На Пасху

          

Как хорошо лежать и ничего не делать. Просто лежать с закрытыми глазами, ничего не делать и ни о чём не думать. Расслабиться и отдыхать от всего. Сегодня можно было себе это позволить – сегодня была Пасха. За окном моросил дождик. Монотонный мерный стук капель о жестяной навес навевал дрёму, от которой на душе становилось блаженно и тепло. Родион сладко потянулся под одеялом и перевернулся со спины на левый бок, собираясь поспать ещё часок-другой. Под дождик так хорошо спиться, особенно когда знаешь, что не нужно идти на работу и впереди у тебя целых два выходных. Родион слушал тихую убаюкивающую музыку падающих капель и шёл среди белых садов, а голову его орошала серебристая морось, смешанная с опадающими лепестками отцветающих абрикосов. Дождевые капли становились всё крупнее и крупнее, среди них появлялись красные, синие, зелёные, желтые, малиновые, розовые, расцвеченные, расписанные, разукрашенные. Да это же пасхальные яйца! Родион остановился и в растерянности стал ловить их негнущимися, неловкими, неумелыми руками. Он не смог поймать ни одной крашанки, споткнулся и покатился кубарем с горы, зацепился рукой за дерево и почувствовал в своей руке другую руку – женскую. Перед ним стояла мама. Она была в праздничном алом атласном платье. На плечах у неё был цветастый платок с бахромой. Волосы аккуратно уложены и заколоты большим старинным гребнем. Лицо её сияло молодостью, радостью и добротой. На золотом подносе мама протягивала Родиону пасху, окружённую крашанками.

- Мама, а я думал ты умерла, - Родиону показалось, что его голос исходил не от него, а от кого-то рядом.
- Что ты, это только там умирают, а здесь никто не умирает.

Родион хотел взять пасху, но его руки наткнулись на невидимую твёрдую преграду. В испуге он отпрянул назад и проснулся.

В первое мгновение ему хотелось поверить, что это был не сон. Может мама не умерла? Но следующие мгновения окончательно развеяли сонный морок. Мама умерла десять лет назад. Через год после его развода с Алёной. Ещё через два года Родион женился на Светлане. И ещё через два с нею развёлся. Теперь он жил один. Отец умер когда Родион ещё был школьником.

Дождик моросил и моросил, выписывая на жести свой однообразный серенький узор. Но теперь его медитативная мелодия навевала не дрёму, а воспоминания. Родион увидел картину далёкого детства: мама, подвязав волосы белой косынкой и надев белый передник с вышитыми на нём маками и васильками, замешивает в большом тазу тесто для пасхи. Потом накрывает его чистым вышитым рушником. Все должны ходить в кухне тихо, чуть ли не на цыпочках, чтобы тесто не опало. Когда пасхальное тесто подходит, оно не любит тяжёлых неуклюжих шагов вокруг себя. По всей квартире разлит одуряюще-вкусный запах ванили – так и хочется слизывать его прямо с воздуха. Тесто, замешанное на свежих качественных дрожжах, подходит быстро, приподнимает рушник и сияет над тазом золотистым аппетитным куполом. Мама раскладывает тесто в разной величины формы, начиная от двухлитровой и заканчивая двухсотграммовой и по очереди ставит в духовку. Пасхи выпекаются в чистый четверг после обеда, а в первой половине дня – генеральная уборка. Драить, вымывать, чистить во всех углах. Старший брат Лёнька, старшая сестра Анюта, Родион и мама. Отец на работе. Отец всегда был на работе – только по воскресениям да по большим праздникам отдыхал. Вот теперь и Родион также. Вкалывает от зари до зари подсобником на стройке – зарабатывает на двойные алименты.

В пятницу мама вновь замешивала тесто, но теперь на пирожки. Одни лепились большие – в них начинка мак, перетёртый с варёной фасолью; другие поменьше с капустой; третьи с мясом и рисом; творожные ватрушки с изюмом и сладкий маковый рулет. Затем запекалась бужинина – одним запахом можно было насытится сполна; домашняя колбаска, почерёвка, кровянка. М-м-м-м… пальчики оближешь. А ко всему этому солёные огурчики да мочёные помидорчики, да квашеная капустка, да копчёная скумбрия, да селёдочка, да балычок, да язычок, да икорочка, да маринованные грибочки да острый хренок. И пасхальные яйца. Их красили всей семьёй в основном в настое из луковой шелухи, выдумывали всякие узоры – кто на что был горазд. Одни яйца варили вкрутую, чтобы ими можно было навбыткы играть, другие всмяточку, чтобы ложечкой кушать да со сладкой пасхой. В Великдень на столе хлеба не было – всё ели с пасхой. Отец заготавливал себе водочки ароматной, настоянной на всяких там травах, а мама – наливочки: сливовой, вишнёвой, клубничной. В церковь не ходили, пасху не святили – придерживались чисто внешних традиций без всякой связи с религиозными. Отец вообще не любил церквей и попов, говорил что в церкви душно и тошно, священники лицемерны и главное, что там ста грамм не наливают. Поэтому празднование Пасхи ограничивалось чисто плотскими утехами – главное чтобы стол был роскошным.

Родион сглотнул слюну и открыл глаза. В углу над телевизором, покрытом толстым слоем пыли, покачивался длинный шлейф паутины. Булькнул мобильник. По вайберу от Лёньки пришло поздравление: картинка с церковными куполами. Он уже давно на ПМЖ в Польше. Родион переслал картинку Анюте. Анюта в Италии. Сиделкой. Деньги, конечно, хорошие… Родион сплюнул. Мобильник опять булькнул. Это Анюта прислала ответную картинку: подмигивающий правым глазом пасхальный кулич. Родион переслал его Лёньке. Вот так – поперебрасывались картинками и всё. Ни слова, ни полслова. Увидели, что сообщение прочитано, значит на том конце абонент жив. А здоров ли? Ну если к экрану мобильника прикасается, значит пальцами двигает, значит ещё здоровье есть. А раньше как бывало – все христосывались по три раза, целовались по три раза, навбыткы играли крашанками, приходили дядья, тётки, двоюродные братья-сёстры – как весело было. Где они все? «Иных уж нет, а те далече». Родион не помнил, когда он последний раз видел своего двоюродного брата. Да и родного-то брата… Он забыл его голос. Но ведь можно же позвонить. Одно прикосновение к экрану смартфона и… Но не хочется. Так же как и Лёньке не хочется. Так же как и Анютке не хочется. А почему? Да говорить не о чем. О работе? В праздник говорить о работе? Да пропади она пропадом! О ней и в будни говорить не хочется, не то что в праздник. А больше-то и говорить не о чем. О проблемах? Кому нужны чужие проблемы, если и своих девать некуда. Вот так каждый и живёт в своей норе со своими проблемами. Слёзы подступили, но остановились на полпути так и не пролившись. Задрожали ресницы, запершило в горле – да и только.

Родион сел на кровати, сунул ноги в старые потёртые тапочки: из дырки на носке правого высовывался большой грязный палец с почерневшим ногтем – в чистый четверг как раз на него упал пеноблок. Тапочки уже давно следовало выбросить и купить новые, но всё как-то забывалось про это и вспоминалось только утром. Родион почесал лысеющую макушку, провёл ладонью по колючей щетине на подбородке, охнул и поплёлся на кухню. На плите стояла сковорода с бледным слоем застывшего жира, в раковине две немытых тарелки, на столе чашка с недопитым чаем. В углу недовольно урчал холодильник. Ещё бы ему быть довольным – он был абсолютно пуст. Родион стоял перед голыми полками, открыв дверцу, и высматривал хоть что-то. Но тщетно. Вчера вечером он доел всё и выпил последнюю бутылку пива. Идти в маркет не хотелось – сегодня праздник, сегодня вообще не хотелось ничего делать. Родион вдруг не то что понял, а прочувствовал кожей что ли, диафрагмой что ли еврейский шабат – настоящий праздник это полное отрешение от всех дел – даже купить в магазине еду недопустимо. Он ещё раз обследовал холодильник, пеналы, тумбочки – две упаковки гречки и риса, пачка чая, пол-пачки соли. Всё. Нет, варить крупу не хотелось, даже чай не хотелось заваривать. На полу валялась мятая сигаретная пачка. Он поднял её, распрямил и обнаружил в ней одну сигарету. Аккуратно её вытащил, разгладил и закурил. Усевшись на стул и забросив ноги на стол, Родион сделал глубокую затяжку и выпустил в потолок густую струю сизого дыма. Какое блаженство! А всё-таки хорошо жить одному. Никто тебя не ругает, не пилит, мозги не компостирует. Можно курить в квартире и не открывать окно и никто не будет орать: «Проваливай со своими сигаретами на улицу!» Можно ноги класть на стол и никто не будет вякать: «То же мне американец долбаный, разложил тут свои клешни!» Можно ходить по квартире в драных тапках и дырявых трусах не бритым и не чёсаным и никто не обзовёт тебя псом смердячим и скотиной не бритой.

 Родион вспомнил как отец его постоянно называл тупоголовой бестолочью, когда он приносил со школы неуды, а приносил он их довольно часто. Бил его отец редко, зато оскорблял почти всегда, особенно когда был пьян, а пьян или выпивши был чуть ли не каждый день. Частенько подсмеивался над ним, над его нерасторопностью, рассеянностью, непонятливостью. Родиону было обидно – ну не всем же быть смекалистыми и проворными. С ехидцей и надменностью отец критиковал его рисунки и на каждом шагу поддевал, подкалывал, подтрунивал. Мать тоже частенько награждала подзатыльниками, хоть и не сильными, но уязвимыми и причитала: «Горе луковое, что из тебя выйдет». Брат и сестра в свою очередь спихивали результаты своих промахов и проказ на младшего. Кто чашку разбил? Родя. Кто обои разрисовал? Родя. Кто соль рассыпал? Родя. И нередко же в нагрузку навешивали  тумаков, просто потому что он слабее. И кстати, имя своё он с детства не взлюбил, видно потому, что когда его все клевали, то называли по имени. А когда он прочёл «Преступление и наказание», имя это ему стало просто отвратительно – он постоянно думал, что с таким именем он непременно когда-нибудь убьёт топором какую-нибудь старушку. Родион не раз порывался поменять имя, но всё никак не доходил до паспортного стола.

Сигарета докурена до фильтра. Родион глотнул вчерашний холодный чай и подошёл к окну. За окном всё моросил и моросил дождик. В детстве, глядя на дождь, Родиону почти всегда хотелось плакать, а сейчас его мелкая смутная дробь только поднимала настроение. Нет, определённо одному жить хорошо. Родион вспомнил первый неудачный супружеский опыт. Алёна была симпатичной, милой и чистоплотной, неплохой хозяйкой, но крайне неуживчивой. Жили они вместе с родителями. Вообще редко свекровь и невестка уживаются на одной кухне, так что ничего экстраординарного не происходило, но выдерживать чуть ли не каждодневные свары было нелегко. Съехать на съёмную квартиру было не по карману, не говоря о покупке квартиры – новую квартиру уже купили Лёньке – он настрогал троих спиногрызов мал мала меньше, а Родиону нужно было работать, копить и ждать. Но ждать было невыносимо. Скандалы нарастали как снежный ком и в конце концов разрешились разводом. Второй брак оказался ещё более неудачным. Светка была очень хороша в постели, но в других местах показывала когти мегеры и одаривала взглядами горгоны. Жить с такой женщиной было пыткой: постоянные упрёки, унижения и поучения. Родион чувствовал себя половой тряпкой. И вот теперь никого. Можно свободно вздохнуть. И если честно признаться самому себе, без всяких там комплексов, привитых семьёй, без всяких там этических норм, навязанным обществом, то не о чем жалеть. О детях? Когда он разбежался с Алёной, дочке было три, когда размежевался со Светланой, сыну было полтора. Ни они его не знали, ни он их. О матери? Ну может чуть-чуть. От неё-то в его жизни и осталось хоть немножечко тепла.

Родион зевнул, потянулся и похлопал себя по ляжкам. Хорошо! Прошлой жизни не жаль! Что в ней было-то хорошего в той жизни? Столы на Пасху, ломившиеся от яств? Можно Пасху встречать и с пустым холодильником, главное чтобы этот холодильник душу из тебя не выматывал. Родион взял недопитую чашку чая и подошёл к зеркалу. Оттуда на него глянул заспанный, лохматый, заросший трёхдневной щетиной с отёкшей физией и синими подглазинами тип, жёваный, но с радостным взглядом.
- Ну что, убийца старушек, Христос воскрес? – улыбнулся Родион. – Воистину воскрес! – и он чокнулся чашкой с отражением в зеркале.