Старшая сестра

Горе случилось в семье у Гордея — умер старший сын. Скоропостижно. Сердце отказало. Болело, видно, да он скрывал от родных. Молодой ещё мужик, только'-только сорок лет исполнилось.
Осиротели две дочки, одной было десять лет, другой — шесть.
Анна страшным криком кричала по похоронах. Валечка еле на ногах держалась. Один Гордей как скала был. Молчал… много он на войне смертей видел. Но что может сравниться с кончиной кровиночки своей?
Снохе сказал на сороковой день:
— Молодая ты еще, Нина. Позовут замуж — иди. Но чтоб за такого, который девчонок обижать не будет. А коли мешать станут, то мы с Анной заберём и вырастим.
Посмотрела невестка укоризненно, ничего не ответила. Понимала, что свёкор не желает ей худа. Да только кто лучше может быть её Коленьки? Кто заменит дочкам отца? Нет, даже думать не хотела об этом.
А Валентина тоже как замерла, жизнь серой стала после смерти брата. Вспоминала, как на спине её, маленькую, возил, как ягоды с леса приносил… да много чего перед глазами вставало. Приходил кто-то, помощи просил, а у нее ни сил, ни желания не было.
Год почти прошел. Сидела Валентина на лавочке возле дома. Теплый денечек выдался совсем по-летнему. Сирень в палисаднике цвела. Запах просто опьяняющий в воздухе стоял. Сорвала Валентина веточку сирени, вдохнула аромат и улыбнулась: нашла пятилепестковый цветок. К счастью. И как проснулась девушка: небо увидела голубое, пчел на цветах. Хорошо-то как!
Скрипнула калитка, это тётка Настя зашла.
— Присяду, Валя? — и, не дождавшись ответа, села на лавочку.
Была Анастасия уважаемым человеком в селе. Одна из немногих женщин воевала, санинструктором была — медучилище до войны окончила.
Перед войной замуж собиралась, да забрали Мишеньку любимого на фронт. И Настя пошла в военкомат.
—Военнообязанная я. Призовите.
Нуждалась армия в медработниках. Призвали.
Вернулась с войны, вся грудь в медалях. А тут и Мишенька вернулся, пощадила его война. Свадьба была простой. Завидовали девки, те, что любимых не дождались. «Горько!» кричали и украдкой слезы вытирали, вспоминая своих погибших Алёшек, Иванов да Васильков.
Настасья фельдшером работала, Миша — комбайнером. Дочка народилась, тоже Настей назвали. Выросла и пошла по материнским стопам — медучилище закончила. А ушла мать на пенсию, заменила ее на фельдшерском пункте. Их так и звали: Настасья старшая и Настасья младшая.
Вот уже и внуки у Настасьи старшей подрастают.
И вот сидит она рядом с Валентиной и видно, что не просто так пришла.
Начала Настасья старшая издалека:
— Я ведь, Валя, вам не чужая, родственники мы, хоть и дальние...
— Да помню я. Мама сколько раз вспоминала, как мы роднимся. Кто с какой стороны тебе родня, да так и не могла толком вспомнить. Всегда, бывало, рукой махнет и скажет: ой, да чуток родня мы, и ладно! А ты чего это, теть Насть вспомнила про родство?
Замялась женщина. Видно было, что и хочется ей сказать что-то и сомневается. Наконец решилась.
—То, что я сейчас расскажу, ни одна живая душа не знает. Давний мой грех, а вот покоя мне не даёт.
С удивлением Валентина посмотрела на Настасью. Что ж такого было в жизни это женщины, что и рассказать никому нельзя было?
Настасья продолжила.
— Воевала я, ты знаешь. Следом за женихом своим на войну ушла. Просилась на фронт, на передний край. Отправили в действующие войска санинструктором. Насмотрелась я там… и не рассказать всего. Смерти сама не боялась. Да и как заговоренная была. Скольких ребят вытащила и не помню даже. Благодарили многие потом. «Сестричка, ты ангел спаситель». Письма писали, замуж звали, когда война закончится. Но у меня Мишенька был. Писал мне часто. Получу письмо — не читаю сразу, ношу за пазухой. Оно меня греет. Потом лягу спать, зажгу коптилку и читаю, читаю… пока наизусть не выучу.
Самое страшное было, когда притащишь солдатика молодого, а он не жилец. До госпиталя не доживет. И шепчет мне: «Сестричка, поцелуй разок. Перед смертью вкус девичьих губ хоть узнать…»
И целовала… и ревела потом ревмя, так жалко их было, молоденьких.
И все боялась: вдруг Мишу придется тащить? Воевал он где-то рядом, по адресу полевой почты поняла.
Уж наступление шло по всем фронтам. Гнали мы немца в логово его, зима сорок третьего была… И пришло мне письмо, не от Мишеньки, а от командира его... Пропал, мол, без вести. Снаряд разорвался недалеко, только сапог его и нашли.
Я и умерла вместе с ним. Застрелить себя хотела или под танк броситься, или ещё как… А Сергей Сергеевич, хирург в полевом госпитале, догадался про меня. Вызвал и напрямую спросил: что задумала? Жизни себя лишить? Трусиха, предательница!
Как ни плохо мне было, но возмутилась:
— Кого это я предала?
— Да Мишку своего и предаешь. Он ради тебя погиб, а ты ради кого жизни лишиться хочешь?
Схватил меня за руку, потащил к раненым.
— Смотри, скольких ты и твои подруги спасли. А сколько еще спасти сможешь! Вытри сопли и воюй! Как можешь мсти.
Как глаза мне открыл, жить захотелось. Жить и мстить.
Вечерами зайдешь в палатку, а Сергей не спит. Чай пили вместе, я о Мишеньке ему рассказывала. А он — о семье, погибшей в блокаду. И как-то незаметно сблизились мы. Стали как муж и жена.
Только недолго это наше нечаянное счастье длилось, Убило Сережу шальной пулей, и не успела я ему сказать, что ребеночка жду.
Когда беременность стала заметной, отправили меня в тыл, в госпиталь медсестрой. Там я и родила доченьку. Полинкой назвала.
Любил ее весь персонал в госпитале, и для раненых она была как лекарство. Выздоравливающие с ней возились, гостинцы приносили, кто какие мог: мыла кусочек, портянку новую на пеленки-подгузники. Даже выздоравливали, кажется, быстрее рядом с малышкой.
Я уж забываться начала. И о Мише потускнели воспоминания, и о Сергее… И вдруг весной сорок пятого получила я письмо... от Миши.
Писал он, что выжил чудом. Тяжелое ранение, контузия. Больше года по госпиталям. И вот скоро выпишут. Подчистую комиссовали, домой поедет. И столько о нашей любви писал, так нежно, что рыдала я как ненормальная, всю боль свою выплакала, что накопилась за годы.
Написала Мише, что ждала весточки, не верила в его гибель, что люблю. Да много всего написала. Только про дочку не смогла.
Решила, что вернемся домой, тогда и объясню.
И вот май, победа. Еду домой, Полинка на руках скачет. А у меня мысли одна чернее другой. А ну как не простит любимый?
Остановились на станции какой-то, а тут женщина заходит. И с десяток детишек при ней.
Разговорились. Спрашиваю: все ваши? Она смеется: да что ты, из эвакуации едем. Детдомовские все.
Ночью прибыл поезд на мою станцию. Все спят в вагоне, и Полина спит.
И тут как что-то нашло на меня. Достала я вещи дочкины, справку о рождении и все с ней рядом положила. И записочку оставила. Мол не моя это дочь, а убитой подруги. Хотела сама воспитать, да решила, что в детдоме лучше ей будет. И вышла.
****
Замолчала тетка Настя, задумчиво вдаль смотрит. Валечка тоже сидела молча, ошарашенная историей.
— Что же дальше то было? — еле смогла промолвить девушка.
— А дальше ты знаешь. Миша вернулся. Расписались мы. Жизнь своим чередом пошла. Настька народилась, стала я за будничной суетой о Полине забывать. Всплывет ее лицо в памяти, а я гоню прочь воспоминания. Не со мной это было, хорошо ей в детдоме — сыта, одета. Очень я боялась, что муж узнает… Не узнал. Умер через десять лет от старых ран.
— И чего ж ты от меня хочешь, тетка Настасья?
— Сама не знаю. Мишенька умер. У Насти семья своя. Да только снится мне Полинка стала почти каждую ночь. То маленькая, то подросток, то девушка взрослая. И только одно слово говорит: «Мама». Хочу знать, живая ли она, все ли у нее сложилось хорошо, хоть что-то…
Вздохнула Валентина:
— Не загадывала сны я целый год. Попробую, получится или нет — сама не знаю. Придешь завтра — расскажу, если увижу.
— Посмотри хорошенько, хочу спокойно помереть. Дай мне хоть надежду, что живая моя Полинка.
С тем и ушла Настасья.
Долго Валечка думала о судьбе Настасьи. Вернулась в дом, бусы рассыпанные в шкатулке лежали. Взяла бусину одну в руки. Теплая. Продела нитку суровую через дырочку, повесила на шею. Спокойнее стало на душе. Будет сон.
***
Идет Валя по коридору. Окна большие. Никогда в детском доме не была, а сразу догадалась, что это он.
Вот столовая… девочки столы накрывают, ложки-вилки гремят. Вон пацаны мяч гоняют на стадионе.
Открыла Валечка дверь, а там спальня для девочек. И девчушка лет двенадцати что-то в тетрадке пишет. Заглянула ей через плечо, выводит та старательно: «Сочинение. Моя мама — героиня…»
Поняла: Полинка это. Старается девочка, аж кончик языка высунула. Пишет, какая у нее мама героическая была, как воевала, как погибла.
Закончила и закрыла тетрадь. А на обложке написано: «Тетрадь ученицы 6 класса детского дома№3 города N-ска, Лапиной Полины».
Потом закружился сон каруселью. И вот уже почти взрослая Полина в поезде едет с такими же ребятами и девчатами. Смеются, песни поют.
Поезд встречают люди с транспарантами: «Привет труженикам целины!»
И последний кусочек сна: надпись на табличке — поселок Степной. И Полинка веселая с девочкой маленькой во дворе дома.
Утром вышла Валя, а Настасья в палисаднике уже сидит.
— Что ж ты, тетя Настя, в дом не зашла?
— Боязно мне, Валя...
— Жива твоя Полина. Где-то на целинных землях осела.
Номер детдома из сна сказала и название поселка.
Расплакалась пожилая женщина, руки задрожали.
— Не знаю, Валя, как тебя благодарить.
— Не благодари, лучше дочку найди. Запросы сделай в детдом.
— Да как я ей в глаза-то взгляну?
— А это уж твое дело.
***
Все же осмелилась, рассказала всю свою историю женщина Настасье младшей. Не стала дочь мать судить, какое она право имела?
Сначала в детский дом написала. Сказала, что старшую сестру ищет по просьбе матери. Мол, потеряла мать ее в войну после серьезного ранения. Что уж еще писала — не известно. Но только ответили из детдома, что Полина Лапина после выпуска уехала по комсомольской путевке на целину. И копию направления прислали. Писала Настасья младшая много еще куда, по крупинкам сведения выуживала, но нашла сестру. И поехала к ней не раздумывая.
Встретились они как родные. Выслушала Полину историю о себе и не смогла она осудить тоже свою мать. Да и рада была очень, что узнала о своих корнях и сестру нашла.
При отъезде условились Настя с Полиной, что приедет сестра знакомиться с мамой и другими родственниками на майские праздники.
Радовалась Настасья старшая, обмирала от предвкушения встречи с дочерью, всё фотографии привезенные рассматривала Полины и семьи ее, гладила пальцами. Текли слезы радости
Приехала Поля, как обещала, но не к праздничному столу, а к гробу материному. На два денечка опоздала. Умерла Настасья старшая. Не дождалась.
Посудачили на селе и забыли, а Полина зачастила в Семеновку в гости, а потом и вовсе переехала с семьей.