Мексиканский сувенир. Глава 10

"МЕКСИКАНСКИЙ СУВЕНИР"
(повесть)

Глава 1
Глава 2
Глава 3
Глава 4
Глава 5
Глава 6
Глава 7
Глава 8
Глава 9

10.

Со школьных лет Полина Синицына вела дневник, но в консерватории забросила эту привычку. Однажды нашла и поразилась, сколь многое напрочь стёрлось из памяти. Она перечитывала ровные, шариковой ручкой написанные строчки и не вспоминала, а заново узнавала и себя прежнюю, и ушедшее время. Когда интернет стал вездесущим, и чуть ли не все завели себе электронные дневники и журналы, она тоже соблазнилась и создала страничку, но разочарование пришло быстро. Ничего общего с теми школьными записями. Так же, как демонстрируемая жизнь её знакомых мало напоминала их самих, так и её собственные фотографии – где с букетом цветов, где на фоне чего-то архитектурно-выдающегося – имели к ней исключительно формальное отношение. Даже там, где она фотографировалась с учениками, не было ни капли живого чувства, несмотря на широкие улыбки неуловимо иностранного покроя. Таких фотографий было больше всего, публикация их стала частью работы, и она подолгу вымучивала из себя подписи, главным в которых было то, что фестиваль такой-то состоялся и она была его частью.

Но здесь, за океаном, глупо было бы не сохранить для себя драгоценные мелочи увиденного. Вряд ли жизнь будет и дальше щедра на такие поездки. Однако проходил концерт за концертом, а она никак не могла заставить себя не то что выложить хоть несколько фотографий, но даже и сделать их. В Туле она предпочла купить дорогой, обстоятельно изданный альбом, сказав себе, что профессиональные фотографы и лучшие ракурсы найдут, и лучшего качества добьются. На самом деле – боялась подхватить туристическую лихорадку, которая неизбежно превращает человека в придаток фотографирующего устройства, одновременно лишая его способности видеть. А ей хотелось смотреть и видеть самостоятельно. Самым разумным было бы вернуться к дневнику, но – записывать? Этого она боялась ещё больше, ведь в настоящем дневнике писать пришлось бы обо всём – обо всём… Нет уж. Пусть память показывает в своём кинозале выбранные ею картины, но пусть это кино будет немым. Даже без титров. Неназванное – оно ведь почти несуществующее.

Борис, тот хотя и снимал что-то, но интернет тоже игнорировал. Зато он без конца звонил, и люди на другом краю земли слушали, как он покупает им подарки, и чувствовали, наверное, что они – вместе. Родители Синицыной знали только, когда их дочь должна вернуться. Ей всегда казалось глупым волновать их лишней информацией. Следить за её страничкой они так и не научились, хотя Полина пыталась им это привить, чтобы избавить себя от обязательных ритуальных звонков. Теперь, когда почти все друг другу писали, начиналась эра молчания, и в бессмысленных на первый взгляд постах в интернете открылась ещё одна составляющая – давать окружающим знать, где ты и как ты. Что ты вообще жив. Так самолёты посылают сигнал в пространство: я здесь, я в порядке, лечу. Но сейчас получалось так, что её сигнала в пространстве не было.

После очередного концерта она набрала номер родителей, запоздало подумав о разнице во времени, но трубку сняли почти сразу. Разговор получился предсказуемым: самочувствие, питание («Там, ведь, наверное, всё очень острое? Береги желудок! И руки не забывай мыть, в этих странах везде инфекция!»), погода («Не слишком ли жарко?») и даже криминальная обстановка («Тебе не приходится поздно возвращаться одной?»). Мать была вне себя от радости и старалась уместить в единицу времени максимум заботливых слов, так что Полина еле успевала вставлять своё «да» или «нет». Она уже пожалела, что поддалась сентиментальному порыву, но, услышав знакомое имя, насторожилась. «А что Ольга Николаевна? Ты с ней повидалась? Передала от нас с папой привет?» Привет она не передала. И номера телефона у неё так и не появилось. Зато появилось гнетущее чувство, что о чём-то они не договорили там, в домике за облупившейся розовой стеной, где среди множества фотографий была и нелепая картинка, на которой хохотала, некрасиво раззявив рот, двенадцатилетняя Поля с одноклассниками.

Она смотрела в чёрно-зеркальный экран молчащего телефона. В нём отражалась Полина Синицына, успешный педагог, увенчанная пластмассовыми лаврами всяческих фестивалей и смотров. И у каждого её ученика есть своя пыльная стопочка фестивальных грамот. Но внезапно она со всей отчётливостью поняла: никто из этих ребят не отправится лет через двадцать её разыскивать, окажись она затерянной где-то на окраине пространства и времени. И утешительная мысль, что дети сейчас стали другими, почему-то не утешала.

За два дня до вылета в Москву они вернулись в Мехико. Впереди оставалась только неформальная встреча с официальными и полуофициальными лицами и теми живущими в Мехико русскими, кто хотел просто пообщаться с соотечественниками. Вместо концерта предполагались короткие выступления гостей, перемежающиеся песнями. Борис чувствовал себя в своей стихии. От выступления к выступлению он всё больше расцветал; уже не задумываясь мешал русские слова с испанскими – Маше пришлось временно переквалифицироваться из переводчицы в учительницу, и во время переездов Полина теперь дремала под фразы из разговорника, которые у неё над ухом по двадцать раз бубнили то баритон, то сопрано. Длинные предложения певцу пока не давались, и в легендарной песне «Besame mucho», выученной буквально на ходу, он безбожно перевирал слова, но этого никто не замечал – люди начинали петь сразу после первых фортепианных аккордов.

Никаких разговоров по душам между ними больше не было. Он был поглощён собой и не замечал, что в отличие от него, его концертмейстер день ото дня всё больше уходит в себя, оживая только на концертах. Возможно, это была инстинктивная защита от новых впечатлений, которые могли оказаться для неё опасными и пополнить количество бусинок на той воображаемой нитке, где уже висели куклы из Сочимилько, странные фигуры в зелёных костюмах и прочее, непонятное и пугающее. Со стороны её заторможенность могла показаться спокойствием, однако это было спокойствие сжатой пружины.

Полина надела концертное платье. Никогда ещё этому платью не приходилось работать с такой интенсивностью, и как раз сегодня, когда ему полагается быть не сценическим, а просто вечерним, вид у него будет такой же усталый, как и у хозяйки. Но сегодня ей было всё равно, как она выглядит. Что-то должно было произойти, не могло не произойти. Она сделала круг и вернулась в то место, где всё началось, и вернулась не той, что неделю назад сидела в скверике и думала, где она вылезет, если прокопает под скамейкой колодец сквозь земной шар.

Зал был убран цветами с привычной щедростью. После приветственных речей Борис спел несколько песен и присоединился к гостям, что перемещались среди богато накрытых фуршетных столов. Русские мексиканцы оказались не такими открытыми, как мексиканцы настоящие, к тому же некоторых фуршет привлекал больше, чем музыка и разговоры о важности культурных связей, поэтому общество вскоре разделилось на небольшие группы разговаривающих и тех, кто не отходил от закусок. К Полине направился очень пожилой господин, которого во время выступлений представили как старейшего представителя русской диаспоры и большого знатока Мексики. На фоне коротко стриженных или лысоватых мужчин он выделялся буйной седой гривой. Как Маркс на канонических портретах, подумала Синицына. Или как поэт Максимилиан Волошин. Или как ещё один поэт, местный, что пишет на языке науатль; тот, которого она приняла за… Пружина внутри Синицыной сжалась почти до отказа.

Знаток Мексики подходил всё ближе. Полина, как заворожённая, не сводила с него глаз, но при ближайшем рассмотрении ничего пугающего в нём не оказалось. Классический учёный муж, профессор, проводящий жизнь среди рукописей или ещё каких-нибудь артефактов. Старейший представитель? Значит, должен знать все адреса и телефоны. И после обязательного обмена любезностями Полина напрямик спросила, не знает ли он Ольгу Николаевну.         

– Она преподавала фортепиано здесь, в Мехико…
– Да-да, знаю, конечно, – оживился профессор, тряхнув львиной гривой, – великолепная преподавательница! Ученики её обожали. Она и сама давала концерты – что называется, для узкого круга, пока с ней не произошло это несчастье. Изумительные были вечера. Создавалось некое чувство сопричастности, что ли... Даже такой медведь, как я, ради этих встреч иногда вылезал из берлоги.
– Вы скорее похожи на льва.
– Кто-то из этих зверей в своё время точно наступил мне на ухо – я, знаете ли, абсолютно немузыкален, – засмеялся профессор, – но, случалось, и подпевал. Вы были знакомы? 
– Я у неё училась. В музыкальной школе.
– Ах, вот как? Встретить такого педагога в детстве – большая удача. Вы прекрасно владеете инструментом.
Полина улыбнулась на дежурный комплимент. Профессор явно забыл, что только что признался в абсолютной немузыкальности.
– Да нет, она преподавала музлитературу. Но то, что она делала, и правда было лучшим в нашей школе. И раз уж повезло оказаться в Мексике, я решила её разыскать и…
Профессор неожиданно помрачнел.
– О, понимаю, понимаю. Это страшная потеря для нашего маленького русского сообщества. 
– Потеря? – пролепетала Полина.
– Да, и не только для русских. На её смерть откликнулись и мексиканцы – она же устраивала праздники для своих учеников и вообще для детей, а здесь очень любят детей… По-моему, кто-то из местных поэтов даже написал стихи на её кончину.

У Полины зашумело в ушах, она почти не слышала слов, угадывая их по губам. Вот почему она неделю не находит себе места, вот почему мерещится всякая чертовщина. Ну как же, как же так? Как она могла уйти тогда, не разобравшись, есть ли хоть какая помощь одинокой старухе? Как наяву, увидела она себя на узкой, убегающей прочь от розовой стены тропинке, а вслед прощально махала рукой высохшая фигура в вышитом балахоне... Когда же это произошло – может, в день первого концерта, когда дрожали руки, и её накрывали жуткие видения? Или когда ветер сталкивал её с вершины пирамиды в Туле? Она сжала руками виски.
– Я так и знала… Я предчувствовала это.
Профессор горестно покачал головой.
– Года три назад были мысли сделать фестиваль её имени, но пока никто не взялся.
Синицына вздрогнула.
– Что?!
– Не смогли найти спонсоров…
– Подождите, подождите – вы сказали, три года назад?
– Точно не помню, но, кажется, так.
– То есть она… умерла давно? Да я же… – С её губ чуть не сорвалось, что неделю назад она была в гостях у Ольги Николаевны. Она порывисто качнулась к морщинистому лицу. – Вы уверены?
– Я ещё не выжил из ума, – профессор не отстранился, наоборот – пристально вгляделся в безумные глаза русской пианистки. – Давайте-ка присядем. Сюда, сюда… Да, это было довольно давно. Сначала умер Марио, её муж. Прекрасная пара была, очень дружная. Она тяжело переживала его смерть, и никто не удивился, когда с ней случился удар. Инсульт – так это теперь называется. Ей удалось немного оправиться, но в поведении появились странности; в общем, она была уже не та. Потом, я слышал, она куда-то переехала.
– В Сочимилько.
– В Сочимилько? Странный выбор. Этого я не знал. Но прожила она там недолго.
– Вы, значит, не видели… не присутствовали на похоронах? – уцепилась Полина за последнюю надежду.
– Нет. Меня там не было. Но вас, я вижу, что-то в моём рассказе смущает?

О, как соблазнительно было припасть к профессорской груди и рассказать всё – всё, что её смущало, во всех подробностях! Но делать это было нельзя ни в коем случае. Сжимая губы, чтобы не сболтнуть лишнего, и тщательно подбирая слова, она выдавила из себя:
– Вы сказали, она умерла. Но… у меня создалось впечатление, что это не так.
– У вас создалось такое впечатление? – медленно повторил профессор. – Здесь это возможно.
– Я вас не понимаю.
Профессор помолчал. Никто не подходил к ним во время разговора, гости с бокалами почтительно стояли поодаль.
– Знаете, здесь, в Мексике, любопытные отношения со смертью. С ней как бы заигрывают. Хотят приручить. Может, для того чтобы не так бояться – там, в конце. Во всяком случае, здесь она везде, всегда рядом. Смерть чуть ли не главная тема жизни ещё с доколумбовых времён. Да вы и сами, наверное, заметили, даже по туристическим лавкам. Всё, что там продаётся, конечно, сделано на потребу самому невзыскательному вкусу, но это не главное. Главное – что выросло это не на пустом месте. На тысячелетней традиции. Живые приручают смерть, да, но и смерть, в свою очередь, приручает живых. И вот уже до мёртвых можно дотянуться рукой, вот они уже среди нас… А здешний праздник мёртвых! Такого нет нигде, это совершенно грандиозно. Жаль, что вы приехали не осенью. Я многое мог бы вам рассказать, очень многое… Просто знайте – в Мексике может случиться всё, что угодно. Так что, если вам что-то показалось, то это возможно.
– Я всё-таки ничего не понимаю. Возможно – что? Что она жива?
– Да. Возможно, что она – для вас – жива.
Он накрыл её руку своей ладонью.
– Я вижу, что вас беспокоит. Вы опасаетесь душевного расстройства. Нет, не возражайте, я знаю, что это так. Здесь нужно долго жить, чтобы принять особенности местной, так сказать, атмосферы и перестать им удивляться. Я знаком с несколькими русскими мексиканцами, которые регулярно встречаются с инопланетянами, и это не делает их менее здравомыслящими. Не бойтесь. Во-первых, когда вы вернётесь, всё это пройдёт. А во-вторых, всё, что вас сейчас пугает, вам, видимо, для чего-то нужно. Вам нужно, чтобы ваша учительница была жива – и она жива.

Полина не знала, что на это ответить. Голова шла кругом. Но профессор успокоительно поглаживал её руку и ответа, похоже, не ждал. Мучительную для Синицыной паузу прервал внезапно появившийся Борис, великолепный, оживлённый.
– Слышь, Синицына! Тут говорят, завтра, до отъезда в аэропорт, можно успеть ещё что-то посмотреть. Давай куда-нибудь метнёмся, а?
Без малейшей паузы Полина сказала: «В Сочимилько». И резко выдернула свою руку из-под профессорской.
– Это где твои лодки, что ли? Годится! Мы на ло-о-до-о-чке ката-а-лись…

11.

– Ты знаешь, как эти лодки называются? Трахинерас, прикинь?
Они стояли на залитой утренним солнцем площади перед множеством прижатых друг к другу бортами варварски раскрашенных лодок. Воды не было видно, но она угадывалась вдали, где деревья, почти смыкаясь, обозначали начало узкого канала...

Продолжение: глава 11 http://proza.ru/2021/05/08/645