Во всем, что я написал, речь идет единственно
и исключительно обо мне самом…
Я могу только религиозно, перед Богом, понять самого себя.
Но между мной и людьми стоит стена недоразумения.
У меня нет с ними общего языка…
Если моему времени не суждено меня понять, ну что же,
в таком случае, я принадлежу истории.
Не только мои сочинения, но также и моя жизнь,
причудливая интимность всего ее механизма,
станет предметом бесчисленных исследований.
Кьеркегор
Датский религиозный мыслитель Серен Кьеркегор – одна из ярчайших фигур в истории мировой философии: он – не ученый и не кабинетный мыслитель, подобно Спинозе, Канту и Фихте, а религиозный поэт-философ, по своему мироощущению близкий апостолу Павлу, Августину Блаженному, Паскалю и Достоевскому, восставший против всей рационалистической философии, идущей от греческих философов, Фомы Аквинского и Декарта и достигшей своего апогея в умозрительной системе Гегеля. Кьеркегор – утонченный эстет и ценитель прекрасного, испытавший влияние романтизма, тонко понимающий оперу Моцарта «Дон Жуан» и эстетические взгляды Шлегеля, магический идеализм Новалиса с его «голубым цветком» и кровавую поэзию ужасов Гофмана с его «Эликсирами дьявола», он сам – романтик по духу, но подобно Достоевскому, осознававший, что красота – это таинственная и страшная сила, она – арена битвы Бога и дьявола за душу людей; любитель искусств, прозревший опасность эстетизма с его кредо, блестяще выраженным в «Философии искусства» Шеллинга, утверждавшего, что искусство должно полностью освободиться от всякого морализаторства, нравственность не есть нечто высшее, а красота – независима от добра и истины; оригинальный критик романтизма и эстетического способа существования, не имеющего глубинного религиозного смысла, как Гоголь и Достоевский, мученически бившийся над разгадкой страшной тайны красоты, видевший, негативную сторону эстетизма – наслаждение запретным. Со страниц своих произведений Кьеркегор обращается к своему читателю как к «единственному», провозглашая уникальность и неповторимость каждой личности, которая призвана из небытия волей всемогущего Бога, сотворившего вселенную, он – рефлексирующий поэт, призывавший мыслить экзистенциально, требующий, чтобы философия отвечала на вопросы: Откуда пришел человек? Почему он смертен? Как и для чего ему жить? Что делать, чтобы спастись? По типу своего мышления и философии жизни Кьеркегор – экзистенциальный мыслитель с тончайшей духовной организацией души, в своих раздумьях обращенный к самому глубинному, таинственному и сокровенному в человеке – к его бессмертной душе и ее взаимоотношениях с Богом, к истории человека и его личности с ее внутренним миром, наконец, он – непримиримый враг и ненавистник всех систем, этих порождений рационального мышления, намеревающегося втиснуть все чудеса и тайны Божьего мира в плоские и отвлеченные схемы рассудка. Кьеркегор понимал, что каждая личность – это единственное для Бога, она уникальна и представляет для Творца бесконечную ценность, он настаивал на экзистенциальном характере Божественной Истины и был убежден, что настоящая философия должна быть не умозрительной, а экзистенциальной – она должна вести человека к Богу и отвечать не на отвлеченные, а на смысложизненные вопросы: «Где я? Кто я? Как я пришел сюда? Что это за вещь, которая называется миром? Что это слово значит? Кто тот, кто заманил меня в бытие и теперь покидает меня здесь? Почему со мной не посоветовались, почему не познакомили с манерами и обычаями мира, но всунули в ряд, как будто я был куплен «продавцом душ»? Куда я обращусь с моей жалобой? Если нужно принять мир как он есть, не было бы лучше никогда не узнавать, каков он?» В экзистенциальной философии метафизический интерес переносится на личность человека и его духовную жизнь, а сама она призвана ответить на вопрос: в чем смысл жизни человека и его предназначение, что ожидает его после смерти и как ему унаследовать вечную жизнь? В исследованиях посвященных личности и философии Кьеркегора, он обычно рассматривается как предшественник экзистенциализма: предвосхищая мысли и прозрения Камю, Сартра, Хайдеггера и Кафки, Кьеркегор задается вопросом о смысле жизни, о том стоит ли жизнь того, чтобы быть прожитой, обращается к теме одиночества человека и его отчаянии и неприкаянности в здешнем мире, размышляет о свободе и нравственной ответственности за свой выбор, но в то же время надо отметить ключевое отличие Кьеркегора от этих экзистенциалистов – Камю, Сартра и Хайдеггера – он исповедует веру в Бога сквозь отчаяние, подобно Августину Блаженному и Лютеру мечтает о возрождении интимной связи с Творцом, провозглашает абсурдность бытия без Бога и ищет спасения в христианской вере. Для Кьеркегора основной вопрос философии есть вопрос о смысле жизни и назначении человека, о его глубочайшей взаимосвязи с Богом и тайне спасения. Экзистенциальная философия обращена к личности,, обладающей самосознанием и свободой, к человеку в его ощущении конечности и неполноценности своего земного бытия – трагическом переживании своей экзистенции, колеблющейся между жизнью и смертью, и в устремлении его души к трансцендентному – к Богу. В поисках Бога, смысла жизни и спасения Кьеркегор уходит в свою философскую Фиваиду, он отвергает прославленных и знаменитых философов – Аристотеля и Платона, Декарта и Гегеля, и обращается к Священному Писанию, и прежде всего к «частному мыслителю» – Иову, верящему сквозь отчаяние и плач, что Бог благ и всемогущ, вопреки всем страданиям, обрушившимся на него, а от Иова – идет к «рыцарю веры» Аврааму, по воле Всевышнего готового принести в жертву своего возлюбленного сына Исаака, смиренно возлежащего на жертвенном камне – в сюжете о жертвоприношении Авраама датский философ находит образец истинной веры, встречу высочайшего доверия к Богу со стороны Авраама и Исаака и ответной любви Вседержителя, посылающего Ангела удержать руку Авраама, занесенную с ножом над Исааком.
Многие исследователи понимали, что в отличие от кабинетных мыслителей с их умозрительными философскими системами – Канта с его «Критикой чистого разума» и Гегеля с «Наукой логикой» и «Феноменологией духа», экзистенциальная философия Кьеркегора неразрывно и нерасторжимо связана с его личностью и жизнью, поэтому они пытались понять загадку «датского Паскаля» через обращение к ключевым вехам его жизненного пути. Предвидя это, Кьеркегор писал: «Не только мои сочинения, но также и моя жизнь, причудливая интимность всего ее механизма, станет предметом бесчисленных исследований». Философия Кьеркегора экзистенциальна: она связана с его личностью, ее надеждами, разочарованиями и идеалами, и является выражением духовной жизни самого мыслителя, вобрав в себя не только духовные искания своего века, но и то, что волновала и мучило его душу. Самое значимое и таинственное в человеке для Кьеркегора это его «частная жизнь», под которой он понимал внутреннюю духовную жизнь, а потому, чтобы понять личность самого Кьеркегора и его философию жизни, исследователи обращались к биографии «датского Сократа», которая хоть и не содержала ярких внешних событий, но отчасти помогала понять тайну творчества этого философа. Серен Кьеркегор родился 5 мая 1813 года в Копенгагене, где он и прожил всю жизнь, в набожной протестантской семье, где царила религиозная атмосфера с сильным оттенком суровости. Как вспоминал сам мыслитель, в детские годы он подвергся строгому и суровому христианскому воспитанию: «С детства я находился во власти невыносимой деспотии… Будучи ребенком, я подвергался строгому и суровому христианскому воспитанию, говоря по-человечески, безумному воспитанию…». Отец философа – Михаэль, был глубоко религиозным и богатым человеком – состоятельным купцом, давшим своему сыну прекрасное образование, но за внешним благочестием его таилась страшная роковая тайна: в детстве, когда Михаэлю было одиннадцать лет, родители – бедные крестьяне, отдали его на невыносимую и тяжелую работу к пастухам, и однажды, в порыве отчаяния, разуверившийся в благости Промысла и бесконечной любви Вседержителя к Его созданиям, мальчик в сердцах проклял Бога. Это проклятие наложило неизгладимую печать на всю последующую жизнь Михаэля – вгоняло его душу в мрачное и подавленное стояние, мучило его сердце чувством вины перед Богом и страхом, которые определили религиозное воспитание детей и общую атмосферу жизни в этой протестантской семье. К тому же он поддался плотскому соблазну и совратил служанку – будущую мать Кьеркегора, не имевшую напряженных духовных исканий и не оставившую никакого заметного следа в воспоминаниях и религиозной жизни своего философствующего сына. Все несчастья, обрушившиеся на свою семью – смерть четырех детей и второй жены, Михаэль переживал как расплату за проклятье Бога и пытался замолить свои согрешения. Когда Серен Кьеркегор узнал роковую тайну своего отца, то она наложила самое негативное влияние на его психику, религиозную жизнь и миросозерцание: «Я родился в результате преступления, я появился вопреки воле Божьей…». Страшная отцовская тайна – то, что Михаэль проклял Бога, на протяжении всей жизни тяготила Кьеркегора и стала причиной его неизъяснимой печали, отчаянных сомнений и неисцелимой меланхолии: «Я медленно умираю. Что может развлечь меня? Вот если бы я увидел верность, восторжествовавшую над всеми испытаниями, увлечение, все преодолевающее, веру, двигающую горы, если бы я провидел торжество мысли, примиряющее конечное с бесконечным… Но ядовитое сомнение разрушает все. Моя душа подобна Мертвому морю, через которое не пролететь ни одной птице, – достигнуть середины, она бессильно падает в объятия гибели и смерти». Воспринимая смерть своих братьев, сестер и нежно любящей матери как наказание Господне, и полагая, что никому из них не суждено пережить возраст распятого и воскресшего Христа, Кьеркегор с удивлением и радостью отметил тот знаменательный день в 1839 году, когда его брату исполнилось тридцать четыре года, как день Божьего прощения. Михаэль мечтал, что его сын закончить теологический факультет и станет пастором, замолив грехи своего отца перед лицом Всевышнего. В 1830 году, семнадцатилетний юноше Серен Кьеркегор поступил в Копенгагенский университет и стал студентом теологического факультета, но в то время искусство волновало его больше богословских вопросов и он посещал театр гораздо чаще, чем слушал университетские лекции. В то время он вел бурную и разгульную студенческую жизнь как элегантный денди и утонченный эстет, ищущий наслаждений, хотя и живущий в полном одиночестве: «Поселившись в просторном доме, обслуживаемый секретарем и слугой, Серен не отказывал себе ни в хороших сигарах, ни в изысканных винах. Он жил замкнутой жизнью в полном одиночестве. Но каждодневно он выходил на прогулку по улицам Копенгагена, тощий, в очках и со своим «верным другом» – зонтом под мышкой, широкополым цилиндром на макушке и с сигарой в зубах». Впоследствии Кьеркегор, прекрасно знавший Священное Писание, вспоминал строки из книги Екклесиаста – «веселись юноша, в юности твоей, и да вкушает сердце твое радости во дни юности твоей… только знай, что за все это Бог приведет тебя на суд» (Еккл.11:9), и остро ощущая греховность дней своей юности, считал, что юношеский грех забвения Бога придется искупать всю последующую жизнь. По свидетельству самого Кьеркегора его отроческое благочестие не имело библейской стойкости: «Еще пятнадцатилетним мальчиком я преважно написал школьное сочинение на тему: «Доказательства бытия Бога, бессмертия души, необходимости веры и действительности чуда». На выпускном экзамене мне опять довелось писать о бессмертии души, и мое сочинение удостоилось особого одобрения; несколько позже я получил даже премию за другое сочинение на ту же тему. Кто же поверит, что после такого блистательного, многообещающего начала я к двадцати пяти годам от роду дошел до того, что не мог привести ни одного доказательства в пользу бессмертия души». Глубочайший духовный кризис и сомнения, охватившие его ум, страшно терзали Кьеркегора, он отчаянно бился над вопросом о смысле жизни и не мог найти идею, ради которой мог бы жить и умереть – ни одна идея не могла заменить живого Бога пророков и Откровения, утешить его душу, чувствующую нарастающую невыносимую пустоту бессмысленного и бесцельного существования. Как настоящий мученик веры, Кьеркегор ощутил, что не может жить без Бога, что без Христа Богочеловека и Его любви человек – самое несчастное из всех созданий на свете и ему лучше было бы не рождаться. Духовный кризис Серена Кьеркегора, именуемый «темной ночью души» на языке Песни Песней и католической аскетики, мучительный опыт Богооставленности – то тяжкое искушение и испытание веры, которое некогда не смог выдержать его отец – Михаэль, завершается его личным религиозным возрождением – «приливом неописуемой радости» и обращением к Богу, посвящением Ему себя и своей жизни. Для Кьеркегора характерно библейское понимание Бога: Бог есть не абстрактное понятие кабинетных мыслителей и не мировой дух Гегеля, а свободная и всемогущая Личность, стоящая над сотворенным миром, властвующая над бытием и небытием, Его можно любить и ненавидеть, с Ним можно разговаривать в молитве и Он участвует в судьбах мира, о чем возвещают все библейские пророки и боговдохновенное Священное Писание. Когда в 1838 году умер отец Серена Кьеркегора – Михаэль, то философ пережил его смерть как страшное потрясение – утрату, а вместе с тем воспринял ее как то, что свершилось по Промыслу Божиему и открыло великую истину: «отец умер ради меня, дабы по возможности я еще мог кем-то стать». Спустя два года Кьеркегор сдал кандидатский экзамен и успешно закончил теологический факультет, но так и не стал пастором, осознавая колоссальное различие между «профессорским богословием» и живым опытом Богообщения, избрав жизнь свободного религиозного мыслителя или рефлектирующего поэта, жаждущего веры, как он сам себя называл, понимая, что быть христианином – это высшее назначение человека, но настоящий христианин – тот, кто уподобился Христу и исполняет Его заповеди, тот, чья вера идентична вере Иова, Авраама и апостолов. После смерти отца Кьеркегор унаследовал солидное состояние, благодаря чему он мог не только не думать о средствах к существованию, но и всецело отдаться философскому творчеству и оплачивать издание своих многочисленных сочинений.
Серен Кьеркегор отличался свободолюбием, проницательным и отточенным как бритва умом, великолепной памятью и язвительным языком, но он был физически хрупким и душевно ранимым человеком, страдающим от одиночества и непонимания окружающих, мучающимся от омрачающих его жизнь приступов меланхолии. В философском и литературном творчестве Кьеркегор находил не только средство к выражению своих идей, чувств и мыслей, но и обретал спасение от терзающей его тоски и уныния, признаваясь: «Я счастлив, только когда творю. Тогда я забываю все житейские страдания и неприятности, всецело ухожу в свои мысли. Стоит же мне сделать перерыв хоть на несколько дней, и я болен, угнетен душою, голова моя тяжелеет. Чем объяснить такое неудержимое влечение к работе мысли?» Безмерная любовь Кьеркегора к творчеству и тот душевный и духовный подъем, который он испытывал, отдаваясь писательству, как монах отдается молитве, невероятно близки творческой этике Николая Бердяева, его философии свободного духа и экзистенциальному завету – «твори, не то погибнешь». Литературная работоспособность Кьеркегора неимоверна и поразительна, он писал днем и в ночное время, при свечах до рассвета, признаваясь, что во время творчества испытывает необычайный взлет духа, сравнивая себя с Шехерезадой, спасшей себя от гибели рассказывая сказки – творчеством. За свою сравнительно недолгую, но творчески плодотворную и духовно-напряженную жизнь, Кьеркегор написал чрезвычайно много произведений, каждое из которых отличается оригинальностью, глубиной идейно-смыслового содержания и мастерской отточенностью литературного стиля – трактаты «Или-Или», «Страх и трепет», «Понятие страха», «Болезнь к смерти», «Этапы жизненного пути», «Философские крохи», «Христианские речи», «Упражнение в христианстве» и 14 томов дневников – этих исповедальных очерков, самых заветных раздумий и философски-лирических признаний, отчасти снимающих непроницаемую завесу с тайны его личности и ее сокровенной жизни. Литературный стиль Кьеркегора изящен и многогранен, вмещает в себя всю палитру человеческого слова – от дерзкой насмешки, сбивчивой речи, охваченной страстью, и горестного восклицания до тихой молитвы, а сам он – ироничный полемист и парадоксалист, излагающий свои мысли с блеском остроумия и афористичностью, не уступая Вольтеру и Паскалю, намеренно заостряя свои суждения до парадокса; он – проникновенный лирик, умеющий писать трогательно, затрагивая самые сокровенные струны души, что видно из его вдохновенной речи «Несчастнейший», наконец, он – могучий диалектик и один из самых великих мыслителей Европы и мира, страстный и пламенный проповедник Евангелия, вкладывающий в свои рассуждения на религиозные темы весь огонь и всю страсть своего сердца, оттого такая вдохновенность и огненность в его речах о Христе Богочеловеке. Литературные произведения Кьеркегора и его философско-лирические дневники с их экзистенциальным драматизмом, исповедальными признаниями, фонтаном остроумия и ироничностью – это шедевры мировой литературы, которые можно сравнить с «Диалогами» Платона и трагедиями Софокла, со «Страданиями юного Вертера» и «Фаустом» Гете и «Манфредом» и «Каином» Байрона, с «Герой нашего времени» Лермонтова и «Франкенштейном, или современным Прометеем» Мэри Шелли, их высочайшая художественная ценность, виртуозная стилистика и афористичность, равно как и изощренность психологического анализа и взволнованность философской рефлексии, тонко и изящно примиряют эстетику и этику с таинствами веры, таят в себе глубочайшую истину, восходящую к сюжетам и образам Библии и иерусалимской религиозности, превосходящей афинскую мудрость, а сам Кьеркегор, писавший так, что ни в одной строке его сочинений нет пустых и бессодержательных слов, являлся одним из величайших писателей Европы, он – находчивый ироник и непревзойденный мастер афоризма, отшлифованного как драгоценный бриллиант: «Жизнь внутреннего «я» не поддается полному внешнему выражению». «Всякое человеческое существование по сути своей парадоксально». «Человеческая жизнь пронизана неопределенностью, преодолеваемой только человеческой решительностью». «Главное несовершенство человеческой природы состоит в том, что цели наших желаний – всегда в противоположном». «Старость, как известно, осуществляет мечты юности; пример – Свифт: в молодости он построил дом для умалишенных, а на старости лет и сам поселился в нем». «Удивительно! С каким страхом цепляется человек за жизнь, одинаково боясь и утратить ее, и удержать за собою». «Никто не возвращается из царства мертвых; никто не является не свет без слез; никто не спрашивает, когда хочешь явиться; никто не справляется, когда желаешь уйти».
Серен Кьеркегор – человек высочайшей умственной культуры, виртуозно владеющий литературным мастерством, великолепный стилист и изобретательный художник слова, он превзошел Вольтера и Паскаля не только глубиной идейно-философского содержания своих произведений, но и их литературно-эстетическими достоинствами: метафоричность и образность языка, взволнованность и полет поэтического воображения в сочетании с мучительной философской рефлексией, скрупулезной аналитикой и изощренным психологическим анализом, ироничными замечаниями – добродушными и горькими, язвительными и саркастичными, назидательный пафос проповедника Слова Божиего и огненная речь экзальтированного оратора – не столько Цицерона, сколько ветхозаветного пророка, - всеми этими средствами искусно владело перо Кьеркегора, дабы усилить воздействие слова на души читателей. В своем дневнике Кьеркегор с печалью признавался, что, несмотря на колоссальное литературное дарование – признанное всеми, он оказался не понят обществом, а его Иеремиевы речи, от которых возрыдали бы камни, современники, в силу окамененного нечувствия ума и сердца, встречали смехом: «Казалось бы, я пишу такие вещи, от которых должны рыдать камни, но они лишь смешат моих современников». Если использовать поэтическое выражение М.Ю. Лермонтова, то можно назвать Кьеркегора «осмеянным пророком», но такова печальная участь всех вестников Божиих, всех святых подвижников Церкви, всех мудрецов и гениев науки и искусства, осененных благодатью Святого Духа Божиего, ибо в глазах пошлых самодовольных, бездарных и одномерных обывателей, давно забывших о Боге и душе, о смерти и Страшном Суде, и в лучшем случае ходящих в храм из приличия и показного благочестия – явного признака фарисейства, они – эксцентричные, причудливые, странные, загадочные и трагические фигуры, наподобие Дон Кихота, чье поведение, манера изъясняться, рыцарский кодекс чести, заветные святыни и убеждения сердца не вписываются в прокрустово ложе обывательского здравого смысла. В лице Дон Кихота датский философ находил гипертрофию субъективности – внутреннего мира человека, который вступает в трагический конфликт с окружающей его внешней действительностью. Характерной особенностью литературного стиля Кьеркегора является своеобразная полифоничность – многоголосие его творений: он скрывал свою личность за фигурами двенадцати персонажей – псевдонимов, окружающих его как двенадцать учеников окружали Иисуса Христа, – это не только литературный прием, позволяющий взглянуть на мир, Бога и человека, на жизнь и смерть, на добро и зло, на страдание, любовь и красоту с разных точек зрения – с позиции обывателя, эстетика, этика и христианина, и не только желание скрыть свое настоящее имя от жителей Копенгагена и уберечь свою личную жизнь, но и нечто гораздо более значимое – это свидетельство того, что человек – неизъяснимая тайна, он сотворен по образу и подобию Божию и не в силах понять себя и найти свое предназначение, если отвергает Бога – только с Богом человек может быть самим собой, а без Него он – расколотое зеркало, и само наличие множества масок есть знак утраты собственного лица. Примечательно, что сам Кьеркегор утверждал, что ни один из его псевдонимов не может отождествляться с ним самим, но наряду с философскими произведениями, где раскрывается целый полифонический мир, у него есть христианские сочинения, непосредственно обращенные к сюжетам и притчам Священного Писания – особенно к Евангелию, и их авторство принадлежит не псевдонимам Кьеркегора, а его имени – это означает, что в непосредственном обращении к Богу и Библии он нашел самого себя – обрел свою личность и философию жизни, возвысился до постижения смысла бытия и того, что задумал о нем Бог и каким он призван быть. Как гениальный экзистенциальный диалектик Кьеркегор задолго до Достоевского и Бердяева возвестил миру великую истину, открытую в Священном Писании – отвергая Бога, человек отвергает и самого себя – свою личность и смысл своего существовании – без Бога человек бесчеловечен, ибо поправ образ Божий в себе он неизбежно потеряет и лик человеческий. Внешняя жизнь Кьеркегора, равно как и внутренняя жизнь его души, нашла экспрессивное отражение в его философских и религиозных сочинениях, но вместе с тем, он полагал, что тайну его личности и ее духовного мира не сможет раскрыть никто из смертных: с одной стороны здесь яркий образец апофатической антропологии – тайну человека и свиток его сердца может раскрыть только всеведущий Бог, с другой – это трагическое чувство отчужденности людей друг от друга, терзавшее Кьеркегора, ясно понимающего, что со времен грехопадения между людьми разверзлась бездна непонимания. Мироощущение Кьеркегора трагично, а он сам – ироничный страдалец, всю жизнь мучительно переживающий одиночество, ни в чем не находящей удовлетворения и испытывающий муку Богооставленности: «Одинокий, на самого себя покинутый, стоит он в безмерном мире, и нет у него ни настоящего, где бы он мог почить, ни прошлого, по которому он мог бы тосковать, так как его прошлое еще не настало, как нет и будущего, на которое он мог бы надеяться, ибо его будущее уже прошло. И перед ним – один безмерный мир… с которым он в разладе: ибо весь остальной мир – как одно единственное существо для него, и это существо, этот неразрывный, назойливый друг – непонимание». В своем дневнике Кьеркегор писал, что является рефлексирующим человеком, обращенным к самому себе – к своей душе и ее переживаниям; неудовлетворенный суетными благами материального мира и чуждаясь шумной толпы, он неудержимо устремлялся в бездну внутреннего мира, он возлюбил тишину и уединение: «Поэтому я люблю тебя, тишина духовного часа, здесь, в моей комнате, где никакой шум и никакой человеческий голос не нарушает бесконечность раздумья и мыслей… Поэтому я люблю тебя, тишь одиночества». В истории философии Кьеркегор известен как одинокий мыслитель, он вел уединенный образ жизни, слывя «странной личностью» у жителей Копенгагена с их обывательскими суждениями, и как настоящий аристократ духа, он испытывал эстетическое, нравственное и религиозное отвращение к психологии и нравам вульгарной толпы, являясь столь же ярким и беспощадным критиком массового общества как Данте, Ибсен, Карлейль, Байрон, Лермонтов, Ницше, Бердяев и Ортега-и-Гассет. Болезненно воспринимая вторжение в свою личную жизнь, Кьеркегор еще сильнее почувствовал свое одиночество и отчужденность от благочестивых обывателей Дании и всей Европы, когда со стороны юмористического еженедельника «Корсар» на него обрушился каскад пошлых и отвратительных насмешек и карикатур, нацеленных на то, чтобы уязвить его чувство собственного достоинства и оклеветать его, выставив безумцем и сумасшедшим, одержимым демоном гордыни и печали. Знаменитые и пронзительные строки из тютчевского стихотворения «Silentium» «Как сердцу высказать себя? Другому как понять тебя? Поймет ли он, чем ты живешь, мысль изреченная есть ложь…» – превосходно выражают как личную экзистенциальную драму Кьеркегора, так и его философские раздумья о всеобщем одиночестве людей и утрате ими Божьего дара взаимопонимания. «Какую бесконечную грусть испытываешь при виде человека, совершенно одинокого на свете!» – восклицал датский философ. Другой экзистенциальный философ, но уже исповедующий иудаизм, Мартин Бубер писал об одиночестве Кьеркегора: «Его одиночество было совсем другим, чем одиночество более ранних христианских мыслителей, имена которых любят называть рядом с ним – Августина или, скажем, Паскаля. Не случайно рядом с Августином была мат, а с Паскалем – сестра, сохраняя их органическую связь с миром, как это может только женщина, посланница стихии. Напротив, центральным жизненным событием Кьеркегора и кристаллизирующим ядром его мышления был отказ от Регины Ольсен как от женщины и как от мира. Это одиночество нельзя сравнить даже с одиночеством монаха-отшельника: последнего отказ, по существу, происходит вначале, и хотя он вновь должен достигаться и совершаться, но не он является жизненной темой, а именно ею он является у Кьеркегора».
С точки зрения Кьеркегора каждый человек – загадка для самого себя и других людей, ибо никто из нас не знает, для чего Бог создал нас, а потому каждый из нас призван к самопознанию – призван изучать себя и исследовать глубочайшие и сокровенные бездны своего личного духа. Молчание – важнейшая категория философии Кьеркегора, оно указывает на загадочность и невыразимость внутреннего мира личности, на то, что каждый человек – неизъяснимая тайна Божия, в нем есть такая сокровенная глубина сердца, которую знает один всеведущий Бог, но которую нельзя выразить вербально: «Один из моих лучших друзей – эхо, а почему оно мой друг? Потому, что я люблю мою печаль, а оно не отнимает ее у меня. Я доверяю лишь одному, ночной тишине, а почему доверяю? Потому, что она молчит». «Все должно свершаться в безмолвной тишине – в ней таится обоготворяющая сила». Молчание у Кьеркегора связано с молитвой: молиться значит не только разговаривать с Богом, но и слушать Бога – это не только искусство говорить с Творцом, но и искусство молчать – в священном страхе и трепете внимать слову Всевышнего, как внимал пророк Исайя. По Кьеркегору «умение молчать – это великое искусство», человек призван учиться молчать у природы – у лилий и птиц небесных, ибо молчание – начало страха Божиего, а страх Божий – начало премудрости. Словно исихаст православного Востока Кьеркегор возвещает: «В молчании богобоязненно умолкают многие помыслы желаний и просьб; в молчании этом богобоязненно умолкают обильные благодарения. Способность говорить – это преимущество человека перед животными, но по отношению к Богу для человека, который может говорить, желание говорить легко становится гибельным. Бог на небе, человек на земле: так что не могут они беседовать на равных. Бог всеведущ, Он знает человека без слов: так что не могут они беседовать на равных. Бог есть Любовь, человек же даже в том, что касается его собственного блага, маленький глупыш, как говорят детям: так что они не могут беседовать на равных. Только в великом страхе и трепете может человек беседовать с Богом…молиться – значит не просто молчать, но и слушать. Так и есть: молиться – не значит слушать самого себя, говорящего, но значит прийти в молчание и, умолкнув, ждать до тех пор, пока не услышишь Бога… В молчании природы поэт думает услышать голос Божества… Там, у лилий и птиц, царит безмолвие. Но что выражает это безмолвие? Оно выражает почтительность перед Богом в сознании, что только Он господствует во всем и лишь Ему принадлежат по праву мудрость и разум. И именно потому, что это безмолвие есть молчание благоговения перед Богом, есть, настолько это возможно в природе, поклонение Ему, потому это безмолвие столь торжественно. И потому что это безмолвие торжественно, человек в природе чувствует Бога – какое все-таки чудо, когда все молчит в почтительном благоговении перед Ним!..» Если рациональное постижение Истины у Сократа – это философский диалог и проверка истинности суждений и умозаключений через диалектику и логику, то экзистенциальное постижение Истины у Кьеркегора предполагает молчание – в молчании «рыцари веры» – Иов и Авраам через страдание, доходящее до невыразимого отчаяния, достигают Бога и постигают Его вечную правду. Кьеркегор любит изъяснять загадками и притчами, само мышление его не абстрактное, как у большинства современных профессиональных философов – этих «кабинетных умников», не имеющих философии жизни и убеждений, ради которых они готовы жить и умереть, а символическое и драматическое. Экзистенциальный стиль мышления Кьеркегора с его художественными средствами восходит к Библии – особенно к книге Иова с ее метафизическим драматизмом, кризисной ситуацией между жизнью и смертью, отчаянием и надеждой, полифоничностью, образностью, страстностью и экспрессивностью речи, использованием многозначительных символов, выходящих за границы логической однозначности, с персонификацией философских идей – каждый из трех мудрецов, спорящих с Иовом, имеет свое стройное миросозерцание и систему ценностей, которые испытываются безвинным страдальцем – взвешиваются на весах Иова пред лицом Вседержителя и признаются слишком легковесными и легкомысленными, не исполненными глубины Божественной Мудрости. Молчание у Кьеркегора необычайно выразительно – молчание Авраама, идущего исполнить волю Божию – принести в жертву возлюбленного сына своего, Исаака, и молчание страдавшего Иова, потерявшего все и ощущающего душераздирающую муку Богооставленности – говорит больше всех слов, больше всех неистовых речей и горестных молитв, которые дает нам лишь косвенно судить о том невыразимом, что свершается в душах этих ветхозаветных мучеников-мудрецов, в то время как истинное понимание пережитой ими трагедии возможно только через сопереживание – не логически и вербально, а экзистенциально. Сам себя Кьеркегор называет страждущим поэтом, изливающим в своих сочинениях личные страдания, молитвы и раздумья, но читающая публика далеко не всегда сострадательна, она оценивает произведения эстетически и литературно, не понимая, каких оно стоило мук и слез поэту-философу: «Что такое поэт? – Несчастный, переживающий тяжкие душевные муки; вопли и стоны превращаются на его устах в дивную музыку Его участь можно сравнить с участью людей, которых сжигали заживо на медленном огне в медном быке Фалариса: жертвы не могли потрясти слуха тирана своими воплями, звучавшими для него сладкой музыкой. И люди толпятся вокруг поэта, повторяя: «Пой, пой еще!», иначе говоря, - пусть душа твоя терзается муками, лишь бы вопль, исходящий из твоих уст, по-прежнему волновал и услаждал нас своей дивной гармонией. Требование толпы поддерживают и критики: это верно, так и должно быть по законам эстетики! Критик, впрочем, - тот же поэт, только в сердце его нет таких страданий, а на устах – музыки. Оттого, по-моему, лучше быть пастухом, понятым своим стадом, чем поэтом, ложно понятым людьми!» Понять человека – значит открыть ему сердце – возлюбить, отбросить все предрассудки и предубеждения и вжиться в сокровенную жизнь его души – в ее надежды и скорби, ее раздумья, молитвы и тоску, радость и разочарования, а это возможно сделать только силой евангельской любви, она – самый священный, прекрасный, таинственный, драгоценный и благоухающий, но редкий цветок в мрачной пустыне нашего мира.
Единственной возлюбленной Кьеркегора была Регина Ольсен с которой он познакомился в мае 1837 года, впоследствии заметив, что они были совершенно противоположными натурами: «Между ей и мною была бесконечная дистанция. Она – непосредственная, жизнерадостная, оживленная, а он – нервный, ироничный, претенциозный». Как известно противоположности сходятся – Серен Кьеркегор и Регина Ольсен полюбили друг друга, и через три года объявили о своей помолвке. Кьеркегор всем сердцем любил Регину, но уже на следующий день после обручения, он оставил в своем дневнике запись с признанием, что сожалеет о помолвке, а ровно год спустя Регина неожиданно получила от своего возлюбленного обратно обручальное кольцо и прощальное письмо со следующими строками: «Прости человека который, если и способен на что-нибудь, не способен, однако, сделать девушку счастливой». Этот разрыв, разразившийся как гром среди ясного неба, вызвал возмущение жителей Копенгагена и общественное осуждение философа, Регина восприняла его как предательство, но сам Кьеркегор до конца земных дней хранил верность своей единственной возлюбленной и на протяжении всей жизни переживал это расставание как безысходную личную трагедию, подчеркивая, что Регина была для него самым близким человеком: «Есть только два человека, которые имели для меня такое значение, мой покойный отец и наша дорогая маленькая Регина, которая также в известном смысле умерла для меня». У всех исследователей жизни и творчества Кьеркегора невольно возникает вопрос: если он горячо любил Регину и страдал от разлуки с ней, то зачем он разорвал помолвку? Религиозный мыслитель и иррационалист Лев Шестов полагал, что причиной разрыва была физическая немощь Кьеркегора – он был хрупким человеком, как и Достоевский, страдавшим тяжким недугом, который апостол Павел в своем послании назвал «жалом в плоть» – эпилепсией, считавшейся в те времена одной из самых заразных и страшных болезней. Но вопреки утверждению Л. Шестова загадку разрыва помолвки с Региной нельзя мыслить лишь физиологически – приземлено и плоско, она более глубока и я бы сказал экзистенциально-метафизична – связана с духовным типом личности Кьеркегора – этого романтика духа, жаждущего быть «рыцарем веры», сознательно отвергнувшего семейное счастье с Региной, которую читатели сочинений Кьеркегора соотносят с образом прекрасной, но наивной Корделии из «Дневника соблазнителя», отвергнувшего пасторский сан и карьеру профессора богословия, дабы не потерять самого себя и посвятить себя Богу. В «Дневнике соблазнителя», испещренном тонкими психологическими наблюдениями, Кьеркегор философствовал о любви и браке как типичный романтик – Шлегель, Тик, Новалис или Гофман: «Любовь – тайна; помолвка – разоблачение. Любовь – молчание; помолвка – оглашение. Любовь – тихий шепот сердца; помолвка – громкий крик. И, несмотря на все это, наша помолвка, благодаря твоему искусству, моя Корделия, скроет нашу тайну от глаз посторонних». С ранних лет Кьеркегор чувствовал, что Господь возложил на него особую миссию и он призван пожертвовать семейным счастьем и житейским благополучием во имя своего священнослужения – призван отвергнуть себя, взять свой крест и следовать за Христом, сознавая конечность своего земного бытия и неизбежность неумолимого часа смерти: «Есть две мысли, столь рано явившиеся моей душе, что я даже не могу указать момента их возникновения. Первая мысль о том, что есть люди, чье предназначение – жертвовать, тем или иным способом приносить кому-либо жертвы ради торжества идеи, и что я, несущий мой особый крест, и есть такой человек. Вторая мысль состоит в том, что я никогда не окажусь в положении, вынуждающем меня зарабатывать на жизнь. Так будет отчасти потому, что мне казалось: я умру молодым, отчасти потому, что Бог, принимая во внимание мой особый крест, избавит меня от этих забот и страданий. Откуда взялись эти мысли, не знаю; однако знаю одно: я нигде их не вычитал и никто из людей не наводил меня на них». Не желая вести жизнь благопристойного буржуа и продавать первородство духа за чечевичную похлебку мещанского счастья, Кьеркегор был убежден, что любовь к женщине – высокое искусство, она возводила мужчин к героизму и даже святости, но великий мыслитель и творец не может связывать себя узами брака, а женитьба никого не сделала ни святым, ни героем, ни гением: «Благодаря женщине в жизнь приходит идеальное. И кем был бы мужчина без него? Многие мужчины благодаря девушкам стали гениями, иные из них благодаря девушке стали святыми. Однако никто еще не стал гением благодаря той девушке, на которой женился; поступив так, он сможет стать лишь финансовым советником. Ни один мужчина не стал еще героем благодаря девушке, на которой женился; благодаря этому он может стать лишь генералом. Ни один мужчина не стал поэтом благодаря девушке, на которой женился, ибо посредством этого он становится лишь отцом. Никто еще не стал святым с помощью девушки, полученной в жены, ибо кандидат в святые не получает в жены никого; когда-то он мечтал о своей единственной возлюбленной, но не получил ее. Точно так же кто-то стал гением, героем, поэтом – благодаря девушке, которая не досталась ему в жены…Или, может быть, кто-то все же слышал о человеке, который стал поэтом благодаря своей жене? Женщина вдохновляет, покуда мужчина не владеет ею. Вот правда, лежащая в основе поэтической и женской фантазии». Полемизируя с Львом Шестовым, русский религиозный философ Бердяев высказал мысль, «…при счастливой семейной жизни Кьеркегор может быть произносил бы добродетельные пасторские проповеди и писал бы банальные богословские книги, но мы не имели бы его гениальных творений…», он не стал бы самим собой и не создал бы экзистенциальную философию. Личная драма Кьеркегора, обусловленная разрывом с Региной Ольсен, стала мощнейшим катализатором и стимулом для его литературного и религиозно-философского творчества, она наложила неизгладимую печать на его миросозерцание. Тайну разрыва с Региной можно соотнести с ветхозаветным сюжетом о жертвоприношении Авраама – подобно тому, как Авраам был готов принести в жертву Богу самое дорогое – своего единственного сына, Исаака, так и Кьеркегор принес в жертву свою единственную возлюбленную – Регину Ольсен, но есть одно существенное различие – через веру Авраам не потерял Исаака, а обрел его, Кьеркегор же потерял Регину, сделав из этого печальный вывод об отсутствии у себя подлинной библейской веры: «Если бы у меня была вера, Регина осталась бы моей». На метафоричном языке высокой поэзии Кьеркегор изливает скорбь своей души, сравнивая ее с неприступным замком и поясняя, что не многие заберутся на эту высоту и сумеют понять его мучения и печали: «Моя печаль – моя крепость; она расположена на вершине горного хребта среди облаков, как гнездо орла; никто не может овладеть ею. Оттуда я делаю набеги в действительную жизнь, хватаю добычу, приношу домой и тку из нее картину для украшения стен моей башни. Я живу там отшельником. Все пережитое я погружаю в купель забвения вечных воспоминаний; все конечное забыто и стерто. Я, как седой старец, сижу здесь в глубокой задумчивости и тихо, почти шепотом, объясняю себе картины».
Испытывая трепет перед всем существующим – от летящей стрекозы до таинства Боговоплощения, ощущая необъяснимую загадочность бытия, и в особенности самого человека, Кьеркегор писал, что он неимоверно страдал, столкнувшись с вековечными вопросами о добре и зле, о смысле жизни и Богооправдании – теодицее, а меланхолия, рефлексия и страх Божий – составляли все его внутреннее существо. Во всех своих произведениях – не только в исповедально-лирических дневниках, но и в литературных творениях – эстетических, философских и религиозных, Кьеркегор оставался интровертом – он был устремлен в самого себя, обращен внутрь своей души, как Сократ, пытался познать себя, свои переживания, страдания и думы, смотрел на все происходящее вокруг сквозь призму своего внутреннего мира – как истинный экзистенциалист, а все написанное им – это вулканическое извержение его бурлящих мыслей, чувств и молитв, надежд и разочарований, тоски и самоанализа – всего, что составляло сокровенную жизнь его метущейся натуры. Страдальчески ищущий смысл жизни и пытающийся постичь волю Бога Вседержителя, Кьеркегор ощущал себя несчастнейшим – человеком с надорванной душой, узревшим трагизм своего существования – между жизнью и смертью, отчаянием и надеждой, верой и неверием, погибелью и спасением, как Гамлет мучающимся рефлексией и остро переживающим, что мир лежит во зле, потерявший свою возлюбленную и взывающий в мольбах к небесам, прочувствовал, что жизнь христианина – это мученичество, ибо путь всех идущих вслед за Христом в Царство Небесное пролегает через Голгофу, а значит благополучное христианство – это одна из худших нравственных ересей, отвергающих тайну Креста. Последний год жизни Кьеркегора, определившего свою личную историческую миссию как служение Господу, – это год взвинченной и страстной, пламенной и беспощадной критики лютеранской церкви и «официального христианства», изменившего Христу Спасителю и чуждого истинному духу христианства – Святому Духу Божиему и вероучению Нового Завета и апостольского века. Когда умер известный во всей Дании епископ Мюнстер – духовник отца Серена Кьеркегора, женатый, богатый и почитаемый пастырь лютеранской церкви, проживший в благодостатке до глубокой старости, не знавший мученичества и гонений, и над его могилой в кругу просвещенных учеников епископ Ханс Лассен Мартенсен – преемник епископа по кафедре и убежденный гегельянец, торжественно провозгласил его «свидетелем истины», то Кьеркегор вознегодовал и с пророческим гневом указал на то, что свидетели Истины – это мученики и исповедники, страдавшие и умиравшие за Слово Божие, каковыми их изображают апостольские послания и Апокалипсис. Для Кьеркегора свидетели Истины – это все истинные христиане, плачущие о своих грехах и молящиеся за мир, идущие тернистым путем Христа, они пропустили Слово Божие не только через ум, но и через сердце и совесть, стали пламенными проповедниками, чьи слова – обжигают души. Настоящий свидетель Истины есть трагическая фигура, он – «человек, который свидетельствует об истине в нищете, незнатности и презрении, когда он не признан, ненавидим, внушает отвращение, когда над ним насмехаются, издеваются, смеются. Хлеб насущный он, пожалуй, не всегда имел, но насущный хлеб гонений получал он с избытком каждый день. Для него не было продвижения по службе, повышения в должности, кроме противоположного, так что он шаг за шагом все сильнее ослабевал. Свидетель истины, один из подлинных свидетелей истины, - это человек, которого бичуют, истязают, волочат из одной тюрьмы в другую; которого наконец, - это последнее повышение в чине, вследствие чего его поднимают в первый класс христианского табеля о рангах, к подлинным свидетелям истины, о которых говорит проф. Мартенсен, - которого наконец распинают или обезглавливают или сжигают или поджаривают на медленном огне. Его бездыханное тело бросается палачом непогребенным в удаленном месте – так погребают свидетеля истины! – или сожженным до праха развеивается на все четыре стороны, сором мира, которым стал апостол, по его словам, - чтобы уничтожить всякий след его пребывания на земле». Развенчивая отвратительную апологию роскоши Мартенсена, утверждавшего, что христианам не чужда тяга к мирским наслаждениям, а евангельское требование оставить все, взять свой крест и следовать за Христом следует понимать не буквально, но аллегорически, как требование внутренней нищеты духа, Кьеркегор напомнил, что нельзя служить двум господам – Богу и маммоне, и, живя в нашем многогрешном мире настоящий христианин не может не страдать и не приобщиться к мировой скорби. Кьеркегор был убежден, что вера обретается дорогой ценой – ценой страданий, доходящих до отчаяния, ибо Бог хочет, чтобы мы верили Ему безусловно, а верить в то, что Бог всемогущ и бесконечно любит каждого из нас, видя что мир лежит во зле, что нечестивец благоуспешен, а праведник страдает, что гибнут невинные – дети, это вера вопреки опыту и рассудку – мученичество. Для Кьеркегора было несомненно, что вера не терпит компромиссов, а искренний проповедник Слова Божиего должен, прежде всего, провозглашать распятого и воскресшего Христа – «для иудеев соблазн, а для эллинов безумие» (1 Кор.1:23), возвещать «Бога Откровения» и сверхъестественные истины христианства, непроницаемые и неизъяснимые для рассудочного мышления. Как ревнитель благочестия и «рыцарь веры» – своеобразный авраамический Дон Кихот, он восстал против официальной церкви с ее иерархами и священниками во имя христианства, убежденный в том, что «то, что проповедуется в мире под названием христианства, собственно говоря, не является христианством...». С раздирающей душу болью Кьеркегор заявляет, что весь христианский мир – это скопище лжецов и лицемеров, не живущих по заповедям Божиим, а то, что выдают церковники за христианство – это не христианство Нового Завета, не настоящая вера Христова, а жалкая и кощунственная «карикатура на подлинное христианство или невероятный агрегат заблуждения и иллюзий», «чудовищный обман чувств», фальсификация религиозной веры «так называемой церковью». Иронично вопрошая – «Что общего у официального христианства с верой Иисуса Христа?», Кьеркегор – этот бескомпромиссный Тертуллиан девятнадцатого века, обрушивался с язвительной критикой на церковные обряды, таинства и богослужения. В крещении младенцев Кьеркегор видит насмешку над христианством, ибо веру нельзя передать по наследству, ее обретение – не генетично и культурно-исторично, а экзистенциально-мистично и синергитично – это личный подвиг и Божий дар. В таинстве венчания и брачных церемониях Кьеркегор находит измену Христу и издевательство над апостольской верой, полагая, что каждый христианин вообще не должен вступать в брак, но жить как монах, посвятив всего себя чисто духовной жизни – Богу, молитве, философии и богословию. Церковные проповеди Кьеркегор расценивает как сплошное лицемерие, решительно провозглашая: «Разница между театром и церковью в том, что театр честно и правдиво признает, что он есть; церковь же в отличие от театра лживо пытается всячески скрыть, что она есть». Высочайшее назначение человека по Кьеркегору быть христианином, а быть христианином – значит быть мучеником, священником и монахом в одном лице, все же пасторы, священники и епископы для которых служение Богу есть лишь профессия и «такой же заработок, как всякий иной заработок в обществе», вызывают гнев датского философа, называющего их лицемерами и вымогателями, и саркастично писавшего: «Глядя на пастора, неизбежно приходишь к выводу: христианство еще не есть истина, а истина – это выгода». С грустью Кьеркегор констатировал, что «истинный священник – случай еще более редкий, чем истинный поэт…». Безжалостные обличения «датского Тертуллиана», невероятно экспрессивные и мощные, намного сильнее всех саркастичных насмешек Вольтера, обличений Гольбаха и Фейербаха и проклятий Ницше, но в отличие от них – Кьеркегор не вероотступник, не деист и не атеист, а ревнитель христианских идеалов, обличающий законничество, обрядоверие и фарисейство священнослужителей и богомольных мирян, лицемерно выдающих себя за благочестивых блюстителей веры Христовой, он свято верует в распятого и воскресшего Христа Богочеловека и чтит Священное Писание; он почитает подвижников, мучеников и исповедников, но выступает против обмирщения Церкви, приспособленчества к мирским запросам и канонизации обывателей и мещан, требует неукоснительного соблюдения заветов Евангелия, не может мириться с тем, что заповеди Иисусовы нарушаются христианами на каждом шагу, а существующая церковь не преображает и не одухотворяет людей, а номинально нарекает христианами, осеняет их крестным знамением и благословляет такими, какие они есть – грешными и нераскаянными, не примирившимися с Богом и не живущими духовной жизнью. Весь нравственный пафос Кьеркегора был направлен на то, чтобы провозгласить, что быть христианином – значит совлечь с себя «ветхого человека» и облечься во Христа – уподобиться Сыну Божиему, а те, кто думает, что можно быть христианами «до определенного предела» – лишь играют в верующих и кажутся религиозными людьми, будь они миряне или монахи, профессора богословия или пасторы, но они лишь актеры на сцене, профанирующие веру, не осознавая, что веровать нужно как пророк Исайя и псалмопевец Давид в страхе и трепете, надеясь на спасение, но помня о смерти и Страшном Суде. Конфликт Кьеркегора с лютеранской церковью вскоре закончился его смертью 11 ноября 1855 года – философ скончался в больнице, где, будучи до конца верен своим убеждениям, отказался принять причастие Святых Тайн Христовых из рук пастора.
Непризнанный гений и блестящий писатель непонятый современниками, религиозный мыслитель мирового масштаба, равный Августину Блаженному, Данте и Паскалю, отвернутый лютеранской церковью, Кьеркегор умер одинокий и неприкаянный, почти безвестный, но имя его не ушло в забвение. Датский критик и писатель Георг Брандес написал о Кьеркегоре целую монографию, а в своем фундаментальном исследовании «Современные течения в литературе XIX века» он назвал его величайшим скандинавским мыслителем, стоящим в одном ряду с Ибсеном и Стриндбергом, затем – в письме к Фридриху Ницше обратил внимание на экзистенциальную философию Кьеркегора как уникального и незаурядного мыслителя. В ответном письме к Брандесу от 19 февраля 1888 Ницше писал, что собирается «серьезно заняться психологической проблемой Кьеркегора» и, сопоставляя его с Паскалем, выделил двух этих мыслителей как истинных и логически последовательных христиан. В двадцатом веке с его катастрофическими событиями, предчувствием заката Европы и чувством хрупкости бытия человека, заброшенного в холодный мир абсурда, обострившимся вопросом о Богооправдании – «Ночь» Эли Визеля, и проблемой теологии после Освенцима, духовное наследие Кьеркегора проникло в литературу, поэзию и драматургию, оказало глубочайшее влияние на философию экзистенциалистов – Камю, Сартра и Хайдеггера, и протестантское богословие – диалектическую теологию Барта, а также Шремпфа, Хеккера, Бруннера, принявших на вооружение кьеркегоровский фидеизм – веру, не требующую доказательств и основывающуюся на безусловной любви к Богу и верности Ему вопреки доводам рассудка. Вслед за Кьеркегором Хайдеггер в своей книге «Бытие и время» пишет о заброшенности человека в мир, лежащий во зле, о чувствах страха, тревоги и смертности, сопровождающих всех нас до последнего часа жизни, Карл Ясперс размышляет о связи экзистенции и трансценденции – связи виновного и греховного человека с Богом, а Барт пишет о вертикальной трещине в бытии, благодаря которой Бог вторгается в жизнь каждого человека и в историю мира, а также о «линии смерти», ввергающей человека в эсхатологическое ожидание Божьего Суда и наполняющей высшим смыслом каждое мгновение его земного существования. Немецкий философ и психолог Карл Ясперс был прав, когда заявил о невозможности изучать философию без обращения к Кьеркегору, ибо он – философ, теолог и поэт, составляющий славу человечества, равный по своему значению Платону, Фоме Аквинскому и Гегелю, но в отличие от них – являющийся экзистенциальным мыслителем, а неприметный Копенгаген благодаря нему стал своеобразным Вифлеемом экзистенциализма. Личность Кьеркегора настолько загадочна и парадоксальна, а его литературные творения так полифоничны и неоднозначны, что вызывают самые разные трактовки и интерпретации – протестантские у Барта, католические у Габриэля Марселя, иудейские – у Мартина Бубера и Льва Шестова, атеистические – у Камю и Сартра, иррационалистические – у Хайдеггера, но, во всяком случае, Кьеркегор остается родоначальников всех экзистенциалистских мыслителей, или лучше сказать не родоначальником, ибо книга Иова и Псалтырь, пророки и послания апостола Павла насквозь экзистенциальны, а провозвестником, чья религиозная философия с ее христоцентризмом, экзистенциальной диалектикой, фидеизмом и метафизическим персонализмом имеет перед лицом Всевышнего не меньшее значение, чем диалоги Платона, «Божественная Комедия» Данте и Девятая симфония Бетховена. В наши дни Кьеркегор стал культовой фигурой, он – один из величайших мыслителей всех времен и народов, рефлексирующий богослов и мученически жаждущий веры интеллектуал, почитающий безусловным основанием веры – безграничную духовную свободу личности и ее самоопределение, а его творчество продолжает привлекать к себе исследователей в Европе, Америке, Японии и России, но как религиозный философ он намного ближе Иову и Аврааму, апостолу Павлу, Августину Блаженному и Паскалю, чем экзистенциалистам атеистического типа, каковыми были Сартр, Камю и колеблющийся Хайдеггер, в конце жизни склонявшийся к признанию бытия Бога, но не исповедующий апостольскую веру во Христа распятого и воскресшего.
Кьеркегор – один из моих вечных спутников, он из сонма тех великих мыслителей, которые принадлежат вечности, и каждый раз перечитывая его дневники и сочинения, я нахожу в них глубочайшую мудрость и вдохновляюсь его мыслями и самой личностью, ибо он – величайший антрополог, стремящийся проникнуть в суть человека, настоящий мудрец, задающийся вековечными вопросами и заявляющий – «мышление – моя страсть», могучий диалектик, в своих изощренных рассуждениях не уступающий Гегелю и Шеллингу, являющийся мучеником веры, использующий не понятия и термины, а лирическую прозу с ее взволнованностью, образностью и проникновенностью, застывающей в философской прозе, пишущий книги не как ученый, а как вдохновенный поэт – своей кровью. Духовно взволнованный Кьеркегор, находящийся в постоянных метаниях и поисках размышляющий, тоскующий и молящийся, закаливший свою веру в испепеляющем душу пламени сомнений и отчаяния, изощривший свое мышление до логики парадокса превзошедший здесь Оскара Уайльда, вслед за Иоанном Дунсом Скотом утверждает, что нельзя основывать теологию на научных знаниях, ибо научные знания – относительны, они основаны на эмпирическом опыте и ограниченных познавательных способностях нашего мышления, и применимы к изучению видимой вселенной и ее законов, в то время как Бог, душа, бессмертие, свобода и метафизический мир – это явления сверхъестественного и духовного порядка. Иоанн Скот Дунс был своеобразным предтечей Кьеркегора, он – один из величайших богословов Средневековья, член францисканского ордена и гениальный мыслитель, отличавшийся богатейшим языком, логической строгостью мысли и оригинальным литературным стилем, получивший титул «тонкий доктор», подвижник апостольской бедности, считавший, что самое значимое – это единичное, а именно – неповторимая и уникальная личность, которую мы находим у Бога, Ангелов и людей, наконец, он – проповедник учения о безграничной свободе воли Бога. В отличие от Фомы Аквинского, опирающегося на Аристотеля и его формальную логику в изъяснения Священного Писании и теологии, считавшего, что Бог руководствуется идеей добра и отрицавшего всемогущество Божие – Бог не может бывшее сделать небывшим и изменить законы математики и геометрии – например, сделать сумму углов треугольника равной не двум прямым углам, Дунс Скот полагал, что для Бога нет ничего невозможного, Творец всемогущ и абсолютно свободен, Он сотворил мир из ничего не в соответствии с вечным каноном разумности, а на основе ни чем не детерминированного и свободного Божественного волеизъявления. Бог определяет законы природы и всевластен над ними, о чем свидетельствуют чудеса Божии, запечатленные в Библии, нет никакой идеи добра, стоящей над Богом, ибо Сам Господь определяет, что есть добро и задает моральные ценности – что желает Бог, то и есть добро, ведь воля Его свята Если мы обратимся к вероучению Православной Церкви, то найдем святоотеческое разрешение спора между Фомой Аквинским и Дунсом Скотом – Бог абсолютно всемогущ, для Него нет ничего невозможного и нет никакой идеи добра, стоящей над ним, но все вечные свойства Божии взаимопроникают друг друга и пребывают в совершенной гармонии. Бог благ и премудр, а Его всесильная воля, изнутри пронизана Его безмерной любовью и благостью – она свята и разумна в высшем смысле слова, и потому Господь никогда не совершит зла и не изречет лжи, но все совершенное Им благо, а сказанное – правда. Как волюнтарист и мистик Дунс Скот утверждал, что Абсолютная Истина – это Бог, а Его нельзя познать разумом, если тот не озарен немеркнущим светом славы Божией – благодатью. Это высказывание католического богослова очень напоминает учение святителя Григория Паламы о нетварных Божественных энергиях, именуемых Божественным Светом. Как и Дунс Скот, Кьеркегор полагал, что «индивидуальное важнее универсального», Бог всемогущ и для Него нет ничего невозможного, а познать Его рационально невозможно, ибо как сказано в книге ветхозаветного пророка Исайи, как небо выше земли, так Бог выше мыслей человеческих. В критике рационального мышления непосредственными предшественниками Кьеркегора были Паскаль, убежденный, что Бог познается сердцем, Якоби, споривший с Мендельсоном и Шеллингом, и утверждающий, рассудочное знание – относительно, и только вера дает нам непосредственно познать Абсолютную Истину – Бога, и, как это не парадоксально звучит, Иммануил Кант, очертивший границы познавательных способностей рассудка, указавший на неразрешимые для него антиномии и наложивший запрет на познание сущностей вещей – ноуменов. В исследованиях по истории философии Кьеркегора именуют иррационалистом и пишут о его восстании против умозрительной философии Гегеля, в которой все во вселенной детерминировано, определяется разумом и диалектической логикой, нет места случайности, парадоксу и свободе. Немецкий мыслитель Гегель с его «Наукой логикой», где бытие отождествляется с мышлением, материя рассматривается как «инобытие» абсолютной идеи, а вектор всемирной истории направлен на процесс самопознания мирового духа, является вершиной рационалистической философии, с ее верой во всемогущества разума и логики, утверждением, что «все действительное – разумно», представляет собой объективированную проекцию логического мышления, доступно рациональному познанию, а значит скрытая сущность вселенной может быть изучена, а единственно достоверное знание – научно-философское: «Самое лучшее в философии нашего времени само усматривает свою ценность в научности... оно фактически приобретает значение только благодаря научности». В своей «Феноменологии духа» Гегель писал: «Истинной формой, в которой существует истина, может быть лишь научная система ее. Моим намерением было способствовать приближению философии к форме науки, к той цели, достигнув которой она могла бы отказаться от своего имени любви к знанию и быть действительным знанием». Для Кьеркегора философская система Гегеля – это вершина всего западного умозрительного мышления, она подается как философия, стоящая на высоте всей возможной научности, все изъясняющая логически и детерминирующая, превращающая бытие в абстрактное понятие, всю историю мира – в отвлеченную схему, а людей рассматривающая как орудия мирового духа, а не как свободные и самоценные личности с рационально непроницаемой тайной внутреннего мира.
В представлении Кьеркегора наука есть самая совершенная форма рационального знания, тяготеющего к системности, но это знание – не истинная мудрость, ведь оно оставляет вне поля зрения личность и тайну существования человека – его экзистенцию, более того – личность есть нечто богообразное и рационально неизъяснимое, она принципиально не систематизируется. Весь логический строй гегелевской мысли, весь рациональный дух его схематично-абстрактного учения нестерпим для Кьеркегора, он обрушился на Гегеля, метко называя его «профессором философии», образованным и эрудированным ученым, живущем в комфорте, но не самобытным мыслителем, неустанно и мученически ищущим Божественную Истину: «Гегель, несмотря на его замечательные достоинства и колоссальную ученость, своими достижениями постоянно напоминает о том, что он был профессором философии высшего стиля в немецком духе, ибо он любой ценой объясняет все что угодно». Со всей страстью своей натуры, Кьеркегор восстал против всей спекулятивной философии, идущей от Фомы Аквинского, Декарта, Спиноза, Лейбница и Фихте, нашедшей своей апофеоз в панлогической системе Гегеля с ее рационализмом, объективностью и культом научности, заявив, что философия – это не наука и исследуемая ей Истина не объективна, что философия наитеснейшим образом связана с личностью философа и его духовным миром, являясь выражением его исканий, печалей, раздумий и молитв – всей его сокровенной и внутренней жизни. На риторический вопрос Понтия Пилата, заданный Иисусу Христа – «Что есть Истина?», Кьеркегор заявляет, что Абсолютная Истина – это Сам Бог Слово, Личность, а не абстрактная идея и не научный факт, и познание Истины не объективно, а экзистенциально – не через логику и эксперимент, а через подвиг воли и самоотречения, через веру, надежды и любовь. Отвергая саму идею построения законченной философской системы – «системоверие», которое по хлесткому слову Григория Померанца хуже любого суеверия, Кьеркегор заявляет, что «система бытия невозможна», ибо в прокрустово ложе системы с ее детерминизмом невозможно втиснуть личность, ее творческий дух и свободную волю – это ахиллесова пята всей умозрительной философии Гегеля, не знающей экзистенциальной диалектики с ее парадоксами и антиномиями, с ее мистическим опытом Богообщения и библейским мышлением, с ее признанием абсолютной свободы Бога, стоящего над сотворенным Им из небытия миром. Непримиримый борец против диалектической логики рационалиста Гегеля, отождествляющего бытие и мышление, Кьеркегор – гениальный диалектик, но его диалектическое мышление на абстрактно, а экзистенциально, оно чуждо логическим законам, рассудочности и схематизации и обращено к единичному – к личности и ее духовной жизни, которая не объективна, а субъективна, связана не только с мышлением, но и с волей и чувствами – именно в этой «субъективности» для Кьеркегора и заключена истинность. С изумительной проницательностью Кьеркегор замечает, что быть – значит существовать, чувствовать и размышлять, страдать и стремиться, надеться и отчаиваться, молиться и тосковать, стало быть, мышление есть лишь момент существования человека, а не бытие – мышление не охватывает всего человека и не может выразить тайну его существования. Человек – это не только мыслящий дух, заключенный в тело, как думал Декарт с его знаменитой формулой – «я мыслю, следовательно, существую», против которой Кьеркегор выдвигает свое изречение – «я существую и являюсь мыслящим, поэтому я мыслю». Мое мышление – одно из проявлений моего существования, но не сама его сущность, ибо человек есть только мыслящее, но и чувствующее, и волящее, и тоскующее, и молящееся существо, а его неизъяснимая сущность – это «чистая духовность», она не может быть объективирована, рационально изучена и запечатлена в схеме. Глубоко прав Лев Шестов писавший, что «свою философию Кьеркегор называл экзистенциальной – это значит: он мыслил, чтобы жить, а не жил, чтобы мыслить». Категория существования у Кьеркегора есть синоним духовной единичности, уникальности личных переживаний человека, а альфа и омега существования – это жизнь личности, не столько внешняя, сколько сокровенная – жизнь ее свободного духа, жизнь во всей ее метафизической глубине и бытийной многогранности – не одно мышление, но и воля, и чувства, и память, и интуиция, и художественное чувство, и совесть, хранящая на себе начертания Божественной десницы. Бесстрастное стремление к объективности и культ науки Кьеркегор считает страшным несчастьем для всей своей эпохи и всей культуры, ибо «объективное мышление не имеет никакого отношения к существующей субъективности», оно абстрагируется от существования мыслящего субъекта – игнорирует уникальность личности и тайну ее многомерности: «Спекулятивные философы в наше время так глупо объективны, что они совершенно забывают, что сам мыслящий является одновременно и тем музыкальным инструментом, той флейтой, на которой играют... Объективное мышление совершенно не заботится о мыслящем субъекте». «Объективные проблемы существуют, однако личность не может ответить на них объективно, ибо ей приходится принимать решение о своем субъективном к ним отношении». Если с точки зрения науки истина – это собрание фактов, она объективна и имеет общезначимый характер, то для Кьеркегора истина от Бога и есть слово Божие, она обращена к личности и связана с мои свободным избранием и внутренним устремлением, ибо всемогущий Господь не принуждает меня и ценит мою свободу, поэтому «я должен найти истину, являющуюся истиной для меня...» Научный факт не есть истина, Бог всемогущ и всевластен над природой, Он мог бы создать мир с иными физическими законами – в Апокалипсисе рассказывается, что в конце времен физические законы вселенной поколеблются, а Царство Небесное – метафизично и эсхатологично, оно возвышается над законами мира сего, где нет места бесконечной свободе. Если в универсуме Гегеля все логично и детерминировано, то во вселенной Кьеркегора все непредсказуемо и таинственно. Системность – это важнейший принцип науки, любой эмпирический факт теоретически осмысляется ученым и всякое научное знание необходимо вписывается в систему рациональной картины мира, но Кьеркегор провозглашает, что философия – это уникальная область духовной жизни, она не наука и критерий научности, применимый к логике, физике и математике неприменим к философскому исследованию, быть философом – это не профессия, как думал Гегель, а призвание – как призвание Авраама, особая миссия, ниспосланная от Бога человеку – это крест, предполагающий мученический путь к познанию Божественной Истины через Гефсиманскую ночь и Голгофу – распятие разума, бьющегося над неразрешимыми Божьими тайнами, и в этом смысле задающий вопросы Иов, чье сердце разрывается между надеждой и отчаянием, в тысячу раз мудрейший и глубочайший философ, чем Гегель, читающий свои скучные лекции: «Вместо того, чтоб обратиться за помощью ко всемирно знаменитому философу или к professor'y publicus ordinarius, мой друг ищет прибежища у частного мыслителя, который знал все, что есть лучшего в мире, но которому потом пришлось уйти от жизни: у Иова, который, сидя на пепле и скребя черепками струпья на своем теле, бросает беглые замечания и намеки. Здесь истина выразится убедительней, чем в греческом симпозионе». С точки зрения Кьеркегора философия – это не чисто интеллектуальное занятие, оно – мученичество, все настоящие философы есть люди не только мыслящие, но и страждущие, ищущие, скорбящие, томящиеся, отчаивающиеся, молящиеся – их мыслящий дух становится громоотводом вселенских тайн Божиих, они всю сталкиваются с вечными вопросами и бесконечной загадочностью, доводящей их до отчаяния, поэтому подлинная философия начинается не с удивления как думали эллинские мудрецы – Сократ, Платон и Аристотель, а с отчаяния – в отчаянии Иов зафилософствовал и обратился к Богу с неистовыми мольбами и горестными упреками, а потому за постижением Божественной Истины Кьеркегор идет не к симпозиуму греческих мудрецов и новых философов, не к Лейбницу и Спинозе, не к Декарту, Фихте и Гегелю, а к мученику веры Иову, этому безвинному страдальцу и одному из величайших мудрецов Ветхого Завета, искусному в духовной брани, а вслед за ним – к Аврааму и Христу Богочеловеку, пред Которым меркнет даже образ Сократа, признанного Дельфийским оракулом мудрейшим из людей. Как блестящий диалектик Гегель думал, что Абсолютная Истина – не только субстанция, но и субъект – мировой дух, активное начало, движущее вселенную и направляющее ход истории, но для него единичное – это лишь средство, используемое мировым духом, в то время как Кьеркегор полагал, что единичное – личность, она уникальна и имеет громадное значение для Бога – более ценна, чем вселенная, так как между человеком и его Творцом абсолютные экзистенциальные взаимоотношения, исполненные загадочности и драматизма.
Священник Афанасий Гумеров упрекнул Кьеркегора за его учение о познании, гласящее, что познание Истины есть жизнь в Истине и становление истинным, заметив: «Только Христос есть истина. Каждая же другая человеческая субъективность может через Него лишь приобщиться к истине, но никогда сама истиной не будет». Действительно, Кьеркегор говорил: «Истина в христианском понимании, конечно, не в том, чтобы Истину знать, а в том, чтобы Истиной быть». Как экзистенциальный философ и христианский мистик Кьеркегор, вслед за святителем Афанасием Великим, провозглашал, что предвечный Бог Слово стал человеком, чтобы христианство вошло в жизнь каждого человека реально, а не теоретически и человек пребывал в Истине и жил Ей через таинства Церкви и исполнение заповедей, чтобы он обожился – стал богом по благодати. В «Упражнениях в христианстве» Кьеркегор заявлял, что кроме Христа Богочеловека, сказавшего о Себя – «Я есть Истина», никто не безгрешен и не совершенен – ни один человек не является Истиной, и поэтому упреки священника Афанасия Гумера несправедливы и демонстрируют, что он весьма схематично знает экзистенциальную философию Кьеркегора и добросовестно не изучил его произведения. По убеждению Кьеркегора человек есть образ и подобие Божие, его личность – субъективность призвана стать Истиной – уподобиться Богу и обожиться, я для этого необходимо веровать во Христа и жить по Его заповедям, идти Его стезей, ибо только пребывающий с Ним в Его унижении, страданиях и смерть будет пребывать с Ним в Его славе, блаженстве и вечной жизни – войдет в Царство Небесное. К сожалению, священник Афанасий Гумеров отверг заветную мысль Кьеркегора о том, что Божественная Истина имеет экзистенциальный характер и является принадлежностью только личности, ведь в Священном Писании сказано, что Истина – это Божественная Личность, Сам Христос – Ипостасная Премудрость и Сила Божия, истинность принадлежит личности – Богу Святой Троице, и может принадлежать человеку через обожение, ибо Сам Спаситель сказал, что мы – боги и сыны Всевышнего все и нам надлежит стать совершенными как Отец наш Небесный – стать истинными сынами Божиими и одухотвориться Святым Духом Истины и Откровения. Для Кьеркегора чудесная Личность Христа Богочеловека – вечна и метаисторична или лучше сказать – всеисторична, ибо Иисус Христос воплотился и вочеловечился, Бог присутствует в драме всемирной истории, но сама история – это область прошедшего, а Христос всегда совечен и современен нам – все, что рассказывается в Евангелии должно стать действительностью для каждого из нас, мы должны жить со Христом и в этом смысле Его жизнь на земле – не предмет истории и не прошлое, а вечное настоящее и все изреченное и сделанное Им – Его притчи и Нагорная проповедь, чудеса и назидания, преображение на Фаворе и Гефсиманское моление о чаше, мученическая смерть на Голгофе, искупившая грехи рода человеческого, и воскресение из мертвых – все это актуального для всех нас, и если мы христиане, то должны чувствовать, что живем одновременно со Христом: «Если ты не сможешь себя преодолеть, стать христианином в смысле одновременности со Христом, или Он не сможет тебя взволновать в смысле одновременности, не может тебя к Себе привлечь, то ты никогда не станешь христианином». Если Христос вечен, то Он – наш современник и призваны стать современными и совечными Ему – не прочесть, а прожить Евангелие и быть с нашим Спасителе в вечности – сомнения в бессмертие души и всеобщем воскресении мертвых – хула на Христа и отрицание Его победы над смертью и Адом, отрицание абсолютного смысла христианства – быть современником Сыну Божиему: «… событие это (воплощение Сына Божиего) нельзя приравнивать к другим событиям, которые сначала как минувшие переходят в историю, а затем как давно минувшие предаются забвению. Нет, пребывание Иисуса Христа на земле никогда не станет чем-то минувшим, не говоря уже о том, чтобы стать чем-то все более и более отходящим в глубь времен и теряющим свое значение…». «Абсолютный смысл христианства: современность Христу». Для Кьеркегора вечность – это не бесконечное время, а мета-время и анти-время. Вечность существовала до возникновения времени вместе с сотворением мира, и будет существовать после конца времен, когда по пророчеству Апокалипсиса времени уже не будет. Бог вечен, Он стоит над временем и человек как венец Его творения призван устремляться не к временному, преходящему и историческому, а к вечному: «Всякое познание – это либо познание вечного, оставляющее в стороне временное и историческое как безразличное, либо это чисто историческое познание». «Совершенство вечного в том, что оно не имеет никакой истории, и оно единственное, что есть, и тем не менее не имеет абсолютно никакой истории». Историческая бесконечность во времени – это только «пародия на вечность», ибо единственное назначение времени – проходить, оно имеет начало и конец, ее альфа и омега – вечность, совершенное и полноценное бытие. Жизнь, принадлежащая времени и не имеющая перспективы вечности, по Кьеркегору, не имеет смысла, а бесконечное существование на земле – жалкий суррогат бессмертия, вульгарная карикатура на вечную жизнь в Царстве Небесном, ибо существование во времени полно страданий и неразрешимых противоречий, а «в вечности, напротив, устраняется всякое противоречие», и Апокалипсис возвещает, что не будет ни смерти, ни страданий. В своих богословских рассуждениях Кьеркегор касается и Личности Иисуса Христа – величайшего парадокса, ибо Христос соединил в Себе вечное и временное, историческое и метафизическое, Он – Бог, снизошедший до истории, и это величайшее чудо в истории мира: «Историческим является то, что Бог, вечный, в определенный момент времени предстал как единичный человек». «Это не нечто просто историческое, а такое историческое, которое могло быть лишь вопреки своей сущности». Размышляя о том, что такое история, Кьеркегор говорит, что историческое – это прошедшее, ставшее и свершившееся, оно – неизменно, хотя само и есть результат изменений, но, как парадоксалист, он утверждает, что прошлое не необходимо, оно могло стать иным и может стать иным, ибо история – это арена действий Бога и людей, обладающих свободой, и как человек творит историю, так и всемогущий Бог властен бывшее сделать небывшим.
В своей экзистенциальной философии истории Кьеркегор критикует как провиденциальный фатализм, так и исторический детерминизм, с этической точки зрения, оправдывающие все зло, творящиеся в мире, и делающие теодицею невозможной, а с метафизической точки зрения, отрицающие свободу человека и подчиняющие все его действия исторической закономерности. Если для персоналиста и волюнтариста Кьеркегора личность и ее свобода – самое значимое, то для этатиста и детерминиста Гегеля история мира закономерна и детерминирована – не может быть ничего непредсказуемого и логически необъяснимого, мировой дух находит свое высшее выражение в государстве, а личность рассматривается как орудие в руках «хитрого разума истории», использующего в своих всеобщих и всемирно-исторических целях всех людей, независимо от их воли, намерений и убеждений: «Государство есть дух, стоящий в мире и реализующийся в нем сознательно… Лишь как наличный в сознании, знающий сам себя в качестве существующего предмета дух есть государство. В свободе должно исходить не из единичности, из единичного сознания, а лишь из сущности самосознания, ибо эта сущность, безразлично, знает ли об этом человек или нет, реализуется как самостоятельная сила, в которой единичные индивидуумы суть лишь моменты. Существование государства – это шествие Бога в мире». С позиции христианского вероучения, отстаиваемого Кьеркегором, философия Гегеля безбожна, она отрицает свободу людей, делает их марионетками фатума истории, отождествляет личного Бога пророков и Откровения, Чье имя – Любовь, с абстрактным мировым духом, осуществляющим свои великие цели, не считаясь со средствами – не обращая внимание на трагедию конкретных людей, которые не представляют для него вечной и непреходящей ценности: «Мировой дух не обращает внимание даже на то, что он употребляет многочисленные человеческие поколения для… работы своего сознания себя, что он делает чудовищные затраты возникающих и гибнущих человеческих сил; он достаточно богат для такой затраты, он ведет свое дело en grand, у него достаточно народов и индивидуумов для такой траты». В рассуждениях прославленного логика Гегеля о всемирной истории – процессе становления и самопознания мирового духа, Кьеркегор – непревзойденный диалектик с тончайшим умом, находит алогизм: Гегель утверждал, что природа с ее жесткими физическими законами – это царство необходимости, а история – царство, где реализуется свобода, но на деле в его философии истории нет свободы – ход истории предопределен и каждое ее событие закономерно, нет никакой альтернативы, нет никакого выбора – везде господствует необходимость, а свобода личности оказывается фикцией. «Верно ли, что в государстве, представляющим собой, по Гегелю, высшее наличное бытие свободы, наличное бытие сознавшего себя разума, господствует не закон, не наличное бытие свободы, а слепая природная необходимость?.. Гегель стремится везде представить государство как осуществление свободного духа, но re vera (на самом деле) ищет выхода из всех трудных коллизий в природной необходимости, стоящей в противоречии к свободе. Точно так же и переход особого интереса на ступень всеобщего не совершается сознательно посредством государственного закона, а совершается против сознания, как опосредуемый случаем, но ведь Гегель хочет видеть везде в государстве реализацию свободной воли!» Умозрительная философия Гегеля с ее детерминизмом и учением о мировом духе, использующем людей как средство – неприемлемо для христианского персоналиста Кьеркегора, понимавшего, что личность самоценна, она значит в очах Всевышнего больше, нежели государство, ее нельзя использовать как средство – это цинично и безнравственно, на что указал еще Кант, наконец, история для Кьеркегора – это сфера свободы, она непредсказуема и таинственна, в то время как для Гегеля в историческом процессе царит необходимость – в истории все закономерно и нет места свободе личности. Со всей пылкостью своего огненного духа, Кьеркегор отвергал философию истории Гегеля с ее детерминизмом и саму идею закономерности исторического процесса, полагая, что ставшее – результат свободного выбора и в истории нет ничего необходимого, ибо свобода – то величайшая сила духа, что изменяет реальность – пред ней ничто пространство и время: «Прошедшее уже стало; становление же – изменение действительности, совершавшееся посредством свободы. Если бы прошлое стало по необходимости, оно не принадлежало бы больше свободе и, таким образом, не принадлежало бы тому, посредством чего оно стало». Как христианский мыслитель Кьеркегор восстал против спекулятивной философии Гегеля с ее этатизмом и детерминизмом, враждебными личности и ее свободе, восстал против всеобщих истин рассудка, схематизирующих и рационализирующих мышление и жизнь, в своем антикартезианском афоризме – «я существую, следовательно, мыслю», ниспровергая рационализм и порицая культ научности, пророчески предчувствуя до К. Леонтьева, Ортеги-и-Гассета и Бердяева эру тоталитарных режимов, идеологической пропаганды и господства масс, находя в гегелевской философии признаки страшной болезни, сущность которой в пренебрежении внутренней жизнью человека и уникальностью его личности. В сознании Кьеркегора философия экзистенциальна, она неразрывно связана с личностью и миросозерцанием философствующего человека, приоткрывает тайну его личности и ее внутреннего мира и не может быть общеобязательной, объективной и научной – истинная философия опирается не на одно рациональное мышление, логику и диалектику, как думал Гегель с его манией научности, а на всю духовной жизнь человека в ее цельности, являясь глубоко личным делом мыслителя, разрешающего для себя вопрос, поставленный Гамлетом – «быть или не быть?..», стремящегося найти свой жизненный путь и понять, что такое смерть и жизнь, свобода и счастье, что значит быть обывателем, эстетиком, этиком или рыцарем веры, для чего мы живем и в чем тайна нашего существования. Известно, что после окончания своего обучения на теолога, Кьеркегор в октябре 1841 года уехал в Берлин, где записался на лекции Маргайнеке – издателя гегелевских лекций по философии религии, а также на знаменитые лекции Шеллинга по его «философии откровения», оказавшись в одной аудитории с М. Бакуниным, Л. фон Ранке и Ф. Энгельсом. О значении лекций Шеллинга для духовной культуры Германии замечательно, хоть и несколько иронично писал Фридрих Энгельс: «Если вы сейчас здесь, в Берлине, спросите кого-нибудь... где находится арена, на которой ведется борьба за господство над общественным мнением Германии в политике и религии... вам ответят, что эта арена находится в университете, именно в аудитории № 6, где Шеллинг читает свои лекции по философии откровения». В своих лекциях Шеллинг сетовал на то, что ученые, «которые знают наизусть все виды инфузорий и все главы римского права... из-за этого забывают о вечном спасении, в котором заключается блаженство душ», критиковал Гегеля и его умозрительную философию – «утонченный спинозизм», являющийся лишь преддверием полноценной философии, за абсолютизацию скованной логикой системы и рационалистическую веру в могущества разума, способного постичь скрытую сущность вселенной, за отождествление разумного и действительного. Лекции Шеллинга с его критикой рационализма, теософическими умозрениями, новаторским осмыслением христианства и обращением к искусству и мифологии вызвали в душе Кьеркегора смешенные мысли и чувства: с одной стороны он был рад найти в Шеллинге мыслителя, стремящегося постичь сущность свободы, выступающего против превращения философии в науку – пусть и всеобщую, обращающегося к религии и Священному Писанию, с другой стороны натурфилософия Шеллинга, его гностическое переосмысление христианства, желание преподнести себя как творца новой мифологии, сам внешний облик его – «Шеллинг выглядит как самый заурядный человек, у него вид какого-нибудь ротмистра» – все это разочаровало датского мыслителя. Неслучайно в своих февральских записках Кьеркегор, с присущей ему саркастичностью, весьма критически и скептически характеризует учение Шеллинга: «Болтовня Шеллинга совершенно несносна... Я слишком стар, чтобы слушать лекции, а Шеллинг слишком стар, чтобы их читать. Все его учение о потенциях выдает крайнюю степень импотенции». Ожидаемого триумфа от лекций Шеллинга не произошло, он оставил подавляющую часть своих слушателей неудовлетворенными, и Кьеркегор окончательно убедился, что не теософические умозрения Шеллинга, воскрешающего учение древних гностиков и немецких мистиков – Мейстера Экхарта и Якоба Беме, смешивая его с идеями Спинозы и романтиков, а Библия и христианство призваны стать антитезой рациональной философии, достигшей вершины в системе Гегеля, и духовной осью подлинной христианской философии – религиозного экзистенциализма. Внимание Кьеркегора привлекли сочинения и иного противника Гегеля – иррационалиста Шопенгауэра с его пессимистическим мирочувствием и учением о бессознательной мировой воле, в порыве безумия породившей из себя мир. В своем дневнике Кьеркегор заметит, что Шопенгауэр близок ему иррационализмом и трагическим чувством жизни – земной мир есть юдоль скорби, а жить – значит страдать, но Шопенгауэр отверг веру в библейского Бога, он не верит в бессмертие души и высшую ценностей единичной личности, являясь имперсоналистом, наконец, он не осуществил в жизни свое учение – не стал экзистенциальным философом, хотя честно признавался в своих пороках и никогда не считал себя праведником или святым, но самое страшное – Шопенгауэр прижился к своему пессимизму, он высмеивает оптимизм Лейбница, справедливо называя его «нечестивым», но в полном противоречии со своим учением – страшится смерти и хочет устроиться в жизни, не проповедует о буддийском сострадании на площадях, в театрах и храмах, а мирится с существующим миропорядком и приспосабливается – проявляет постыдный конформизм.
Как проницательнейший мыслитель и изощренный метафизик и диалектик, Кьеркегор понимал, что тайна существования человека не сводится к мышлению, а научное миропонимание, как правило, перенимает методы естественных наук, но самое губительное и страшное, когда объективное научное познание и естествознание – по примеру Конта и Дарвина, вторгается в область духовной жизни, кощунственно отвергая, что человек – образ и подобие Божие, а его личность – шедевральное произведение премудрости и любви Создателя: «Большая часть того, что в настоящее время с наибольшей силой процветает под именам науки (в особенности естествознание), вовсе не наука, а любопытство. Всяческая погибель придет в конце концов от естественных наук». «Если бы естественные науки во времена Сократа были развиты так, как теперь, все софисты стали бы естествоиспытателями». «Но наиболее опасной и зловредной всякая такая научность становится, когда она пытается проникнуть также в область духа. Пусть уж она по-своему занимается растениями, животными и минералами, но трактовать подобным образом человеческий дух – это уж кощунство...». Кьеркегор замечает, что естествоиспытатели старались найти Архимедову точку, чтобы рассматривать вселенную – всеобщее уравнение и всеобъясняющую теорию, но ее нет и не может быть, ибо рациональное мышление не может охватить все сущее – Бог, свобода, посмертное бытие, душа человека не могут быть объектом научного исследования, их нельзя зафиксировать в понятии и описать в чувственном образе, они выше эмпирического опыта и логического мышления. По заветному умозаключению Кьеркегора Архимедова точка находится в самом человеке и ему надо обратиться «вовнутрь, в бездну внутреннего мира». Характеризуя себя как философа и писателя, «датский Сократ» отмечал: «Моей основной мыслью было, что в наше время из-за обилия знания забыли, что значит существовать и какое значение имеет обращенность внутрь». Стремление к самопознанию и призыв древнегреческого мудреца Сократа – «человек, познай самого себя», Кьеркегор считал нитью Ариадны, что выведет философа из лабиринта неразрешимых тайн навстречу к Богу, полностью согласуясь с мыслью святителя Василия Великого, утверждавшего, что через самопознание в само себе как в малом мире человек может усмотреть образ Зиждителя вселенной и придти к Богопознанию. Надо сказать, что Кьеркегор почитал Сократа и благоговел перед ним, считая, что он был величайшим из людей, которые не читали Библию и не знали Божественного Откровения, но бились над разрешением вековечных вопросов и самое главное – над загадкой человека: «Единственный, кто меня утешает – это Сократ». «О, величайший из всех людей, старый Сократ...». «Вне христианства Сократ – один-единственный – ты, благородный, прямодушный мудрец, ты был действительно реформатором». «Ты – единственный человек, которого я с восхищением признаю как мыслителя...». Примечательно, что Кьеркегора именуют «датским Сократом»: как и древнегреческий философ, повернувший философию от изучения природы – внешнего мира, от Фалеса, Гераклита и Демокрита с их натурфилософией и астрономией к изучению человека и обращению к его душе, Кьеркегор стремился не к научному миропониманию, а к самопознанию и раскрытию Божьей тайны существования человека; как и Сократ, он – непревзойденный диалектик, задающий самому себе, окружающим и Богу тысячи вопросов; как и афинский мудрец, он – ироник, внушающий людям недоверие к их суждениям и умозаключениям, использующий ироническую рефлексию и диалектику как метод самопознания и нахождения Истины; наконец, как Сократ, пробуждающий в своих учениках любознательность и пафос познания, в своем смиренномудрии заявляющий – всеведение и мудрость подобает одному Богу, а «я знаю, что ничего не знаю, но другие не знают и этого», Кьеркегор стремился разрешить вековечные вопросы и всем сердцем любил мудрость, но знал – знал с мучеником Иовом, что все ответы у Бога. Замечательна и оригинальна мысль Кьеркегора о религиозности Сократа, граничившей с библейской верой: «Неведение Сократа было в своем роде боязнью и культом Бога, оно перелагало по-гречески иудаистическую идею страха Божьего, с которого начинается мудрость, именно из уважения к Божеству Сократ оставался неведающим и, насколько это было возможно для язычника, он как судья охранял границу между Богом и человеком, стремясь усилить различие между ними глубокой пропастью так, чтобы Бог и человек вовсе не совпадали, как их вынуждали совпадать в философии, жизни». Но как бы ни был велик Сократ, у этого вдохновенного афинского мудреца Кьеркегор не находит ответы на мучившие его вопросы, ибо Сократ – гениальный выразитель античной культуры и эллинской философии с ее интеллектуальностью – слишком счастливой, оптимистичной, наивной, иронической и эстетичной, чтобы понять трагическую тайну человека и его свободы, понять, что грех проистекает не из незнания, а из свободной воли разумного творения – Ангела или человека, противопоставленной святой воли Всевышнего – «понять, что некто со всем своим знанием, сознавая правое, может совершать неправое».
Известно, что немецкий философ Кант пришел к мысли, что все основные вопросы философии сходятся на человека и его тайне, а настоящий философ должен, прежде всего, понять, что такое человек. В центре размышлений Кьеркегора всегда был человек и тайна его бытия, он – христианский антрополог, на основе Священного Писания создавший целую концепцию человека и трех типов его существования. Вся экзистенциальная философия Кьеркегора и его учение о человек носит ярко выраженный религиозный характер, он пытался понять человека в его таинственных и драматичных взаимоотношениях с Богом, и мог бы повторить знаменитое изречение Августина Блаженного: «Что же ты хочешь познавать? – Бога и душу. – И ничего более? – Более ничего!» Как проницательнейший мыслитель, Кьеркегор понимал, что человек есть собрание противоположностей, здесь он необычайно близок Паскалю – экзистенциальному мыслителю, чьи мысли также были обращены к тайне взаимоотношений между Богом и человеком с его загадочной противоречивостью: «Что такое человек? – Ничто перед бесконечностью. Все перед Ничто. Середина между Ничто и Все… Что за химера человек! Что за чудо, что за раб противоречий! Судья над всем, ничтожный земляной червь, сокровищница истины, обиталище невежества. Гордость и позор Вселенной. Когда он гордится, я его принижаю. Когда он склоняется, я его возвышаю, и так далее, пока он не поймет, что он – непостижимая нелепость». Для Кьеркегора человек есть самое загадочное из всех Божьих созданий, он одновременно велик и ничтожен, обладает внутренней свободой духа, являясь образом Творца на земле, и в то же время – со всех сторон ограничен жесткими физическими законами материального мира, и сама душа его опутана страстями и привычками. Анализируя учение о человеке у Кьеркегора, русский философ С.А. Левицкий поясняет: «Человек определяется Киркегором как существо парадоксальное, как существо, находящееся между Ничто и Абсолютным. Между тем разум человеческий невосприимчив к концам и началам. Разум чувствует себя естественнее всего в царстве Середины, в царстве рационально–постижимого, в царстве бытия как устоявшегося быта вещей, то есть в царстве природы и социальности. Пока человек пребывает на лоне природы или является членом социального миропорядка, он не знает тайны одиночества, ставящего его лицом к лицу с самим собой, со своей «самостью». Лишь наедине с собой раскрывается человеку безосновность его бытия. Закон достаточного основания имеет силу по отношению ко всему, что происходит в бытии, но теряет силу в отношении к возникновению или уничтожению бытия». Человек причастен двум мирам – духовному и материальному, поэтому он с одной стороны является существом природным и социальным, имеет хрупкое физическое тело, но с другой стороны его духовная сущность – метафизична, она не измеряется в величинах пространства и времени, и возвышает его над всей видимой вселенной. Вслед за апостолом Павлом, Кьеркегор определяет человека как троякое существо – духовное, душевное и телесное: «Человек есть синтез душевного и телесного. Однако такой синтез немыслим, если эти два начала не соединяются в чем-то третьем. Это третье есть дух». «Человек есть дух. Но что такое дух? Дух – это я». Если человек есть дух, то он – субъект, который никогда не может стать объектом, ибо духовное существо – Бог, Ангел или человек есть лицо, личность, а потому – невозможно объективное, научное и рациональное познание личности, напротив, личность сама открывает себя через общение – например, Бог познается не диалектикой и усилием мысли, а через Откровение и молитву – таинство Богообщения. Человек сотворен по образу и подобию Всевышнего, Бог есть Дух, а где Дух Господень, там и свобода – свобода есть образ Божий в человеке, она – достояние самоопределяющейся личности, обладающей правом выбора и несущей ответственность за свои действия. С особой остротой Кьеркегор ощутил, что внутри человека идет сокровенная борьба – не только между тягой к духовному и нравственному и склонностью к чувственному, как учили Платон и Кант, а между Божьим и дьявольским – «между бездной высших идеалов и бездной самого низменного и зловонного падения», как впоследствии напишет Достоевский в романе «Братья Карамазовы». Человек есть существо, поставленное в ситуацию перманентного выбора, он свободен сделать выбор и несет за него ответственность перед Богом, он – существо не только мыслящее, но и волевое, рефлексирующее, мучающееся и сомневающееся как Гамлет. Жизнь на земле с ее суетой и заботами не может удовлетворить человека, именно потому, что он – причастник духовного мира, он осознают свою смертность и не может примириться с ролью бренного существа, затерянного в углу вселенной, его душа тоскует о вечности и Боге, и не может смириться с участью стать горстью праха в безгласной могиле, ибо человек наделен волей к вечности и смыслу. Если бы человек не обладал духом, то откуда у него возникли бы свобода и чувство ответственности за свои мысли, слова и свершения, откуда взялись бы совесть и нравственное чувство, тоска по надмирному – по Богу, искание вечности и смысла, жажда освободиться от потока времени? Свобода – это жизнь духа, неотъемлемое право на самоопределение и возможность выбора. По заветному суждению Кьеркегора свобода – это драгоценнейшее сокровище в душе каждого человека, а выбор – проявление свободы: «не выбрав себя самого в абсолютном смысле, человек не может стать в свободные отношения к Богу». В момент выбора, сравниваемый Кьеркегором с минутой торжественного посвящения в рыцари, человек обретает самого себя и становится самим собой, неся нравственную ответственность за свой выбор – у каждого человека есть свое предназначение, задуманное Богом, но принять его или отвергнуть решает сам человек, избирая образ своего существования: «Как наследник хотя бы всех сокровищ мира не может вступить во владение ими ранее своего совершеннолетия, так даже наиболее одаренная природой личность – ничто, пока она не выберет, т.е. не определит самое себя; с другой стороны, даже самая ничтожная, по-видимому, личность – все, если она сделает свой выбор: суть не в том, чтобы обладать тем или другим значением в свете, но в том, чтобы быть самим собою». Экзистенция человека определяется его свободой, человек властен над своей жизнью, он сам избирает как и для чего жить, во что верить и каким образом действовать – в этом смысле акт выбора всегда экзистенциален и является проявлением человеческой свободы перед лицом всемогущего Вседержителя. Надо заметить, что рассуждения Кьеркегора о том, что в каждый момент своего бытия человек стоит перед нравственным выбором, напоминает схожие мысли Паскаля, являющегося критиком рационализма и умеющего экзистенциально осмысливать драматические коллизии человеческого существования.
По справедливому умозаключению Льва Шестова «проблема индивидуальной свободы – самая горячая точка мировоззрения Серена Кьеркегора, горячая и мучительная, осложненная мистическим чувством. Ведь выбор самого себя – не просто долг человека перед самим собой, но единственное требование Бога к человеку. Ведь каждый предстает перед Ним в одиночестве и с единственной – своей – правдой. Бог – не Логос, не Абсолютный Дух, не Абсолютная Сущность, а высший нравственный судья, живущий в человеке. И спрашивает он лишь об одном: жил ли ты в согласии с собой, следовал ли зову твоей совести?» Шестов заблуждается, когда говорит, что у Кьеркегора Бог не Логос, проецируя на христианского мыслителя свою иудейскую религиозность – для Кьеркегора Бог есть Абсолютный Дух и Абсолютная Личность, и человек, сотворенный Им – дух и личность, хоть и имеющая физическое тело – бренную плоть, но Шестов прав, утверждая, что для Кьеркегора выбор самого себя – это высшее нравственное требование Бога к человеку. Кьеркегор иллюстрирует экзистенциальный выбор человека на примере Иова – безвинного страдальца, чье вера прошла самое страшное испытание – Иов потерял все – дом, богатство, семью, заболел проказой, в довершении – претерпел муку Богооставленности. Вначале Иов произнес благочестивые слова, обращенные к Богу, и прославил Создателя своего, а затем – сомкнул уста на семь дней и ночей, а после – разразился неистовыми проклятьями и громкими жалобами на свою судьбу. В неимоверных муках Иов спорит с тремя мудрецами защищающими идею справедливого миропорядка и безжалостно развенчивает их теодицеи, он проклинает жизнь, сетует на то, что праведники страждут, а нечестивцы благоуспешны, тем самым проявляя свою свободу – изобличая мир, лежащий во зле, но, не отрекаясь от Бога – взывая к Нему, дабы Он разрешил его мучения. «Не тогда проявляется величие Иова, когда он говорит: Бог дал, Бог взял, да будет благословенно имя Господне – так он говорил вначале и потом уже этого больше не повторял; значение Иова в том, что он довел борьбу до тех пределов, где начинается вера. Величие Иова в том, что пафос его свободы нельзя удушить лживыми посулами и обещаниями» – замечает Кьеркегор. Величие Иова заключается в том, что он остался верен Богу – он не только не проклял Творца и Промыслителя, но и отстаивал веру в то, что Бог справедлив и любит каждое создание Свое, обличая недостойные суждения о Всевышнем своих собеседников, но вместе с тем, страждущий Иов явил высочайшее благородство духа и бесстрашие «рыцаря веры», зная, что человек хрупок как цветок, он бесстрашно и дерзновенно взывал к Богу и ощущал мощь и величие своего духа в сознании свободы, «которую Бог Сам не может отнять у него, хотя именно Он и дал ее». Антропология Кьеркегора по преимуществу религиозна, а акт самоопределения человека для него столь же значим, как и Богообщение, ибо спастись для Кьеркегора значит найти самого себя, найти Бога и служить Ему. Для чего Бог даровал человеку свободу? Для того, чтобы каждый человек – уникальное и неповторимое создание, в котором выражается премудрость и мощь Творца вселенной, мог быть самим собой – быть личностью, жить духовной жизнью – любить, творить, молиться и исполнять свое предназначение – особую миссию. С точки зрения Кьеркегора спасение – это не отречение от самого себя, обретение себя в глубочайшей взаимосвязи с Богом, не отказ от себя, как от личности, а отсечение от себя всего чуждого – низменных страстей. Если все рационалисты от эллинских философов и Декарта до Гегеля с их схематичной трактовкой человека, считали, что он отличается от животных наличием разума, то Кьеркегор заявил, что сущность человека и его бытие не сводится к мышлению, ибо мышление – одна из граней его существования, а сам человек обладает волей, эмоциями, художественным чувством и совестью, наконец, он есть существо творящее историю и религиозное – верующее в Бога и молящееся, а его сущность – апофатична, она не может быть аналитически разложена на отдельные элементы, научно зафиксирована и объективно описана, ибо представляет собой чистую субъективность. В служении Богу и духовной жизни человек обретает и одухотворяет свою личность и индивидуальность, а не утрачивает их, он обретает искренность пред Богом и самим собой, обретает свой жизненный путь и свое лицо, отсекая все чуждое себе – многочисленные грехи и предрассудки, становится таким, каким Его задумал Бог. Если карфагенский теолог Тертуллиан возвестил, что Бог – Единственный и Несравненный, то датский антрополог Кьеркегор убедительно показал, что для Бога каждый человек – единственный и несравненный. Тайна личности заключена в ее уникальности и единичности. Во всезрящих очах Всевышнего каждая личность – единственная, поэтому святитель Иоанн Златоуст, а вслед за ним и религиозный экзистенциалист Кьеркегор, провозглашают, что Господь всем сердцем Своим бесконечно любит каждого из нас, будто мы Его единственное творение – любит отдельного человека как всю вселенную и все человечество вместе взятое. В многообразии личностей и их неповторимых индивидуальностей заключается красота и многогранность Божьего творения – мы не одинаковы, а потому слова Христа и Его святое Евангелие акцентированы на личность, обращены к человеку и его внутреннему миру, дабы неразрывно соединить его с Богом, раскрыть его богоподобие и возвести ввысь – в Царство Небесное. Как поясняет Левицкий в своей книге «Трагедия свободы»: «человек должен прежде всего вернуться к себе, стать самим собой, а не просто особью человеческого рода. Это – первое требование кьеркегоровской этики. Ибо только тот, кто стал самим собой, способен принести себя в жертву Богу. Но, с другой стороны, если человек желает остаться только самим собой, он противится своему предназначению служения Богу. Ибо «кто хочет душу свою спасти, тот потеряет ее, а кто потеряет ее – спасется». Следовательно, найти самого себя – лишь первая задача, которая нуждается в восполнении ее главным заданием – служением Богу. Поэтому религиозная вера является для Кьеркегора не прибежищем слабых, а подвигом. И поэтому истинный герой для него – «герой веры». Выше «рыцаря Добра» – Сократа он ставит «рыцаря веры» – Авраама, не побоявшегося принести в жертву Богу своего единственного сына».
Лирико-философская и богословская проза Кьеркегора, его исповедальные строки, горестные раздумья и признания, которые можно поставить рядом с «Исповедью» Августина Блаженного, «Размышлениями» Марка Аврелия и «Мыслями» Паскаля, свидетельствуют, что он – изощреннейший психолог и знаток душ человеческих, обращающийся к исследованию таких экзистенциальных переживаний как отчаяние и безысходность, страх и трепет, а его книги – одно из лучших средств против психоанализа Фрейда – «психологии без души», чурающейся духовных порывов человека и его идеальных устремлений. Вслед за Августином Блаженным и Паскалем, Кьеркегор стремился понять человека не только как существо природное и социальное – часть природы и общества, но как существо, стоящее на грани двух миров – духовного и материального, чье сердце, используя поэтическое выражение Тютчева, бьется «на пороге как бы двойного бытия». В исследовании внутреннего мира человека и в метафизике его самосознания, Кьеркегора не имеет себе равных, кроме Библии, святых отцов Церкви и Лермонтова с Достоевским, он глубже, проницательнее и мудрее Фрейда и Юнга, проникая в самые сокровенные глубины психики, вскрывая затаенное чувство «априорной вины», первородный страх и отчаяние – болезнь к смерти. В трактате об отчаянии – «Болезнь к смерти», Кьеркегор утверждает, что без изучения отчаяния невозможно понять человека и тайну его существования, ведь каждый из нас пребывает в отчаянии – исключений нет, хоть иные люди – обыватели, и не осознают, что их душевное состояние – отчаяние. Для религиозного мыслителя ясно, что существование до грехопадения – это счастье, то существование после грехопадения – отчаяние. Живя на земле, человек перманентно пребывает в состоянии тревоги и отчаяния. По мысли Кьеркегора отчаяние охватывает всего человека – не только интеллект и мышление, как сомнение, но все существо его, вывивая из обыденной колеи, побуждая задуматься о жизни и смерти, ощутить неудовлетворенность земным бытием и приблизиться к Богу: «Сомнение – отчаяние мысли; отчаяние - сомнение личности… Сомнение и отчаяние принадлежат... к совершенно различным сферам, приводят в движение совершенно различные области душевные. ...Отчаяние выражает несравненно более глубокое чувство, захватывающее в своем движении гораздо большую область, нежели сомнение: отчаяние охватывает всю человеческую личность, сомнение же – только область мышления». Как великие богословы Церкви – от Иоанна Лествичника до Серафима Саровского, Кьеркегор заявляет, что отчаяние – это духовная болезнь, охватившая человека после грехопадения, она – знак греховности и падшести нашего существа: «Отчаявшийся – это больной к смерти. Более чем какая-либо иная болезнь, эта болезнь направлена против самой благородной части существа; однако человек не может от нее умереть. Смерть не является здесь пределом болезни, она служит скорее беспредельным пределом. Сама смерть не может спасти нас от этой болезни, ибо здесь болезнь со своим страданием и... смертью, - это как раз невозможность умереть». Но вместе с тем, отчаяние – это знак того, что все исповедники рациональной философии от греческих философов, Фомы Аквинского и Декарта до Гегеля заблуждаются в своем понимании человека: разум и мышление – не весь человек, ибо в личности человека есть воля и сердце, и отчаяние, равно как и раскаяние – охватывает всего человека, его ум, сердце и волю, и самую важную сферу его жизни – взаимоотношение с Богом. Рассуждая о смысле отчаяния, Кьеркегор говорит, что оно может быть благотворным для человека и облегчить для него «порыв к трансцендентному» – Богу: через отчаяние человек освобождается от ложных ценностей, осознает свое трагическое положение – одиночество, смертность и отверженность от Бога, ищет исцеления от этой страшной болезни духа и находит его в любви Спасителя и христианской вере: «Блаженство христианина – в возможности исцеления от отчаяния». Всеобщим и неотъемлемым атрибутом человеческого существования Кьеркегор считает страх – неустранимую экзистенциальную тревожность нашего бытия. Кьеркегор имеет ввиду страх не как обыденное чувство, перед чем-то конкретным, а беспричинный и цепенящий ужас, завладевающий человеком – страх перед «ничто», беспредметное беспокойство и тревогу. Человеку свойственно испытывать страх: «страх перед чем-то неизвестным», «страх перед самим собой», «страх перед возможностью остаться без водительства разума», страх попасть в руки Бога живого. Откуда возникло априорное чувство страха в душе человека? По определению Кьеркегора «страх есть отношение свободы к вине», а подлинная сущность страха – это страх грешника пред Богом, поэтому страх сопряжен с религиозной жизнью и обучает вере. Без страха Божиего и чувства вины перед Богом не может быть ни веры, ни любви к Богу, ни религиозной жизни: «Уничтожьте страшащееся сознание, и вы можете закрыть церкви и сделать из них танцевальные залы». Страх – это «априорное чувство», оно указывает на дисгармоничность нашего бытия и является следствием первородного греха Адама – все люди рождаются с априорным чувством страха в душе, оно – родовое проклятие человечества, демонстрирующее, что человек есть существо падшее и невротическое. Экзистенциальным средоточием страха является страх перед смертью – человек страшится больше всего смерти и небытия, неслучайно Державин воскликнул в оде «На смерть князя Мещерского» – «смерть трепет естества и страх», выражение созвучное мыслям Кьеркегора, писавшего: «Чего больше всего страшится человеческое существо? По всей вероятности, смерти...». Страх смерти, как грозная и неразлучная тень, сопровождает человека на протяжении всей его жизни, ведь он со дня рождения приговорен к смерти: «Мне представляется, будто я раб на галере, прикованный к смерти; каждый раз, с каждым движением жизни, звенит цепь, и все блекнет перед лицом смерти – и это происходит каждую минуту». Все люди смертны и каждый человек осознает, что обречен на неминуемую смерть, причем смерть не только неумолима, но и угрожает внезапностью, она постоянный спутник наше жизни и может настигнуть любого из нас: «В каждое мгновение существует возможность смерти». Никто не знает часа своей смерти и того, что будет после – смерть страшит не только неумолимостью и внезапностью, но и неизвестностью. В своих раздумьях Кьеркегор приходит к мысли, что если человек поймет «что есть смерть и что она есть для живущего», то «представление о ней должно преобразовать всю жизнь». Вопрос о смерти ставит со всей трагической остротой вопрос о жизни: Не бессмысленно ли существование человека? Не тщетны ли все наше устремления к счастью? Не является ли привязанность к жизни рабством у времени – «злейшего врага человека» и не лучше ли оборвать никчемное и пустое существование и убить себя – в акте самоубийства убить само время и освободиться от страданий и тягот бытия? С печальной мудростью книги Екклесиаста, датский философ заявляет, что величие, познание, наслаждение и слава – это летучий дым, ничто не может дать жизни человека смысл, кроме Бога – только Бог дает человеку, стоящему на краю пропасти отчаяния, надежду и силы жить, а вера приносит утешение. Если существует Бог, то жизнь имеет смысл и душа человека бессмертна, даже тело его воскреснет в конце времен и унаследует жизнь вечную, но если Бога нет, то нет никакой надежды для человека – жизнь его полна страданий, смерть оборвет драму его существования. Вопрос о бытии Бога и бессмертии души, по Кьеркегору, не может быть разрешен научно, рационально, объективно: «чисто метафизически ни один человек не бессмертен и нет уверенности в его бессмертии». «Эта проблема вовсе не логическая проблема; что общего у логического мышления с ультрапатетическим вопросом о вечном блаженстве?» Но бессмертие – это страстная потребность человека, в его душе вложена воля к вечности, он сотворен Богом для вечной жизни и не может довольствоваться преходящим существованием. Метафизический ужас перед смертью и небытием преодолевается только через веру – не через веру в «Бога философов и ученых» – абстрактный мировой дух Гегеля, а через веру в «Бога Исаака, Авраама и Иакова» – живого Бога, Который любит каждого из нас и жертвует Собой ради нас. В неисследимых глубинах человеческого духа Кьеркегор находит религиозную жажду бессмертия и искупления – жажду воссоединения с Богом через веру во Христа, Который для иудеев – соблазн, а для эллинов – безумие. Человек сотворен Богом и является Его образом, он пал в грех – со времен Адама мы все являемся грешными созданиями, но в нас не истреблена духовная природа – наша совесть упрекает нас за грехи, а кроме того в каждом из нас присутствует априорное чувство страха перед смертью и Божьим Судом, и вины перед Богом за злоупотребление наше свободой. Кьеркегор призывает нас к мужеству быть искренними с самими собой и Богом – к раскаянию перед Всевышним, само раскаяние не в силах отменить свершенный грех – «сделать бывшее небывшим», это способен сделать лишь Бог, имеющий власть прощать грехи, раскаяние же подобно безумному королю Лиру «потеряло бразды правления и сохранило лишь силы печалиться», но через это печаль и сокрушение духа – очищается сердце человека и он являет свою веру – самозабвенно вверяет себя Богу. Религиозный человек, как Иов и Авраам, проходит через страх, тревогу и отчаяние, но подобно этим героям Библии, он призван выстоять в испытаниях веры и не утратить силу духа, оставшись верным Богу и своим убеждениям – святыням своего сердца. Христианин ощущает благоговение перед Богом, предстоит перед Ним в страхе и трепете как псалмопевец Давил и пророк Исайя, он имеет страх Божий – начало премудрости, боится оскорбить любимого Бога грехами и навеки разлучиться с Ним, в то же время страх Божий находится в непреложном союзе с надеждой на Божественное милосердие.
Замечательно, что Карл Ясперс в «Общей психопатологии» писал о том, что Зигмунд Фрейд занимался низшей психологией, описав животные инстинкты человека, в то время как Кьеркегор изучал высшую психологию – духовное измерение жизни человека и его взаимоотношения с Богом. Задаваясь вопросом – «Что значит быть человеком?», Кьеркегор не только рассматривал человека как связующее звено между небом и землей, вел полемику против рационализма и детерминизма, отстаивая его духовную свободу и уникальность личности, но и описал три типа существования: эстетический, этический и религиозный. Следует заметить, что трем стадиям существования, по Кьеркегору, предшествует «нулевой уровень» – обывательское существование: обыватель не имеет напряженных духовных исканий и ярко выраженной индивидуальности, он теплохладен к Богу, не задумывается о смысле жизни и страшится вспоминать о смерти и Страшном Суде, погружен мелочными и бытовыми проблемами, старается жить как все окружающие – заводит семью, зарабатывает деньги и хочет модно одеваться, но не управляет своей жизнью – плывет по течению, не осознавая свободу выбора, применительно к своей жизни. Со свойственность бескомпромиссностью, Кьеркегор заявляет, что жизнь обывателя пуста и ничтожна, его ожидает смерть и забвение, а за гранью гроба он не обретет оправдание на Суде Божием, ибо не нашел самого себя и не исполнил своего предназначения, тем самым отвергнув Творца своего. Гораздо выше обывателя стоит эстетик, он – человек-художник с артистической душой в широчайшем смысле этого слова, он – творец собственной жизни, живущий ее отдельными моментами – насыщенными и запоминающимися, в этом плане он – раб минуты и сильных впечатлений, а его душевное состояние крайне переменчиво – эстетик то жизнерадостный, то задумчивый и грустный, то рефлексирующий и занимающийся наукой, то увлекающийся девушками, живописью и охотой. Метко характеризуя эстетический тип существования, Кьеркегор замечает, что его основной чертой является – «неукорененность в бытии»: эстетик является вечным кочевником, его яркий образ неприкаянный скиталец Агасфер, не способный найти себя – примириться с Богом и отыскать смысл своего существования, обрести истинную свободу и покой. Высшей ценностью для эстетика является красота и наслаждение – чувственное, художественное и интеллектуальное: эстетик ищет удовлетворение во всех наслаждениях – от чувственно-эротических, как Дон Жуан из оперы Моцарта, которую Кьеркегор по праву считал гениальным музыкально-сценическим произведением, до Фауста, обуреваемого жаждой познания, и ищущего наслаждений в сфере знания. По мысли Кьеркегора Фауст – это рефлектирующий и философствующий Дон Жуан, который не обрел счастье в познаниях и учености мирского мудреца, потерял любовь к мудрости и предался чувственным наслаждениям. Вся жизнь эстетика – это скитание в поисках наслаждений, подстегнутое желанием испытать все многообразие эмоционально-чувственного, художественного и интеллектуального опыта, неслучайно Кьеркегор писал о Дон Жуане: «Сама его жизнь такова, что пенится как шампанское. И подобно тому как пузырьки все поднимаются и поднимаются в этом вине по мере того, как оно кипит собственным жаром… так и страсть к наслаждению отзывается эхом в том стихийном кипении, каким является его жизнь». Трагедия эстетика заключается в том, что он не знает самого себя, он постоянно убегает от личного самоопределения по отношению к Богу и вечности, обрекает себя на одиночество и не способен любить жертвенной любовью, он эгоистичен и не знает подвига самоотречения, растрачивает драгоценную энергию на суетные забавы – поиск наслаждений, которые никогда не сделают его счастливым. Почему Дон Жуан не может обрести счастье и обречен на разочарования? Потому что человек сотворен Богом для духовной жизни, неисследимая бездна его сердца – шире и глубже всех морских глубин и космических пространств, вмещающих мириады светил, он не может удовлетвориться земной жизнью с ее низкими и мимолетными наслаждениями, ибо могучий и бессмертный дух его тоскует по вечности и духовному миру. На земле нет вечного счастья – человек смертен, а его жизнь изменчива и непредсказуема – радующийся сегодня, завтра прольет горькие слезы. Счастье на земле, где господствует время и смерть, это мираж в пустыне, иллюзия – душа Дон Жуана чувствует это и потому на дне чаши наслаждений, которую он жадно испивает, всегда ощущается горечь тоски и разочарования. В силу неизбежного разочарования, эстетик есть несчастная фигура, он избирает преходящие земные блага – наслаждения, а не Бога, приковывает себя к земным вещам и утрачивает крылья духа, теряет самого себя, губит свою душу и обрекает ее на бесконечную рефлексию и неисцелимую меланхолию – «истерию духа», страшную духовную болезнь, сопряженную с ощущением никчемности и бесцельности своего существования. Кьеркегор замечает, что эстетик надевает маски, ибо боится быть самим собой – узреть самого себя и стать лицом к лицу перед вечностью и Богом, помнить о смерти и Страшном Суде, он мучается от меланхолии – от уныния, а оно – тяжкий грех, кроме того, в своих страданиях он обвиняет окружающих, не понимая, что причина в нем самом, а это означает, что эстетик боится личного самоопределения и взятия ответственности за свою жизнь, он не обременен чувством вины и не раскаивается. Темной версией эстетика с демонической натурой является римский император Нерон, прославившийся своей жестокостью: он отчаянно хватается за все новые и новые наслаждения, наслаждается всеобщим трепетом перед его персоной, но взор его полон зловещим мраком, ибо он несчастен, и, несмотря на всю свою власть цезаря, терзается муками безысходного страха и тяжелейшей меланхолией, он боится самого себя и каждого человека, не желая признавать свою греховность – «убийство не отягощает совести Нерона» и он не считает себя виноватым. Если в человеке пробудится нравственное сознание и решиться на личностный выбор и экзистенциальное самоопределение – возьмет на себя ответственность за свою жизнь, то он взойдет на более высокую ступень существования – этическую, яркими выразителями которого был Сократ. Если эстетик ищет разнообразных наслаждений и возводит в культ красоту, искусственно отсеченную от добра и истины – красоту двусмысленную, обольщающую и содомскую, как бы выразился Достоевский, то этик в своих речах и поступках руководствуется нравственным долгом и стремится жить по совести, он – рефлектирующая натура, задающаяся вопросом о смысле жизни, заботящийся о будущем и берущий на себя ответственность за свое прошлое, четко различающий добро и зло, обличающий пороки общества и призывающий к добродетели, полагающий, что человек должен иметь систему ценностей и быть верным своим убеждениям. По мысли Кьеркегора добро существует не само по себе – в ноуменальной сфере, как категорический императив Канта – всеобщий нравственный закон, а как направление воли человека и его нравственный выбор: «Добро проявляется тем, что я хочу его, иначе его и существовать не может. Добро обусловливается, следовательно, свободой». Совершая нравственный выбор, человек обретает самого себя, но на этической стадии сталкивается с отчаянием – не во внешних условиях, а в самом себе – желая быть самим собой и властвовать над своей жизнью, этик со своей системой ценностей, личной волей и представлениями о добре и зле сталкивается в волей Творца – возникает отчаяние-вызов, которое может увенчаться бунтом против Бога и отрицанием того, чтоб Бог благ и справедлив – здесь вся религиозная дама Ивана Карамазова с его гениальной диалектикой о слезинке невинно убиенного ребенка. Для Кьеркегора философия начинается с отчаяния, а не с удивления – верующий сквозь отчаяние Иов зафилософствовал о последних вещах – о Боге и Его любви, о смысле жизни, и страданиях людей и миропорядке. В экзистенциальной философии Кьеркегора отчаяние – это духовная категория и катастрофическая ситуация, человек призван верить сквозь отчаяния, как Иов и Авраам, сам переход между этической стадией существования и религиозной – не плавный и гармоничный переход, а экзистенциальный прыжок веры и распятие разума через свободное самоопределение человека: человек избирает принять Бога, возлюбить Его и довериться Его благому промышлению – осознать свою неправоту пред Вседержителем и верить в то, что Он благ и всемогущ, несмотря на то, что мир лежит во зле, и вера в совершенную, прекраснейшую, таинственную и святую любовь всемогущего Бога – абсурд с позиции логики, рационального мышления и здравого смысла, или же отречься от Бога, возненавидеть Его или отказать в праве существования – отвергать благость Творца или само предвечное бытие Святой Троицы.
На религиозной стадии происходит духовное преображение человека и его раскаяние – осознание своей греховности и упование на милость Всевышнего, само раскаяние сопровождается смирением – признанием, что мы всегда не правы пред Богом, пониманием, что Он возлюбил нас раньше, чем мы Его – любовь Божия вечна и незыблема, а мы колеблемся в вере и не хотим довериться Тому, Кто взошел ради нашего спасения на Голгофу: «…я стан любить Бога, Он дарует любящему все, Он исполняет мое высшее, мое единственное желание: чтобы я всегда мог быть неправым перед Ним; никогда больше тревожное сомнение не оторвет меня от Него, никогда меня не ужаснет мысль о то, что я мог бы оказаться правым перед Ним, ибо пред Богом я всегда неправ». На протяжении всей жизни Кьеркегора мучила проблема теодицеи – он читал книгу Иова, размышлял о подвиге веры Авраама и жертвоприношении Исаака, его ужасала мысль, что Бог может оказаться не правым – не святым и не праведным, но мученическая вера его, закаленная философской рефлексией, зиждилась на убеждении, что «любовь Господа всегда больше нашей любви», и именно в том, что Бог есть Любовь, заключена, по Кьеркегору, величайшее Богооправдание, воодушевляющее религиозного человека: «Разве тебя не охватывает ужасный страх, когда хотя бы на одно мгновение в душе твоей рождалась мысль, что ты можешь оказать правым, что не воля Божья будет мудростью, но собственные твои планы, не мысль Божия будет любовью, но собственные твои чувства? И разве не было твоим высшим блаженством сознание того, что пред Богом ты всегда не прав – это не мудрость, которую ты должен признать, не утешение, которое смягчает твою боль, не временная замена чему-то лучшему; о нет, это радость, внутри которой ты одерживаешь победу над собой самим, и над миром, это твое наслаждение, твоя хвалебная песнь, твоя мольба, это доказательство того, что любовь твоя счастлива, как может быть счастлива только любовь, которой мы любим Бога». Символом религиозного типа существования для Кьеркегора является Авраам – «рыцарь веры», который своим самоотречением и доверием Богу возвышается над Дон Жуаном и Сократом. В Ветхом Завете рассказывается, праведник Авраам, любивший Бога и имевшей всецелое доверие к Нему был бездетен, но вот свершилось чудо – Господь внял его мольбам и престарелая Сарра родила Исаака, это событие небывалое – свидетельство, что для Бога возможно все. Но прошло время, и Господь повелел Аврааму принести в жертву единственного и долгожданного сына своего, Исаака: «Возьми сына твоего, единственного твоего, которого ты любишь, Исаака; и пойди в землю Мориа, и там принеси его во всесожжение на одной из гор, о которой Я скажу тебе». С точки зрения Сократа и этики, философии Гегеля и логического мышления – это абсурдная ситуация: всеблагой Бог велит Аврааму совершить запрещенный заповедью страшный грех – совершить убийство человека, своего возлюбленного сына – Исаака. Размышляя над историей жертвоприношения Исаака, Кьеркегор утверждает, что Авраам, поставленный в ситуации экзистенциального выбора – намного более трагическое лицо, чем Сократ, ибо от Сократа требовалось принять смерть самому – испить чашу с цикутой, а от Авраама – принести в жертву своего единственного – возлюбленного сына. Сам благой и всемогущий Господь поставил Авраама ситуацию тяжелейшего испытания веры и экзистенциального выбора: слушаться Бога и исполнить Его волю, вопреки желанию семейного счастья, доводам рассудка и нравственному закону, запрещающему совершать убийства, или же ослушаться Творца и внять увещеваниям разума и морали? Библия свидетельствует, что Авраам избрал рыцарскую верность Богу – он встал рано утром, оседлал осла своего, взял с собой двух отроков и сына своего – Исаака, наколол дров для всесожжения, и отправился в трехдневный путь в землю Мориа. В святоотеческой экзегетике и церковных проповедях обычно рассказывается, что все произошедшее с Авраамом надо понимать символически и видеть здесь пророческий прообраз того, что свершиться в Новом Завете: Авраам олицетворяет Бога Отца, отдающего в жертву Своего возлюбленного Сына, Исаак символизирует Иисуса Христа, путь в землю Мориа – Боговоплощение и жизненный путь Мессии, три дня пути – Его трехлетняя проповедь, увенчавшаяся крестной смертью, два отрока, сопровождающие Авраама и Исаака – олицетворяют два Завета – Ветхий и Новый, две заповеди о любви к Богу и ближним, пост и молитву, двух пророков, которые явились во время преображения Господня – Илию и Моисея, дрова для всесожжения – Крест, который нес Спаситель, восхождение на гору – путь на Голгофу, огонь всесожжения – мощь Божественной Любви, испепеляющей грехи рода человеческого, смирение Исаака, добровольно ложащегося на жертвенник – кротость и смирение Агнца Божиего, жертвоприношение – прообраз искупительной жертвы, совершенной Иисусом Христом, спасение Исаака – пророчество о чуде воскресения, описанном в Евангелии. Как богослов по образованию и знаток Библии, Кьеркегор прекрасно знал эти толкования, но его интересует иное – то сокровенное и душераздирающее, что свершалось в сердце Авраама, когда он вел своего сына к месту жертвоприношения, та трагическая ситуация и внутренние терзания, что охватили его душу. Со священным ужасом Кьеркегор рассуждает о жертвоприношении Авраама, о том, что «рыцарь веры», готов принести в жертву Богу все – настолько велика его любовь к Всевышнему, но вместе с тем, в душе его была страшная буря – все три дня и три ночи пути Авраам молчал, ибо никто не мог понять его и утешить – никто, кроме святого и всемогущего Бога. В Священном Писании покрыто молчанием то, что свершалось в душе Авраама – это тайну знает один Бог, но молчание Авраамово – самое напряженное моление Творцу, его одиночество среди людей – пребывание наедине с Богом, а беспрекословное исполнение воли Вседержителя – уверенность в любви и милости Его. Кьеркегор обращает внимание, что дойдя до места, избранного Богом для жертвоприношения, Авраам проронил загадочную фразу, сказанную двум отрокам: «Останьтесь вы с ослом здесь, а я и сын мой пойдем туда, и поклонимся, и возвратимся к вам». По изъяснению святителя Иоанна Златоуста это пророческие слова, сказанные Авраамом, на котором почил Дух Божий, он говорит о возвращении с сыном, храня надежду на Бога и веруя, что Господь, даровавший ему ребенка в старческие лета, может свершить новое и еще более великое чудо – воскресить Исаака из мертвых, ибо Господь наш есть Властелин над жизнью и смертью. По суждению Кьеркегора, Авраам познал бесконечную любовь Божию и верил, что Господь не отберет у него Исаака, он отбросил все доводы разума и этические категории, он покорился не требованиям логики и морали, а живому Богу – доверился Всевышнему и совершил прыжок веры, возложил на жертвенник своего единственного сына. Библейский сюжет о жертвоприношении Авраама – это одна из величайших тайн Божиих: всеведущий Господь знал, что Авраам всецело доверяет Творцу своему, Он испытал его веру, чтобы показать небесам, земле и преисподней, что любовь Божия к людям не безответна, что подобно тому, как Бог ниспосылает на крестную смерть Своего Единородного Сына – Иисуса Христа, ради спасения мира, так и Авраам готов принести своего единственного сына – Исаака, в жертву, во имя веры и любви к Творцу. Кровь Исаака не пролилась, ибо Господь послал Ангела удержать руку Авраамову с занесенным ножом – Богу нужно не кровавое жертвоприношение, а вера человека и его любящее сердце: «И простер Авраам руку свою, и взял нож, чтобы заколоть сына своего. Но Ангел Господень воззвал к нему с неба и сказал: Авраама! Авраам! Он сказал: вот я. Ангел сказал: не поднимай руки твое на отрока и не делай над ним ничего, ибо теперь Я знаю, что боишься ты Бога и не пожалел сына твоего, единственного твоего, для Меня» (Быт.22:10-12). Авраам принес Богу жертву в сердце своем – он покорен Богу и полон доверия к Нему, подобно тому, как и оставшийся в живых Исаак покорен своему отцу и Создателю. Блестяще знавший ветхозаветную иудейскую традицию апостол Павел говорил, что Авраамом двигала горячая и трепетная вера – бескорыстное доверие Богу и безусловная любовь к Творцу своему, которую он поставил в центре всей своей духовной и религиозной жизни. Апостол Иаков находил в лице Авраама – родоначальника и хранителя библейской веры, ставшей основой его миросозерцания и высокой нравственности: «...веровал Авраам Богу, и это вменилось ему в праведность, и он наречен другом Божиим» (Иак.2:23). Для Кьеркегора Авраам был трагическим и благородным героем, уникальным человеком, рыцарски верным Богу, любящим больше всего на свете Всевышнего, а не Его дары, и все настоящие христиане – это духовные чада Авраама по обетованию – по вере и духу, они образуют духовно-рыцарский орден, именуемый Церковью, которую не одолеют врата адовы. В бескорыстной любви к Всевышнему и страхе Божьем, сопряженном с сознанием своей бесконечной виновности перед Богом и надежды на Его прощение обретается истинная вера.
По умозаключению Кьеркегора вера есть великая страсть к Абсолютному, она – за гранью этики и парадоксальна для логического мышления, ибо Бог выше этики, Он Сам определяет, что есть добро и зло, а мысли Его выше мыслей людей, как небо выше земли. Религиозная этика Кьеркегора зиждется на святых заветах Евангелия, она не отрицает нравственные ценности, а отрицает законничество и рациональность, является «необычайно парадоксальной» и связана с фидеизомом – с признанием всемогущества Божиего и того, что вера не требует доказательств. Для Кьеркегора вера – это высочайшая добродетель, предъявляющая самые высокие нравственные требования к людям – быть святыми, как свят Сам Господь, она не есть воля к Богу и покорность Богу, доверие Его любви, обращенной во всем людям и каждому отдельному человеку – к самому убогому и падшему ради которого Бог «привел в движение небо и землю» и Христос умер распятый на Голгофе за грехи человечества. Верить в Бога может только «рыцарь веры», подобный Иов и Аврааму, он – наивысший аристократ духа и избранник Божий, одинокий скиталец, чья земная жизнь – нескончаемое мученичество, но вместе с тем состояние его души – вечная радость, ибо он познал любовь Божию, стремится жить по заповедям Христа и всегда готов умереть за Него, он – самый несчастный из всех смертных, страдающий за весь мир и каждую душу, и самый счастливый – обретший Бога и надежду, неугасимую отчаянием. Вся сущность веры для Кьеркегора заключается в тертуллиановской формуле – «верую, ибо абсурдно», а сам он по праву может быть назван «датским Тертуллианом», который мог бы повторить вслед за карфагенским богословом: «Сын Божий был рожден, как всякое дитя; и нет позора в этом, хоть самый факт постыден. Сын Божий умер, как и всякий человек; и этот факт вполне правдоподобен, хотя он и абсурд. И Он восстал из мертвых; факт этот несомненен лишь потому как раз, что невозможен». Кьеркегор есть убежденный фидеист, исповедующий веру как священное дело, идущее изнутри сердца, как чисто субъективный акт – акт свободного духа, не требующий никаких доказательств и чуждый аристотелевской логики. В своем дневнике он писал: «Едва ли какой-либо отец Церкви так веско, как Тертуллиан, представил христианство в интересах Бога». В свое время Тертуллиан с беспощадной критикой громил еретиков, искажающих христианство идеями, заимствованными из античной философии: «Несчастный Аристотель!.. Прочь со всеми попытками состряпать разношерстное христианство, разбавленное стоицизмом, платонизмом и диалектикой! После Иисуса Христа нам не нужны никакие любопытные диспуты, после благодатного Евангелия – никакие изыскания». Как и Тертуллиан, Кьеркегор убежден, что парадокс – ключ к его пониманию веры и «отличительный признак христианства – это парадокс, абсолютный парадокс», но в отличие от Тертуллиана, говорившего, что вопросы о теодицеи и возникновении зла, увели многих людей из Церкви и сделали их исповедниками гностических лжеучений, Кьеркегор бесстрашно задавался вековечными вопросами и стремился разрешить проблему Богооправдания, но не рационально, как Лейбниц или Кант, а через парадокс и чистую силу веры – верует в бесконечную любовь и всемогущество Творца сквозь отчаяние. Преподобный Силуан Афонский учил: «Если ты не знаешь Бога, но хочешь Его узнать, ты можешь Ему сказать: Господи, я Тебя не знаю. Я даже не знаю, есть ли Ты. Но если Ты есть, дай мне Себя узнать, я хочу Тебя узнать». И датский философ Кьеркегор утверждает, что говорить о Боге может только знающий Бога, а первоисточник знания о Боге – Откровение. Вера обретается «из рук Бога», Он – подлинный учитель и наставник человека. Если философ размышляет о Боге и «обращается к Нему только в третьем лице», то верующий человек – христианин, молится Богу и рефлексирует о Боге напрямую в общении с Богом и обращении к Нему – как рыцарь веры Иов. Все благочестие веры заключено в том, что она есть видение невидимого и уверенность в Боге, а та вера, что требует доказательств и оправдывается на суде разума – слабая и колеблющаяся вера, ибо она кощунственно ставит логическое мышление и идею добра выше Вседержителя. Нельзя постичь и описать феномен веры, она есть таинство предстояния Богу лицом к лицу, неизреченная тайна и парадокс, ее сущность – апофатична, как апофатичен Сам Господь: «И если бы даже мы были способны заключить все содержание веры в форму понятия, отсюда бы еще не следовало, что мы постигли веру, постигли, как мы входим в веру или как вера входит в нас». По Кьеркегору вера выше мышления, она охватывает всего человека и определяет сам образ его существования, она – неизъяснимый парадокс и «обыкновенное чудо», непосредственная связь с Богом. Без веры невозможно предстояние перед Богом и таинство Богообщения – молитва, а вера есть самая высокая сила духа, она есть не признание бытия Божиего, а личная встреча с Творцом в страхе и трепете, ее основа – Божественное Откровение, ибо с Богом нельзя встретиться без Его воли, а само знание о Нем не рационально, а духовно, выражаясь на языке философском, оно – не scientia, а sophia или sapientia. Тайна веры в том, что она синергитична: вера есть наряженное и личное искание Бога, устремление духа к Нему, рывок сквозь отчаяние к трансцендентному и абсолютное отношение к Абсолютному, но она не только акт свободной воли человека, но и дело Божественной благодати – познать Бога и обрести веру возможно не раньше, чем Он Сам «сделает Себя воспринимаемым». Вера не требует доказательств, она основана на свободе духа – бытие Божие недоказуемо и неопровержимо доводами рассудка, оно принимается в совершенно свободном акте веры: «Если уж Богу не присуще бытие, то невозможно и доказать Его бытие; если же Ему присуще бытие, то глупо хотеть это доказать». «Бог никак не мог бы доказать Свое существование иначе, как побожившись в этом; но для Него нет ничего высшего, чем Он мог бы поклясться». Вся история Церкви и весь опыт христианской апологетики свидетельствуют, что нельзя рационально обосновать догматы веры – бытие Божие, тайны Троичности Божества и сотворения мира из ничего, Боговоплощения и искупления, всеобщего воскресения мертвых и Страшного Суда сверхразумны. Рассудок не может быть судьей в делах веры, ибо сомнения в бытии Бога и бессмертии души нельзя одолеть доводами разума – «вера не есть знание, а акт свободы, выражение воли». Критикуя доказательства бытия Божиего, Кьеркегор заявляет, что схоластика и вся рациональная теология – это рассудочность, спроецированная в область таинств веры, но вторжение разума и логики на территорию духовной жизни губительно для веры, ибо научное мировоззрение и естествознание не ведут к Богу. Никакими самыми изощренными логическими доводами нельзя вдохнуть в сердце человека любовь к Богу и заставить его верить во Христа Искупителя, бессмертие души и Страшный Суд. «Какие только чрезвычайные метафизические и логические усилия ни предпринимались в наше время, чтобы привести новое, исчерпывающее, абсолютно достоверное, скомбинированное из всех прежних попыток доказательство бессмертия души; и поразительно, что в то же самое время уверенность в этом уменьшается» – замечает Кьеркегор. При всей изощренности своих умозаключений и высочайшей культуре ума, рассуждения Кьеркегора о вере имеют существенный изъян: он справедливо отмежевывает науку, изучающую вселенную – материальный мир, от веры – обращенность личности к Богу, мудро замечает, что вера не нуждается в доказательствах и логической аргументации, а рациональная философия – коварный враг религии, но вопреки его суждениям ум есть образ Божий в человеке, а потому разум призван не только к распятию на кресте веры – к Голгофе, но и к преображению и воскресению, ибо вера – это священное дело целостного духа, дело сердца, воли и ума – верное понимание Священного Писания, молитва и Богомыслие невозможны без творческого усилия ума, именуемого святыми отцами Церкви светильником Господним, а потому мышление должно быть не отсечено от акта веры, но преображено – ум христианина становится верующим и духовным, изъясняющимся на языке образов, притч и парадоксов, приобщенным к премудрости Божией и озаренным неизреченным Божественным Светом. Замечательна и глубокомысленна мысль Кьеркегора о том, что вера в бытие Бога утверждается не логическими аргументами, естественнонаучными доказательствами и диалектическими доводами, но свободой и любовью, а три наивысшие христианские добродетели – вера, надежда и любовь – должны охватить, одухотворить и преобразить всего человека – не только его волю и сердце, но и ум, и память, и художественное чувство, и совесть – всю его личность, ее миросозерцание и жизнь – внутреннюю и внешнюю.
Экзистенциальная философия Кьеркегора трагична: он подобно патриарху скорби Иову знал, что вера испытывается в отчаянии и закаляется в пирроническом огне сомнений, как Соломон понимал, что приумножающий мудрость приумножает печали, словно Иеремия плакал о людях, забывших о своем Творце, как Авраам желал возложить все надежды на Всевышнего и во всем доверять Ему, но вместе с тем душу его наполняла евангельская радость о Христе и радость быть человеком, сотворенным по образ и подобию Божиему, радость жить, воспринимать красоту природы, радость молиться, любить и творить во славу Божию: «Какая радость, когда светает и птица просыпается ранним утром для радостного дня; какая радость, хотя и другого тона, когда вечеряет и птица радостно торопится в свое гнездо; и какая радость – долгий летний день. Какая радость, когда птица, которая не просто, как радостный работник поет за своей работой, но чья работа и есть собственно петь – радостно начинает свою песню… Какая радость, когда выпадает роса и освежает лилию и лилия, прохлаждаясь, отдыхает… солнце светит тебе и ради тебя, когда оно устанет появляется луна и зажигаются звезды; приходит зима и вся природа меняет наряд, изображает незнакомку, чтобы развеселить тебя; приходит весна и птицы прилетают огромными стаями, чтобы порадовать тебя, пробивается зелень, лес хорошеет и стоит как невеста, чтобы доставить тебе радость; наступает осень, птицы улетают не для того, чтобы напить себе цену, о нет, но чтобы не наскучить тебе, лес прячет свой наряд до следующего раза, чтобы в следующий раз суметь порадовать тебя…». Но высочайшая и абсолютная радость по Кьеркегору – это благодарная и молитвенная радость о Боге, о Том, Кто бесконечно любит нас и заботится о всей вселенной и каждом Своем создании – о птицах небесных, которые не сеют и не жнут, и о белых лилиях, одевая их так, как не одевался царь Соломон во всем блеске и славе: «Бог сотворил человека по образу Своему. Разве не великолепно – быть так одетым! Евангелие, восхваляет лилию, говорит, что она одета великолепнее Соломона, но разве не великолепнее быть подобным Богу! Лилия не подобна Богу, но она несет печать Его мастерства и этим напоминает о Нем; она, как и все творение, о Нем свидетельствует…». Как изумительный религиозный лирик и поэт, Кьеркегор восхищается красотой природы, напоминающей о могуществе, любви и мудрости Вседержителя: «Природа, словно слуга, напоминает человеку – господину, чтобы он поклонялся Богу. Именно этого ждут здесь, на поле, от человека: не то, что он придет, чтобы господствовать, что также великолепно и что вверено человеку, но ого, что он восславит Творца своим поклонением, ведь природа не способна это сделать, она может лишь напомнить человеку о том, чтобы он поклонялся Богу». Великолепно быть человеком и радостно, что Бог, Который сильнее смерти и Ада, наш Творец и Спаситель, Чьей милостью мы живем, Кто несравненно ближе к нашему сердцу, чем двое возлюбленных друг к другу. Христос сострадательно раскрыл Свои объятья для всех страждущих, Он – Спаситель мира и Утешитель скорбящих, Который понимает всех страдальцев, Единственный, Чье милосердие бесконечно и Чья любовь вечна, Кто взывает ко всем нам: «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные» (Мф. 11:28). Как христианский мыслитель Кьеркегор убежден, что единственная радость – это следовать за Христом и ощущать Его небесное милосердие, изливающееся на каждого человека – нет и не может быть радости более святой, таинственной и высокой, ибо следовать за Христом Спасителем означает воплощать в себе высочайшее – искать Царства Небесного и правды его, принимать в себя Дух Божий, радостотворящий все, с чем соприкасается, и самое главное – уподобляться Сыну Божиему. Для Кьеркегора религиозный человек – это страдающий человек, ибо нельзя тому, кто стремиться жить по святой воле Божией не страдать, когда весь окружающий мир лежит во зле и утопает в крови. Скорби – это печать Божьего избрания: каждый христианин есть мученик, ибо он – ученик Иисусов, он молится за мир и плачет о грехах своих, ищет Царства Небесного и правды его и мучительно переживает, что в сердцах людей не отыскать самого драгоценного для Бога – любви. Земная жизнь – это школа страданий, вся тварь Божья на земле стенает и мучается и ждет откровения сынов Божии – ожидает духовного преображения мира Путь христианина – отвергнуть себя, взять свой крест и следовать за Христом, на пути этом много страданий и скорбей, но все они таинственно и чудесно преображаются, наполняются духовным содержанием, их неподъемная тяжесть становится благим игом и легким бременем – никакие временные невзгоды и испытания не сравняться с тем вечным блаженством, что ожидает спасенных в Царстве Небесном, и чем выше их страдания, тем светлее и слава. Высочайшее страдание – это страдание за Божественную Истину – страдание пророков и апостолов, они любили Бога и не страшились людей, возвещали Его святую волю и проповедовали Христа распятого и воскресшего, «за имя Господа Иисуса удостоились принять бесчестие» – поругание со стороны иудеев и язычников, но обладая чистыми сердцами и свободой духа, они оказались сильнее всего мира, желающего принудить их отречься от правды Божией, и сама грозная смерть становилась невольной свидетельницей их победы. Размышляя о тайне страдания, Кьеркегор обращается к книге Иова и замечает, что древний мудрец и праведник Иов страдал безвинно – он жил пред лицом Божиим и прославлял Творца своего, не совершив греха, но «Иов постоянно неправ перед Богом», ибо мысли Божии всегда выше мыслей человеческих, а Сам Господь – всех наших представлений о Нем, и когда Иов сподобился Богообщения и познал Бога, то раскаялся перед Ним в прахе и пепле – самые возвышенные представления Иова о любви Всевышнего и Его святой справедливости оказались бледной тенью в сравнении с реальной Божественной Любовью. Иов познал, что после грехопадения Адама и Евы каждый человек по падшей природе своей нечист пред Богом, ибо все люди – грешники, а Бог свят, и в то же время, Иову пророчески открылись высочайшие тайны предвечного совета Святой Троицы – тайна воплощения Христа и Его искупительной жертвы, всеобщего воскресения мертвых, конца времен и Страшного Суда. По заветной мысли Кьеркегора, страдалец Иов выдержал самое страшное испытание веры – отчаянное сомнение в том, что Бог есть Любовь, сомнение, бесцеремонно пытающееся вторгнуться в само непостижимое существо Божие и доказать, что Бог не всеблаг и далек от совершенства, тем самым ввергая верующего в адскую бездну ужаса, отчаяния и безнадежности, ибо если Бог не благ, то Его нельзя любить: «Если ты страдаешь, будучи виновен, и если ты признаешь это, тогда тебя есть Бог, на Которого ты можешь надеется, Бог, к Которому ты можешь прибегнут, тогда Бог – если позволительно так сказать – спасен для тебя, и какую только опасность не смог бы ты выдержать тогда? – ведь даже в Своем всепоглощающем гневе Бог тогда все же на твоей стороне. Но страдать, отнюдь не имея никакой вины перед Богом, значило бы, что Бог против тебя и что ты – оставлен Богом. Когда ты страдаешь как виновный, ты терпишь беспокойство, которое смиряет и в котором есть к тому же надежда вечности, даже радость вечности: предоставь Богу творить правду; но страдать совершенно невинно значило бы не иметь совершенной уверенности в том, что Бог есть Любовь значило бы, что нужно еще побороться за то, чтобы оправдать Бога – о чем лишь самые самонадеянный глупец и самонадеянный умник могут помышлять как о том, что легче легкого, тогда как это дерзость для человека. Ведь чего желает сомнение в Божьей любви? Оно желает перевернуть отношение, оно желает сидеть спокойно и уверенно в кресле судьи и оценивать, есть, ли, мол, Бог и в таком-то случае тоже Любовь, оно желает обратить Бога в подсудимого, обратить Его в кого-то, от кого чего-то требуют, сводя с ним свои счеты. Но на этом пути никогда не обрящется Божия любовь, усилия сомнения будут для Бога прокляты перед Ним потому что дерзость – начало этих усилий. Блаженство веры, напротив, заключается в том, что Бог есть Любовь. Отсюда не следует, что вера понимает, каким образом Божий совет о человеке есть любовь. Здесь только борение веры за то, чтобы верит, не будучи в силах понять». Как изощренный, мудрый и честный богослов, Кьеркегор никогда не отрицал реальность зла – того факта, что весь мир лежит во зле, он считал нелепостью мысль Лейбница о том, что наш мир – лучший из всех возможных миров, отвергал все рациональные теодицеи, полагая, что Бог не нуждается в оправдании на суде человеческого разума, ясно понимая, что земная жизнь полна страданий и несправедлива – праведники страдают, а нечестивцы успешны и в почете, но, подобно апостолу Иоанну Богослову, веруя во всемогущество, любовь и премудрость Вседержителя. В основе экзистенциальной теодицеи Кьеркегора, наитеснейшим образом связанной с его фидеизмом, стояла вера в то, что, невзирая на царящие в мире зло, несправедливости и страдания – вопреки всему – Бог есть Любовь и Его всемогущая воля свята, а значит, наш разум не может быть судьей Всевышнего и наша любовь к Нему должна быть безусловной и бескорыстной, героической и рыцарской – никакие сомнения, испытания и страдания не должны поколебать нашей веры и надежды, не должны умалить и угасить нашей любви к Богу, ибо подлинная любовь – крепка и незыблема, как сама вечность. «Если бы нашелся хоть кто-то, кто сумел бы с несомненностью уличить Бога в том, что Он не есть Любовь, или хот бы притворно изобразить собой человека, для которого это бесспорно было бы так: да, тогда все потеряно, тогда Бог был бы потерян, ведь если Бог не есть Любовь и если бог не есть Любовь во всем, тогда нет никакого Бога. О мой слушатель, если ты пережил тяжелейшее в человеческой жизни мгновение, когда для души твоей все стало черно, словно бы и в небесах не обреталось любви или словно Тот, Кто пребывает на небесах, не был на самом деле Любовью, и когда ты стоял перед выбором, который ты должен был сделать, перед страшным выбором между тем, чтобы признать себя неправым и приобрести Бога, и тем, чтобы признать себя правым и потерять Бога, разве не обрел ты небесное блаженство в том, что выбрал первое, или, вернее, в том, что это и вовсе не было выбором, но, напротив, было требованием вечности, требованием Неба, обращенным к тебе, к твоей душе, что не должно быть никакого, ни малейшего сомнения в том, что Бог есть Любовь!.. Ах, тогда как многие называют себя христианами и все же, возможно, живут, словно гадая о том, есть ли Бог Любовь на самом деле, поистине было бы лучше, если бы они выжгли в себе любовь при одной только мысли об этом языческом ужасе: будто Тот, Кто содержит в Своей руке судьбу всего мира ив се пути твои, будто Он двусмыслен, будто Его любовь – не Отчие объятья, а западня, будто Его таинственная сущность – не вечная открытость, но скрытность, будто глубочайшая основа Его существа – не любовь, а хитрость, которую человек не в состоянии понять. Ведь если дело идет о совете Божией любви, тогда не требуется, чтобы человек был в состоянии понять его, но достаточно того, чтобы он был в состоянии верить и, веруя, понимать, что Бог есть Любовь. Если Бог есть вечная Любовь, тогда не страшно быть не в состоянии понять Божий совет о тебе; но если он есть хитрость, то очень страшно, если ты не сможешь Его понять». После этой изумительной цитаты о вечной Божественной Любви из «Евангелия страданий» – одного из самых сильных богословских произведений Кьеркегора, которое я бы поставил в один ряд с «Исповедью» Августина Блаженного и «Утешением философией» Боэция, становится совершенно ясно, что в своей книге «Трагедия эстетизма. О миросозерцании Серена Кьеркегора», Пиама Павловна Гайденко извращает и искажает учение Кьеркегора о Боге, рассматривая Его как коварного и своевольного «Бога-ироника», ревнивого и беспощадного к людям, требующего от них постоянных доказательств их веры. Вопреки всем грубым трактовкам экзистенциальной философии Кьеркегора и исследовательским наветам П.П. Гайденко о том, что датский философ всю жизнь искал Бога, но так и не нашел Его – Кьеркегор был истово и ревностно верующим христианином, он верил в Святую Троицу и сотворение мира Богом из ничего, в святые догматы и таинства Церкви, во Христа Спасителя и совершенное Им дело искупления, указывая на то, что или Бог есть всесовершенная и вечная Любовь, или Бога не существует. Кьеркегор сетовал на то, что у него не было «полноты веры» и он не может назвать себя «рыцарем веры», но эти слова – свидетельство его смиренномудрия, ибо полнота веры, ведущая к совершенному и таинственному соединению с Богом, есть то, что на языке Православной Церкви именуется теозисом – обожением, а жизнь христианина на земле – путь к этой заветной цели, ибо никто из живущих не может сказать о себе, что стал свят и совершенен как Отец наш Небесный.
Серен Кьеркегор – личность мирового масштаба: он создал своеобразную религиозную философию и оказал влияние на физика Нильса Бора и драматурга Ибсена, на таких богословов как Карл Барт с его диалектической теологией, критикой Шлейермахера и возвращением к суровым проповедям Лютера, и на Тиллиха, стремившегося преодолеть антагонизм между культурой и религией, и утверждавшего, что Бог выше сущности и существования. Кьеркегор – блестящий писатель, виртуозно владеющий самыми разнообразными литературными жанрами и приемами – от лирических излияний и исповедальных признаний до хлесткой иронии, парадокса и притчи, он – тончайший психолог и аналитик духовной жизни, но самое главное – его миросозерцание глубоко религиозно. По собственному признанию Кьеркегора вся его философия имеет христианский характер, а он сам – всегда мечтал быть «рыцарем веры», хоть по смиренномудрию своему и по интеллектуальной честности своей никогда не мог поставить себя рядом с Иовом и Авраамом, но его перо служило Богу: «Нерв всей моей литературной деятельности, собственно говоря, в том, что в сущности я был религиозным человеком». Величайшим злом и страшным несчастьем своего времени он считал неверие и нехватку религиозной веры – угасание духовного искания Бога и жажды Богообщения в сердцах людей, пророчески предвидя грядущую трагедию двадцатого века с его тоталитарными идеологиями, оскудение мысли и чувств, процесс деградации личности: «Пусть другие жалуются, что наше время дурно, - я недоволен им за то, что оно ничтожно, совершенно лишено страсти. Мысли современного человека жидки и непрочны, как кружева, а сами люди жалки, как кружевницы. Людские помыслы слишком ничтожны даже для того, чтобы назваться греховными. Червяку еще, пожалуй, можно бы вменить в грех такие помыслы, но человеку, созданному по образу Бога!.. Вот почему душа моя постоянно обращается к Ветхому завету и Шекспиру. Там, по крайней мере, чувствуется, что говорят люди, - там ненавидят, там любят, убивают своего врага и проклинают его потомство во всех поколениях, там – грешат!» С хлесткой иронией, отточенной как клинок, Кьеркегор высмеивал свое время с его политизированностью, замечая, что политика озабочена земными делами, в то время как религия возводит человека к небесам. С нравственным возмущение – в духе Карлейля, К. Леонтьева, Ортеги-и-Гассета и Бердяева, он обрушивался на демократию – «гнуснейшую их тираний» – тиранию масс, торжествующую над личностью и ее духовной жизнью, подменяющую культуру – культом потребления: «Из всех разновидностей тирании народное правительство – тирания самая мучительная, самая бездуховная, являющая непосредственный упадок всего великого и возвышенного…Народное правительство – это воистину портрет преисподней». Кьеркегор – убежденный персоналист, он понимал, что душа человека для Всевышнего ценнее, чем вся видимая вселенная, и любил говорить: «личность – вот решающая христианская категория». Человек призван не только познать самого себя, но и быть собой, а это невозможно без Бога, ибо быть самим собой – быть христианином. В «Заключительном ненаучном послесловии» Кьеркегор писал: «Если люди забыли, что значит жить в соответствии с заповедями Божиими, они, без сомнения, забыли, что значит быть людьми». Если человек потерял веру в Бога, то он потерял самого себя, ибо он – личность, сотворенная по образу и подобию Божиему, призванная к духовной жизни, но без Бога и веры эта жизнь обессмысливается и обесценивается. Трагедия современного человека в пустоте его жизни – абсурдного существования, где нет места Богу – нет места Божественному Логосу и ответа на смысложизненные вопросы: Кто мы? Откуда пришли? Для чего живем? Что с нами будет после смерти? Кьеркегор никогда не был технофобом и хулителем научно-технического прогресса, но он – антисциентист, утверждающий, что прогресс науки и техники может сопровождаться декадансом – упадком морали и культуры, и никакие успехи ученых, их самые грандиозные открытия и впечатляющие изобретения, стоящие за гранью нашего воображения, не смогут разрешить вековечных вопросов, стоящих перед человеком и снять с его плеч бремя существования и свободного самоопределения. Кьеркегор – мыслитель высочайшей культуры и гениальный интроверт, исследовавший жизнь души в ее тончайших движениях – как Лермонтов, Тютчев и Надсон; он полагал, что вершина культуры – ее непревзойденные творцы, именуемые гениями, но и сама гениальность должна быть оправдана на Суде Божием – гений призван стать «рыцарем веры», не довольствуясь образом существования эстетика, но через страх Божий и веру взойдя на религиозную стадию экзистенции: «Только благодаря религиозному размышлению гений и талант становятся в глубочайшем смысле чем-то оправданным». Для Кьеркегора его век был эпохой пустоты, он с печалью наблюдал как знание заменяется информацией, искание смысла, вечности и Бога – поиском удовольствий и развлечений. Кьеркегора справедливо именуют предтечей экзистенциализма, он оказал определенное влияние на Хайдеггера и Ясперса, но по своему миросозерцанию и вере, мирочувствию и рефлексии о жизни и смерти, достоинстве и свободе человека, по образности мышления и обращению к пограничным состояниям, он намного ближе Августину Блаженному, Паскалю, Достоевскому и Тютчеву, чья лирика вся лирика созвучна философским раздумьям Кьеркегора., а душа желала «к ногам Христа навек прильнуть». Со всей пылкостью своей натуры, блеском остроумия и мощью ума, Кьеркегор беспощадно развенчал все иллюзии о человеке, как о самодостаточном существе – интеллектуально, нравственно и метафизически, показал, что человек нуждается не только в самосовершенствовании, но и в Боге, наметил путь от христианскому теогуманизму, стремился окрестить философскую мысль Европы, как проницательно заметил преподобный Иустин Попович, который, впрочем, упрекал датского философа за гордоумие. Для Кьеркегора очевидно, что если не существует Бога, то жизнь человека бессмысленна, но обретение веры и примирение с Богом невозможно на путях рационального мышления – вера есть таинство, свершающееся между Творцом и Его творением, ее нельзя обрести через логику, диалектику и теодицею, она обретается сквозь отчаяние – религиозная философия начинается с отчаяния Иова, представляет собой рыцарскую верность Авраама, а завершается парадоксальным исповеданием апостола Иоанна Богослова, проповедовавшего, что Бог есть Любовь. Вся экзистенциальная философия Кьеркегора – это ярчайший образец фидеизма, он отвергает все ученые и красноречивые доказательства бытия Божиего, ибо доказательство в делах веры – 1) кощунство – оно делает рассудок судьей Божественного Откровения, проверяет боговдохновенные истины Библии формальной логикой Аристотеля, этикой Канта или диалектикой Гегеля; 2) насилие над свободой духа – веру нельзя доказать и нельзя заставить человека верить в Бога, сама сущность веры – это свободный акт, я сам избираю верить в Бога или нет, принять Его бытие и любовь, или отвергнуть Творца, Промыслителя и Спасителя. Кьеркегор – одна из ярчайших звезд в плеяде гениальных меланхоликов и мудрецов с трагическим миросозерцанием, он – одинокий страдалец не от мира сего, тоскующий по идеалу и ощущающий его недостижимость в реалиях земного бытия, лучше, мудрее, проницательнее и глубже всех экзистенциалистов двадцатого века – Камю, Сартра и Хайдеггера, понимающий, что жизнь абсурдна и ничтожна, бессмысленна и бесцельна, если не существует Бога или человек отверг Его бесконечную любовь. Вера дает человеку способность приблизиться к Богу и возвыситься над всем земным – обрести спасение своей души. В рассуждениях Кьеркегора о том, что «рыцарь веры» – это трагическое лицо, он всегда одинок, есть глубокая правда – такова участь пророков, вдохновенных Духом Божиим, но вместе с тем – с ними Бог, Он никогда не оставляет их. В экзистенциальном богословии Кьеркегора мало места уделено Церкви, порой он забывает, что человек сотворен Богом как существо соборное и церковное, что Церковь – хранительница Истины, она – выше любого рыцаря веры, в ее таинствах священнодействует Дух Божий, сошедший на апостолов в день Пятидесятницы, а церковная жизнь – это не только уединенная молитва и размышление о вещах духовных, но и участия в богослужениях и таинствах, в соборной молитве и делах любви и милосердия. Кьеркегор прав говоря, что быть человеком в полном смысле слова – значит быть христианином, ибо только через христианство человек поймет самого себя, обретет полноценное общение с Богом и благодать Святого Духа, но быть христианином – значит быть в единой, святой, соборной и апостольской Церкви, исповедовать ее догматическую веру, воспринять духовный опыт ее святых, изучать Священное Писание и Священное Предание, участвовать в таинствах и богослужениях всем умом, сердцем и волею, проникнуться Духом Божиим через исполнение евангельских заповедей, что невозможно для падшего человека без Божественной благодати. Со священным трепетом Кьеркегор брал в руки Евангелие – неисчерпаемый источник мудрости Божией и каждый сюжет – глоток истины, радости и надежды, в страхе и трепете взывал в мольбах к Богу – надо сказать, что среди философов Кьеркегор – великий и несравненный молитвенник: «Ты, Кто некогда Сам бродил по земле, оставляя следы, по которым должны следовать мы; Ты, Кто ныне с Небес смотришь вниз на каждого странника, подкрепляешь утомленного, ободряешь унывающего, возвращаешь на путь заблудшего, утешаешь того, кто сражается: Ты, Кто еще раз в конце времен должен вновь прийти для того, чтобы судить каждого, следовал ли он Тебе: Бог наш и наш Спаситель, да будет всегда очам нашей души явлен Твой образ, рассеивающий туман; укрепи нас, чтобы лишь на него нам взирать неизменно, чтобы мы, уподобясь Тебе и последовав за Тобою, смогли найти благой путь к Твоему суду, - ведь на то и рождается всякий человек, чтобы предстать пред судом Твоим, о, но также на то, чтобы обрести Тобою вечное блаженство в ином мире с Тобой. Аминь». Для Кьеркегора вера начинается там, где кончается мышление, верить – значит отречься от разума и обрести Бога. С православной точки зрения в Богопознании Кьеркегора есть существенный изъян – неразрешимая антиномия эстетического, этического и религиозного, в то время как Церковь учит, что в Боге нераздельно и неслиянно, извечно и гармонично соединены премудрость, добро и красота: «С Сиона, который есть верх красоты, является Бог» (Пс.49:2). «Как величественны дела Твои, Господи, все премудростью Ты сотворил; и земля полна произведений Твоих» (Пс.103:24). «Велики дела Господни, вожделенны для всех, любящих оные. Дело Его – слава и красота, и правда Его пребывает вовек» (Пс.110:2–3). Древние философы и богословы Церкви учили, что Бог открывается миру как совершенная Сила, высшая Мудрость и неизреченная Красота, а святой Дионисий Ареопагит говорил, что Добро, Истина и Красота – это имена Божии, выражающие Его вечные свойства, в то время как Сам Господь неизъясним и непостижим – выше всего существующего. Самое изумительное в Кьеркегоре это его христоцентризм и любовь к Иисусу Христу – любовь горячая, трогательная, искренняя, мученическая и крепкая, как сама вечность. Земное бытие – трагично и непредсказуемо, но вера во Христа дает человеку силы жить, любить и молиться – надеется сквозь отчаяние и все ужасы. Для него Священное Писание – проводник, а Христос – путь, и нет иного пути спасения, кроме как отвергнуть себя, взять свой крест и следовать за Христом, примиряясь со своими врагами, молясь за обидчиков, принося самого себя – свой ум, талант, свою волю и саму жизнь на алтарь Господень – само примирение с Богом есть акт жертвоприношения – примириться с Богом означает принести Ему в дар свое сердце – возлюбить Его и всех Им сотворенных. Серен Кьеркегор – это глубоко христианский мыслитель, изумительный религиозный поэт и мученик веры («вера вопреки разуму есть мученичество»), он задавался самыми сложными и неразрешимыми вековечными вопросами, провозглашал, что Христос – Божественный Смысл нашей жизни, наставлял верить сквозь отчаяние, поэтому вдумчивое чтение произведений Кьеркегора, как чтение Библии, поэзии Тютчева, Лермонтова и Надсона, и романов Достоевского, это не развлечение, а тяжелейший труд – умное делание и подвижничество, но пока на земле будут существовать настоящие христиане – а они и святая Церковь будут существовать до конца времен – кьеркегоровские речи о возвышенных и таинственных вещах будут находить отклик в их сердцах и пробуждать их мысль.
Экзистенциальная философия Серена Кьеркегора
© Copyright: Руслан Игнашкин, 2021
Свидетельство о публикации №221050601493
Свидетельство о публикации №221050601493
Рецензии