Глава 13 От советского информбюро

Встретивший нас морячок, перепоясанный крест-накрест пулемётными лентами, весь прокопченный, с гримасой ненависти на лице и окровавленными бинтами на голове, обыскал Василия и меня. Забрав мой наган, с последним  патроном, что я приберёг для себя и финку, он стволом автомата указал направление, куда нам надо было идти.

Идём вдоль тускло освещённого мерцающими лампочками туннеля, напрочь забитого раненными, лежащими вдоль стен, так что посередине остаётся лишь узкий проход.

В нос бьет адская смесь запахов, сотканная из гниющих тел, вони бензина, и ещё чего то специфического, что присутствует во всех подземельях. Дышать здесь практически нечем.

Дойдя до тупика туннеля, матрос заставил нас стать лицом к стене, открыл массивную железную дверь и подтолкнул стволом автомата в какой то тесный бункер, еле освещённый тусклой лампой под потолком. Напоследок он процедил сквозь зубы: " Как по мне так пристрелил бы я вас с превеликим удовольствием, но против начальства не попрёшь, к сожалению. Не дозволил товарищ капитан третьего ранга в расход вас пустить. Так что посидите пока здесь, "пехота...морская". Щя побыренькому фрица отгоним, тогда и решим что с вами, подлюками партейскими, дальше делать." Он вышел, и захлопнул за собой бронированную герметичную дверь с такой силой, что у нас даже заложило уши.

Мы рухнули на бетонный, успокаивающе-прохладный пол, как подкошенные. Слишком много за последние сутки нам пришлось пережить, что бы оставались ещё какие то силы, моральные, или физические.

"Эххх, сколько ж меня будут свои к стенке то ставить? Когда ж наконец закончится это форменное безобразие?" - грустно пронеслось в мозгу.

Прошло совсем немного времени, как мы оказались в этой бетонной мышеловке, а снаружи похоже началось светопреставление. Несмотря на герметичность двери, оттуда был слышен дикий грохот стрельбы, разрывы гранат, а потом раздался чудовищной силы взрыв, сотрясший всё подземелье так, что откуда то сверху посыпались нам на голову куски бетона.

Погасла наша полудохлая лампа, всё окутала кромешная темнота, и полная леденящего ужаса тишина. Подождав немного, я, не выдержав неизвестности, подскочил на ощупь к двери и навалившись на неё плечом, попытался открыть, но не тут то было. Мой товарищ попытался мне помочь, но увы, дверка эта и прямое попадание бомбы наверняка бы выдержала. Мы с пацаном начали дружно барабанить по гулкому железу со всей дури. Но вскоре осознав бессмысленность этого занятия, окончательно обессилев, рухнули на бетонный пол и задумались над своим незавидным положением.

Я вспомнил аналогичный случай из своего детства. Был у нас в гимназии один учитель. Уж не помню что преподавал нам сей несчастный. Но уж больно был он помешан на археологии и истории. Всё своё свободное время пропадал на раскопках древнего города-полиса Херсонеса, развалины которого начинались прямо в нашей Карантинной балке.

И когда нам надоедало его нудное преподавание очередного урока, я робко поднимал руку, и смиренно эдак произносил: "Уважаемый Олег Геннадиевич! А не смогли бы вы поведать нам хоть немножечко, самую капельку, из жизни вашего любимого полиса Херсонеса?"... И это был кульминационный момент в нашем уроке. Он в корне менял ситуацию в классе.

Теперь мы уже были не простыми оболтусами-гимназистами, а он не тщедушным 0лег-генадичем, со скрюченным мизинцем на левой руке, а внезапно становились гордыми и свободными гражданами, не менее свободного и ещё более гордого города-государства с романтическим именем Херсонес-Таврический. А наше "Чёрное море", что плескалось под окнами школы, мгновенно преображалось в некий мифический субъект с фантастическим названием "Понт Эвксинский".

Уже давным-давно был закончен урок, а мы все как заворожённые слушали его повесть о тех временах, и появлялось навязчивое чувство, что он был участником, ну или как минимум очевидцем, всего того, что он нам рассказывал. И был он там ни больше, ни меньше, а старейшиной полиса по имени ТИрон Эвксинский.

Что он нам только не рассказывал. Всего и не припомнишь. Но мне лично запала сцена, когда этот самый правитель, в преддверии последнего штурма Херсонеса кочевниками-скифами, уже последней, третьей линии обороны городской стены, решил провернуть одно весьма щекотливое дельце. И вот он, этот правитель, снимает со стен, на которых и обороняться уже почти что не кому было, отряд защитников из десяти рабов. Заводит их в городскую подземную сокровищницу.

Там навьючивает на них всё золото, которое в ней имеется, и открыв потайную дверь, заводит всю эту колонну в подземелье, по которому они долго-долго бредут на заплетающихся от непосильной тяжести ногах. Сам же идёт легко и уверенно по известному лишь ему одному маршруту, держа высоко над головой ярко горящий факел. Наконец, после длительного и весьма изнуряющего пути они достигли конечной точки маршрута - какой то огромной купольной пещёры, с круглым отверстием в самой высокой части свода, через которое едва проникает солнечный свет.

Все скидывают свой ценный груз на центр пещеры, и падают обессиленные рядом. Когда рабы приходят в себя, то вместо правителя видят лишь догорающий его факел, и в ужасе пытаются вернутся по этим катакомбам обратно. Но факел догорает, и найти обратный путь становится невозможным без подсветки в принципе. В конечном итоге все они срываются в бездонный колодец, и на этом его грустное повествование заканчивается. Мы некоторое время сидим как оглушённые под впечатлением всего услышанного. Потом кто то задаёт робкий вопрос: "А как же казна? Казну ту, нашёл потом кто то, или нет?"

На что учитель, немного подумав, многозначительно ответил: "Увы...сие мне не ведомо. Да думаю и никому из смертных тоже. Один всевидящий Бог это знает. Но с той поры почти 500 лет прошло, и не факт, что кто то не добрался до неё в конце концов."

Вот это то повествование и вдохновило нас с товарищем стать очередными искателями сокровищ. Вооружившись факелами мы спустились по верёвке в один из бесчисленных колодцев, находившихся в черте города. Как я и предполагал, у самого дна колодца, воды в котором уже давно не было, присутствовал подземный ход, по которому мы и пошли. Закончилось тогда всё очень грустно. Туннель был очень дряхлым и в один ужасный момент нас накрыло оползнем. Последнее что отпечаталось в моей памяти, это как вроде пошёл дождь, но вместо капель сверху сыпались булыжники. Мой напарник там и остался под завалами, а мне каким то чудом удалось выбраться, а потом, даже живым и почти что невредимым вернуться обратно. С тех пор у меня и появилась болезнь, как доктор заумно высказался "клаустрофобия" - вроде бы. То есть боюсь я панически всяких подземных помещений. И если случается в такие попадать, то у меня начинается чистое помешательство, со всех щелей, как мне кажется, меня всякая нечисть атакует.

И вот примерно в такую подземную полость мне и посчастливилось попасть в этот раз.

Василий мой, дрожащим голосом, заикаясь спросил: «Дядя Митя?…Это?.. Это конец?»

- Паникёров к стенке - насколько это было возможно, шутливо, ответил я. Всеми фибрами души пытаясь скрыть истерическую дрожь в своём голосе. «Отдыхай, пока есть такая возможность, за нами придут рано или поздно, либо те, либо другие».

А про себя, с животным ужасом подумал: «Если конечно нас не завалило тут на веки вечные, и кроме трупных червей никто к нам больше не наведается в гости».

Больше всего нас угнетала полная тишина и неопределённость там за дверью. Так прошло неизвестно сколько времени, пока наконец то послышалась какая-то возня снаружи.

Я вскочил как ужаленный, снова начал неистово барабанить в дверь и что-то кричать. Неожиданно запоры пронзительно громыхнули, и наша герметичная дверь медленно начала открываться. Как только она чуть приоткрылась, оттуда пахнул такой дикий запах палёного мяса и горелой тряпки, что я чуть было не упал на пороге, а пацан видимо потерял сознание и начал оседать на меня.

Интуитивно подхватив его на руки я, задержав дыхание, кинулся по памяти, на ощупь, в коридор, к месту откуда мы сюда пришли, чуть было не сбив с ног того, кто нас пытался выпустить из этой бетонной мышеловки. На последнем издыхании я почти что подскочил к амбразуре, выходящей наружу, попытался сделать глоток воздуха… и потерял сознание.

Пробуждение было страшным. В горле горело, в голове болтался кирпич, глаза никак не могли открыться полностью. Надо мною склонилось какое-то жуткое чудище с продолговатым лицом и висящим хоботом. От неожиданности я снова ушёл в небытие. «Наверное я уже в аду, и это тамошние черти меня оприходуют» - мелькнула бредовая мысль. Снова пришёл в себя только от дуновения свежего воздуха.

Чудище махало каким-то опахалом надо мною и разгоняло клубы дыма, давая мне возможность продышаться. Наконец я пришёл в себя окончательно. Чудище оказалось человеком в противогазе. Увидев, что я пришёл в себя, он снял противогаз, и я узнал того седого капитана третьего ранга, со строгим взглядом и грустным выражением лица, который давал команды морякам при нашей первой встрече.

«Что здесь случилось?» - еле выдавил я из себя иссохшей глоткой. Капитан молча откупорил свою фляжку и смочил мне губы живительной влагой. Я судорожно попытался отпить из неё ещё, но он быстро убрал флягу со словами: «Нельзя, это всё что у меня осталось».

Дальше он продолжил, спокойным, каким то даже безразличным тоном: «Сволочи эти, залили бензин в нашу вентиляционную систему и взорвали, был объёмный взрыв, и почти все кто были на верхних уровнях погибли. Остались только те, кто был возле бойниц, и в нижнем ярусе, в герметичных казематах, да вот вас двое».

Я сел, голова ещё кружилась, но уже меньше. Василий распластался без признаков жизни, рядом. Я со всей дури принялся лупасить его по щекам, пока тот застонал и веки его дрогнули. «Жив курилка» - радостно прохрипел я, и сам попытался встать на подгибающихся ногах.

Картина вокруг меня была ужасающей. Все раненые лежали бездыханными, бесформенными обгорелыми кучами. На многих ещё дымилась одежда. Из живых увидел только седого и «добряка» братишку, встретившего нас у входа, с сильно обгоревшим и распухшим лицом.

Я протянул седому руку со словами: «Дмитрий Тузов, ополченец, член партии».

– Очень приятно. Семён Епифанов, капитан третьего ранга, тоже коммунист» - ответил он как-то стеснительно и, почему то шёпотом, добавил: «Про партию не надо, а то бойцы могут неправильно понять, насмотрелись тут всякого…», горько прибавил он, возвращая мне мой наган и финку.

И после некоторого молчания, сквозь зубы продолжил: «…Насмотрелись как коммунист адмирал Ноябрьский, да вместе с коммунисткой Сориной, в женских плащах, по головам раненых, скакали зайцами, спеша на самолёт, а наши вдогонку им слали проклятья, да короткими очередями лупили. Кто в воздух, а кто и чуть пониже».



Помолчали. Слова были явно лишними. «Ветров!» - это, кап-три, обратился к нашему моряку-провожатому, - «Покажи товарищам наше хозяйство и поставь их на довольствие, только смотри там у меня без всякого волюнтаризма до шовинизма»-полушутя, полусерьёзно бросил ему вдогонку.

Моряк насмешливо протянул: «Поняяятно. Есть без волюнилизьма всякого-разного.

За мной, пехооота… морская» — и ловко скаканул вниз по лестнице, ловко перебирая руками поручни, а ногами не касаясь ступеней.

Видимо, в глубине подземелья уже наладили вентиляцию, потому что по туннелю неестественно сильно потянуло свежим воздухом, выгнав жуткие запахи наружу. Василь мой, дрожащим голосом спросил Ветрова: «А если снова фрицы, того, нас бензином рванут?». Тот с насмешкой ответил: «Не плачь парнишка. Больше не рванут, уже взорвали все шахты вентиляционные, некуда бензин теперь лить тот, разве что, если каждому из нас лично в жо. Но для этого неплохо бы им поймать нас сперва» - грустно пошутил тот.

В нижний ярус взрывная волна не очень сильно проникла, и тут народ был хоть и изрядно поджарен, но в основном почти что живой.

Радист тщетно пытался наладить связь, видимо с Большой землёй, громко, и не совсем цензурно кляня всех виновных в этом безобразии, начиная с Ома и Фарадея, и кончая Гитлером. Наконец его ругательства потонули в треске эфира и обрывках хриплых фраз из динамика:

«От Советского Информбюро… 3 июля…закончена героическая оборона Севастополя… советские войска потеряли с 7 июня по 3 июля 11.385 человек убитыми, 21.099 ранеными, 8.300 пропавшими без вести, 30 танков, 300 орудий, 77 самолётов... Остальные бойцы и командиры… из Севастополя эвакуированы…"

Радиостанция, беспомощно хрюкнув напоследок, окончательно замолкла. А в бункере повисла пронзительно-тревожная тишина, которую нарушил лишь истеричный возглас моего Василия: «Всех эвакуировали… это как? А нас как же? Забыли? Мы наверное опоздали к эвакуации?»

- «Все эти, типа эвакуированные… половина на морских волнах качаются, а вторую половину в плен фрицы ведут. Сказки это всё про серого бычка. «Про-па-ган-да», называется. Живи паря… Пока живётся. Не долго уж осталось» - произнёс с горечью в голосе,поучительно растягивая слова, стоявший рядом матрос в окровавленной, обгоревшей тельняшке.

Нам с пацаном дали по пайке, состоящей из сахара, разбавленного морской водой, и приправленного какой-то пылью от сухарей. Как мы ни были гОлодны, но эту гремучую смесь невозможно было пропихнуть в рот.

- Водички бы глотнуть - прохрипел мой Василий, облизывая растрескавшиеся губы.

- Дык вон цельное море рядом плещется, пей не хочу, - съехидничал тот же матрос, но потом видно пожалев парнишку, вытащил откуда-то из шхеры малюсенькую бутылочку, накапал с десяток капель в пробку и протянул моему напарнику.

Потом, видимо для наглядности, открыл кран расположенный над умывальником, но оттуда вместо пресной воды потекла бурая жижа с едким запахом сероводорода. Под неодобрительные возгласы обитателей нашего кубрика: "Кончай Петрович народ честнОй газами травить, и так дышать нечем."

Мой Василий с ужасом на всё это посмотрел, и вопросительно уставился на меня, видимо молчаливо требуя прояснить эту неадекватную ситуёвину.

В ответ я ему поучительно, как первокласснику, произнёс: "Авось", это наше самое любимое и родное русско-советское слово. Воды в цистерны налили небось под завязку, а помыть те цистерны перед этим забыли. Понадеялись что дедушка "авось" всё это за них сделает. Там водица и затухла похоже.

Матрос услышав мою трактовку происшедшего аж крякнул от удовольствия и одобрения: "Ну ты папаша похоже провидец какой то, в самое яблочко угодил. А ещё этот "авость" сухарей впритык заготовил, вон одна пыль осталась от их присутствия на нашей славной батарее, но зато для каких то ему одному ведомых целей притарабанил сюда две машины сахара-песка.

Наверное что бы нашу безвременную кончину подсластить хотя бы немного. Вот и потчуем вас теперь тем, чем богаты. Плюс морская водица, без ограничений. Ну и сами это же едим, то что Бог послал, как говорится. Ежали он есть тот Бог конечно.

Матрос Ветров указал нам наше место на полу в бетонном кубрике, со словами : «Отмывайтесь, вон полный умывальник прекрасной "свежайшей" воды, да отсыпайтесь, пехота. Ночью может и на прорыв пойдём. Мабуть в последний раз помыться да поспать придётся. На тот свет надо по возможности симпатишными и привлекательными попадать. Мало ли сколько времени там акклиматизация продлится. Да и пословица такая есть: «Встречают по одёжке…» — мрачно хохотнул братишка.

Потом помолчал, и специально для меня добавил: «Я лично за тобою буду следить в том бою. Член партии ты наш распрекрасный. И если вдруг случайно надумаешь слинять куда нибудь, как почти все ваши енто уже сделали, то предпоследняя пуля твоей буде, бо последнюю я уже за собой зарезервировал.