Воспоминания детей войны - 3

Воспоминания Панфёрова Владимира Николаевича

Родился 5 июля 1938 года, в селе Старая Белогорка, Новосергиевского района, Оренбургской области. Отец, Николай Ильич, в армии был, в 1941 году должен был вернуться. Он политруком был, не вернулся. Погиб третьего сентября 1941 года у деревни Выбли Черниговской области Украины. Успел себя проявить на войне, дедушка, Илья Павлович, с бабушкой ездили после войны на могилку к нему, так им местные жители вырезку из газеты показывали. В газете про подвиг отца написано. Про то, как пятеро немцев хотели его в плен взять, так он двоих шашкой зарубил (шашки у них были, в кавалерии, наверное, был папа), одного убил из нагана, а двое убежали.


Так что, не видел я отца никогда. Деньги получали за него даже и после войны уже, пока мне сколько-то лет не исполнилось. Жили мы всю войну, да и после неё, втроём: мама, Пелагея Тимофеевна (Жигулина), да бабушка Устинья, мамина мама. Она старенькая была, ослепла потом, когда сын на войне пропал. Он потом объявился, в плен попал, проверили его, отпустили. Бабушке операцию сделали, видеть стала, а сын уехал в Куйбышев, там и жил.

 
Первые ощущения, даже не воспоминания, которые помню – холод. Печечка маленькая, дрова все собирали, а у нас кому собирать? Лес у нас рядом с деревней был какой-то необычный: одни дубы там росли, а пилить их запрещалось. Делали кизяки, на счёт мама делала: знала, сколько надо на день, учитывала повышенный расход в те дни, когда хлеб пекли. На печке с бабушкой вдвоём лежим, в тряпьё всякое закутываемся. Вода в ведре на лавке замерзала к утру.
И ещё: всегда хотелось есть. Только в 1956 году на трудодни впервые дали зерно настоящее, пшеницу. Я молол зерно на самодельной мельнице и впервые наелся досыта. Картошки много сажали, но без хлеба ею одной сыт не будешь. Коровёнка была у нас, если бы не она – не выжили бы. Все сладости для меня – тыква, в печке запечённая бабушкой. Сено для коровы по лощинкам да полянкам косили, быков колхоз выделял для подвоза сена.


Коров подвешивали на верёвках, чтобы пролежней не было. Они настолько слабы были, что встать не могли, вот их и поддерживали таким образом.
Дед мой по матери, Тимофей, толковый был мужик, сберёг всю семью Жигулиных в голод 1921 года. Весь скудный урожай того года собрал, перемерил чаплашкой, под замок спрятал и выдавал каждый день по одной чаплашке на всю семью, а одних только ребятишек четверо. Только-только на взгорках снег сошёл, водичка в лощинках собралась, пошёл дед Тимофей на эти взгорки сусликов ловить, водой из норки выливать. Еле-еле доплёлся, вылил первого суслика, костерок развёл, зажарил и ел понемножку, нельзя сразу много. Целый день нет и нет деда. Домой ещё двух принёс: «Ну, мать, теперь выживем!» Это мне бабушка всё рассказывала. Она тоже шустрая была. Дед в Тифлисе служил, так она умудрилась в те годы к нему туда съездить. Всё про море рассказывала, которое после Астрахани увидела.


Спичек даже не было, сами делали. Бывало, что встанешь утром, а угли в печке потухли, и спичек нет. В окно глянет мама, дым из трубы у Дубковых, к ним бегом, наберёт в миску угольков и домой быстрее печку растоплять.
В селе нашем жили русские и татары. Хорошую черту русские у татар переняли – никто никогда своих не предавал. Потому и репрессии наше село обошли как-то стороной. Одного мужичка за анекдот сажали, но он быстро вышел.
В 1945-ом году я в первый класс пошёл. Двадцать три ученика было в классе. Да! До войны-то жизнь налаживаться стала, детишек много было. Умирало много в годы войны. Весной колоски пшеницы соберут, поедят и умирают. Чтобы как-то избежать такого, придумали, что собранные весной колоски сдавали, их и меняли килограмм на килограмм.

 
У трактористов бронь была, не брали на войну. Весной, на посевной в обед и утром кормили в колхозе чем могли, а родня наш, парень молодой, не хватало еды ему, утром ведь голодные были. Так он к сеялке подошёл, в мешочек зерна насыпал, а уполномоченный с района смотрит с удивлением: «Ты чего? Тебя ж посадят. Да и протравлена она». А он мешочек этот в радиатор засунул, кипели трактора-то, сварил и съел. «Упаду я до обеда, а надо сеять». Смолчал уполномоченный.


В годы войны призывали тоже. Сельсовет был рядом с нашим домом. Помню четверых провожали. Крики, плачь, но и тогда уже надежда была, что выживут. День Победы запомнился тем, что все из домов выбежали на улицу и такой вой и плачь стоял над селом, что до сих пор слышу. Нарочный сообщил, телефона тогда не было.
Дедушка мой, Илья Павлович, фельдшером был в селе, а медпункт рядом с нашим домом был. Лето было, солдат идёт в медпункт, и шинель на нём ненашенская, австрийская, зелёного цвета, укутанный весь, видно лихорадит его, еле-еле плетётся.


Не помню, чтобы кто-то пьянствовал, самогон гнал, не было у нас в селе такого. Только один дядя Васька гулял, он без ноги был, ему пенсию платили, а он её получит и пропьёт. Тележка у него была, он запряжётся в неё и на гору ковыляет. Там мел разбивал на кусочки и по сёлам соседним продавал. Покупали для побелки домов. Мы пацаны, тоже иногда так подрабатывали.


Запомнился день смерти Сталина траурной музыкой. Я пошёл к другу-однокласснику Саше Семёнову. У него отец инвалидом был, а в семье шесть сыновей. В лесу ядом травили волков. Сколько их потравили – не известно. А вот коровы поели травки, ядом посыпанной. А дядя Егор и попил того молочка: руки его не сгибались полностью. Ложка у него длинная была, и специальная палочка, которой он папироску подносил ко рту. Государство ему, как инвалиду, приёмник детекторный выдало. Вот мы и ходили радио слушать. Интересно же – наушники наденешь и музыку слушаешь. Вот и в тот день траурную музыку слушали по очереди.


Боль у людей настоящая была, жалели все, что умер. Изменения тогда при нём уже начались, хотя и маленькие, но все для улучшения жизни. В газете «Правда» перечень товаров печатали и на сколько копеек цены уменьшались на них тоже сообщали. Но всё равно тогда ещё впроголодь жили.


Семь классов окончил в своей школе, а девятый класс в Новосергиевке уже заканчивал. Все, кто школу заканчивал, в колхоз возвращались. Кто нас тогда спрашивал, хочешь ты там работать или нет. Раз родители колхозники, значит и ты колхозник. Тогда уже Хрущёв был у власти, кукурузой своей всех замучил. Вручную сажали специальным приспособлением. Причём, занимались такой работой девочки. Бригадир привёз нас на поле кукурузное, пришла пора её убирать. Один косу сломал, другой сломал – обычными литовками, руками решили косить кукурузу. А стебель у неё у земли что тебе деревцо – твёрдый. Вернулись домой, взяли топоры и косили-рубили царицу полей месяц почти. Кормили обедом и ужином в колхозе, хорошо, сытно кормили.


В1957 году забрали в армию. Связистом служил. После армии успел и на целине в уборке урожая поучаствовать, и по гостям поездить. Но в село родное всё-таки вернулся.
С женой, Марией Михайловной, познакомились в библиотеке. Я журнал любил читать «Техника молодёжи». Пока в армии был, в библиотеке много номеров скопилось, вот я и навёрстывал упущенное. А девчонки думали, что я ради библиотекарши торчу там вечерами, решили проверить. Я как Машу увидел, так сразу и понял, что вот она – моя! Встречался я раньше с одной девушкой, но чувствовал, что не то, душа не отзывается. А тут прямо сразу как щёлкнуло что-то внутри – ОНА. Мария Михайловна родом из Краснохолма, её к нам в сельпо бухгалтером прислали после окончания техникума.

 
Один я сейчас. Трудно, но есть дочка Женя, приезжает готовит мне, стирает, убирается дома. Сажаю я пока огород. Никак не привыкну к не востребованности. Всю жизнь в гуще событий, я кому-то нужен, мне кто-то нужен, а сейчас тишина, которая угнетает.
В совхозе «Сакмарский» я с первого дня основания, с 1965 года я работал в совхозе «Дружба», отделением которого и был наш посёлок. А когда образовался совхоз «Сакмарский», механизаторы выдвинули меня на должность председателя рабочего комитета. Были схватки с директором Дермиджи при распределении квартир, но надо отдать должное Григорию Ивановичу, он никогда не позволял себе преследовать кого-то из-за несогласия с ним.
Награды? Награды есть – Орден Трудового Красного Знамени и Орден Знак Почёта. Знамя – за хлеб, Почёта – за картошку.