сегодня будет завтра

  Хотелось, наконец, уснуть: третий час ночи ("вы тоже зеваете так, что не можете заснуть?"). Чего она только не попробовала: и дыхательную гимнастику, и приемы йоги (подружка советовала) – без нужного результата: зевается, но не спится. Йогой промаялась минут сорок, казалось – поможет. Она действительно ощущала, что тело становится невесомым, теряет конкретику ("улетучивается", растворяясь в ночи), а она – бестелесная - превращается в спокойно и бесшумно текущую реку. Река скользит меж смолкших берегов, отражая ночное небо, усыпанное гипнотизирующими глазами сонных звезд: - Усни…

   Берега невидимы, но она знает, что они - уснули: и прибрежные травы, и мелкие букашки, в них спрятавшиеся. Уснули рыбы в реке, уснули луговые цветочки,  принимавшие букашечью возню в пестиках-тычинках днем…

-Ах, зачем я не лужайка: ведь на ней пастушка спит! – мгновенно разрушил все потуги приручить сон голос бывшего. Что за наглость?! Десять лет, как расстались – и на тебе: явился!
-Тьфу, зараза! – плюнула она раздраженно: уснешь тут. ПОЧЕМУ эта «затянувшаяся ошибка молодости» все еще мешает ей жить?! Изыди, змей!..

   Она решила выпить снотворное (толку от медитации?..). Встала, не зажигая свет,  отправилась на кухню. Полная луна светила не хуже прожектора, заливая пространство квартиры голубым и серебряным. Проходя мимо зеркала, она вдруг увидела своё неясное отражение: не столько лицо – сколько глаза. "Извиняющиеся", как говорили многие её знакомые. Показалось, что глаза – из прошлого, уже прилично подзабытого, юного и наивного. Глаза не взрослой тетки, пережившей многие разочарования в жизни, а той девочки - только начавшей понимать жизнь.
-Чего извиняемся, детка? Где ты накосячила, а? Расскажи мне обо мне…

   Прожектор потускнел (видимо, кисейная тучка на луну наплыла), отражение стало просто темным пятном на зеркальной глади: глаза исчезли. (Все вопросы – к себе, подруга, если интересуешься. Интересуешься?)

  Она включила бра, достала из аптечки феназепам, подумала: целую или половинку? Решила целую, чтоб не заморачиваться на бывшее. Часы тихонько щелкнули стрелкой: три. –Спать! – решительно направилась она "в люлю", - будем считать овец без всяких йога-методик. С овцами и феназепамом надежнее…

*
-Не обижай его, - говорили соседки по комнате в общаге, - он тебя так любит!
С чего они взяли, что она собирается его обижать? С чего они взяли, что она вообще склонна кого-то обижать? Она – сплошное добродушие: разве не видно?
Он приходил после лекций к ним в комнату каждый день. Садился, куда предлагали девочки – на стул или на одну из кроватей, если стулья заняты – и смотрел. На неё. Чаще – молча. Девчонки предлагали чаю, он соглашался. Пил чай с пряником или печенюшкой… и опять смотрел. Она тоже посматривала изредка, отрывая взгляд от книжки. С лёгкой иронией поглядывала: он ей был не нужен. Она все еще любила мальчика из своего детства, который был лучшим в мире мальчиком. Эти смотрины продолжалось долго: почти год.

   А потом он позвал всех в кино. Девчонки не смогли: у них дела. У неё дел не было, и было неловко его отшить, как остальные ("-Не обижай его"). И они впервые куда-то отправились вдвоем. И впервые о чем-то поговорили: так, ненапряжно. А потом они ели мороженое в парке и он спросил: -Ты кого нибудь любишь? И она ответила: -Да, с первого класса. А он сказал: -Я тоже в школе одноклассницу любил… А ОН тебя любит? Она ответила: -Мы друзья: он любит мою подружку…

   Он перестал быть никем – он стал еще одним её другом. Теперь он уже не сидел, глядя на неё как на картину – он приходил с предложением прогуляться. И они шли гулять. И когда он брал её за руку, это казалось нормальным и естественным. И даже было приятным: такое легкое чувство братства и созвучности.

   Там, в этом "созвучии" все последующие беды? Там её ошибка? Не правильно чувствовала? Не так поняла смысл «звучания»? Черт возьми, ТОГДА всё было ПРАВИЛЬНО! ЭТО ДЛИЛОСЬ ДВА ГОДА – ЛЕГКОСТЬ, ИСКРЕННОСТЬ, ПОНИМАНИЕ!..

   А где неправильно: на третьем курсе? Когда он её поцеловал не в щечку, а в губы? Не как друг, а как… кто? Кем он для неё стал: любимым парнем? Нет, любимым парнем он не стал… но он УЖЕ БЫЛ СВОИМ. И она ("-Не обижай его!") приняла эту новую для себя «специфическую дружбу» без тревоги: он искренне её любит и он – хороший.
   Стоило ТОГДА включить тормоза? Но она же не делала ни ему, ни себе ничего плохого!.. И потом, она уже к нему привязалась. Настолько, что скучала без общения с ним…


   Последний курс был тяжелым. (Не в смысле учёбы – тут её мозгов хватало, чтобы не выпадать по-крупному: даже умудрилась до троек не скатываться. Он скатывался на «неуды» - вплоть до отчисления. И она вытягивала его из его проблем всей силой своей привязанности.) Тяжело было от того, что он стал другим: не таким открытым, не таким искренним, требовательным стал и вредничающим. Но он по-прежнему её любил (она это чувствовала… знала). И он не хотел её отпускать от себя…

   Дальше была армия. И она отвечала на его письма. И у неё теплело в душе, когда он писал, что она для него – всё. И что ему никто больше на белом свете не нужен (-Ты - моё солнце!).
(Потом, будучи за ним замужем, она узнает, что он там, в Чехословакии, где служил сверхсрочку, плотно встречался с "девче" Яной, писавшей ему уже в Россию слова любви и тоски)

  Был период, когда он перестал ей писать – целых полгода молчал. Она беспокоилась, она переживала, она даже плакала, почувствовав утрату чего-то дорогого и нужного.  Если бы он не прислал ей все её письма – она бы не решилась "на ампутацию", но он прислал. Все до единого. И она сказала себе: конец истории. И перестала ждать почтальона. И начала жизнь без него, чувствуя, что "ампутация" части души не значит смерть.


   А потом он опять написал. И просил прощения. И умолял о встрече, чтобы всё объяснить (служба закончилась – он ждет её каждое воскресенье на вокзале в своем городе N с 8 утра до последней электрички).
 Она ответила на дцатое умоляющее письмо (ага: опять "-Не обижай его: он тебя так любит!"). Ну, не враги же они. И потом, пусть объяснится. Ей неплохо бы понять, ПОЧЕМУ.
(Опять понять? Вот тут, точно, накосячила: всё ж уже понятно. Или – нет?)

  Он действительно ждал на вокзале, хотя она не написала, когда приедет "слушать объяснения". Она написала: - Мы не враги. И, возможно, все еще друзья. И, возможно, когда нибудь встретимся.
   Официантка в вокзальном кафе, куда они зашли выпить кофе, расплылась в радостной улыбке: - Дождался? Он Вас, девушка, вот уже второй месяц ждет по воскресеньям – как на службу сюда приходит!..
  Он выглядел возмужавшим (три года не виделись), худым (одни очумелые ярко-голубые глаза в пол-лица) и безумно-счастливым. Он взял её за руку (как сто лет назад). В конце концов, разве важны объяснения? Все могут ошибаться. (Он объяснит потом. Ты же чувствуешь, что он – родной?)

 
*
   Она родила сына (он хотел сына). Она родила второго сына, хотя он к этому времени уже и первого сына не очень баловал вниманием. Врач сказал: - Сделаете аборт – больше детей может не быть. Она решила, что не имеет права малыша убивать. А то, что ему не важно – это вторично. Ему многое не важно. (Она? А куда она от него денется, тем более с детишками. Кому она нужно с детишками? – так он думал.)

   Он хотел жить легко и весело: почему нельзя? Он мог жить легко и весело: кто запретит? Она не хотела запрещать – он должен понять сам (он же - отец семейства, не дурак же). Пыталась говорить по душам, но разговор на диалог никак не шёл, а собственные душевные монологи ей осточертели. И она просто стала делать то, что должно (будь что будет).У неё образовалось очень много разных жизненно-важных "надо", включая те, которые он отказывался считать своими.

   Уйти от него тогда? А как же мальчики, которым нужны и мама, и папа? Даже такой папа, который думает сначала о себе, потом – о себе, затем опять о себе, и лишь иногда о себе, о детях и о ней.

   Да, возможно уйди она тогда – он бы изменился: опять бы умолял его понять и простить. И на время опять стал бы родным. Но она уже знала, что это - на время. И больше ему не верила. Он любит? Своеобразная любовь: эгоистичная и собственническая. Ревнивая, хотя поводов для ревности не было. Ревнивая к возможности появиться у неё малейшему поводу смотреть на кого-то, кроме него.
 
   Это называется "моё". Своё он никогда никому не отдаст: жадный он на своё. И на свой заработок (мизер в семейную казну), и на своё свободное веселье, и на своё желание быть любимым всеми. Он обожал нравиться. Просто так, без обязанностей. А она уже не могла его любить просто так.

    Нет, она не пыталась его переделывать по мере узнавания ("так вот ты какой, горный олень!"),.. но она РАЗОЧАРОВЫВАЛАСЬ. И он это чувствовал. И злился. И даже один раз ей врезал. Один. Потому что она после этого ушла от него. Забрав мальчишек. И он их отдал, не сделав малейшей попытки переиграть финал. Он думал, вероятно, что это оптимально удобное решение: никаких обязанностей, а в гости всегда зайдет (она же "понимающая").
   Она действительно неисправимо-"понимающая". В гости к сынам? Имеет право.
(Вот тут косяк, детка? Сейчас бы ты не пускала, да? Гмм…)

 
*
   Овцы то сбивались в отару, то рассыпались по лесу её мыслей так, как будто чувствовали приближение злого волка с пустым брюхом. Она начинала их пересчитывать заново, обещая больше не пугать дурацкими вопросами. И не думать о нем, бывшем. Но он опять продирался сквозь густой феназепамовый туман и усмехался: -Сама виновата. И она опять озадачивалась: где её косяк? Когда и что она могла (и должна была) изменить в прошлой жизни? Как изменить?
 
 
-Ты мне кто советы давать? – спросил младший у "сачка"-бати, пришедшего к военкомату "проводить сына" в армию. -Дядя, я без тебя вырос…      
-Папаша прожил счастливую жизнь свободного мудака, - сказал старший, когда разговор зашел о кончине папашки от разложения печени.


   Спать… "Прошлое не любит меняться, оно упрямо"*. Ничего-то в нем не изменить. И не надо, детка. Что надо – так это принять прошлое. И себя в нем: такую - с извиняющимися не понятно за что глазами…
Спи: уже светает… Светает, да: "из темноты родится день"… Сегодня будет завтра…


*выражение Стивена Кинга.
илл. Рашид Алакбаров