Ах, Одесса!

       Обычно, я почти не пишу воспоминаний, не столько из–за того, что нечего вспомнить, сколько не считаю, что они кому–то интересны, да и личность моя довольно скромная: не участвовал, не принимал, не состоял. Как миллионы людей. Даже свидетелем на суде не был. Только в качестве ответчика. Но неожиданно попались рассказы об Одессе и меня накрыла ностальгия. Будто вновь почувствовал те запахи и ощущения, какие были в то лето далёкого 1975 года.

       Моя матушка, Царствие ей небесное, работала в подростковом кабинете местной поликлиники и каким–то чудом смогла достать путёвку в санаторий им. Чувырина в Одессе. Не то, что это была попытка отправить меня к морю с помощью придуманной болезни, нет. Болезнь наличествовала. Это было непроизносимое название, которое мне удалось со временем выучить и козырять перед сверстниками. Называлась она так: подростковая вегето–сосудистая дистония по гипертоническому типу. Поэтому и основания у меня были более чем.

       Что я знал об Одессе? Да почти ничего. Вместо знаний, были обрывочные сведения и ощущения, почерпнутые из фильмов и блатных песен. В моём тогдашнем представлении, Одесса — город жуликов, авантюристов и прохиндеев. Ещё море. Ещё порт и фарца. Много фарцы. Хоть Харьков отличался от Одессы только отсутствием моря и порта, всё же был роднее. Для пятнадцатилетнего пацана, который никогда не был в детском саду, пионерском лагере и не покидавшим надолго дом, это было определённым испытанием.

       Одесса встретила ярким солнцем, вокзальной суетой и некоторой моей обидой. На перроне то там, то сям возникали группки детей вокруг взрослых тётенек, державших таблички с надписями. Кто–то приехал с родителями, кого–то из детей встречали родственники. А я, как перст с дурацким чемоданом, пробирался в одиночестве к трамваю №5, помнящий ещё оккупацию. Санаторий я нашёл быстро, быстро оформился и впервые столкнулся с понятием «прописка». Настоящую прописку мне оформила тётенька в халате, но оказалось, что была ещё и прописка неофициальная. Как только я оказался в палате и познакомился со своими соседями, в палату зашли четыре пацана.

       — Ты новенький? — спросил самый хилый, но видимо, самый шустрый из вымогателей, с типичной хулиганской физиономией.
       — Я…, — неуверенно ответил я.

К слову сказать, я уже задолго до этого обзавёлся страхом на хулиганов и собак. На собак  совсем ещё в детстве, когда на нас двух первоклашек напала стая бродячих собак и только чудо, в виде сторожа угольного склада, спасло нас и с нами ничего не произошло, но травма осталась надолго. А с хулиганами мне пришлось столкнуться совсем недавно. Почти год назад семья получила квартиру в городе. Новый район, новая школа и новые правила поведения в подростковом социуме, где совсем другие законы, к которым привык в закрытых, словно заповедниках, военных городках. Там тоже были хулиганы, дрались, но они были какими–то домашними, без ожесточения и ненависти. Это ещё повезло, что я не застал то время, когда по районам носились толпы по сто–двести человек «генералов песчаных карьеров», с кольями, арматурой и цепями, отлавливая чужих в своих районах. Поэтому к хулиганам у меня было особое отношение.

       — За прописку давай! Пятёрка с тебя.
       — Я только что заплатил, — пробормотал я.
       — Это не в счёт. Все новенькие платят.

Денег я не отдал, сославшись, что у меня сейчас нет. А потом, хоть этот пацанчик и пытался с меня содрать пятёрку, но оказывался либо один, без поддержки, либо у меня опять не было денег. А потом он уехал, да и я уже не был новеньким. Кажется, он был из Москвы. Так я и не «прописался» в Одессе.

       Соседями моими оказались нормальные ребята, без понтов и гонора, хоть и были на год старше. Серёга, мало того, что тёзка, так ещё и земляк. До сих удивляюсь его увлечению растениями. Он учился в техникуме зелёного хозяйства и мало того, что мог сказать, что за растение растёт, а разнообразных растений: деревьев, кустов на территории санатория, мама не горюй, чего там только не было, так знал ещё название какой–нибудь туи или можжевельника на латыни. Другой, тоже Серёга. Тот был из Питера. Именно из Питера. Он никогда не произносил «Ленинград». Только Питер. Но он был уже «дедушкой» и вскоре уехал. Четвёртый парнишка был из Черновцов, но уже не Сергей. Он носил причёску а–ля «Битлз» на пластинке «For Sale» шестьдесят четвертого года. Да, в Советском Союзе мода несколько опаздывала, но это не мешало, кажется, его звали Володей, быть в тренде. Кроме того, он привёз с собой гитару. А что такое человек с гитарой, да ещё и неплохо на ней играющий — это центр притяжения. Поэтому наша палата превратилась со временем в этакий «Вудсток», в отдельно взятом советском санатории. Пел он хорошо, о чём свидетельствует «July Morning» в его исполнении. Это был гвоздь программы. Он вытягивал все Байроновские  «ля–я–я–а–а».  Потом к нему присоединился, приехавший позже меня, мой друг Мишка Джим, которому моя матушка тоже сделала путёвку с таким же диагнозом. И все мы на две гитары распевали песни из свежайшего и популярного «Романса о влюбленных» или разученную дома арию Магдалины из «Jesus Christ Superstar», слова которой я записывал, как мог, русскими буквами, потратив три часа над магнитофоном.

       Лечениями нас особо не донимали. Каждый день измеряли давление, давали таблетку валерьянки, некоторым прописывали кислородный коктейль, но меня этого чуда лишили. Не было показано.

       Чувство, с которым я провёл все двадцать четыре дня — было постоянное чувство голода. Нет, кормили нас на убой, пять раз в день: завтрак, обед, полдник, ужин, кефир на ночь. Но жрать хотелось постоянно, особенно после моря. Для походов в магазин для дожора, денег было, кот наплакал, поэтому старались вечером натырить побольше хлеба и догонялись им. Может, это было следствием растущего организма, не знаю.

       В целом обстановка в санатории была дружелюбной и спокойной. Те первые дни, когда  меня пытались «прописать» забылись, да и с теми пацанами потом подружились. Спокойствие изредка нарушалось местными. Они пробирались на территорию санатория в поисках адреналина и, бывало, устраивали разборки. Ну, местные везде местные и в Одессе и в Кацапетовке. Некоторые присоединялись к нашей «музыкальной кучке» и ничем не выделялись от санаторских. Была у них предводительница. Широкая, смуглая, похожая на цыганку, телуха под килограмм девяносто, в джинсовом сарафане и очках–каплях, прохаживалась по санаторию и наводила ужас,  как на девчонок, так и на пацанов своим: «Слышь, иди сюда! Дай двадцать копеек». Через какое–то время её выпроваживала администрация санатория.
 
       Выезды в город были нечастыми. Да собственно, за какие шиши? Но, тем не менее, это была уже Одесса, какой я себе её представлял. Бесчисленные лотки и полуподвальчики  с различной самодельной галантереей: ремни с разного рода пряжками, заклёпками и надписями «Super rifle», «Lee» или «Levi’s», кошельки с вставленными фотографиями Одессы или какой–то заграничной красотки, всевозможные заколки, браслеты, ремешки для часов, кепки «я у мамы капитан». Лоточники, все, как один вызывали подозрение и были похожи на прохиндеев с бегающими глазками. Гляди в оба, чтобы не надурили. Лотки с галантереей чередовались с лотками грампластинок, записанных на фотографиях, опять же с видами Одессы, а иногда и «Битлз» или какого–нибудь другого тогдашнего музыкального божества. Всё это удобрялось лотками с пирожками, мороженным и квасом. Мы ходили от лотка к лотку, раскрыв рот и наполнялись разочарованием от невозможности это купить. Вполне возможно, что всё это было только в центре, на Дерибасовской и возле вокзала, а остальной город жил, как и все другие советские города, обычной жизнью. Скорее, это была особенность всех курортов в СССР. Но именно эта «визитная карточка» надолго закрепила образ Одессы в моей памяти.

       Сейчас, оглядываясь назад, в то время, всё это выглядит невероятным. Дети со всей огромной страны приезжали в Одессу, многие, как я, сами и родители были уверены, что с ними ничего не случится. Не знаю, была ли это беспечность или уверенность в правоохранительной системе, но как–то никто не задумывался, что ребёнка могут продать на органы, в рабство, в сексбизнес. Многие не могли себе представить, что это вообще  возможно.
Много позже, я десять лет исколесил Одессу вдоль и поперёк. От разборки к разборке, от базара к базару. Лотки Дерибасовской превратились в «Седьмой километр», санаторий «Куяльник» — в авторынок. Мелкая торговля превратилась в крупную. Одесса стала столицей барахольщиков. Тут всегда умели торговать.
        Поэтому, мои юношеские впечатления со временем нисколько не  изменились. Да простят меня одесситы, коих я может и обидел, но это моё личное восприятие Одессы. Одесса у всех своя. Даже у самих одесситов она разная.

       Эх, Одесса…

Май, 2021г.