Над головой облака Петербурга...

«НАД ГОЛОВОЙ ОБЛАКА ПЕТЕРБУРГА…»

7 мая 2021 года исполняется 20 лет со дня смерти поэта Бориса Рыжего

Предлагаю вниманию читателя очерк «К нам приехал Боря Рыжий», написанный более двадцати лет назад. Это был один из первых (если не самый первый) материалов, опубликованных о Борисе. Я написал его в декабре 2000 года, отложил и на какое-то время о нем забыл. Не помню даже, говорил ли о нем Борису по телефону, когда он время от времени звонил из Екатеринбурга.
В мае следующего года я позвонил издателю альманаха «URBI», уже дававшему большую подборку стихов Рыжего, Володе Садовскому, и предложил этот текст для публикации. Володя как-то запнулся, замолк, потом сказал: «Постой-постой, ты действительно ничего не знаешь?..» И рассказал, что буквально на днях (чуть ли не вчера-позавчера) пришло известие о самоубийстве Бориса…
В июне 2001 года в Петербург приезжал отец Б. Рыжего, Борис Петрович. Он уже знал от кого-то, что есть такой очерк о сыне, и захотел прочесть. Я пригласил его домой. Он приехал 6 июня. Хорошо помню эту дату, потому что в этот день – день рождения Пушкина – в Петербурге вручалась литературная премия «Северная Пальмира», и от меня Борис Петрович поехал получать ее за сына.
Сел за письменный стол, внимательно прочел, сделал в машинописи поправку цветным коричневым карандашом, касающуюся сотрудничества Бориса в журнале «Урал».
 Позже материал вышел в одном из выпусков «URBI». Так очерк, написанный при жизни поэта, стал посмертным.
Как приложение к очерку даю также рецензию на первую книгу стихов Бориса Рыжего «И всё такое…» (СПб., 2000), о которой идет речь в очерке. Ее публикация в петербургском журнале книжных новинок «Книжный Питерbook» (№9-2000) успела порадовать Бориса при жизни. В том, может быть, и состоит ее основная ценность. Замечу, что словно предугадана в тексте «Северная Пальмира», которая была присуждена поэту посмертно. Да и название – строка из стихотворения поэта – оказалось каким-то пророческим…


           К НАМ ПРИЕХАЛ БОРЯ РЫЖИЙ

           Попытка литературных воспоминаний

           В мае первого года нового века в Петербург пришло известие о самоубийстве поэта Бориса Рыжего. В очерке о нем, написанном полугодом раньше, я не изменил ни слога – пусть Боря останется таким, каким запомнился во время последней встречи. В конце концов, это была жизнь, и незачем ей ни прихорашиваться, ни костенеть перед ликом смерти.
           А всё зло, действительно, «от них» – «нахлынут горлом и убьют».

           Сначала утром на пороге возник Борин друг, поэт Олег Дозморов. Они вместе приехали с литературной тусовки из Нижнего, но Боря после поезда слегка затерялся. Позже позвонил, встретились днем у Финляндского, под «всадником на броневике». У Бори за брючным ремнем по-рабфаковски заткнута книжка его стихов – только что вышедшая, последний экземпляр (остальные авторские за полдня успел спустить). Обнялись, книжку подарил. Пошли по городу, задевая девушек.
           Когда переходили через Литейный мост, Боря спросил:
           – А ты когда-нибудь е…л малолеток?
           (Вероятно, вспомнил кое-что из «Ночного ларька».* ) Пришлось ответить по-таковски:
           – Без комментариев.
           В Спасо-Преображенском соборе Рыжий выказал себя атеистом – зашел и сразу вышел, не умилился.
           В книжном на Рубинштейна Олег купил и подарил Боре книгу стихов графа Хвостова – как редактору рубрики «Граф Хвостов» в журнале «Урал».

           В прошлом году на мероприятии под забавным названием «всемирный конгресс поэтов» Боря был малоизвестным поэтом, «открытием» альманаха «URBI». А в этом году уже стал известным: подборки, статьи, «новый Есенин» и всё такое…
           В одиннадцать вечера того же дня звонок от знаменитого и уважаемого поэта К.:
           – Миша, это вы курируете Бориса Рыжего? Приезжайте, пожалуйста, за ним…
           Сели с Олегом в маршрутку, домчались в пять минут. За столом трое – поэт К., его супруга, критик Н., и Боря. Опасения поэта К. показались мне преувеличенными (видимо, возникли они, так сказать, авансом): сидит Рыжий ровно, улыбается благостно. Уходя, Боря пообещал хозяину:
           – Отобью у вас Ленку!

           Олег всё по Эрмитажам, а Боря упорно изучает наши окраинные достопримечательности – пивбары и прочие «точки», парк с прудом. Стоит конец мая, солнце печет, малюпсики хорошенькие в траве снуют.
           Лишь раз Боря выбрался в центр, в гостиницу за вещами (так ни разу в ней и не переночевал). Пред этим около разливухи зацепил пожилого бомжа-попрошайку, позвал ехать с собой. Тот с охотой полез в маршрутку. Народ внутри шарахнулся. «Только обратно его не привози!» – напутствовал я.
           Недели через две я того бомжа снова встретил – был он побрит и просветлен. То ли Боря его просветлил и наставил, то ли под бомжа он косил, чтобы на свои не пить.

           Олег простудился и лежит дома – доконали его наши красоты. Накануне отъезда гостей появилась с дачи мать, удивилась присутствию в квартире незнакомого человека на раскладушке. Когда позже зашли мы с Борей, спросила:
           – А это что за алкоголик?
           Вообще-то на алкоголика Боря не похож (разве что с годами доберет), но последние три ночи спал не раздеваясь  –  может быть, тут собака зарыта.
           В день отъезда Боря сквозь сон категорически отказался идти опохмеляться (было часов пять утра). Пришлось тащиться одному. По возвращении заснул, а потому отбытие екатеринбургских поэтов прошло мимо меня.
           Проснулся лишь вечером, выглянул в окно: солнце косо светит на проспект Энергетиков; всё то ж; не выломиться; и нечего на излете тысячелетия делать вид, что стихи здесь ни при чем – всё зло от них.

«СПИ, НИ О ЧЕМ НЕ БЕСПОКОЙСЯ…»

           Борис Рыжий. И всё такое… СПб: Пушкинский фонд, 2000.

           Одна моя прежняя девушка, мнением которой о поэзии я дорожил, была убеждена, что в современном отечественном стихотворстве не появляется ничего такого, что «цепляло бы по-настоящему». (В скобках замечу: здесь «современное» – это осуществляющееся в реальном масштабе времени. Я к тому, что Ходасевич посовременнее всех нынешних вместе взятых будет.) С нею я, в общем-то, соглашался. Ну, действительно, либо мычание телят из стойла обветшалого, как колхозных времен коровник, авангарда; либо версификации а-ля покойный нобелевский лауреат; либо вообще желе на сорбите. Но при этом добавлял: всё же люди должны где-то быть; возможно (и скорее всего) не в наших сумрачных пенатах и не в гунявой, как и ее мэр, Москве.
           Два года назад в одном из выпусков альманаха «URBI» прочел подборку стихов екатеринбургского поэта Бориса Рыжего и понял, что не ошибся. И – редкий случай – мой симпатичный зоил в юбке со мною согласился, при этом точно подметив – кажется, что автору одновременно и 20 лет, и все 50.
           Стихи «зацепили» а некоторые прямо-таки добили:

Но всё равно, кино кончается,
как всё кончается на свете:
толпа уходит, и валяется
сын человеческий в буфете.

(Умышленно во второй строке ставлю «как» вместо авторского «и» – хотя это произвол, но так запомнилось).
           Да, «сын человеческий», он же сын Божий, и будет так валяться, оправдывая  наше существование, до Второго пришествия, которое, прочухавшись, сам же и осуществит. Такой вот российский Искупитель.
           В последующем взлет молодого поэта (возраст – лермонтовский) оказался стремительным: публикации больших подборок в «Звезде», «Октябре», «Знамени», одна из московских литературных премий**, выход первой книги в элитарном издательстве, приглашение на международный поэтический конгресс в Голландию… Кстати, упомянутую премию поэт получил словно «шутя, играя» – в то время как отдельные литераторы чуть ли не жизни свои кладут на закулисные труды по поводу, скажем, «Северной Пальмиры». А в очередной раз пролетев мимо оной, огорчаются до невозможности.
           В рецензии, опять же из толстого столичного журнала, Б. Рыжего определяют как последователя Есенина и ученика Рейна. И тот, и тем более другой здесь, на мой взгляд, ни при чем. Разве что с Есениным схож внезапностью появления.  «И всё такое…» начинается с одного из лучших стихотворений:

Над саквояжем в чёрной арке
всю ночь играл саксофонист.
Пропойца на скамейке в парке
спал, подстелив газетный лист.

Я тоже стану музыкантом
и буду, если не умру,
в рубахе белой с черным бантом
играть ночами, на ветру.

Чтоб, улыбаясь, спал пропойца
под небом, выпитым до дна.
Спи, ни о чем не беспокойся,
есть только музыка одна.

           Вот, собственно, с цитированием и всё, а заниматься «разъятием» нет смысла, да и не стиховед. Кто понимает – тот поймет.
           С этой книгой – нечастый случай, когда поэтический сборник от увеличения в объёме только выиграл бы (за счет, например, не вошедших стихов из того же «URBI»). Обычно всё же подсознательно хочешь, чтобы «тетрадочка» была потоньше  – дочитал до корки, отдав дань упорству автора, и дело с концом.
           И еще. Стихи Б. Рыжего населены людьми, даже тьмой народу – его друзьями («кентами»), подругами, соседями по городской окраине, случайными знакомыми. Мне это по нутру. Для сравнения – питерские стихотворцы столь сомнительные оравы в свои стихи нипочем не допускают.
           Идет последний год второго тысячелетия от Р.Х. Одни писатели усиленно, словно перед концом света, тусуются, другие в одиночку бьются лбом о письменный стол. А на самом деле «пора не бодрствовать, а спать». И потому, дорогой читатель, «спи, ни о чем не беспокойся»: уверен, что и еще поэты обнаружатся, на двадцать первый век хватит. Просто мы пока не в курсе. И тогда, непременно, – «на страшную музыку вашу прекрасные лягут слова». А в том, что «музыка» грядущего столетия будет не менее страшна, чем уходящего, нисколько не сомневаюсь – и к Нострадамусу не ходи.
-------------------------------------------------------
*Название одного из стихотворных сборников автора, вышедшего в 1998 г.
** "Антибукер", 1999.