Радость, печаль и снова радость

Радость и печаль, говорят, ходят, как Шерочка с Машерочкой, парой. Только случилось что хорошее, например, в лотерею выиграл пылесос, как тут же какая-нибудь гадость вылезет, вроде несварения или чего похуже. Или еще наоборот бывает, жена бранится, на чем свет стоит, и непонятно, куда от нее спрятаться. А тут раз, звонит ей подруга, и они полтора часа на телефоне висят. Пока она отвлеклась, мигом себе вишневой наливки рюмок до трех и даже успел спать лечь. Чем не радость? Но это про обычных людей такое вполне очевидно, а вот что у миллионеров так же, доподлинно неизвестно.
Всё ж, по меньшей мере один случай к этому правилу все-таки происходил и с миллионером, нашим, так сказать, Николаем Петровичем.
Николай Петрович, наш недавно получил очень хороший контракт. Ну прям, ну очень хороший. Такая там прибыль ожидалась от него, что и непонятно даже, как выводить-то ее. А то еще, чего доброго, вся на налоги уйдет. В общем, контракт был знатный, и деньжонка, которая на нем будет заработана, в прежние времена развлекала мы Николая Петровича по вечерам – он бы все придумывал, куда бы ее оприходовать. А уж там такая сумма, что одним вечером не отделаться. Да, нескучные могли быть вечера.
Но не тут-то было. А было тут вот что. Случилась печаль.
Такие контракты, они абы как не достаются всякому хорошему человеку. Тут другое работает. Доверие требуется и вера в успех. А энти дела, они на ровном месте не возникают. Сложный процесс. Значит, вышло у нашего Николая Петровича знакомство с одним уважаемым да влиятельным господином. Не то, что сам Николай Петрович не был уважаемым или влиятельным, очень даже был и уважаемым, и влиятельным, прям аж жуть. Получается, что знакомство было это, значит, взаимовыгодное. Но хотелось им, этим двум господам, и друг другу доверять, и закрепиться уверенностью, что это дело чуть не само собой сделается к обоюдной радости и профиту с обеих сторон. Решили они на охоту поехать, кабана бить. И, может быть даже лося. Вот они день охотились, два, и, может быть, даже неделю. А, параллельно, снимали всякие ограничения и возможные препоны на будущем пути.
Такие вот доверительные вылазки, они здоровья, бывало, стоили изрядного. Потому что охота – она хоть и хороша, но в засаде, с ружьем, сильно не пообщаешься. Только, когда стемнеет, будет накрыт стол и распечатан односолодовый двадцати четырех лет выдержки, пойдут разговоры, образуется связь и даже, так сказать, конфиденция. Они вместе тогда строят сперва план утверждения этого проекта, да не так, в двух словах, а в образах, будут в воздухе чертить чуть ли не вилкою результат, размечтаются, как все у них складно тут произойдет, и глядишь, часу в третьем, четвертом посиделок, будут уже рисовать в мечтах долгосрочное сотрудничество, как если бы это дело, ради которого сейчас это все, давно на мази, или даже, тем более, в прошлом, и все вышло так, что лучше только у японцев.
Обыватель, конечно, в виду своей необразованности, такое мероприятие может принять за возлияние или даже банальную пьянку. Да вот только, в действительности, тут другое, возлияние тут только вспомогательный момент. Здесь уже тонкие материи включаются. Это с той самой точки зрения скорее визуализация, подстройка внешних условий под свои возможности. Магический процесс. Сперва осторожно, но по мере, это самого, раскрепощения, для чего, конечно, уже и охота и алкоголь играют некоторую роль, идет диалог такой уверенный, что миру просто некуда деваться – придется подстраиваться под обсуждаемый план. Короче, после семи-десяти дней (и никак не меньше) таких вот раскрепощений и визуализаций иногда нашему Николаю Петровичу назначали прокапаться, чтобы организм измученный поддержать.
Опять слышу обывательские пересуды, допьются, мол, да вот только алкоголь совсем ни причем, не он же здоровье забирает! Дело тут в этом, знаете ли, «подстраивании». Огромных внутренних ресурсов требует. Вы только сами представьте: сидят они каждый день у бассейна после охоты или у камина, а может, в сауне, и одно и тоже из вечера в вечер – вот мы, Игорь Игнатич, с тобой в следующем году заберем мост. Или плотину. Или еще что. Да мало, «заберем», расписывают в нюансах, куда они поедут это дело обмывать, что на столе будет, и даже параметры тех, кого еще позовут, руками обводят. А обмывать надо и начало, и успешное завершение.
Эх, если б все было так просто, да только есть еще одно важнейшее «но» – планировать надо в один настрой. Если первый хочет, а второй не уверен – дрянь дело. Провалиться все может, облом выйдет, говоря простым языком. Они оба должны хотеть, прям, чуть не мечтать, чтоб наступило вот так-то. И в деталях сойтись даже. Ну а алкоголь – он лишь как тяга в топке. Чтоб огонь не гас (то есть, чтоб до срока не заскучать, да не заснуть, не дай Бог!)
Теперь поняли? 
В общем, такие вот переговоры, и наладка конфиденции со всякими подстройками забирали у обоих некоторый объем физических сил. Иногда этот объем был такой значительный, что требовалась мед.помощь. А вы говорите… Быть богатым не у всякого сил достанет.
Но это мы все описывает так, для абстракции, и Игорь Игнатич – гипотетический компаньон. А этот, с каким у Николая Петровича новый контракт – не гипотетический, почему его ФИО мы умолчим тут. От греха. Тем более, что этот раз вышло все очень даже отлично. Контракт, конечно, вырисовался, любой позавидует.
А Николай Петрович, знаете, вместо того, чтобы уже в одиночку дома вечерами набрасывать образец дальнейшего развития, угодил в реанимацию. Сердце подкачало. Надорвал непосильными думами. И, главное, доктор ему всякого наговорил, ну, то есть, тревожного. Говорил: «Вы, Николай Петрович, беречь себя должны, потому что, если такие нагрузки будете продолжать на себя наваливать, может случиться этакое, что поправить уже не получиться». Короче, накрутил доктор Николая Петровича, что тот со страху уже и того. Окручинился. Думает, как бы ему, чего доброго, не помереть. Еще самочувствие у него в этот момент очень было хреновое. И кардиограмма одно слово – дрянь. Он понимал, что сейчас под надзором, и сгинуть, скорее всего, в этот раз ему не допустят. Но было все равно неприятно. Мысли лезли со всех сторон.
«Да, - думал Николай Петрович, - помирать, конечно, дело дерьмовое!» Это бедному человеку помирать не жалко. Что он тут оставляет опосля себя? Только сундук с обносками. А вот такому, как он – прямо сказать, проблема это, помереть. Прямо что даже напасть. С такими богатствами помирать, положа руку на сердце, до слез обидно. Тем более в наши просветленные времена. Вот фараонам, между прочим, было не так обидно помирать. Они, когда отправлялись на вечный покой, с собой туда вон сколько богатства брали, и даже жену со слугами. Николай Петрович на некоторое время погрузился в фантазию о фараонах. Конечно, одну жену с собой брать – тоже не дело. Целую вечность ведь потом с одной, то есть. Но и это ему не грозит, не в нашу, так сказать, эпоху равноправия. Эээх! Цивилизация! Гуманизм! При нонешних законах, не то, что жену с собой не взять! Хуже! Даже домработница с садовником и нянька переоформятся по договору, и лежать ему в могиле одному. Так что фантазия о фараонах была у Николая Петровича урезанная. Представил только, что бы он хотел с собой взять первым делом, хотя бы из вещей. Тем более, места у него там будет немного, не будут же ради него пирамиду отгрохивать. А вот об усыпальнице подумать, пожалуй, стоило бы. Чтоб хотя бы самое первонадобное вошло. Телевизор там, бар, тир хотя бы. Ложе побольше. Не теснится ж, как все, в коробчонке.
Тут пришла ему в голову отличнейшая идея. Доставку-то в усыпальню можно заказывать?! Да уж наверняка тут никакой проблемы быть не должно. И место опять же экономить можно. Загодя ведь все равно хрен угадаешь, чего там, в вечности, не будет хватать.
Николай Петрович вздохнул и помахал рукой, как будто разгоняя дым – пытался развеять воображаемую свою фантазию про усыпальницу и остальное. Все-таки в техническом вузе учился, соображал, что эти все дела – для темных отсталых веков. Не в нашу пору науки и техники. Но ничего с собой не взять было очень ему неприятно…
…На следующий день в больницу набежали посетители. Были и сотрудники офиса: главбух там, коммерческий, помощники, замы. Каждый в свой назначенный час. Всем им Николай Петрович на минорной ноте и с сильной одышкой говорил: «Я ваше, ребята, всё. Не дай Бог, помру, что тогда делать будете? Куда пойдете? Кому вы нужны?». И они, каждый из них, кроме, может быть, разве, бухгалтерши, бледнели и какое-то время не знали, что отвечать. Сидели напротив кровати шефа и руки себе выламывали. Вы спрашиваете, бухгалтерша почему не бледнела? Она недавно с моря вернулась, и ее свежий загар всю бледность скрывал. Бедная женщина!
Ну а потом, когда все они, каждый в свою очередь и в свой назначенный час, брали себя в руки, говорили, нет, мол, Николай Петрович, никому мы не нужны, кроме Вас, кормилец, и страстно жали его прохладную влажную руку. А тот ее нарочно потряхивал, чтобы казалось, что дрожит.
- Вы, Николай Петрович, обязательно скорей поправляйтесь, - говорил коммерческий, - только этого мы и желаем, так сказать, - говорили помощники, - и нету у нас других мыслей, кроме как об Вас, дорогой наш, и озабочены мы только разве что Вашим здоровьем и за ваше выздоровление в церкви свечку поставим! - говорили все замы. Бухгалтерша примерно это же самое говорила, хотя бы и побледнеть ей было невмоготу.
-   Свечку в церкви – это хорошо! – Похваливал босс своих  подшефных, - Свечку обязательно сделайте, потому как сами понимаете, что вам без меня трудно будет.
На этом месте кто-то из его навещателей прощался и выходил, его сменял другой, и так – аж до самого вечера.
Ставили его подшефные за его здоровье свечку перед иконой Богоматери, иль перед какой другой, мы точно не знаем, но утром Николай Петрович сдал все анализы, и они были довольно неплохие. Ему прописали пилюли для сердца, и можно было даже ходить на работу, только он перестраховался и по рекомендации друзей на пару недель отправился в кардиологию в Швейцарии и на месяц в ту же Швейцарию отдохнуть. А как возвратился оттуда, так уж и порадовался выгодному контракту в полной мере. И по вечерам, как и полагается, потасовал будущую прибыль вволюшку, прикладывая ее то туда, то сюда. Ведь сколько еще вещей в мире есть, которые пока не его, а будут скоро его! До того момента, когда, как говорится, с собой уж не взять, но он, такой момент, хотелось бы верить, еще очень и очень нескоро.