Спрашивайте, мальчики, спрашивайте

                Быль               

    Мои внуки, Димка и Дениска такие любопытные, что от их расспросов не удалось увильнуть никому. Не исключение – моя мама, их прабабушка
Анисья Петровна. Однажды я была свидетелем, как дотошно они расспрашивали ее о войне.
Димка первым задал вопрос:
– Баба, а ты на фронте была? На войну ты ходила?
– Нет, внучек, на фронте я не была, – ответила баба Нися. – А война к нам сама пришла, без приглашения.  Мы тогда в Архангельске жили. Я немного, правда, но на  заводе  работала. Мужа моего, вашего прадеда Леню, в сорок втором на фронт призвали. А нашей дочке Тамаре было всего два годика. Я в садик ее водила, иногда с соседями оставляла. А сама по двенадцать часов в цехе. . У нас очень важная работа была, – со значением произнесла баба Нися. – Мы втулки и гильзы вытачивали, собирали танковые взрыватели, выпускали запчасти для снарядов.
– Баба! Разве это для женщин работа? – усомнился в правдивости ее слов всезнающий Диман.
– А кому было работать?! – вздохнула мама. -Мужиков на войну забрали,остались женщины и дети.. Некоторые подростки были такие невысокие, что не дотягивались до станков, приходилось ящики под ноги ставить. А уж в цехе какая холодрыга была! Костры разводили прямо в помещении, грелись.
Денис сказал:
– Зато потом вдоволь отсыпались.
Бабушка замахала рукой:
– Какой там вдоволь! После работы все шли траншеи рыть, сугробы убирать. Тогда зимы не такие как сейчас были – с сильными морозами и метелями. Порой за ночь снега по пояс наметало, еле успевали разгребать и железнодорожные пути освобождали от заносов. И еще наши девчонки и бабы ходили в санитарные зоны, грязное белье отстирывали, дезинфицировали и штопали, потом обратно на фронт отсылали.
– Зачем? – не поняли мальчишки.
Бабушка терпеливо объясняла:
– Не хватало на всех нового белья. Не успевала промышленность за нуждами фронта. Вот и приходилось в войсковые части отправлять рубахи, кальсоны, бывшие в употреблении.
– Ну и жизнь! – удивился Дима, – Наверное, только старики и малышня отсиживались.
– Никто, Димочка, не отсиживался, – возразила мама. – Все были заняты: старухи дома вязали фронтовикам носки, шарфы и варежки; школьницы шили носовые платки и кисеты. Даже в детсадах готовили солдатам рисунки.
– Бабушка, уж это сочиняешь! – не поверил Денис. – Зачем солдату на войне детские рисунки? Ему стрелять надо, врагов бомбить, а не зайцев нарисованных разглядывать.
Наша Анисья Петровна рассмеялась:
– И  нарисованные зайцы    на фронте нужны. Посмотрит боец в свободное время на детский рисунок и вспомнит своих ребятишек, любимую мать, жену и дом. И ему очень захочется побыстрее разбить фрицев и поскорее вернуться в родное гнездышко. С другим  настроением он  будет воевать. 
Сделав паузу, пробормотала про себя:
– Как уж мы все испытания выдержали одному богу известно, – и перекрестилась: Спасибо, Господи, за благодать твою, за помощь и укрепление духа, за то, что избавил нас от зла великого и злобы
– Баба, а ты бомбу видела? – прервал короткую паузу Денис.
– Когда бомбардировали Архангельск, видела. Большие как сытые поросята, тяжелые. Летит с неба такая дура, не знаешь где она свалится. В бомбоубежищах мы скрывались. Если не успевали добежать, ложились на землю, закрывали голову руками. У нас в городе небольшая немецкая церквушка была. Многим она спасла жизнь. Немцы не решались по своей церкви бить, вот она и уцелела. Люди в ней прятались от обстрелов... А одна бомба в наш дом попала, квартиру не совсем разрушило, но жить в ней стало невозможно. Трещины с ладонь образовались. Вот тогда мы и решили ехать с Томочкой в Мордовию, к своим родственникам. Вместо пяти дней были в пути три с половиной месяца. Вот уж помучились!!!
– А почему так долго? – подсел поближе к бабушке Димуля.
– Война! – коротко ответила она и не торопясь, со слезами на глазах стала рассказывать о своих страшных дорожных мытарствах.
Покинули они осажденный город не сразу. Для тысяч эвакуированных горожан не хватало поездов. Многие переполненные людьми составы проходили мимо. Другие не могли вместить всех желающих. Приходилось несколько дней ждать очередную теплушку. Испуганные, голодные, полубольные женщины с детьми, старики, искалеченные мужчины сидели в неотапливаемом вокзале и с ума сходили от неизвестности. Только на седьмой день маме с маленькой дочкой удалось влезть в вагон. Но радость была недолгой. На сотом километре состав замер: впереди железная дорога оказалась заминированной. Трое суток пришлось ждать, когда прибудут сапёры и приведут в порядок пути. Трое суток поезд с людьми стоял в открытом поле, обдуваемый со всех сторон северным ветром. От голода и холода у некоторых пассажиров начались галлюцинации. В поезде появились первые покойники. Появились и первые мародёры. Они без стеснения стаскивали с умерших одежду и обувь, потрошили их мешки и чемоданы. Становилось страшно за свою жизнь и особенно за детей.
Наконец поезд тронулся с места. На этот раз он шел без остановок часов двенадцать. Потом всех пассажиров заставили выйти: вагоны нужны были, чтобы переправить солдат с их боевой техникой в другую местность. Для фронта это было важнее, чем какие-то маленькие людишки. Снова – долгое пребывание в захудалом вокзале. Голод становился сильнее. Мама обменяла на еду все, что можно: пуховую шаль, валенки, юбку, полушубок. Беспокойство за двухлетнюю дочурку нарастало.
– На одном вокзале, – вспоминает мама, – Недалеко от нас, на полу расположилась многодетная семья. У них в авоське лежала замороженная рыба. Томка увидела ее, подползла, ручонками вцепилась в сетку и стала грызть эту рыбешку. Сколько крику, сколько визгу было от этой семейки!!! Старшие пытались оторвать Томку-то от ледяной глыбы, а ребятишки давай ее по спине колотить. Я еле-еле отбила девчонку от этой кучи-малы. Потом мы долго не могли успокоиться. Кто наблюдал за этой сценой, смеялись, а некоторые качали головами:
– Эх, война, что же ты с людьми делаешь!
– Но попадались и сознательные люди. – Мамин голос заметно потеплел.
– На этой же станции рядом с нами оказалась женщина с тремя детьми. Тетя Дуся ее звали. Ох и хорошая баба! Я за ее детишками приглядывала, она все бегала куда-то. То кусок хлеба принесет, то кипяток, то картофелину раздобудет. И обязательно Томе что-нибудь перепадало. Один раз мне горсть щепок принесла. «На, говорит, грызи вместо семечек».
– Баба, а зачем щепки грызть? – сделал квадратные глаза Дениска.
– Когда жуешь чего-нибудь, вроде не очень есть хочется. Я даже свой ремешок мусолила, – горько усмехнулась мама. – Так вот, эта тетка меня ужас как ругала за то, что я валенки поменяла на краюху хлеба. Говорит: «Себя не жалеешь, черт с тобой, о ребенке подумай. Ведь сдохнешь ты в галошах с носками в такой лютый мороз. Как девчонка без матери жить будет?!» Потом приволокла мне фетровые бурки, хорошие такие, почти новые. Я удивилась: где она их достала? А Евдокия тычет их мне: «Бери и не спрашивай!» Я догадалась, что эта обувь с покойника и заартачилась: не надо, лучше мерзнуть буду, чем вещи жмурика носить. Она на меня чуть ли не силком эти бурки напялила.  Я потом эту Евдокию сто раз добрым словом поминала. Мне ее бурочки здоровье спасли, а может, жизнь.
– Баба, расскажи, как они тебя спасали, – нетерпеливо заерзал на стуле Дениска.
Мама встала со своего места:
– Хватит, уморила я вас своими страшилками. Надо обед греть.
– Нет, баба, рассказывай, – усадил ее на место Дима.

И мать продолжила повествование о днях, пережить которые не дай бог никому…
Очередная остановка поезда была снова вынужденной: в состав попали вражеские снаряды. Несколько вагонов повредило, были даже погибшие и пострадавшие. Пассажиры уцелевших вагонов помогали разбирать завалы. Мертвые тела таскали в ближайшую воронку, чтобы придать их земле, а раненых грузили на прибывшие вертолеты. Все это продолжалось много часов. И только потом народ узнал, что  впереди на многие километры – разбитые шпалы и искорёженные рельсы. А вокруг поля, изрытые бомбами. Что делать? Часть пассажиров – решили остаться.  у этих бедолаг уже не было сил сдвинуться с места. Остальные, а их было несколько сотен, до следующей станции отправились пешком. С ребятишками, с чемоданами и узлами шагать по глубокому снегу было неимоверно трудно. Некоторые отставали и садились в сугроб, чтобы передохнуть, не подозревая, что этот привал окажется для них последним. Мама тоже несколько раз пыталась остановиться и добровольно покончить с мучениями. Но всякий раз вспоминала вокзальную мамашу, которая кричала ей: «Себя не жалко, черт с тобой, о ребенке подумай». Это придавало силы. И она, усадив дочурку на плечи, с куценьким чемоданчиком упорно двигалась вперед. Шагала и даже улыбалась, ощущая спасительное тепло обуви, доставшейся от мертвого человека.
На всю жизнь матери запомнилось, как во время этого перехода их пассажирский «десант» встретился с колонной немецких военнопленных.
– Стоим мы напротив друг друга одни страшнее других, – рассказывает она. – Немцы тощие, грязные, одетые в какое-то рванье. И мы не лучше. Бабы знают, что фрицы по-нашему не понимают, а все равно орут: «Чего, красавчики, довоевались? Чтоб вам худо было! Не сиделось вам дома, славы захотели и богатства, а получили под зад коленкой. Супостаты проклятые! Вы домой вернётесь, отожретесь и отоспитесь. А мы вот на родной земле из-за вас без крова остались! Как прокаженные из края в край мечемся. Бесстыжие!! Чтоб вам гореть в аду синим пламенем!
– И чтоб кишки у них вывернуло! – присоединился к бабушкиным проклятиям Дениска.
Димка тоже внес свою лепту в эпитафию фашистам:
– Чтоб пупки развязались!!!
Наша рассказчица еще долго вспоминала о своем нелегком путешествии. И как на них зеки напали. И как крестьяне выторговывали у богатеньких пассажиров за дорогие вещи испорченные продукты. И как солдаты делились с ними сухим пайком. И как энкавэдэшники ловили в поездах шпионов и дезертиров…
– Всякое повидали. И смех, и грех пережили в пути. Мы даже с покойниками подружились, – невесело пошутила мама.
– Как так, баба, расскажи, – наперебой затеребили бабушку правнуки.
– Однажды ожидаем мы поезд в каком-то амбаре: на вокзал нас не пустили, народа уйма была, – пояснила бабушка, – стоим в толпе, даже присесть некуда, а рядом – дедок какой-то – прокуренный весь, из носа течет и кашляет. Все время бормотал чего-то.
                За день замучил своим бормотанием, а потом раз и притих. Ну, славу богу, думаю, уснул. Через несколько часов поняла, не спит дед, умер. А на нем тулуп был и валенки. Я кое-как свалила его на пол, и мы с Томой уселись на дедая, как на бревно. Старик хоть и покойник, но сидеть нам теплее, чем на ледяном полу. Так почти сутки и просидели.
– Баба, вы бы шубу с него сняли и сели, – осторожно вставил Денис. – Чего же над мертвецом издеваться.
Бабушка перекрестилась:
– Да не издевались мы. Просто на войне, золотой мой, все по-другому. Покойников было так много, что санитары их не успевали убирать. Шубу с дедушки нельзя было снимать, внутри нее вшей кишмя кишело, и уже дух нехороший пошел, а сверху все мороз прибил – и вшей, и запах, и болячки.
– Баба, а ты привидение видела? –Дима скорчил гримасу: – Везде, наверное, мертвые стояли с косами.
– Какие привидения, Димочка? Мы сами-то как доходяги были… – Бабушка вздохнула, невесело улыбнулась и продолжила:
– Я когда в Белогорск приехала, вся деревня сбежалась на меня поназолиться. Сухая как вобла, глаза провалились, нос заострился, волосы седые и половины зубов нет. А мне тогда всего двадцать шесть годков было. Помню, в баню меня золовки притащили (сама даже ходить не могла), а у меня тело как ржавая стиральная доска: ребра да кожа, сыпью покрыты. Мы же три месяца не раздевались и не мылись. Дедушка Леня рассказывал, что им на фронте раза два в месяц удавалось хоть как-то помыться: то в землянке снег растопят, то в сугроб нырнут, а летом в речках купались. А нам совсем негде было. Томка-то маленькая, ее мокрой тряпкой или снежком кое-как протру и все. У нее потом, у бедненькой, кожа вместе с мясом отслаивалась...
– Бабушка, а вы, наверное, как приехали, сразу на еду набросились? –
не унимался с расспросами Денис.
– Набросились бы, да не давали нам родственники наедаться. Хотя и ватрушек напекли. Молочко было, моченые яблоки и рассыпучая картошка, а капуста с клюквой какая вкусная, – перечисляла бабушка деревенские деликатесы.
– А чего они жалели для вас еду? – возмутился Димка.
– Нельзя после такой голодухи много пищи употреблять. Заворот кишок получится, а то и смерть, – пояснила баба Нися, – и так уж мы с дочкой почти месяц кровавым поносом мучились, родные нас еле спасли. Бабушка Ульяна и бабушка Фекла нас травкой отпаивали, каким-то снадобьем лечили...А Томка-то потом быстро на поправку пошла. Потешная была, веселая, все любили ее и нянчили. Тетя Наля ей тогда красивое платьице сшила, а дедушка лапоточки сплел. Ну настоящая кукла! Досталось ей лихо-то.
И утирая мокрое от слез лицо, она тихо и горько запричитала:
– Все хлебнули в войну горюшка. Всем досталось больше некуда. Сколько обездоленных было, сколько сироточек. Сколько баб осталося вдовами, а мужиков инвалидами. Спаси и сохрани господь вас, мальчики мои, от всего этого. Дай ты людям вразумления, чтобы не страдала земля наша родная, чтобы не приходили к нам вороги со злым умыслом…
Денис подошел к бабушке, прижался пухлой щекой к сухонькому лицу, обнял:
– Не плачь, баб, это давно было, все прошло.
Дима тоже обнял за плечи, чмокнул в седой затылок и украдкой как будто что-то запретное, попросил:
– Расскажи, что было дальше.
Я не выдержала:
– Хватит бабушку донимать. Видите, как ей тяжело вспоминать эти ужасы. У меня и то сердце кровью обливается.
– Пусть спрашивают, пусть, – успокоившись, остановила меня мама. – Кто же им расскажет о войне, если не мы. Ведь совсем осталось немного людей, которые пережили это лихолетье. А забывать это нельзя…

День Победы Белогорск встречал как везде – с ликованием. Прискакал на коне молодой парень с красным флагом и объявил: «Война закончилась! Враг капитулирован! Победа!!!» От радости люди кричали, пели, плясали, обнимались. Гремело все, что могло греметь, – ведра, телеги, топоры, косы. Это многострадальное и долгожданное слово ПОБЕДА пьянило, ласкало и возбуждало. С ним пришла надежда и уверенность, сила и любовь…
А потом праздничный настрой сменился долгими томительными ожиданиями:
не все фронтовики вернулись в село вовремя.
Мой отец Баулин Алексей Петрович возвратился с войны только через год: их 21-я инженерно-саперная мотострелковая штурмовая бригада была прямиком направлена на войну с Японией. Здесь же на Дальневосточном фронте получил тяжелое ранение его старший брат Иван Петрович и долго лечился в госпиталях. На свою малую родину он не вернулся, остался на Дальнем Востоке.
Маминому единственному родному брату Илье Петровичу Маслову было 19 лет, когда он
 ушел на войну – и пропал без вести. Мои родные дяди Николай Петрович Баулин
 
 и Федор Ефимович Мальцев попали в плен, а после него – целый год провели в фильтрационных лагерях. Полностью реабилитированы они были только через десять лет. А имена таких фронтовиков, как Петр Петрович Баулин, самый младший из шестерых, навечно занесены на солдатские обелиски. В доме моих родственников до сих пор портрет Петра висит в красном углу, рядом с иконами. Вечно молодой светлоглазый парень в пилотке и гимнастерке смотрит открыто и строго с фотографии старых лет, а его внучка каждый год проносит эту фотографию 9 Мая в многотысячной колонне Бессмертного Полка.
– Баба Валя, – спросили меня мальчики, – а когда-нибудь те люди, у которых сейчас идет война, видели наш Бессмертный полк?
И сами же тут же порассуждали на эту тему:
–Если бы мигранты, которые бегут из своих стран, видели, как много людей у нас погибли за Родину, то знали бы, что наши солдаты погибали, но не сдавались, не убегали в чужие страны за богатством и счастьем. Надо добиваться мира и благополучия на своей родной земле».
Немного звучит наивно. Но лучше и не скажешь.