По эту сторону молчания. 58. Елисей

Звонок в дверь и непонятная, приглушенная возня возле двери, куда из кухни, оставив кастрюли и тарелки, подошла Варя:
-Ну, что ж это не открывается. Кто там? Елисей?! Сейчас. Вася, опять никак. Что значит приспособиться?

-Опять замок заел, - обращаясь к Александру Филипповичу, сказала Тамара Андреевна. – У меня он тоже раз через раз открывается.

-Хорошо, я посмотрю, - неохотно ответил Александр Филиппович.

-Уже смотрели. Может, ты? – спросила Оконникова Тамара Андреевна.

Оконников произнес несколько слов, быстро и непонятно, скорчив, при этом, недовольное лицо, из чего все же можно было заключить, что этот не первый раз, когда Тамара Андреевна пристает к нему с замком.

Но вот замок поддался и дверь открылась.

-Что тебе? – спросила Елисея Варя, когда тот вошел в их узкий коридор. На вид ему года четыре-пять. Если можно так сказать о маленьком мальчике,  скрытый, сжатый, как стальная пружина, готовая в любой момент распрямиться, заключавшая в себе необыкновенную (не обязательно физическую) силу.  В отличие от него, Толик без скрытой силы, такой, как есть. И если от Елисея можно было ожидать всего, что угодно, то Толик был понятным, весь на виду.

-Толик выйдет?

-Еля! Еля! – закричал Толик, выбежав из комнаты.

-Нет, не выйдет. Но ты можешь поиграть с ним у нас в квартире.

-А, Еля, здравствуй. У тебя будет братик или сестричка? - спросила мальчика Тамара Андреевна, столкнувшись с ним в двери, когда несла столовые тарелки.

-Сестричка.

Тамара Андреевна просто так спросила, чтоб только спросить, потому что уже знала, кто: ей  рассказала Эмилька, младшая сестра Елисея, она всегда все рассказывает,  рассказала и об этом, что тщательно скрывалось, как и беременность, которую теперь уже не скрыть, - и еще, чтоб проверить, разрешили детям говорить о ребенке, или нет. Их мама, Ирина, рожала одного за другим. Старшая – Катя. Вот она один в один мама: и внешне, и характером, такая, что из нее слова не вытащишь. Ирина – русская, с русыми волосами, с правильным овалом лица и серыми глазами.  Она не переживала о своей внешности, наверное, уверенная в себе, что и такая нравится, но так думал Оконников, а, что у нее в голове, неизвестно, поэтому не пользовалась косметикой и, что касается одежды, то надевала поношенные вещи, которые продавались на вес, предпочитая всему, если теплое время года, футболку и джинсы, которая поначалу, как он в первый раз увидел ее, нисколько ее не уродовали, а наоборот, придавали ее фигуре некоторую пикантность, но теперь, еще перед беременностью, а теперь, то вообще только делали больше ее бедра и плечи, что, как для него, было некрасиво, казалось безобразным. Всегда сонная и запертая в квартире, откуда иногда через окно смотрела за детьми, никогда не одергивая их, никто не слышал, чтоб покрикивала. Да, кажется, она была немая. Скажет: «Здрасте», - очень тихо и мягко, и все. Тамаре Андреевне иногда удавалось ее разговорить, когда, случалось, остановит ее, когда та выходила со двора, но как: ответы «да», «нет», а если отвечает предложениями, то простыми. И всегда одно и то же выражение, одно лицо. Она казалась бесчувственной. Но не холодной. Глаза, спокойные, тоже ничего не выражали. Не было той живости, того огня! «Неужели всему причиной ее религия?»- задавал себе вопрос Оконников, но он знал многих из ее секты и это были живые люди. А, может, такая русская? «Да, именно так», - делал вывод он.

Сейчас Тамара Андреевна была занята, а то еще что-нибудь спросила. Ее так и распирало от любопытства,  она во что бы то ни стало хотела узнать, когда роды. По ее наблюдениям, так скоро, вот-вот.

В следующий раз, когда Тамара Андреевна опять вернулась в комнату с посудой, Оконников спросил, и вопрос был для всех:
-Интересно, штунды празднуют Пасху, - он имел ввиду родителей Елисея.

-Они все празднуют. И Песах тоже.

-Откуда ты взяла про Песах?

-Елисей похвастался.

-Елисей!

-Петя, прекрати. Сейчас же прекрати. Я понимаю. Тебе любопытно. Но всему есть предел. Не ребенка же об этом спрашивать.

-Песах празднуют с 14-го, семь дней, - заметил Александр Филиппович.- У них друзья: она красавица и модница, а он иногда надевает кипу, такая шапочка, вроде, тюбетейки, совмещая таким образом баптизм с иудаизмом.

-А что тут такого? Спросил бы, - он с утра был напряжен. В нем было заметно нетерпение, что выражалось в некоторой нервности. Ему хотелось шума, непременно, чтоб случилась история. Отсюда бескомпромиссность в суждениях насчет образов и прочего. Но могла ли она расстроить того же Александра Филипповича, который может, нет, точно, ничего не понял. Отсюда эти вопросы. И все же, при чем тут Елисей. Вот с его папой он подискутировал бы. Он давно уже, встречая его, когда тот вежливо улыбался и здоровался с ним, хотел завести с ним разговор – хотя бы о его религиозных предпочтениях. Хотя нет, зачем. Он почти был уверен, что тот для этого дела не годится. Он хотел, желал таких разговоров. Ему нужен был умный собеседник: «Где Акчурин? Куда он пропал?»