de omnibus dubitandum 119. 117

ЧАСТЬ СТО ДЕВЯТНАДЦАТАЯ (1918)

Глава 119.117. ПРОПАЛ, ЗНАЧИТ, ДОН…

    Однажды тихой морозной звездной ночью, когда земля под копытами лошадей стучала, как чугун, и трещали тонкие льдинки на лужах и на замерзших мокрых глубоких колеях, Семен Данилович подъехал к хутору Разгульному и въехал в улицу.

    Хутор спал. Все ставни были прикрыты, была тишина. Ни одна собака не лаяла.

    Он проехал к дому хорошего знакомого, старого, шестидесятилетнего казака Зимовейскова и постучал в ставню у его окна.

    Старик сейчас же проснулся и испуганным голосом спросил:

    – Кто там?

    – Это я, Топольков.

    – Семен Данилыч, что ль?

    – Я.

    – Чего ты, ночью-то? Аль заблукал?

    – Пусти заночевать.

    – До утра пущу, а утром провожу, а то худо бы не было.

    – Спасибо и на том. Покалякаем.

    – Эх, калякать-то о хорошем не приходится. Одно слово – срам! Так иди же! Ты как, лошадьми или верхи?

    – Верхи.

    – Один?

    – Нет, с калмыком.

    – Ну, заводи в ворота.

    Загремел засов, распахнулись ворота, и Зимовейсков встретил Семена Даниловича.

    Семен Данилович поднялся на крыльцо и прошел за ним в комнату.

    – Ну, скажи мне, Лукьяныч, что у меня на зимовнике? – спросил он, садясь на лавку у стола, на котором Зимовейсков зажигал керосиновую лампу.

    – Э-эх! – с досадой взмахивая рукой, вздохнул Зимовейсков и не стал говорить.

    – Садись, чайку согрею. Молока, что ль, достать, или сала? – суетился он, не отвечая на вопрос.

    – Что, плохо, что ль? – упавшим голосом продолжал допытываться Семен Данилович.

    – Хуже некуда.

    – А что? Сожгли?

    – Нет.

    – Да ты рассказывай. Я ко всему готов.

    – Как ты уехал, все разобрали и по хуторам увезли.

    – Жеребцы где?

    – Наши взяли.

    – И что же?

    – Запрягли, стали гонять. Пьяные скакали по хутору, запалили, испортили.

    Потом пришли хохлы с Забалочного, с Воронков, стали себе лошадей требовать. Драка была, стреляли... Ну и жеребцов порешили.

    – Как порешили? – еле слышно проговорил Семен Данилович.

    – Да убили же! Чтобы никому, значит, ни казакам, ни хохлам. По справедливости.

    – А матки?

    – Поделили. Да уж многие повыкидывали. Запрягать стали, бить, чем попало.

    Сдурел народ. И машины делили, тоже драка была. Хотели деревья фруктовые выкапывать, да не знаю, выкопали аль нет.

    – Ну, а комитет что?

    – Что комитет? «Хронтовики» ничьей власти не признают... Что, старуха, скоро, что ль, чай? – крикнул он за перегородку.

    – Сейчас, родимый, – отозвалась жена Зимовейскова.

    – Чаем, Семен Данилович, напою, накормлю, чем Бог пошлет, да и езжай с Богом. Прости, Христа ради, нельзя. И старик, понизив голос, продолжал:

    – У меня, внизу, писаря полковые. Проснутся, дознают, что ты у меня... беда.
 
    - И тебе, и мне не сдобровать. Тут один другому... такой сыск! Все что-то боятся, никто никому не верит.

    – Да, вчера у Сархалдыка Камрадова в кибитке пулемет искали.

    – Боятся.

    – Да чего же они-то боятся?

    – А всего. Все им снится опасность. Тут сколько мальчиков-кадетов да офицерьев, сказывают, убили.

    – За что?

    – Против народа идут.

    – Истинное наваждение.

    – Да вот, поди, ж ты!

    Старик и рад был дорогому гостю, и боялся, чтобы не раскрыли его у него. Он все покрикивал на жену: «Потише, Матреша, да не греми ты ради Бога посудой».

    – На ледник сходить, что ль, за молоком, то ли в кладовку?

    – Нет, не ходи лучше, старая, – услышат.

    – Да, как же так без молока-то? – слезливо моргая старыми глазами, говорила старуха.

    – Семен Данилович простит. Экое время, время-то какое и гостя принять как следуют нельзя. Подай, Матреша, хотя варенье к чаю. Там, кубыть, ежевика у нас осталась.

    Чувствовал Семен Данилович, что не в пору он гость, и рад и не рад ему старый Зимовейсков.

    Боится! И горько ему стало. Что он? Преступник, что ли? Прокаженный какой?!

    Он пил бледный чай из тонкого стеклянного стакана. Ему здесь каждый кусок поперек горла становился, но пил из вежливости, чтобы не обидеть хлопотавших для него ночью хозяев и, вяло слушал рассказы Зимовейскова.

    – Сын у меня в полку. Так что говорит: землю делить поровну надо. И хохлам, и казакам одинаково. Потому и хохлы, говорит, такие же граждане.

    - Что же, говорю я ему, от казаков, значит, землю отбирать будете? Да, говорит, прийдется... Вот оно дела какие!..

    – Ну а старики как? – спросил Семен Данилович.

    – Молчат. Что же поделаешь. Их сила. Все они оружейные да злые такие. На отцов кричат! Им что! Они и отцов побьют.

    – Значит, боитесь?

    – Боимся, – тихо сказал Зимовейсков.

    – Пропал, значит, Дон.

    – Значит, пропал, – тупо повторил старый казак. И было опять ощущение, что какая-то высокая каменная, непроницаемая стена встала между ним, коннозаводчиком Топольковым, и хуторянами.