Академик В. Стеклов Ломоносов гл. VIII

   Мы уже указывали на то, что в царствование Елизаветы Академия Наук вышла из крайне бедственного положения, грозившего полным развалом, в котором оказалась во время двух предыдущих царствований, но, по существу, дело мало изменилось. Президент Академии граф Кирилл Разумовский, брат Алексея Разумовского, мужа императрицы Елизаветы, всесильный вельможа, гетман малороссийский, хотя и получил заграничное образование под руководством ад'юнкта Теплова, но, понятно, относился с совершенным равнодушие к интересам науки. Академией продолжал править хитрый Шумахер со своим зятем Таубертом при содействии Теплова, влияющего непосредственно на Разумовского. У этих господ интересы науки и просвещения также не стояли на первом плане, в управлении Академией они распоряжались самовольно, преследуя преимущественно личные цели и выгоды; средствами академическими, поскольку не встречали неотделимых препятствий со стороны, распоряжались как своими собственными, расходуя их на нужды, имевший весьма далекое отношение к наукам. Хозяйничание Шумахера хорошо определяется следующим ироническим замечанием Ломоносова: "Диво, что в Академии нет музыки. Ба, да Шумахер танцевать не умеет". Самый "регламент академический", составленный при участии тех же Шумахеров и Тепловых, был крайне неудовлетворителен и давал значительную свободу всяким злоупотреблениям.
Мы уже видели, что не только Ломоносов, но и многие другие академики и служащие часто жаловались на притеснения со стороны всемогущей Канцелярии и Шумахера, и на всякие непорядки и злоупотребления. Но у большинства все эти жалобы вызывались преимущественно причинами чисто личного характера и носили спорадический характер. Ломоносов, живший в науке и для науки, желавший, чтобы весь распорядок Академической жизни обусловливается исключительно первостепенными нуждами науки и просвещения, и глубоко понимавший эти нужды, не мог смотреть равнодушно на все эти непорядки, клонившие Академию к явному упадку и дававшие чувствовать себя на каждом шагу. Человек иного закала с гениальными способностями Ломоносова мог стать в стороне и, не тратя сил и времени на борьбу с окружающим его злом, предаться исключительно ученой и литературной работе. Возможно, что при таких условиях он проявил бы свой гений в большей полности и совершенстве, обеспечил бы себе более спокойную и тихую жизнь и, быть может, ещё большую славу и признание. Таков был, например, великий геометр Эйлер, но не таким человеком рождён был Ломоносов. По самой натуре своей это был человек борьбы и натиска, человек действия; хотя непрерывная умственная работа и составляла как бы стихийную потребность его природы, но одними наслаждениями умственного труда он удовлетвориться не мог; он был не только философ-мыслитель, но и общественный деятель: борьба с окружающим его злом и несправедливостью, поскольку они касались науки, была его потребностью.
И с самого начала своей деятельности до самой смерти своей он не переставал вести эту борьбу, не жалея ни времени, ни сил.
 
  "Ныне в рассуждении Академии предприял я", писал сам Ломоносов, "отдать отечеству последнюю должность; ибо ежели сим ничего не успею, твердо уверен буду, что нет Божия благословения, дабы по мере желания и щедролюбия великия нашая государыни ученые люди размножились и науки распространились и процветали в отечестве. Сим предприятием побуждаю на себя без сомнения некоторых негодования, которых ко мне доброжелательство прежнее чувствительно; однако совесть и должность (долг) оного несравненно сильнее.
Чем могу я перед правосудием извиниться. Оно уже заблаговременно мне предвещает и в сердце говорит, что имея во многих науках знания, ведая других Академий поведения, видя великий упадок и бедное состояние здешней Академии, многие недостатки и неисправности в регламенте и бесполезную трату толикой казны её величества, не представлял по своей должности (т. е. по своему долгу). Что ответствовать? Разве то, что я боялся руки сильных? Но я и живота своего не жалеть в случае - клятвою перед Богом обещался". И он неукоснительно вёл борьбу всякими доступными по тому времени средствами. Само собой разумеется, что человек гигантских сил во всех отношениях, имевший полное право считаться "первенствующим среди всех профессоров" и постоянно уязвляемый в своем самолюбии, не мог удержаться на уровне корректности и аккуратности. Нередко впадал в крайности и в разгаре борьбы задевал личности, допуская иногда грубые выходки, которые кажутся недопустимыми в настоящее время, но всё это во многом об'ясняется общим состоянием нравов той эпохи и является неизбежной мелочью на общем фоне его беззаветной борьбы в защиту интересов науки, в которой он действительно не жалел себя.
Это борьба выражалось не только в стремлении парализовать или ослабить вредные действия врагов науки и просвещения, а следовательно и своих личных, ибо свои личные интересы он вполне отождествля с интересами науки, но и добиться осуществления таких мероприятий, которые он считал неизбежными для пользы дела.
Не для удовлетворения только личного честолюбия и не для личных выгод добивался он того, чтобы получить возможность деятельного участия в управлении Академии, а главным образом для её блага, так как всем существом сознавал и не мог не сознавать, что лучше его никто этого блага понять не может.
Он отлично знал, что кроме массы хлопот и неприятностей от этого он ничего не получит, но он ничего не боялся и добился того, что 1-го марта 1757 г. повелено ему было "присутствовать в Канцелярии Академии и все текущие по Академии дела обще с ним (Шумахером) подписывать".
С этого времени его научная деятельность несколько ослабевает, но отнюдь, как увидим, не прекращается, влияние же его на ход академических дел значительно возрастает и в конечном итоге должно быть признано весьма полезным и ценным. Можно сказать, что Ломоносов на своих плечах вынес честь и достоинство Академии и много содействовал спасению её от упадка и забвения. Он сейчас же принялся внимательно следить за непорядками в хозяйственных распоряжениях Канцелярии и за различными злоупотреблениями при подрядах и поставках и в 1758 году подал Президенту Академии рапорт, "об излишествах, недостатках и замешательствах Академии".
Он указывает на множество ремесленных заведений к наукам не относящихся, на устройство которых канцелярия не жалела средств, назначенных для других целей, отмечает отсутствие надлежащего "регламента" для учёных и учебного заведений Академии, что позволяло канцелярии всякими мерами науки унизить; благодаря этому, например, Университет и гимназия при Академии пришли в полное запустение, так что за время властвования Шумахера не было ни одного ученика, окончившего Гимназию. Имея в виду устранить непосредственное влияние Шумахера на Президента, который, как упомянуто, совершенно не вникал в дела Академии, Ломоносов предложил установить должность Вице-Президента, поручив таковую кому-либо из ученых академиков, который обладал бы правами Президента в отсутствии последнего.
Эти представления подействовали и, хотя должность Вице-Президента не была учреждена, однако заведывание учёною и учебною частью было передано в руки Ломоносова. Он энергично, по обыкновению, принялся за дело, намечая ряд мер к лучшему устроению вверенного ему дела. Он составил проект об издании Санкт-Петербургских Ведомостей, которые доводили бы до всеобщего сведения дела ученых людей, вошел с представлением "о умножении учеников в Гимназии и студентов в Университете и о распространении наук в России", просил об увеличении средств, отпускаемых на эти учреждения, чего в известной степени и достиг. Взяв в своё заведывание учёное дела, он начал требовать и от Академиков серьёзного исполнения своих обязанностей, принимая иногда довольно решительные меры, что, конечно, не могло не восстановлять против него членов Академии. Зная, например, что академик Гришов, под благовидным предлогом астрономических наблюдений, часто уезжал на остров Эзель и там подолгу проживал "больше для своих прихотей, чем для пользы Академии", Ломоносов распорядился об'явить Гришову в указе "чтобы впредь... вымышленных отговорок и грубых упорностей против повеления команды не делал, опасаясь неизбежного штрафа по указам за преслушивание команды".
Когда Сумароков начал представлять для печати свои "Вздорные оды", как пародии на высокопарные оды Ломоносова, то последний просто запретил принимать их для печати. Может быть такое решение отчасти и вызывалось задетым самолюбием Ломоносова, чем иногда стараются об'яснить его поступок, но несомненно наполнять академические издания подобным вздором было невозможно, и всякий другой учёный, подобный Ломоносову, хотя и не заинтересованый лично, должен был поступить также.
Вообще Ломоносов отличался большой решительностью во всех своих действиях, и это непреклонная решимость проявлялась во всю его жизнь, начиная с самого ухода в Москву из родной деревни; это был человек непреклонной воли, не способный ни на какой компромисс; если он и мог чему-либо подчиняться, то только доводам разума, на всякое другое давление на него он давал крутой отпор, иногда прибегая к силе.
Следующие слова из одного его письма графу И. Шувалову отлично характеризуют его светлый облик: "Не токмо у стола знатных господ или у каких з е м н ы х владетелей д у р а к о м быть не хочу, но ниже у самого Г о с п о д а бога, к о т о р ы й дал мне с м ы с л, пока р а з в е отнимет".

 Насколько круто мог поступить Ломоносов с лицами, в нерадении и преступных действиях которых он убеждался, служит пример с инспектором Академической Гимназии Модерахом.
В начале Модерах, повидимому, добросовестно исполнял свои обязанности, и Ломоносов не высказывал недовольство его поведением. В 1759 г. он даже был возведен в звание профессора. Но с 1761 года от учеников стали поступать жалобы на недостатки выдаваемой Модерахом пищи, на то, что он вообще запустил дела, не посещает уроков и т.д. Ломоносов послал Модераху предписание изготовлять кушанья по прилагаемому расписанию. Модерах подал прошение об увольнении из Академии, очевидно, обиженный, а Ломоносов на другой день и сам предложил уволить Модераха за нерадение. Канцелярия однако не уволила его до получения ответа от Президента. В это время студенты опять подали заявление, что Мадарах попрежнему "не прилагает старания об их содержании", что они имеют , благодаря Модераху, "во многих вещах великий недостаток", а когда его просили, то "он, не внимая ничего, с ругательством выгонял от себя, часто говоря, что ему ни до чего нужды нет". По настоянию Ломоносова было произведено расследование, после чего Канцелярия постановила уволить Модераха, назначить на место его акад. Котельникова, а Модераху предписали "немедленно прежде праздника Святыя Пасхи из Университетского дома выехать". Модерах этого предписания не исполнил; тогда Ломоносов распорядился, "упомянутого проф. Модераха, за неисполнение данных ему указов, из Университетского дому немедленно выслать. А ежели он, Модерах, будет противиться, в таком случае у тех покоев, в которых он жительство имеет, оконницы и двери выставить вон и тем его выехать принудить".
В конце концов, Ломоносову, несмотря на всевозможные препятствия, исходивший главным образом от Тауберта, удалось многое улучшить как в делах Академии, так в особенности в устройстве академических Университета и Гимназии.
Он составил "Краткий способ приведения в доброе состояние Академии Наук" (1761 г.), где указывает на необходимость учинить равновесие в голосах русских и иноземцев, деньги, ассигнуемые на науки, не тратить на что-либо другое, академическим инструментальным мастерам работать на учёных, а не на Канцелярию и т.п., и среди этих мероприятий общего характера выдвигает и такое: не допускать наукам Тауберта.
Заметим здесь же, чтобы далее не возвращаться к этому предмету, что борьбу с Таубертом, а также с историографом Мюллером, Ломоносов вёл с неизменной настойчивостью всю свою жизнь. Особенно первого из них он считал главнейшим (после Шумахера) виновником всех нестроений в Академии, главным наук утеснителем. Теперь установлено с несомненность, что Тауберт своевольно распоряжался академическими делами, преследуя при этом только личные выгоды, пользовался "казённым добром" для своих личных целей, (Екатерина II, не стесняясь, называла в своих письмах Тауберта казнокрадом. - прим. автора) раздавал жалование, квартиры своим любимцам и приспешникам, нанося значительный вред академическому делу.
Ломоносов видел, что пока Тауберт стоит у дел, почти невозможно добиться улучшения заведнённых Шумахером и Таубертом же непорядков, почему и предпринимал всевозможные меры, чтобы устранить главного виновника всех зол. Попутно, он не щадил и тех, кто стоял на стороне Тауберта, естественно считая их его сообщниками.
Он неоднократно делал оффициальные представления Президенту о безусловной необходимости ограничить произвол Тауберта или даже вовсе устранить его, описывал все его "продерзости", но не мог ничего добиться, так как на стороне Тауберта был Теплов, державший в руках "вельможу" К. Разумовского.
Однажды Ломоносов даже об'явил Разумовскому, что если он не исполнит его требований, то он, руководствуясь указом Петра и по долгу совести, войдёт по этому делу с представлением в Сенат.
Вероятно, Ломоносов исполнил бы угрозу, если бы смерть Елизаветы и последующие затем события не помешали делу. Ломоносову так и не удалось покончить с Таубертом; последней пережил великого химика и откровенно высказывал свою радость по поводу его смерти (в 1765 году).
Но радость его, заметим кстати, была непродолжительна: Екатерина II поняла, наконец, насколько вредную фигуру представлял с собою этот чиновник, и вскоре устранила его от всякого участия в академических делах. Вот в этой то борьбе Ломоносов действительно не выдерживал тона олимпийского спокойствия, впадал иногда, как говорят, в запальчивость и раздражение.
Мне думается, что некоторые биографы Ломоносова, копаясь в этих мелочах, подолгу и подробно останавливая на них внимание читателя, часто создают его уме ошибочное представление о характере Ломоносова: частое и повторительно е подчёркивание тех случаев, когда Ломоносов, выводимый из себя, терял равновесие и, лично оскорблённый, не выдерживал и сам наносил оскорбление своим противникам, сосредотачивают внимание именно на этих случаях и невольно создают впечатление о Ломоносове, как о человеке личном, самолюбивом до мелкого самолюбия, даже мелочном.
Но по всем соображениям, изложенным выше, мы утверждаем, что такой взгляд, намеки на которой проглядывают в некоторых жизнеописаниях Ломоносова, должно признать ошибочным.

 Он всегда боролся за правду и высшие интересы науки "по совести и должности", и в этой борьбе "живота своего не жалел" и в этом отношении "имеет перед правосудием извиниться" - в своих мелких и ничтожных прегрешениях, исчезающих, как ничтожные крапинки на общем фоне его светлой и могучей фигуры, исполненной "любовью славы, чувством чести и внутреннего достоинства". ( слова Н. И. Лобачевского из его актовой речи 1847 года)
По отношению к Гимназии он добился добавочных средств на содержание гимназистов, увеличив отпускаемые суммы на 12 р. в год на каждого (48 руб. вместо прежних 36 р.), составил правила для гимназистов, упорядочил преподавание настолько, что число окончивших курс дошло вскоре до 20 человек, перевёл Гимназию в новое теплое и благоустроенное помещение, чем сократил побеги гимназистов, составлявшие перед этим большое зло.
Для академического Университета он составил новый регламент, с разделением Университета на три факультета, увеличил значительно ежегодные расходы на их содержание и настаивал на особых для Университета привиллегиях, которые заключались в следующем: присуждение ученых "градусов" (степеней), снятие полицейских обязанностей, в отпуски на каникулы; за разные проступки студентов не сдавать в полицию, а представлять академическому начальству, "духовенству к учениям, правду физическую для пользы и просвещения показывающим, не привязывать, а особливо не ругать на проповедях" и т.п.
Привилегии эти, впрочим, несмотря на все хлопоты Ломоносова, не были утверждены Елизаветой.

В 1757 году была составлена особая инструкция для географического департамента , находившегося в ведении Академии Наук; в сочинении её несомненно принимал деятельное участие Ломоносов , и вскоре заведывание департаментом было поручено Ломоносову. В следующем же году он представил проект о составлении большого атласа Российской империи. В мае 1759 г. состоялась постановление Конференции затребовать от Синода подробных списков всех синоидальных строений, церквей, монастырей с указаниями, где таковые расположены, как и когда построены, каковы их расстояния от ближайших больших городов и т.п., а перед Сенатом ходатайствовать о доставлении сведений о городах, их положении, о реках и их судоходности, о торговле и промыслах разных местностей, о заводах и фабриках и т.д. Синод отделался пустой отпиской, а Сенат сделал распоряжение по городам о доставлении всех требуемых Академией сведений. Выполнение этого предприятия вообще шло крайне медленно, но тем не менее некоторые данные были доставлены, и Ломоносов решил приступить к составлению карт некоторых губерний в большом масштабе. Но тут встретились новые затруднения: не нашлось хороших работников и руководителей в самом департаменте. Во всяком случае, члены департамента Мюллер и Гришау делом пренебрегали и даже будто-бы публично об'являли, что карты составлять не обязаны и что вообще им "нужды нет до географического департамента". Все распоряжения Ломоносова против бездействия этих академиков мало помогали делу. Тогда, вместе с "наикрепчайшим" подтверждением Мюллеру и Гришау ходить в департамент, последовало назначение членом его ещё и акад. Котельникова.
В 1760 г. Ломоносов сделал представление о необходимости послать экспедицию в главнейшие города России для определения их долготы и широты, как данных, необходимых при составлении карт. Академическая канцелярия ходатайствовала при этом перед Сенатом отправить для этой цели акад. Попова, ад'юнкта Шмидта и капитана Красильникова с поручиком Кургановым, на что и получила разрешение. Однако, экспедиция не состоялась, вследствие того, как говорит Ломоносов, что Тауберт и Штелин вели дело кое как, а затем и совсем его забросили, а поручик Курганов "соскучив дожиданием, отправился обратно в прежнюю команду".

В августе 1762 года Ломоносов вновь напомнил о необходимости ускорить составление карт для российского атласа и что в этом деле следует "долее не коснеть и тем не чинить ущерба казне и чести академической".

Несмотря на различные препятствия или небрежное отношение к делу многих работников департамента, Ломоносову всё же удалось подготовить некоторые необходимые для дела материалы. От камер-коллегии были получены некоторые статистические данные, составлено под руководством Ломоносова 9 "российских ландкарт", геодезисты и студенты географического департамента были обучены самостоятельному составлению этих ландкарт, составлена была сводка топографии тех городов, из которых получены "довольные сведения".
Дело замедлилось, может быть, ещё и потому, что в 1762 и 1763 годах Ломоносов часто болел, а другие не только не работали, но часто тормозили работу.

За это время умерла Елизавета, и после недолгого царствования Петра III на престол вступила Екатерина ii, которая недоброжелательно относилась к Шуваловым, считая их своими противниками, и ко всем их сторонникам, к которым принадлежал и Ломоносов.

Последствием этого явилось предложение Разумовского об устранении Ломоносова от управления географическим департаментом и о передаче управления историографу Мюллеру, подписанное 31 августа 1762 года. Однако оно было об'явлено Таубертом только в январе следующего года. Принятие такого решения об'яснялось следующей причиной: "От географического департамента уже несколько лет почти ничего нового к поправлению Российской географии на свет не произведено, чему по большей части причиною нерачение определённых при оном... департаменте; ибо вместо того, чтоб соединенными силами трудиться к общей пользе, один другому всякие препятствия делает"...

Это было отчасти справедливо, но вся совокупность известных нам данных показывает, что единственным лицом, которое действительно трудилось, был Ломоносов, а остальные и в особенности Мюллер Тауберт не только проявляли полное "нерачение", но и "делали всякие препятствия", причём Тауберт, ничтожество даже в своей профессии "красноречия", не мог быть и компетентным в деле составления географических карт.
Для улучшения отдела, по справедливости, нужно было бы устранить Мюллера с Таубертом и передать всё дело Ломоносову, но результат получился прямо противоположный. Такое решение можно об'яснить только происками врагов Ломоносова, воспользовавшихся указанными выше благоприятными обстоятельствами, и не могло не огорчить сильнейшим образом Ломоносова. Он отказался подчиниться решению президента и об'явил, что "о состоянии географического департамента донесено его сиятельству ложно". Затем он перечислил, что сделано его стараниями, и написал "Краткое показание о происхождениях географического департамента", где, отмечая "злобные поведения господина Мюллера", говорит: "вместо награждения за неусыпное моё о географическом департаменте старание и успехи, как выше показано, вижу себе горестное наказание. Ибо, что может быть несноснее, как моим рачением исходатайствованные и расположенные к полезному успеху способы; сочинённые под моим смотрением многие ландкарты для российского атласа, готовые к печатанию; обученных через моё попечение ландкартному делу студентов видеть от меня по ложным причинам отнятых, с поношением вместо благодарения, и отданных такому человеку, который всеми силами препятствовал моим добрым успехам... не имеет достаточного знания географии"...

Следует сказать, что Ломоносов скоро заметил недружелюбное отношение к себе нового правительства и отсчасти под влиянием справедливо оскорбленного самолюбия, отчасти, быть может, постигшей его тогда серьезной болезни и утомления, он стал просить уволить его совсем от службы по болезни (еще во второй половине 1762 года). Одним из явных признаков неприязненного к себе отношения Ломоносов считал и то, что Тауберт, присутствие которого в Академии отнюдь не делало ей чести, был произведён в статские советники, а он, Ломоносов, один из создателей её славы, был обойден и оставлен в прежнем небольшом, чине коллежского советника.

Вслед за устранением Ломоносова из географического департамента, об'явленным, как указано, в январе 1763 г., решено было совсем уволить его из Академии, и 3-го мая Екатерина подписала указ Сенату пожаловать Михайлу Ломоносова в статские советники и "вечною отставкою от службы с половинным по смерть жалованьем".

Мюллер и Тауберт ликовали, и первый поспешил даже сообщить эту радостную весть кому следует в Германию, но 13 мая, не известно по каким причинам, Екатерина отменила свое решение. Ломоносов был, таким образом, сохранён для Академии, но месяца через два прислано было в Канцелярию высочайшее повеление о немедленном составлении карт с указанием всех производимых каждой местностью России продуктов, причём предписывалось происходящие в них изменения ежегодно вносить в карты. Всё дело было поручено опять таки Мюллеру и Тауберту под наблюдением Теплова.

Не подчиниться высочайшему повелению оказывалось уже невозможным при всей его оскорбительности для Ломоносова и явном вреде для дела, но он не постеснялся выказать великую для тех времен продерзость и не только доказал полную неосуществимость, но и высмеял всю эту затею.
По его примерному вычислению, всех карт потребовалось бы составить и награвировать не менее 1200. "Карты продуктов", вышучивает он далее, "именуемые: хлебная, пенечная, льняная, табачная; следовательно должны быть карты: чесночная, лапотная, рогожная, мыльная, кожаная, хомутная и другие сим подобные в великом множестве... И сколь приятно смотреть на ту же карту, несколько сот раз напечатанную с тою только отменою, что на одной написано: конопляное масло, на другой сальные свечи, на третьей смольчуг и т.д."
По поводу упомянутых выше внесений в карты ежегодных изменений он замечает: "Следовательно, на всякий год и карты должны переделывать, снова грыдоровать (гравировать) и печатать. Сей пункт весьма изобилен и способен к тому, чтобы Ломоносова оттереть от произведения к совершению нового российского атласа, ибо печатание ежегодных табачных, свечных и прочих карт в тысячу лет не окончить, а ему столько не прожить... По сему расположению ни самому, мню, миру вместити пишимых книг, аминь".

Соответствующее заявление о неосуществимости предприятия подал он и в Сенат.
К удивлению результат получился неожиданный для Мюллера, Тауберта, самого Теплова и других. 4 августа 1763 г. Екатерина "указать соизволила сочинение... российских карт... поручить коллежскому советнику Ломоносову".
Через неделю было постановлено затребовать от разных присутственных мест о производимых в разных местностях продуктах, причём рукой самого Ломоносова приписано: "Произведение сего дела учинить неукоснительно". Снова началась работа под руководством самого Ломоносова, но преждевременная смерть не позволила ему дождаться окончания дела. Уже одна эта история с географическим департаментом показывает, какое множество энергии должны были растрачивать русские учёные зря и во вред делу, преодолевая всякие мелочные раздражающие и парализующие работу и работоспособность препятствия, которые сыпались как из рога изобилия со всех сторон. Нужно только изумляться их железным нервам, благодаря которым они оказывались всётаки не в конец истрепанными и совершали иногда, при невозможных условиях, гигантскую работу".
Только в средние века находились учёные в Западной Европе приблизительно в таком же положении, как Ломоносов у нас в XVIII веке.

Академик В. Стеклов: "Ломоносов" (1921 г.)