Начало Руси история глазами дилетанта

   
                ВАРЯГИ-ВАРАНГИ-ВЭРИНГИ-ВАГРЫ


 Варя;ги (др.-сканд. Vaeringjar, греч. ;;;;;;;;)
 — группа в составе населения Древней Руси,
 этнический, профессиональный либо
социальный характер которой вызывает
многочисленные дискуссии.
Традиционные версии отождествляют варягов
 с выходцами из Балтийского региона,
 наёмными воинами либо торговцами
в Дренвнерусском государстве (IX-XII вв.)
и Византии (XI—XIII вв.).

 /Материал из Википедии — свободной энциклопедии/


  Версии происхождения имени «русь», более-менее подробно, мною были рассмотрены в предыдущих главах.  Надеюсь,  я убедительно показал, что  главный вопрос древнерусской истории,  все еще  далек от своего разрешения.  К сожалению, это не единственная этимологическая загадка  или, если хотите, проблема, которая волнует как профессионалов, так и любителей. Не меньшая головная боль для исследователей происхождение и значение  термина «варяги».  Полярность суждений здесь не менее широка, чем и  в случае с этимологией имени «русь». Традиционно, норманисты видят в  «варягах» скандинавов, а их антиподы, не менее традиционно,  предпочитают идти своим собственным, не всегда совпадающим даже с соратниками по борьбе с норманизмом, путем.
  А ведь на первый взгляд все предельно ясно и понятно, сами летописцы, казалось бы, однозначно, указывают на скандинавское происхождение пришельцев «из-за моря», в недатированной части ПВЛ, и в легенде о призвании Рюрика, размещая варягов, исключительно, среди готов, шведов, норманнов.     Да и живут варяги на берегах Варяжского моря, под которым абсолютно все историки, подразумевают Балтику. 
 Так о чем тут тогда еще можно спорить? Тем более что при всех имеющихся  шероховатостях и разночтениях в деталях,  скандинавскую этимологию
 признает и достаточно большое количество исследователей-антинорманистов, включая таких известных, как лингвист О. Трубачев. Ан  нет, русская история, как мы уже убедились, не знает легких путей. В чем же тогда заключается проблема? Только ли в нежелании антинорманистов признать варягов норманнами? Вот об этом давайте и поговорим.
 В некотором смысле, мина замедленного действия, все-таки заложена в предлагаемой норманистами версии скандинавского происхождения варягов включая и сам термин. Поясню. М. Фасмер, а вслед за ним и другие филологи-норманисты, считали термин «варяги» славянской калькой скандинавского термина «varingr, v;ringr» происходящего  от: «var "верность, порука, обет». То есть, по Фасмеру, варяги это – «союзники, члены корпорации».  Такой  термин, в форме «v;ringi» (мн. ч. v;ringjar), действительно, встречается в ряде древнескандинавских письменных источников, саг. Но именно здесь  то, как раз, и скрыты те подводные камни, о которые может разбиться утлый  «драккар» норманизма. Дело в том, что в древнескандинавских текстах «v;ringi» начинают упоминаться лишь с середины XI века, до этого они, практически, не известны. По крайней мере, в  ранних скальдических стихах и рунических надписях о  вэрингах  не говорится ни слова. То есть, получается, что v;ringi-варяги на Руси оказались раньше, чем это слово возникло у самих скандинавов. Но и это еще не все.
   Как справедливо указывает в своей работе «Варяги, варанги, вэринги: скандинавы на Руси и в Византии» Е.А. Мельникова: «… с момента своего появления и далее оно обозначает не тех воинов и купцов, которые бывали на Руси, а исключительно скандинавских наемников в Византии».  При этом полагается, что «варяжский корпус» в Константинополе сформировался лишь в конце X — начале XI в., после того как в 980-м году  князь Владимир Святославович отправил в Византию  часть неугодных ему варягов, что, на мой взгляд, весьма и весьма спорно. Обратимся к летописи. После захвата Киева Владимиром принимавшие в этом мероприятии самое активное участие варяги  сказали князю: «Это наш город, мы его захватили, - хотим взять выкуп с горожан по две гривны с человека».  Владимир пообещал, но промурыжив варягов месяц, выкупа не дал, и тогда наемники обратились к князю с просьбой отпустить их: «в Греческую землю». «Идите» - ответил им князь. Но до того как варяжский отряд отбыл в Византию, сообщает летописец, будущий креститель Руси отправил в Константинополь послов со следующими словами: «Вот идут к тебе варяги, не вздумай держать их в столице, иначе наделают тебе такого же зла, как и здесь, но рассели их по разным местам, а сюда не пускай ни одного».  Трудно представить, что после такого предупреждения византийский император решил создать из пришельцев «варяжский корпус», фактически императорскую гвардию, в том числе и служившую императорскими телохранителями, что, собственно, и подтверждается самими византийскими источниками. Первое упоминание варягов в византийских хрониках приходится лишь на 1034 год.
    Безусловно, варяжский корпус сформировался несколько раньше, чем о нем написал Скилица. В сочинении хорезмийского ученого  Аль-Бируни под именем «варанки»  варяги упоминаются уже в 1029 году. В тоже время, едва ли формирование корпуса произошло и сразу после отбытия скандинавских наемников с Руси. Впрочем, для нас важно тут совсем иное. Мельникова пишет: «Таким образом, время появления слова в древнескандинавской литературе и его значение соответствуют его употреблению в византийских источниках, но никак не согласуются с его хронологией и семантикой на русской почве».  Проще говоря, разрыв между первым упоминанием варягов  в русских летописях и первым упоминанием вэрингов, варангов, варанков в скандинавских, византийских и арабских источниках составляет около двухсот лет. Срок более чем приличный.
  Исследователи предлагают самые разнообразные версии способные объяснить возникшее противоречие. Та же Мельникова, например, считает, что термин варанг/вэринг: «…возник не в самой Скандинавии и не в Византии, а на Руси, причем в скандинавской среде, т.е. той, где говорили на древнескандинавском языке».  И произошло это  во времена князя Игоря, когда тот «… не рассчитывая на силы только что разгромленной греками Руси, призывает в 944 г. из-за моря скандинавов. Заключение договора с наемниками, определявшего условия их службы, могло вызвать к жизни их название *warangr от vаr — "верность, обет, клятва"».  Надо сказать, достаточно обоснованное предположение, с которым вполне можно и согласиться. Только версия историка совершенно не объясняет, почему в ПВЛ варяги упоминаются уже в 859 году. То есть, фактически, едва ли не  за два десятка лет до рождения князя.
 Другой возможный вариант ответа на рассматриваемый нами вопрос еще в XIX веке предложил В.Г. Василевский, в полемике с историком Д.И. Иловайским написав: «Тогда нужно будет принять, что имя варангов образовалось в Греции совершенно независимо от русского «варяги» и перешло не из Руси в Византию, а наоборот, и что наша первоначальная летопись современную ей терминологию XI и XII веков перенесла неправильным образом в предыдущие столетия».  Впрочем, сам известный византинист,  видимо испугавшись постигшего его озарения, уже в следующих строках своего сочинения поспешил добавить, что для того чтобы доказать данное предположение: «…строго научным образом, нужны научные доказательства и точные исследования». А между тем,  версия Василевского, на мой взгляд, как раз и способна расставить если не все, то многие точки над «i» и объяснить большинство имеющихся противоречий. По крайней мере, хронологически здесь все безупречно.  Судите сами: в XI веке, и, почти, одновременно, термин «варяги» начинает употребляться в скандинавских сагах, византийских хрониках, сочинениях арабов, а заодно  и в русских летописях, наиболее ранние из которых, как уже говорилось в предыдущих главах, написаны как раз в первой половине, середине все того же XI века. Остается лишь выяснить, откуда термин попал в хроники - из Руси в Византию, а потом в Скандинавию и к арабам. Или термин, первоначально, возник в Византии, как предположил Василевский, а уже оттуда  распространился по остальному средневековому миру. Теоретически, оба варианта одинаково вероятны. Но,  если права Мельникова и термин «варяги» возник на Руси, в середине Х века, то, как уже говорилось выше, необходимо объяснять, что за варяги, тогда, взимали дань с жителей Ладоги и ее округи, почти за сто лет до возникновения самого слова, а заодно, почему варягами летописец называет Рюрика и его братьев.
 Если же прав Василевский, то приведенные мною выше вопросы отпадают сами собой. Ибо в этом случае, получается, что летописец позаимствовал термин, из, доступных ему, греческих хрисовул, где варанги-варяги, довольно часто фигурируют рядом с росами.   Примечательно, при этом, следующее. До недавнего времени бытовало мнение, что  в византийских хрисовулах «соседство»  росов и варягов следует воспринимать как двусоставное слово или термин, типа «русо-варяги» или «варяги-русь». Но как показал в своих работах  М.В. Бибиков, в действительности, это не так: «В старинных изданиях, основанных на неаутентичных списках документов, оба этнонима, стоящие в ряду других этнических терминов, не были разделены запятой ( а в хрисовуле Михаила VII Андронику Дуке 1073 г. зафиксирован даже сложный термин «росоваряги»). Однако анализ ставших доступными оригиналов актов показывает ошибочность толкования: этнонимы «варяги» и «росы», разделенные в подлинных списках запятыми, являются самостоятельными терминами, а не «замещающими» друг друга понятиями».   
   Исходя из уточнения Бибикова можно предположить, что летописец, либо его информатор, собирая сведения о начальной руси, в копиях византийских хрисовул обнаружил, не разделенное знаком препинания, словосочетание варанги росы.  На основании этого свидетельства, он пришел к выводу, что во времена оны, помимо известных ему варягов, то есть, выходцев из Скандинавии, были еще и какие-то варяги-русь. Возможно, это и побудило автора ПВЛ, рассудившего - раз варяги приходят из-за моря, то значит и варяги-русь, тоже пришли оттуда, исправить версию автора Начального свода, более точно сохраненную в НПЛ  и создать свою собственную, ныне известную как «Легенда о призвании варягов». В контексте этой, новой версии летописцем  были сделаны пояснения, что варяги-русь, это такие же варяги, как варяги-шведы, варяги-новежцы, варяги-англы. А дабы объяснить, почему в его время за морем варягов-руси нет, он изменил слова автора Начального слова: «пояша со собою дружину многу и предивну»,  на свои собственные: «по;ша по соб; всю Русь».  В итоге получалось, что вся Русь, вместе с братьями Рюриком, Синеусом и Трувором ушла  в Приильменье, поэтому больше за морем Руси и нет.
  Данная версия хороша всем, но она, тоже, не дает ответа на два существенных вопроса: истоки происхождения термина «варанги/варяги» в Византии и зачем русским летописцам, вообще, понадобилось заимствовать  варягов у греков и вводить их в русскую историю?
  Сам Василевский считал, что термин «варанги»  вполне мог возникнуть и  на византийской, точнее малоазиатской  почве, среди многочисленных «малоазиатских наречий средневековой Греции».  В качестве примера ученый приводил обнаруженные им в греческих хрониках и песнях слова фаранги (;;;;;;), маранги ( ;;;;;;;), которыми, по его словам: « и теперь дети преследуют и дразнят иностранцев». 
   На вопрос, способны ли предложенные ученым этимологии отразить или перейти в известное, по византийским текстам, «;;;;;;;;» должны ответить специалисты по древнегреческим языкам. Но, я вполне допускаю, что термин «варанги», с не меньшим успехом, чем на Руси, мог возникнуть и в  среде скандинавских наемников поступавших на службу к грекам и заключавших договор, непосредственно, с правителями Византии. И уже из Византии, через контакты с русами, служившими у греков, через греческие хроники, термин мог попасть на Русь, а потом и в летописи. Аналогичным способом он, скорее всего,  «докатился»  и до Скандинавии, только его проводниками здесь служили уже сами наемники, возвращающиеся на родину или скандинавские и западноевропейские купцы, прибывавшие на полуостров. Данная версия, кстати, полностью объясняет, почему в скандинавских сагах вэрингами называют исключительно тех наемников, кто служил в «варяжском корпусе» в Византии, не распространяя, за редким исключением   термин на скандинавов, служивших русским князьям. 
  В тоже время, вполне могло случиться и так, что термин, с разной степенью синхронности, но, в целом, самостоятельно и одновременно сформировался и на Руси, и в Византии. В любом случае, видимых препятствий для высказывания данного предположения нет.  Только вот ни одна из озвученных мною версий, по-прежнему, не дает ответа на вопрос,  что заставило  летописца написать: «; т;хъ [Вар;гъ]  прозвас; Руска; земл; Новугородьци ти суть людьє Нооугородьци  ; рода Вар;жьска . преже бо б;ша Слов;ни»? 
  И здесь, наверное, самое время обратиться к точке зрения на проблему происхождения термина «варяги» антинорманистов. Быть может их изыскания и этимологии способны дать ответ на озвученный выше вопрос? Но прежде, даже не ложка, а так, капелька дегтя в филологическую бочку норманистов. Не столько чтобы очередной раз дискредитировать их учение, сколько для того чтобы очередной раз показать насколько сложно полностью полагаться и опираться пусть даже на самую, казалось бы,  безупречную этимологию.
  Чтобы у читателя не возникало сомнений, верно ли я передал смысл высказанных Мельниковой соображений, приведу необходимую для понимания сути вопроса цитату полностью.  Ибо, в данном случае, считаю, что это оправдано. И так, Мельникова в уже неоднократно цитированной мною здесь статье, пишет: « Датировка Г. Шраммом возникновения слова "варяг", как и его деривация, вряд ли убедительны и с лингвистической, и с исторической точек зрения. Традиционная и принятая им исходная форма русского слова — v;ringi требует, в первую очередь, объяснения корневого вокализма: по мнению Г. Шрамма, заимствование состоялось до наступления в древнескандинавских языках палатальной перегласовки ( -а- > -; -), которую он, вслед за А. Коком относит ко времени до 850 г. Однако ныне считается, что это явление происходило в VI—VIII вв., и это подтверждается материалом рунических надписей первой половины VII в. (из Стентофтена, Бьёркеторпа и др.), и тогда время заимствования придется отодвинуть еще по меньшей мере на 100 лет назад, что по историческим причинам невероятно. Думается поэтому, что наиболее распространенная этимология "варяг" < vaeringi либо требует уточнений, либо должна быть пересмотрена. Такой пересмотр был осуществлен Г. Якобссоном, и результаты его представляются убедительными. Шведский славист считает исходным для слова "варяг" производное от того же корня vаr, но с суффиксом -ang: •warangr, при котором корневой гласный изменениям не подвергался. Хотя это слово не засвидетельствовано древнескандинавскими письменными источниками, его существование подтверждается названием Varangerfjоrdr и его отражением в арабских источниках "варанк" Этимология Г. Якобссона не несет, таким образом, внутренних противоречий и соответствует данным разноязычных источников. Более того, она отвечает и условиям бытования слова на Руси, в Скандинавии и в Византии». 
   Что, собственно, меня здесь смущает? А все тоже, что и в скандинавской этимологии слова «русь» -  создание одних допущений ради объяснения других. Получается, что для того чтобы оправдать возможность перехода корневого «;» (э) в слове «v;ringi» в «а», в слове «варяг», а за одно и перехода  суффикса  «ing» в суффикс «ang»,  придумывается нигде в скандинавских языках и текстах   не зафиксированное слово «warangr». Насколько научен данный подход, судить не берусь. Тем более что предложенная норманистами этимология, на мой взгляд, действительно, наиболее удачная из всех иных, озвученных исследователями. Но, мне кажется, читатель вправе знать, что даже эта трактовка происхождения слова «варяг» имеет свои существенные изъяны.
   А теперь рассмотрим версии предлагаемые антинорманистами. Для начала, приведу самые экзотичные. Еще в XIX в., уже известный читателю, А. Васильев высказал предположение, что древнерусское слово «варяг» лишь созвучно скандинавскому вэринг и происходит от названия реки Варяжа.  Сама же река, по мнению исследователя, получила свое имя  «отъ варянiя соли на берегахъ ея».  То есть «варяги», по Васильеву, это солевары и торговцы солью, жившие по берегам рек Варяжа, Варана, Ловать, Порусья и в городе Руса,  от названия которого исследователь, в свою очередь,   производит и само понятие «русь».  В наше время близкой точки зрения придерживались Г. С. Рабинович   и Г.И. Анохин. 
   Надо сказать, предложенная исследователями версия сколь любопытна, столь и не состоятельна. С одной стороны, действительно,  в указанных авторами местах испокон веков процветал соляной промысел, действительно, слово «варя» у солеваров, издревле, означало весь цикл получения соли – от растопки печи  до выноса соли на просушку, а «веряжа»-«варяжа»-«варега» - рукавицы из толстой крапивной, льняной или конопляной ткани, обязательный атрибут работы солевара. Действительно, в «Толковом словаре живого великорусского языка» В.И. Даля  «варяг»,  это  скупщик всячины по деревням, прасол, офеня, что, пусть косвенно, но подтверждает принадлежность к торговой деятельности носителей термина. В конце концов, действительно, варяги-солевары ничуть не хуже руотси-гребцов, поскольку, и то и другое социальный, а не этнический термин. А главное, действительно, название города Руса, по преданию происходит от имени его основателя, легендарного князя Руса, брата князя Словена, построившего город Словенск, в котором многие антинорманисты видят современный Великий Новгород.   Но с другой стороны, в летописях нет и намека на торговую или солеварческую деятельность варягов. Во всех известных случаях упоминания термина речь идет или об этносе или о социальном, воинском коллективе или как общее название для иностранцев, выходцев из Западной Европы, реже - католиков. Да и трудно себе представить солеваров берущих дань с жителей Ладоги и округи. Тут гораздо больше подходит версия Г.З. Байера производившего слово «варяг» от финского «varas»- «вор», «разбойник». Более чем сомнительны и попытки авторов гипотезы объявить морем озеро Ильмень, а иначе летописная фраза «идаша  за море къ Вар;гомъ к Рус;» теряет всякий смысл. Так что, на первый взгляд, изящная и хорошо аргументированная гипотеза, таковой и остается, без всякой надежды в дальнейшем получить сколь-нибудь значимое развитие.
   К области, бездоказательных теорий,  можно отнести и попытки А. Карпова произвести термин «варяг» от  «варейгайче»  - «охранитель товара», термина полученного исследователем путем сложения слов «вара» -  «товар» и «гаичь» - «охранять» на языке полабских славян – бодичей. Сюда же, несмотря на огромный соблазн, прибавим и слово «warang» («варанг») - «меч», «мечник», «защитник», найденное С. А. Гедеоновым в словаре древанского наречия, опубликованном графом И. Потоцким в Гамбурге в 1795 г., а Н.Р.Гусевой в языке причерноморских ариев. В начале этого века историк А.Никитин довольно обосновано указал на возможность перехода скандинавского  v;ring через др.-верхнегерманое warjan или готское varjan в виндальское warang.
  При желании можно было бы отыскать и привести и еще более экстравагантные гипотезы, вроде упомянутых мною в  начале главы. Или обсудить, кстати, весьма любопытную, версию историка  А.Е. Виноградова, выводящего термин «варяги» из латинского слова variegatus («смешанные», «пестрые»).   Но я этого делать не буду, а сразу перейду к наиболее популярной у антинорманистов, но от того не менее сомнительной для норманистов, гипотезе. Ее, еще в XVI веке, высказал австриец Сигизмунд фон Герберштейн, считавший варягов  славянским племенем вагров, обитавших на полуострове Вагрия и наравне с полабами, варнами, смолянами и древанами входивших в федеративное объединение славян бодричей (ободритов).
   По свидетельству историка В.В. Фомина сходной точки зрения в разное время придерживались И. Хюбнер, С. Бухгольц,  М. Шедий, Ф. Томас,  М.В. Ломоносов, С. Мюнстер, А. Селлий, Г.Г. Клювер, М.И. Бэр и даже  знаменитый Г.В. Лейбниц, в переписке с  берлинским библиотекарем Матюреном-Весьер Ла-Крозу, написавший: «Вагрия всегда была страной с обширною торговлею, даже до основания Любека, потому что страна эта лежит у входа в Ютландский полуостров и представляет возможность легкого сообщения с океаном. Поэтому название этой страны у славян легко могло сделаться названием всего моря, и Русские, не умевшие, вероятно, хорошо произнести гр, сделали из  Вагрии Варяг».   
   Надо ли говорить, что именно этой версии придерживались и по сей день придерживаются все наиболее известные отечественные антинорманисты - А.Г. Кузьмин,  А.Л. Никитин, А.Н. Сахаров, С.Н. Азбелев, В.В. Фомин, В.И. Меркулов.  Так что же стоит за их верой в тождество варягов и вагров, только ли желание объявить варягов славянами и далеко не безупречные доказательства существования Балтийской Руси? Или за рассуждениями типа: «трудно представить, чтобы новгородцы более позднего времени прямо выводили себя от «поганых латинян»,  есть нечто большее чем  нелюбовь к норманнам? Чтобы ответить на все эти вопросы давайте для начала посмотрим, а кто они, собственно, вообще, такие -  вагры?
 «Большая советская энциклопедия» помещает вагров  между Балтийским морем, рекой Травой и озером Фемарн,  то есть туда, где А.Кузьмин пытался прописать одному ему известную Русь.  Столицей  племени был город Старигард/Старград,  что само по себе более чем любопытно, ибо вызывает  определенные ассоциации с названием  Новгород.
   Действительно, если вагры однажды переселись  на Волхов, к Ильменю, то  отчего бы им не назвать построенный ими город Новгородом, то есть Новым городом в отличие от покинутого старого - Старграда. Кстати, в землях ободритов-бодричей, к племенному союзу которых, как мною уже говорилось выше, принадлежали и вагры, протекала, да и ныне протекает река Ильменау (нем. Ilmenau), что не может не вызывать ассоциаций с озером Ильмень.
  По свидетельству немецких средневековых хронистов варгы среди балтийских народов, включая скандинавов, всегда слыли опасными разбойниками и пиратами. Подобно викингам, они нападали на данов и саксов, воевали с другими германскими, да и славянскими племенами. Флот вагров базировался на острове  Фембре  и других мелких островах, в том числе и принадлежащих данам и шведам, откуда вагры, как пишет Гельмольд, совершали свои набеги, поскольку: « вплоть до недавнего времени этот разбойничий обычай был так у них распространен, что, совершенно пренебрегая выгодами земледелия, они свои всегда готовые к бою руки направляли на морские вылазки, единственную свою надежду, и все свои богатства полагая в кораблях».   
  Однако ни природная храбрость, ни воинское мастерство не помогли ваграм сохранить независимость.  В начале Х века они были покорены Оттоном I и частично обращены в христианство. Правда, при этом ваграм удалось сохранить  своих собственных князей, которые периодически подымали восстания против германского господства. Окончательно независимость вагры потеряли лишь в XII веке, после чего были полностью ассимилированы немцами.
  «Все это хорошо» - скажет читатель – «допустим, вагры в своих пиратских набегах и торговой деятельности ничем не уступали скандинавским викингам, но как это доказывает, что именно они и были варягами?»
Чтобы ответить на этот вопрос, давайте снова вернемся к летописям. Как, надеюсь, помнит читатель  в «Повести временных лет»,  по Лаврентьевскому списку,  а также в «Новгородской первой летописи младшего извода»,  во фрагменте, посвященном приходу Рюрика, говорится, что от варягов прозвалась Русская земля, а новгородцы  «суть людье… от рода варяжска». В предыдущих главах, ссылаясь на А.А. Шахматова, я уже писал  о том, что упоминание  руси, в легенде о призвании варягов, отсутствовало в Древнейшем и Начальном сводах и появилось в летописях лишь стараниями автора ПВЛ не ранее начала XII в..   До этого, рассматриваемая нами фраза, полагал историк, выглядела следующим образом: «И от т;х  Варягъ   прозвашася Новугородьци ти суть людьє Нооугородстии от рода Варяжьска». То есть автор Начального свода выводил новгородцев из варягов. Но если варяги, как полагают норманисты, это скандинавы, то как, в таком случае, они, одновременно, могли быть еще и словенами?  Попробуем разобраться в всей этой путанице опираясь на данные археологии, лингвистики и других смежных наук.
   Вопреки сообщению летописей, датирующих основание Новгорода до 862 года,   археологи называют куда более поздние  даты. На сегодняшний день не вызывает сомнения, что город был заложен лишь в первой половине Х века.  Долгое время среди ученых велись споры, кто же, в таком случае, был «старым», по отношению к «новому», городом, отправной точкой для его строительства и формирования. Следуя летописной концепции: «наиболее основательным претендентом на звание  старого  города»,  историки видели Ладогу, Старую Руссу,  Рюриково Городище. Однако археологические изыскания показали несостоятельность этих гипотез. В Старой Руссе нет слоев древнее XI века, а в Ладоге и на Рюриковом городище, располагающих такими слоями, наблюдается полное: «отсутствие прямых генетических связей с ранними новгородскими древностями».  И здесь мы, наконец-то, подошли к самому главному. Помимо того, что Новгород и Рюриково городище, с середины Х века, развивались практически параллельно и самостоятельно, археологи отметили, что  в возникших на месте будущего города славянских поселениях, впоследствии ставших тремя древнейшими городскими концами Новогорода, с самого начала их существования: «заметны черты высокого социального положения их обитателей».  И это еще не все, оказывается: «Эти  новые  поселения  разительно  отличаются от  Рюрикова  городища по числу  находок скандинавских типов».  Проще говоря, в Новгороде их почти нет, а те, что имеются,  относятся преимущественно ко второй половине - концу Х века. То есть ко времени, когда «скандинавское влияние на Руси наиболее ярко проявилось в материальной культуре». 
   Авторы, цитируемой мною книги, объясняют данное противоречие, как недостатком археологического материала, так и тем, что возможно норманны: «селились и останавливались не повсеместно, а в определённых кварталах и дворах, а поэтому в дальнейшем картина, наблюдаемая сейчас, может оказаться справедливой не для всех частей города».  Оговорка понятна, никто не знает, какие находки ожидают археологов впереди. С другой стороны, ими же признается, что «Постепенно  противостоявшие Рюрикову городищу посёлки славянской знати образовали новую поселенческую структуру и переняли к рубежу X–XI вв. значительную часть экономических и административных функций прежнего центра».   Следовательно, славянское население Новгорода осознавало свою этническую обособленность от поступавших на службу к русским князьям вэрингов и не от этих варягов они производили свой род.
   К сожалению, ослепленные «скандинавской вуалью» археологи-норманисты стараются не акцентировать внимание своих читателей и последователей на иные, не норманнские  артефакты, обнаруженные на новгородчине, включая и само  Рюриково городище, обозначая и причисляя их к некоему обобщенному славянскому, балтскому, финскому кругу древностей. А то и вообще к не имеющему этнического маркера кругу древностей населения «лесной зоны Восточной Европы» или «различных племен и народов Балтийского региона». 
   Но даже из того, не очень многого, что археологами описано и относится не к скандинавам, можно увидеть: что хлебные печи, раскопанные на Рюриковом городище, в Ладоге и Новгороде,  своими аналогами восходят к хлебным печам, найденным на: «памятниках польского Поморья»;  что: «в материалах предматериковой части культурных отложений Новгорода можно выделить достаточно значительное число керамики с западнославянскими чертами»;  что  в коллекции наконечников  стрел найденных, кстати, на Рюриковом городище, значительную часть составляют так называемые «втульчатые двушипные наконечники»: «характерные для территории западных славян»;  что ладейные заклепки, обнаруженные в кремациях плакунского могильника:   «по типу ближе к балтийским и славянским, так как стержни заклепок - четырехугольные в сечении, не круглые как в скандинавском судостроении». 
   Возвращаясь к керамике Новгорода и, в целом, Приильменья позволю себе снова процитировать выводы археологов: «Появление Фельдберга на Рюриковом городище, в Гнездилове под Суздалем было результатом социально-политического катаклизма, который нарушил функционирование больших городищ в районах Мекленбурга и Бранденбурга в середине IX в.  Разорение и вытеснение с исконных территорий носителей высокотехнологичного процесса изготовления керамики фельдбергского типа привело в течение второй половины IX в. к переселению какой-то части населения в достаточно удаленные центры, расположенные на торговых магистралях, ведущих далеко на восток».   Иными словами, миграция ободритов, в числе которых, вполне, могли оказаться и вагры, на территорию русского Северо-Запада подтверждается данными археологии, о чем свидетельствуют находки западнославянской керамики.
     Существенным элементом, доказывающим  западнославянское происхождение какой-то части новгородских словен, служит и своеобразный новгородский диалект, зафиксированный в новгородских летописях и берестяных грамотах. О чем еще в начале ХХ века писал филолог Н.М. Петровский: «Заселение Новгородской области соседями - западными славянами из нынешней восточной Германии - кажется мне более возможным, нежели предполагаемый Шахматовым кружной путь - из Повислинъя к устьям Дуная, а затем обратно на север, вверх по течению Днепра. Если западнославянские особенности в языке новгородцев Шахматов объяснил тем, что этому племени приходилось по дороге на север пробиваться через ляшскую среду, то с неменьшей вероятностью можно предположить и западнославянскую основу в новгородском населении, оставившую свои следы в языке I Новгородской летописи и некоторых других памятников».  Отмечал Нестор Мемнонович также и широкое распространение в Новгороде западнославянских имен - Ян (Иван), Матей (Матвей), Варфоломей (Бартоломей), а также имен   на -ята -ата ( Гостята, Вышата, Петрята). Не ускользнул от его внимания и переход «о» в «во» - (Ореховец - Вореховец), Николай в Микула и ряд других словоупотреблений не встречающихся на юге, а распространенных только у балтийских славян и у новгородцев.
  Близкой точки зрения на проблему придерживается и ряд современных лингвистов и историков. В частности, в диссертации В.Л. Васильева «Славянские топонимические древности Новгородской земли: исследование деантропонимных названий на общеславянском фоне» отмечается, что славянская топонимия новгородчины наложилась на дославянские субстратные топонимические и гидронимические слои древнефинского и древнебалтийского происхождения, включая древнеевропейские – протобалтийские языки. В тоже время,  по мнению филолога: «выделение достоверно скандинавских субстратных топонимических следов», «проблематично». Аналогичная ситуация и с новгородскими антропонимами. Васильев пишет: «Наименования и обозначения лиц, отложившиеся в архаической славянской топонимии Новгородской земли и утратившиеся в обследуемом регионе к концу XV в., преимущественно удостоверяются фактами средневековой западнославянской (др.-чеш., др.-польск., др.-луж., полаб.-помор.) и т. наз. «альпославянской» (по О. Кронштейнеру) письменности… болг. и сербохорв. антропонимические факты как правило лишь дополняют западно- и / или восточнославянские».   
    Еще более определенно по этому поводу высказывается академик В.Л.Янин: «Поиски аналогов особенностям новгородского диалекта позволили вывод, что предки средневековых новгородцев переселились с территории современных Польши и Северной Германии. Эта гипотеза находит подтверждение в материалах археологии и антропологии».
   С  антропологией, впрочем, в действительности, не все так гладко, как об этом пишут антинорманисты. Справедливости ради, отмечу,  далеко не все антропологи разделяют  точку зрения Т.И. Алексеевой и В.Н. Федосовой, В.В. Седова и ряда других историков и антропологов, утверждавших, что население Северо-Запада Древней Руси формировалось на  финно – угорской основе, с участием других этнических групп, включая балтов и западных славян. Так, в частности, С.Л. Санкина на базе изученных ею материалов исключает: «сходство антропологических комплексов, характерных для ранних новгородцев и славян балтийского побережья (ободритов и поморян). Сильное сходство последних с германцами свидетельствует о далеко зашедшем смешении. Западные славяне в целом отличаются от новгородцев».    Сама  антрополог, видит в новгородцах балтов. Но вот что показательно: «В облике новгородцев» Санкина не находит и: «значительного воздействия германского комплекса».  Хотя, судя по контексту книги, автору этого очень хотелось бы. При этом исследователь признает, что: « по историческим данным не может идти речи о крупном переселении скандинавов в русские земли, а только в этом случае они могли бы внести масштабные изменения в антропологию местных коллективов».   Ну, так, то же самое, с равным успехом, можно  сказать и о западных славянах. Антнорманисты так же не настаивают на их массовой миграции на новгородчину. В чем тогда разница?
  В общем, ситуация складывается патовая. С одной стороны, по словам Санкиной: «Западнославянское и скандинавское влияние на культуру населения Новгородской земли фиксируется данными археологии, этнографии, лингвистики».   С другой стороны: «Данные краниометрии, однако, пока не подтверждают того же в отношении антропологических особенностей этого населения». Из чего следует вполне обоснованный вывод – «Возможно, элементы культуры и языка распространялись здесь более активно, нежели их носители». 
   Но если язык и культура новгородских словен  ближе языку и культуре западных славян, а не скандинавов, то, видимо, именно западные славяне, в том числе и вагры и были их предками, или, точнее, предками какой-то социально значимой их части. В любом случае, исходя из данных археологии, антропологии и лингвистики, включая озвученные ранее  предположения о времени появления термина и слов «варанги-вэринги-варяги» нет никаких оснований, в контексте легенды  происхождения новгородцев от «рода Варяжьска» отдавать предпочтение  скандинавам, а не балтийским славянам-ваграм. Тем более что еще в XIV веке арабский  астроном ад-Димашки, описывая побережье Балтийского моря, называл варягов  славянами славян.
  Остается прояснить вопрос, как могло слово «вагры» трансфорироваться  в варяги, поскольку лингвисты полностью отрицают возможность такого перехода, что, в свое время, позволило Л.С. Клейну с сарказмом заметить: « Между варягами и ваграми такое же  родство, как между варежкой и вагранкой».  А кто, собственно, может утверждать или доказал, что в древнейших, не дошедших до нашего времени, летописях изначально было записано  варяги, а не вагры и что новгородцы, суть, от рода варяжьска, а не от рода вагров? Более того, кто может с уверенностью утверждать, что именно о варягах, а не о ваграх говорилось и в самих новгородских преданиях послуживших основой для легенды или легенд об основании Новгорода и призвании варягов?
  В главе посвященной истории древнерусского летописания было показано, что  самый древний, из имеющихся в распоряжении историков, список ПВЛ датируется  XIV веком.  Сама же Повесть временных лет была составлена лишь в начале XII века, в период, когда термин варяги на Руси  имел уже довольно размытую  социальную и этническую окраску и связывался то со скандинавскими наемниками, то с купцами с Балтики, а то и вообще с немцами, жителями Готланда. Можно ли, в таком случае, быть  уверенным в том, что автор ПВЛ, равно как и  последующие ее переписчики, не заменил непонятных ему вагров на более-менее известных варягов? Склонен думать, что такой гарантии не даст не один исследователь. Тем более, что еще Шахматов предполагал, что легенда о призвании варягов была услышана и усвоена автором ПВЛ  лишь в ходе его поездки в Ладогу в 1114 году, до этого же в Киеве о призвании Рюрика скорее всего ничего и не знали. В таком случае,  стоит ли удивляться, если в изложении летописца неизвестные ему вагры трансформировались в варягов. К тому же, в варягов вагры могли трансформироваться уже и в представлениях самих информаторов автора ПВЛ, ибо времени с момента призвания, или миграции вагров в Прильменье и начала русского летописания прошло более чем достаточно, чтобы появились вызванные изменением социальной и этнической ситуации в регионе искажения в преданиях и легендах. Собственно на это, пусть косвенно, но указывает и сама ПВЛ.  Так, если в легенде о призвании  варяги это социальная группа, включавшая в себя помимо руси - шведов, норвежцев, готов и англов, то в недатированной части летописи варяги этникон, племя, народ, принадлежащий к потомкам Иафета наравне с теми же шведами, норманнами, готами, русью и другими.   Очевидно, что составители ПВЛ в XII в. имели более чем смутное представление о том, что писали. 
  В принципе, на этом можно было бы, и поставить точку. Доказательств того, что под варягами в легенде о призвании Рюрика и происхождении новгородцев изначально подразумевались скандинавы не больше, чем доказательств происхождения новгородцев от вагров. Я бы сказал, даже,  наоборот. Но тут, как и многое другое в нашей истории, все зависит исключительно от личных предпочтений исследователя. А значит истина, по-прежнему, где то рядом. Поэтому в качестве еще одной «экзотической» гипотезы происхождения термина  «варяги»,  не исключающей, а, скорее, дополняющей предыдущие осмелюсь предложить и еще одну, свою собственную.
  В хрониках Адама Бременского (XI в.), Саксонского анналиста (XII в.) и ряда других средневековых авторов  ободриты часто именуются ререгами. Этот этноним филологи-антинорманисты  увязывают с именем западнославянского огненного духа Рарога (Rarog, Raroh, Raroch, Rara;ek), которого предания, чаще всего,  изображают в виде сокола (rarohа), реже дракона с  искрящимся телом, пламенеющими волосами и сиянием, вырывающимся изо рта, а также в виде огненного вихря. Предполагается, что генетически Рарог связан с древнерусским Сварогом, русским Рахом и… иранским Варагном (Varagn), хищной птицей толи вороном, толи соколом, самой почитаемой инкорнацией иранского бога войны Вэртрагна. Само по себе созвучие варяг и варагн достаточно любопытно, но не более того. По крайней мере, в этом меня заверили  знатоки древнеславянских и иранских языков, к которым я обращался на всякого рода лингвофорумах.  На этом, собственно, можно, было бы и остановится, если бы не одно «но».
  Специалисты по древнерусской геральдике давно ведут спор о происхождении так называемого «знака рюриковичей», также именуемого «трезубцем». Антинорманисты напрямую связывают его, как, впрочем,  и имя самого предполагаемого основателя династии  с соколом Рарогом, стилизованное изображение которого они видят в знаке. Я не стану сейчас останавливаться на том, что к Рюрику, ныне украинский национальный герб, «Тризуб» имеет такое же отношение, как и российский двуглавый орел. Более подробно об этом  будет сказано в свое время. В данный момент нам  лишь достаточно знать, что первым родовым знаком рюриковичей был отнюдь не «Тризуб», а двузубец, превратившийся в трезубец лишь во времена Владимира  Святославовича, в последней четверти Х века. А теперь попробуем разобраться, что заставило будущего крестителя Руси отказаться от родового герба своего отца и внести в древнюю тамгу довольно радикальные изменения, а заодно я попытаюсь объяснить,  какое  это все имеет отношение  к птице Варагн и варягам.
  Для начала  традиционно обратимся в Повести временных лет, ибо именно в ней мы найдем первую подсказку. В 970 году, пишет летописец: « Святослав посадил Ярополка в Киеве, а Олега у древлян. В то время пришли новгородцы, прося себе князя: "Если не пойдете к нам, то сами добудем себе князя". И сказал им Святослав: "А кто бы пошел к вам?". И отказались Ярополк и Олег. И сказал Добрыня: "Просите Владимира". Владимир же был от Малуши - ключницы Ольгиной». 
А ровно через 10-ть лет,  Владимир посватался к дочери Полоцкого князя Рогволда,  Рогнеде. Но получил отказ, так как гордая княжна сказала отцу: «Не хочу разуть сына рабыни, но хочу за Ярополка».   Если верить  летописи, получается, что Владимир был бастардом, внебрачным ребенком Святослава от рабыни и по этой причине, считают исследователи, права на использование двузубца отца, в качестве геральдического знака и знака собственности не имел.
   Известный специалист по древнерусской геральдике С.В. Белецкий  высказал предположение, что Владимир «уже при жизни отца пользовался трезубцем».    Однако  убедительных подтверждений данному предположению он не привел. Поэтому, есть  основания полагать, что «трезубцем»  Владимир обзавелся лишь в Новгороде или , что более вероятно, «за морем» ,  в Скандинавии,    где он  в течении двух лет скрывался от братьев.
    Чем обусловлено данное предположение? Изображение птицы в балтийском регионе известны достаточно давно. С конца  в Х века фигура вертикально взлетающего ворона  или сокола, мнения исследователей на этот счет разнятся,  украшала миндалевидные щиты  прусских дружинников. Аналогичная эмблема, в несколько упрощенном в стиле, Еллинг,  в виде налобной подвески помещалась  на оголовья коней воинов Северной Самбии. Но гораздо чаще,  птицу, в качестве сакрального оберега, использовали скандинавы.  Тут фантазия скандинавских  мастеров была практически безгранична. Стилизованные изображения птицы помещались на щиты, наконечники ножен мечей, подвески и даже игральные шашки.  В форме птицы делались одежные застежки и ременные бляшки. Все это позволило  В.И. Кулакову предположить, что изображение вертикально взлетающей птицы, по его собственной версии  -  ворона, в начале завершающей фазы движения викингов стало своеобразным: « символом воинов разноэтничных дружин»,   а позже и знаком «социальной принадлежности воина-профессионала».      
   Достаточно хорошо предметы с изображением птицы представлены и в археологии Древней Руси.   А в 2008 году Старая Ладога порадовала историков поистине уникальной находкой – формой для отливки печати с изображением сокола, что  заставило исследователей вновь вспомнить о знаках рюриковичей. Правда, на этот раз инициативу  у антинорманистов, всегда  считавших трезубец символом Рюрика-Рарога, перехватили норманисты. По их версии,  форма имеет несомненное сходство с изображением сокола отчеканенного на английской монете датского конунга Анлафа Гутфритссона (939-941 гг.). И это, по мнению норманистов, как бы,  очередной  раз подтверждает датское происхождение  князя и его тождество с Рориком Ютландским.
 Абсурдность подобных утверждений даже не требует доказательств. Никто из исследователей,  что на Востоке, что на Западе никогда не держал в руках, да и не видел глазами  артефактов, на которых бы был запечатлен родовой или какой-то еще иной геральдический знак принадлежащий Рорику Ютландскому. Также как, никто из исследователей никогда не видел и родового знака нашего Рюрика. У его же предполагаемых потомков, начиная, как минимум, с князя Игоря  и заканчивая Святополком Окаянным, сыном Ярополка Святославовича, усыновленным Владимиром после убийства отца, геральдическим знаком служил двузубец, увидеть в котором птицу можно лишь имея очень большую фантазию. Как уже говорилось выше, первый трезубец, похожий на пикирующего или атакующего сокола, в качестве геральдического знака на Руси появился лишь в правление Владимира Святославовича.
  Я далек от мысли, что воинственный князь-бастард, лишенный права на отцовский родовой знак, примитивно скопировал свой герб со знаков подвластных и близких ему по духу скандинавов-наемников. Находки других артефактов, времен правления князя,  на которых изображен трезубец,  говорят о том, что еще при жизни Владимира знак претерпевал неоднократные изменения. В частности, на сребрениках  князя основание средней вертикальной мачты знака имеет не менее шести вариантов начертания, а на найденной в Пскове, летом 2008 года, подвеске, по мнению археологов, принадлежащей наместнику Владимира, в центре двузубца изображен ключ, возможно, символизирующий, что матерью князя была ключница. Все это  довольно отчетливо указывает на сложность процесса  создания первого образца тамги. Но, несомненно, птичий сюжет, почерпнутый Владимиром у скандинавов и балтов, а возможно и западных славян – ободритов,  издревле обитавших в Новгороде, оказал свое  решающее влияние.  Доказательством этому служат находки в скандинавских и балтских дружинных захоронениях  начала XI века  предметов, на которых, помимо, типичных для скандинавов и пруссов орнаментов имеются  изображения классического Владимирского «трезубца», причем, в ряде случаев, в парадном варианте тамга Владимира  превращена в изображение птицы. Историки предполагают, что все эти предметы принадлежали возвратившимся на родину воинам, входившим в варяжскую дружину князя Владимира и сыгравшим решающую роль в его борьбе с братом Ярополком, как известно  закончившейся гибелью старшего сына Святослава, от мечей, приведенных младшим братом наемников.
 И здесь мы, наконец-то, вплотную приблизились к тому, с чего начали, к связи иранского Варагна с  варягами. Я не собираюсь доказывать, что имя мифической птицы - то ли коршуна, толи орла, толи сокола, а, по мнению известного переводчика и комментатора «Авесты» И.М. Стеблина-Каменского, «ворона», у восточных славян послужило основой для происхождения термина «варяги», это было бы слишком самонадеянно и наивно. Но  возможно  косвенная связь между Варагном и варягами все-таки имеется.
   В пантеон установленный князем Владимиром в Киеве включены как минимум два достоверно иранских божества Хорс и Семарг. Следовательно какая-то часть  местного населения и русов исповедовала их культ.  Да и  иначе и вряд ли  могло быть.  Изыскания показали, что  летописные поляне своим физическим обликом отличаются от остальных как восточных, так и западных славян. В антропологическом плане, они гораздо ближе скифам лесостепной полосы и аланам  Верхнего Дона VIII – IX вв.  Лингвисты, также, отмечают наличие значительного количества иранизмов в восточнославянских языках. Особенно отчетливо это прослеживается в мифологической и религиозно-этической сфере. Более того, в статье « Проблемы славяно-иранских языковых отношений древнейшего периода» А.А. Зализняк прямо говорит о существовании: «в прошлом определенной религиозно-мифологической и культурной общности между иранцами и славянами» и о том, что «славянский пантеон структурно и материально близок к индо-иранскому и в особенности к иранскому».   Но если западнославянский сокол-rarog, по мнению чешского лингвиста В. Махека и советско-российских О.Н. Трубачева, В.Н. Топорова, А.В. Дыбо: «является заимствованием из др.-иран. varagna»,  то, что мешает предположить наличие такого  же заимствования, в форме «вараг/варяг», и в языках восточных славян? Или хотя бы допустить, что варагнами-варягами, из-за обилия птичьей символики на оружии и личных вещах, а также созвучия со скандинавским «вэринг» называли выходцев с Балтийского моря жители Поднепровья?  В пользу данного предположения говорит и тот непреложный  факт, что в толковом словаре В.И. Даля одним из синонимов слову «варяг» служит слово «орел».
  Выше я уже сетовал на  то, что знатоки иранских и древнеславянских языков, обитающие на всякого рода интернет Лингвофорумах, крайне скептически отнеслись к моей попытке увязать имя иранской мифической птицы с термином, обозначавшим скандинавских наемников на Руси. Но, среди критических, а порою и весьма раздражительных ответов я однажды получил вот такой: «осетинское – wariag – вы будете удивлены – «соколиный»».   Круг замкнулся.
    Я понимая,  написанное мною в этой главе не только до конца  не прояснило происхождение слова и термина «варяги», не только не дало ответа на большинство мною же и поставленных вопросов, но и, напротив, все еще больше запутало. Вместо одной  убедительной или хотя бы приемлемой гипотезы, автор декларирует сразу три. Да только, к сожалению, русская история, частенько, не знает простых ответов  и на куда более простые вопросы. А все, что касается ее древнейшего периода, подчас, несет в себе лишь гадательный и предположительный оттенок. В полной мере это касается и происхождения варягов. Имеющиеся в распоряжении историков материалы не дают оснований  однозначно утверждать, кого, именно, жители Древней Руси, в разные периоды своего существования, подразумевали под этим термином и словом. Можно лишь предположить что,  в течение своей долгой истории слово «варяги» неоднократно претерпевало изменения как в произношении, так и в содержании. Последнее, особенно заметно на примере и самих древнерусских летописей и этимологических и толковых словарей.
 А теперь подведем очередной неутешительный итог. Как и в случае с происхождением этнонима «русь», попытка прояснить происхождение и, максимально точное, значение  слова и термина «варяги» так же не увенчалась успехом. И это, к сожалению, не единственная и не последняя проблема и загадка русской истории.