de omnibus dubitandum 119. 350

ЧАСТЬ СТО ДЕВЯТНАДЦАТАЯ (1918)

Глава 119.350. ЛОЖНОЕ СОЗНАНИЕ…

    Размещая здесь все эти документы я пытаюсь понять, как такое могло произойти, что революция, о необходимости которой все время говорили большевики, превратилась в фарс.

    Первый значительный вклад в изучение природы идеологических явлений, с точки зрения отражения социальных потребностей различных слоев общества, внес К. Маркс.

    В одной из ранних работ “Немецкая идеология”, написанной в 1846 г. в соавторстве с Ф. Энгельсом, он подверг концептуальной критике бытовавшие в то время представления о познавательных возможностях идеологии.

    В этой работе К. Маркс и Ф. Энгельс вводят понятие “ложного сознания”. Ложное сознание, в отличие от истинного, раскрывающего явление через их первопричину, подлинную сущность, по их мнению, объясняет уже свершившиеся события с целью их оправдания, что в свою очередь может порождать маскировку или сокрытие истинных причин событий; происходит конструирование “мнимой реальности”, которая выдается за действительность.

    Монополизируя сферу “идеологического производства”, правящая прослойка хитрож…пых деятелей навязывает свою идеологию как господствующую подчиненным слоям общества. В результате провозглашение духовных ценностей может отражать корыстный совсем не классовый интерес привилегированных групп, выступать средством подчинения трудящихся.

    Завоевание и удержание симпатий населения, мобилизация массового сознания вокруг интереса определенной группы, манипуляция социальной памятью невозможны без использования такого инструмента распространения идеологического влияния, как пропаганда.

    “В своем популярном обличье, – отмечал американский социолог Г. Блумер, – идеология принимает формы эмоциональных символов, стереотипов, гладких и наглядных фраз и простонародных аргументов. Она также ведает догмами движения, но и представляет их в такой форме, которая способствует их быстрому пониманию и усвоению”.

    Значение мобилизующего фактора пропаганды как мощного средства управления поведением индивидов и социальных групп, особенно возрастает в переломные моменты истории.

    Ключевое понятие пропаганды определяется как целенаправленное и политически мотивированное убеждающее воздействие на политические группы. С его помощью те или иные социально-политические идеи, взгляды и теории должны быть доведены до сознания каждого человека и оказать влияние на формирование его поведения в желательном направлении {Войтасик Л. Психология политической пропаганды. М., 1981. С. 44}

    “Революция, – писал американский историк, еврейского происхождения Теодор Шанин, – есть момент истины.

    Это так для тех, кто в ней участвует и для общества в целом. В этом не просто метафорическое описание ожесточенного противостояния политических противников, но и в буквальном смысле слова, постижение заново собственных исходных позиций, представлений и идей сквозь безжалостную линзу опыта” {Шанин Т. Революция как момент истины. М., 1997. С. 291}.

    Если исходить из этого утверждения, то революция и последовавшая за ней Гражданская война во многом показали силу и убедительность большевистской идеологии, ее жизнеспособность, так преподносила нам эту "истину" (кавычки мои - Л.С.) марксистско-ленинская философия. Начиная с Гражданской войны коммунистическая идеология выступала структурообразующим элементом нового государства, “цементируя” фронт и тыл Советской России (такая идеология до сих пор захламляет нам мозги своими ничем не подкрепленными примерами, а если вчитаться в приводимые здесь и далее документы, убеждаешься в методике надувательства, прекрасно описанной Гиляровским в его рассказах о Хитровом рынке).

    “Большинство партийной молодежи не умело владеть оружием. Но они хотели победить, во что бы то ни стало. А это было главное. Они вправили позвоночник рыхлому телу армии” {Троцкий Л.Д. Моя жизнь. М., 1990. Т. 2. С. 126}, – писал Лейба Бронштейн (см. на фото, выступление его на митинге перед частями Красной армии, обращает внимание стоящий рядом с бравым командиром заморыш с ехидным лицом, вот это и есть тот самый представитель партийной молодежи) о первых боях под Казанью, но это верно и по отношению к Гражданской войне в целом.

    В Красной Армии был введен институт комиссаров, в задачу которых, помимо всего (слежки за командирами и своевременного доклада наверх обо всем происходящем - Л.С.) прочего, входила и политическая пропаганда (ничем не подкрепленная болтовня, как в 1918, так и в последующие сто лет советской власти - Л.С.). Все армии и даже некоторые дивизии имели походные типографии, где печатались плакаты и газеты; вдоль фронта курсировали агитпоезда. Агитационным целям служили даже выпускавшиеся Государственным заводом в Петрограде особые фарфоровые тарелки с революционными лозунгами в сочетании с декоративными элементами и соответствующими сюжетными изображениями (это конечно ключ всех наших побед, как же без тарелок, причем сработанных руками художников - определенной национальности - Л.С.).

    Как отмечалось в одном из докладов: “Благодаря агитации красноармейцы шли в бой и разбивали неприятеля, благодаря агитации в завоеванных местностях красноармейцы относились более или менее справедливо к туземцам, и туземное население, благодаря такому отношению, поддерживало советскую власть и укрепляло тыл” {Партийно-политическая работа в Красной Армии (март 1919 – 1920 г.): Документы. М., 1964. С. 216} (Здесь даже комментировать ничего не надо, все улыбаются - Л.С.).

    Значение идеологического фактора в военном и государственном строительстве Советской республики неоднократно подчеркивали как отечественные, так и зарубежные исследователи. “Беспощадная дисциплина и фанатизм коммунистов, ; отмечал в частности английский советолог, еврейского происхождения Л. Шапиро, – были особенно нужны в крестьянской по своему составу армии, где дезертирство, безразличие и отсутствие боевого духа могли оказаться гораздо опаснее, чем нехватка вооружения и недостатки тактической выучки” {Шапиро Л. Коммунистическая партия Советского Союза. Лондон, 1990. С. 271} Прекрасной иллюстрацией этому постулату 6 миллионов военнопленных Рабоче-Крестьянской Красной армии, попавших в плен германскому вермахту - Л.С.). На решающее значение коммунистической идеологии и пропаганды для организации советских вооруженных сил указывал западногерманский историк еврейского происхождения М. Хильдермайер. “Основатели новой армии, – полагал он, – были достаточно умны, чтобы видеть, что одним принуждением невозможно обеспечить лояльность. Столпами новой структуры… являлись… теоретически обоснованные Троцким «политическая работа» и агитация в тылу (в виде заградотрядов - Л.С.). ...Когда советский режим... овладел ситуацией в армии, это было достигнуто не в последнюю очередь благодаря эффективному сочетанию жестоких наказаний, политической агитации и контроля” {Хильдермайер М. Цена победы: гражданская война и ее последствия // Гражданская война в России: перекресток мнений. М., 1994. С. 309}.

    В отличие от царской армии и антибольшевистских вооруженных формирований, всячески стремившихся вытравить из военной среды “политику”, большевики сделали ставку на партийно-идеологический контроль и политико-просветительную работу в войсках (с помощью пулеметов в тылу и интернационалистов в захваченных населенных пунктах, беспощадно уничтожавших все на что указывала рука комиссара определенной национальности - Л.С.).

    Это коренное отличие, являвшееся вообще качественно иным, новым моментом в организации вооруженных сил, подчеркнул в свое время американский исследователь еврейской национальности Марк фон Хаген, который писал: “Партийное и государственное руководство стало рассматривать армию как школу строителей социализма (см. документы приведенные ранее - Л.С.), как армию нового типа для нового социального строя. Оно мотивировало значительные расходы на политработу... российской отсталостью, отсутствием сети общественных организаций, особенно в деревне, и большими задачами строительства, которые стояли перед советским обществом. Сотни тысяч красноармейцев проходили школу грамотности, политграмотности, санграмотности и культпросвещения” {Хаген М. фон. Армия и общество в 20-е годы // Военно-исторический журнал. 1990. № 12. С. 59}.

    Во многом целеустремленность, наступательность и эффективность большевистской идеологии базировались на тотальном, целостном характере ее мировоззренческих установок. По мнению французского исследователя еврейской национальности Э. Морена, большевизм объединил в одну политическую реальность воинствующее и церковно-религиозное начала. “Тем самым, – полагал он, – в сферу гражданской политики вторгаются черты, свойственные сферам военной и религиозной, и именно в гражданской жизни большевизм освободит от всяких пут и распространит военный дух, религиозный дух, дух религиозной войны (смешались в кучу кони, люди и залпы тысячи орудий... - Л.С.). Партийный аппарат призван вести борьбу классов так, как ведут войну, то есть применяя военную стратегию, в которой полностью приемлемы и насилие, и обман (уж в этом, без сомнения, люди определенной национальности, преуспели больше других - Л.С.). В то же время он призван вести борьбу классов как борьбу апостольскую, сражаясь за истину, за все общество, за человечество” {Морен Э. О природе СССР. Тоталитарный комплекс и новая империя. М., 1995. С. 42}. Именно сплав этих двух начал и образует, с точки зрения Э. Морена, “энергетическую, организаторскую, стратегическую, мистическую силу большевизма”

Документ № 36

Протокол общего собрания рабочих Резво-Островской мануфактуры

20 июня 1918 г.

1) Доклад тов. Смирнова о конференции.

Тов. Смирнов доложил общему собранию, что рабочие требовали Учредительного собрания и что он как выборный, голосующий только за тот наказ, который вынесен всеми рабочими. Затем доложил, что вся конференция требовала Учредительного собрания, потом собрать конференцию в Смольный от меньшевиков и социалистов-революционеров 14 человек и от большевиков 18 человек (тут, естественно, необходимо большинство, никто не сомневается - Л.С.). Меньшевики и соц[иалисты]-революционеры вынесли протест. Затем тов. Смирнов спрашивает рабочих, нравятся им все декреты, да вставать в 4 часа; если пройдет больше большевиков, то заставят вставать в 2 часа. Затем, чтобы выборы в Совет были произведены самостоятельно, от Ауха {Имеется в виду Гутуевская мануфактура Т.Л. Ауха (позднее Суконная фабрика «Ленсукно»)} отдельно, так как у нас работает больше 300 человек, и предлагал выбрать беспартийного. Затем коснулся переворота и что, спрашивая большевиков, как они относятся к власти, и отвечали, что совсем не знают, кто их выбирал.

2) Доклад тов. Скородумова.

Тов. Скородумов доложил, что все обвинят большевиков, что они продавали Россию, но кто помог им в борьбе с вампирами.

2) Доклад тов. Вешева о выборах.

Постановили делать выборы отдельно от Ауха. 50 человек за то, чтобы был выбор вместе с Аухом, большинство постановили выборы произвести отдельно.

Председатель общего собрания В. Вешев            Секретарь  А. Федченкова

Источник: ЦГИА СПб. Ф. 1297, oп. 1, д. 567, л. 17об - 18. Подлинник. Рукопись, печать фабричного комитета.

    Ну, а 20 июня происходили следующие события…

    В половине десятого утра Гуго Юрген, как обычно, подал машину к «Астории» на Большой Морской улице, где жили ответственные большевики из Петроградских партийных и советских учреждений.

    Володарский сел в автомобиль с дамой и, доехав до редакции «Красной газеты» на Галерной улице, велел отвезти даму в Смольный.

    На Галерную улицу Гуго вернулся в половине одиннадцатого и до четырех часов стоял, пока не повез Моисея Марковича обедать. Кормили и Юргена, и Володарского в Смольном, но в разных столовых.

    С полагающимся прислуге пайком Гуго управился быстрее, чем Володарский со своей трапезой, и, дожидаясь шефа, он зашел в комнату № 3, чтобы взять наряд на следующий день.

    Тут он снова столкнулся с Петром Юргенсоном.

    «Мы разговаривали две-три минуты. Юргенсон спросил: «В какой комнате в «Астории» живет Володарский? Сегодня я должен дать окончательные сведения».

    Тут Гуго недоговаривает…

    Судя по показаниям Петра Юргенсона {«Дело об убийстве Володарского в 1918 году», л. 100}, разговор был обстоятельнее, и Гуго жаловался, что «боится ехать с Володарским, ибо толпа кричит и орет».

    Но существеннее другое…

    За несколько часов до убийства Володарского его водитель говорит со своим приятелем об этом убийстве.

    Разумеется, на первом допросе Гуго не заикался об этих пикантных подробностях, они выяснились в ходе расследования, а 20 июня Гуго Юрген подробно рассказал лишь о том, как произошло само убийство…

    После обеда Гуго свозил Моисея Марковича в трамвайный парк на Васильевском острове, оттуда — на Средний проспект в районный Совет и снова в Смольный.

    Около семи часов вечера он отвез шефа на митинг на Николаевском вокзале.

    Что происходило на митинге, Гуго не знал, но понял, что Моисея Марковича хотели на митинге избить.

    Железнодорожники кричали: голодаем, жрать нечего, детишки пухнут от голода!

    Володарский снова и снова объяснял, что хлеба нет по вполне объективным причинам, и поэтому не надо волноваться. Слушать оратора-пулеметчика рабочие не хотели. Они требовали, чтобы на митинг немедленно приехал председатель Петроградского Совета Зиновьев.

    Володарский пообещал привезти Зиновьева и направился к машине, но его не пропустили. «Министру болтовни» пришлось бежать «через другие ворота, тайком от митинга». Растрепанный и мокрый от страха, он юркнул в свой «роллс-ройс».

    Что еще узнал Моисей Маркович на митинге, о чем он безотлагательно хотел поговорить с товарищем Зиновьевым — неведомо. Однако, видно, что-то узнал, о чем-то важном хотел поговорить, потому что остаток последнего в своей жизни вечера он посвятил поискам Григория Евсеевича.

    Можно сказать, что в тот вечер Володарский искал Зиновьева с каким-то маниакальным упорством.

    Из Смольного, захватив с собой сотрудниц секретариата Зиновьева Нину Аркадьевну Богословскую и Елизавету Яковлевну Зорину, он едет в Невский райсовет.

    Но Зиновьева и там нет…

    Пока Володарский звонил по телефону, выясняя, на каком заводе выступает Зиновьев, мимо райсовета проехал Луначарский.

    Нина Аркадьевна Богословская, жена Володарского, остановила его машину, и Луначарский объяснил, что Зиновьев должен говорить сейчас заключительное слово на митинге на Обуховском заводе…

    Надо отметить, что сам А.B. Луначарский рассказывал следователю об этом эпизоде иначе…

    «Надо вспомнить в какие дни произошло убийство Володарского. В день своей смерти он телефонировал Зиновьеву, что был на Обуховском заводе, телефонировал, что на этом, тогда полупролетарском заводе, где заметны были признаки антисемитизма, бесшабашного хулиганства и мелкой обывательской реакции, — очень неспокойно…

    Володарский просил Зиновьева приехать лично на Обуховский завод и попытаться успокоить его (завод - Л.С.) своим авторитетом. Зиновьев пригласил меня с собою, и мы оба часа два, под крики и улюлюканье… старались ввести порядок в настроение возбужденной массы. Мы возвращались с Обуховского завода и по дороге, не доезжая Невской заставы, узнали, что Володарский убит» {А. Луначарский. Володарский // А. Луначарский, К. Радек, Л. Троцкий. Силуэты: политические портреты. М., Политиздат, 1991. с. 282}.

    Неточность здесь — неподходящее слово.

    Все в воспоминаниях Луначарского — явная ложь.

    И близко Моисей Маркович не подходил 20 июня к Обуховскому заводу. И с Зиновьевым он не говорил, а только собирался поговорить.

    И опять-таки можно было бы сделать поправку на слабую память Анатолия Васильевича, но все равно странно, что подробности события, вошедшего в советскую историю, перепутались в памяти наркома просвещения именно наоборот, а не как-то иначе.

    Да и как можно было Луначарскому позабыть, что он сам и направил Володарского навстречу убийце, отправляя его искать Зиновьева на Обуховском заводе?

    «Луначарский уехал, а я побежала в Невский райсовет сообщить об этом Володарскому… — волнуясь, вспоминала потом Нина Аркадьевна. — Через несколько минут я с Володарским села в машину. Едва мы сели, как шофер поехал» {«Дело об убийстве Володарского в 1918 году», л. 181}.

    — Куда это едет шофер? — сказала Нина Аркадьевна. — Вы же ему не сказали, куда, на какой завод…

    — Да он знает из наших разговоров… — ответил Володарский.

    Проехав некоторое время, машина замедлила ход…

    Шофер, полуобернувшись к пассажирам, сказал:

    — Да… Пожалуй, весь бензин вышел…

    После этого «он сейчас же остановил машину» {«Дело об убийстве Володарского в 1918 году», л. 181}.

    Необходимо отметить, что ездил товарищ Володарский на автомобиле, принадлежавшем до революции миллионеру Манташеву. Этот «роллс-ройс» изготовлялся по спецзаказу и прежнему владельцу обошелся в кругленькую сумму — 125 тысяч рублей. Понятно, что и надежность этой, одной из лучших в Европе, машин тоже была повышенной.

    Поэтому осуществить план, предложенный Петром Юргенсоном, было просто невозможно. Внезапная поломка сверхнадежного мотора, конечно, насторожила бы Моисея Марковича. Но сейчас — видимо, план был доработан! — внезапно кончился бензин.

    — Эх ты! — в сердцах сказал Моисей Маркович и вместе с дамами начал выбираться из машины.

    И вот, надо же было случиться так, чтобы бензин кончился именно в том месте, где за углом дома с пистолетом в руках поджидал Моисея Марковича человек, чрезвычайно похожий на Петра Юргенсона.

    Едва Володарский сделал несколько шагов в сторону Невского райсовета, как раздался первый выстрел.

    «В это время мы стояли рядом, — рассказывала на допросе Нина Аркадьевна Богословская. — Я ближе от панели, на расстоянии полшага от меня Володарский. Зорина стояла по другую сторону от Володарского.

    Когда раздался первый выстрел, я оглянулась, потому что мне показалось, что выстрел был произведен сзади нас на близком расстоянии, но ничего кругом не увидела.

    Я крикнула: «Володарский, вниз!» — думая, что надо ему спрятаться под откос берега.

    Володарский тоже оглянулся.

    Мы успели сделать еще несколько шагов по направлению к откосу и, были уже посреди улицы, когда раздались сразу еще два выстрела, которые послышались ближе.

    В этот момент я увидела, что Володарского два раза передернуло, и он начал падать… Когда я оказалась рядом, он лежал на земле, делая глубокие вдохи. Лежал он головой в сторону автомобиля, на расстоянии шагов трех от машины.

    Мы с Зориной стали искать рану и заметили одну в области сердца. Две другие раны я заметила на другой день при перемене ему льда.

    Когда я увидела, что Володарский уже умер, я подняла голову, оглянулась и увидела в пятнадцати шагах от себя и в нескольких шагах от конца дома-кассы по направлению к Ивановской улице стоящего человека.

    Этот человек упорно смотрел на нас, держа в одной руке, поднятой и согнутой в локте, черный револьвер. Кажется, браунинг. А в левой руке я не заметила ничего.
Был он среднего роста, глаза не черные, а стального цвета. Брюки, мне показалось, были одного цвета с пиджаком, навыпуск.

    Как только он увидел, что я на него смотрю, он моментально повернулся и побежал…

    Предъявленный мне шофер Юргенсон Петр имеет большое сходство с убийцей лицом, особенно скулами, глазами и взглядом, ростом и всей фигурой» {«Дело об убийстве Володарского в 1918 году», л. 183–183}…

    Очень сходные показания дала и Елизавета Яковлевна Зорина.

    «Я поехала с Володарским и Богословской 20 июня из Смольного на Обуховский завод, но по дороге мы заехали в Невский райсовет. Оттуда поехали за Зиновьевым, но, проехав минут восемь, заметили, что автомобиль замедлил ход.

    Мы между собой завели разговор о причине этого. Шофер, отвернувшись, ответил, что, вероятно, бензина нет. Через несколько минут автомобиль совершенно остановился. Шофер вышел, потом опять сел в машину и сказал:

    — Ничего не будет. Бензина нет.

    — Где же вы раньше были? — спросил Володарский.

    — Я не виноват. Два пуда всего дали бензина, — ответил шофер.

    — Эх вы! — сказал Володарский и начал вылезать из машины.

    Выйдя, мы стали советоваться о том, что нам делать. Володарский предложил пойти в райсовет. Богословская предложила позвонить по телефону из кассы.

    Мы с Володарским несколько секунд обождали Богословскую, которая, увидев, что касса закрыта, направилась назад.

    Сделав десять шагов от автомобиля — все в ряд: Володарский посередине, я — в сторону Невы, близко от себя я услышала за спиной громкий выстрел, как мне показалось, из-за забора. Я сделала шаг к откосу, не оглянувшись, и спросила: «В чем дело?». Но тут раздался второй и через секунду третий выстрел — все сзади, с той же стороны.

    Пробежав несколько шагов вперед, я оглянулась и увидела на фоне дома-кассы позади себя человека с вытянутой рукой и, как мне показалось, с револьвером, направленным на меня.

    Человек этот выглядел так: среднего роста, загоревшее лицо, темно-серые глаза, насколько помню, без бороды и усов, бритый, лицо скуластое. На еврея не похожий, скорее похожий на калмыка или финна.

    Одет был в темную кепку, пиджак и брюки. Как только я его заметила, он бросился бежать по направлению за угол Ивановской улицы. Кроме этого человека, я ни одного его сообщника не видела.

    Я отвернулась сейчас же опять в сторону автомобиля и Володарского. Недалеко от себя я видела стоящего Володарского, недалеко от него, в сторону автомобиля, Богословскую. Через секунду Володарский, крикнув: «Нина!», упал. Я и Богословская с криком бросились к нему. Больше я убийцу не видела…

    В предъявленном мне Петре Юргенсоне я нахожу сходство с убийцей в росте, сложении, выражении глаз, и скул, и по строению лица» {«Дело об убийстве Володарского в 1918 году», л. 185–186} …

    Как мы видим, разночтения в этих показаниях практически отсутствуют, особенно если принять во внимание, что это событие произошло в считаные секунды. Зато очень разнятся эти показания с показаниями Гуго Юргена — третьего свидетеля убийства.

    «Когда мотор остановился, я заметил шагах в двадцати от мотора человека, который смотрел на нас. Был он в кепке темного цвета, темно-сером открытом пиджаке, темные брюки, сапогов не помню, бритый, молодой, среднего роста, худенький, костюм не совсем новый, по-моему, рабочий. В очках он не был. Приблизительно 25–27 лет. Он не был похож на еврея, тот черней, а он был похож скорее на русского.

    Когда Володарский с двумя женщинами отошел от мотора шагов тридцать, то убийца быстрыми шагами пошел за ними и, догнав их, дал с расстояния приблизительно трех шагов три выстрела, направив их в Володарского.

    Женщины побежали с тротуара на середину улицы, убийца побежал за ними, а Володарский, бросив портфель, засунул руку в карман, чтобы достать револьвер, но убийца успел подбежать к нему совсем близко и выстрелить ему в упор в грудь.
Володарский, схватившись рукой за грудь, побежал к мотору, а убийца побежал по переулку, по направлению к полям.

    Когда раздались первые выстрелы, то я, испугавшись, спрятался за мотор, ибо у меня не было револьвера.

    Володарский подбежал к мотору, я поднялся ему навстречу и поддержал его, ибо он стал падать. Подбежали его спутницы, которые посмотрели, что он прострелен в сердце. Потом я слышал, что где-то за домами был взрыв бомбы» {«Дело об убийстве Володарского в 1918 году», л. 159–160}.

    В этом рассказе Гуго Юргена безусловно верно лишь то, что, когда началась стрельба, он спрятался за машину. Все остальное — выдумка.

    Начнем с его рассказа об убийце.

    Если убийца стоял в двадцати шагах от машины и смотрел на нее, то женщины просто не могли не заметить его. Однако они обе показывают, что увидели убийцу, только когда тот начал стрелять.

    Теперь о трех выстрелах с трех шагов…

    С такого расстояния трудно промахнуться, но Гуго зачем-то упомянул и четвертый выстрел.

    После трех выстрелов, рассказывает Гуго Юрген, Володарский пытается вытащить револьвер, и убийце, погнавшемуся зачем-то за женщинами, пришлось вернуться и выстрелить Володарскому «в упор в грудь…».

    Но и после этого Моисей Маркович не упал, а возвратился к машине, чтобы умереть на руках любимого шофера.

    Наконец, Гуго не мог видеть, куда побежал убийца. С того места, где стоял автомобиль, заглянуть за угол Ивановской улицы просто невозможно.

    Конечно, путаницу в показаниях Гуго Юргена можно объяснить волнением.

    Попытаемся допустить также, что Гуго Юрген не придал значения уговорам Петра Юргенсона оказать помощь в убийстве Володарского.

    Но вот допустить, чтобы бензин в сверхнадежнейшей машине внезапно кончился, да еще именно в том месте, где стоял убийца, — невозможно никак..

    Впрочем, еще «невероятнее» дальнейшая судьба Гуго Юргена.

    Просидев несколько дней под арестом, он, несмотря на то что все факты свидетельствовали о его причастности к убийству Моисея Марковича Володарского, благополучно вышел на свободу.

    В коллекцию этих «невероятностей» следует занести и появление Г.Е. Зиновьева на месте преступления сразу после убийства.

    Всего несколько минут не дожил Моисей Маркович до встречи с человеком, которого искал весь вечер…

    «Володарский скоро помер, ничего не говоря, ни звука не издавая. Через несколько минут проехал Зиновьев, мотор которого я остановил» {«Дело об убийстве Володарского в 1918 году», л. 160}.

    Тело Володарского погрузили на грузовик и повезли «в амбулаторий Семяниковской больницы».

    «Нас долго, несмотря на наши стуки, не пускали, — вспоминала на допросе Елизавета Яковлевна. — Минут через пятнадцать дверь открылась и вышел человек в военной форме. Взглянул на труп и сказал: «Мертвый… Чего же смотреть, везите прямо».

    Мы все запротестовали и потребовали доктора, осмотра и носилки.
После долгих споров вышла женщина-врач, едва взглянула и сказала: «Да, умер… Надо везти».

    Я горячо настаивала на осмотре раны.

    Кое-как расстегнув костюм, докторша осмотрела рану в области сердца, пыталась установить, навылет ли он прострелен, но результатов этой попытки я не заметила»…