандаш, вот бумага — рисуй. Мне хочется остаться здесь, но игра тянет меня за шиворот, тыча в бок буквой К.

Ка-ра-ку-ля. И красивый двухмерный мир идёт рябью, плавные линии становятся ломаными и покрываются трещинами. И всё это на фоне смеха и с привкусом какой-то слегка неприличной радости. Ведь я уже совсем взрослый, чтобы вот так портить красивые рисунки линиями и почеркушками, но это ребячество меня ужасно радует. Как запретная конфета, съеденная вдали от вездесущих маминых глаз. Моё “я” веселится и не сразу замечает, что рядом уже топчется другое Я вместе со следующим словом.

Я-м-б. Слово короткое, поэтому можно уделить внимание каждой из трёх букв. Оно похоже на перекатывание мелких морских камушков в коробке, привезенных из летней поездки. От слова пахнет школой и мелом, учебниками и тетрадками. А еще — стихами. Но глупое обозначение ударения над разбитыми на слоги словами никак не хочет вставать на место. Меня начинает злить, что я не могу вспомнить, где именно должен быть ударный слог. Я ставлю его и так и эдак, но слова каждый раз подсвечиваются красным, и всё это с ужасным, противным звуком, коим в телепередачах обозначают ошибочный ответ. Снова, и снова, и снова. Звук становится ритмичным и назойливым.

Какая-то часть меня уже догадывается, но я всё еще пытаюсь уцепиться за игру, чтобы отправится дальше и сбежать из этой дурацкой комнаты с ямбом и стихами. Но как назло, в голове ни слова на Б, кроме одного. И, прежде чем вспомнить, что тут это слово под запретом, я произношу его.

Бу-диль-ник. Слово, заставляющее открыть глаза. Хотя я знал, что как только глаза откроются — всё закончится. Только теперь я могу оценить масштабы этого самого “всё”, и от этого мне ещё обиднее. Очевидно, я проиграл, потому что нарушил запрет.

Невероятным усилием заставляю отяжелевшее тело приподняться в кровати. Рукой нащупываю адски звенящий будильник, испортивший мне такую чудесную игру. Близоруко вглядываясь в сумерки утра, не в силах угадать очертания знакомых предметов. Рука находит что-то странное, совсем непохожее на будильник.

Подношу находку почти к самому носу и захлёбываюсь волной нахлынувшей радости. В моей ладони лежит буква К, а это может означать только одно.

Игра продолжается.