Молитва

Уезжая в новую для себя жизнь, в неизвестность, которая должна была обернуться со временем либо счастьем, либо кошмаром, я допоздна общалась в поезде со своей случайной попутчицей. Надо заметить, слушала я ее вполуха. Hа промерзшем мрачном вокзале остались три самые дорогие моему сердцу фигуры: мама, папа и маленький сын. Поезд проехал под железнодорожным мостом, с которого я когда-то помыслила спрыгнуть, в едко щиплющей глаза размазанной по лицу туши, а мой оператор изо всех сил тащил меня оттуда, и уже через полчаса в мрачной коммунальной квартире заливал в мой стакан «пятнадцать капель». Я восторженно смотрела на счастье своего коллеги в его коммунальном раю, слушала смешную историю удочерения ребёнка вместе с мамой «в довесок». Жена его, замечательная умная женщина, уговаривала меня остаться ночевать, но я, вежливо отказавшись, поспешила вернуться в своё одиночество.

Женщина-попутчица то и дело отвлекала меня от невеселых мыслей своими рассказами. Из всей ее болтовни мне почему-то запомнился тот факт, что даже в таком уважаемом возрасте она до сих пор летает во сне. За окном безразличный к нам падал декабрьский снег. Мне все хотелось увидеть напоследок в темноте маленькую станцию, где закончила свои дни моя бабушка, станцию, находящуюся ровно посередине между Вяткой и Москвой. Там меня крестили, бабушка тайком и силой, не убоявшись полковничьего гнева, приволокла меня подростком «в церкву», я упиралась:
- Папа не велел...
Священник читал молитвы над новыми рабами божьими, босыми, стоящими на вязаных крючком разноцветных ковриках, совершал какие-то действия, которые завораживали и гипнотизировали, погружая в какой-то не то транс, не то полусон. Куда-то нужно было плевать, затем брызгаться и принимать помазания на лоб, руки и ноги... В горле щекотало от свалившейся откуда ни возьмись благодати. Меня захватил тот факт, что уже много веков обряд этот остаётся неизменным, и повторяется слово в слово, жест в жест.
В церкви было тепло, и лицо бабушки как-то по-особенному лучилось, словно вот сейчас, вот в эту минуту она одновременно спасает меня от всех бед и лишений, ожидающих ее внучку и на этом свете, и на том...

Наконец, сон склонил мою попутчицу и она замолчала, в своих скоростных колыбелях уснули и остальные путешественники. A К утру поезд домчал нас до Первопрестольной, пассажиры выстроились в тонкую нитку-очередь с рюкзаками и багажом на колёсиках, сделанным из блестящего разноцветного пластика.  На перроне возбужденно махали букетами встречающие. Я окинула взволнованным взглядом купе: на столе моей попутчицей была оставлена газета с большим, во всю страницу, изображением иконы Владимирской божией матери. Владимирская старше Казанской, она прижимает младенца к правому плечу, а Казанская, соответствующая более традиционному изображению Богородицы, держит ребёнка у сердца. Так я и отличала их всегда, у сердца ребёнок - Казанская, у правого плеча - Владимирская.
Очередь тронулась. Мне хотелось взять газету на память, но я не осмелилась брать, пусть и брошенное, но чужое, а вместо этого двинулась к выходу, на ходу складывая губы в молитву, неизвестно как ко мне пришедшую, но которая остаётся со мной и по сей день:
               
                Божия матерь Владимирская!
                Веди меня за собой
                И очисти мя от всякия скверны:
                Внешней, внутренней и ума,
                Спаси нас, Святая Икона!

А через двенадцать лет уже вместе с сыном мы оказались в столице Бельгии по делам, и, выполнив все, решили заглянуть на Гранд Плас. Каково же было мое удивление и восторг, когда в церкви святого Николая, в центре Брюсселя, я снова увидела русскую икону Владимирской Божией матери!

А ведь, по вселенским масштабам, я и не уезжала никуда...