Ваш выход

                ВАШ ВЫХОД

Старый театр оперы и балета, постройки уже позапрошлом века, окружили высокие, скороспелые - благодаря новым технологиям - многоэтажки. Их зеркальные панели, отражая синеву неба, деревья, пешеходов и проезжающие машины, не портили своей геометрией облика улицы. Огромные массивы зданий почти растворялись в окружающем пространстве.
С первого по двенадцатый этажи здесь расположились различные офисные помещения. Одним словом - деловой центр.
Служащий одной из контор, как-то обратил внимание на дворника, убирающего территорию вокруг театра. Стройный мужчина, лет сорока, в неизменной шляпе, всегда гладко выбритый. Дворник так энергично орудовал метлой или подборной лопатой, расчищая зимой дорожки от снега, что, казалось, будто он давно мечтал стать дворником и вот наконец его мечта осуществилась. Свою работу он выполнял вдохновенно и, даже казалось - виртуозно. У человека, наблюдавшего за ним, напрашивалось сравнение с художником, настолько артистичны были движения этого человека.
Осенний листопад - уборочная страда для мастеров чистоты. Вороха листьев. Только успевай мести. Но ему всё нипочём. Никогда на его лице не наблюдалось ни тени недовольства каверзами природы или кислой мины усталости. Он бодро катил тележку с немудрёными орудиями труда, переоборудованную из старой детской коляски. Оранжевая спецовка мелькала ярким поплавком в чёрно-сером потоке прохожих, спешащих на работу.
Вот липа уронила бледные сердечки, белоствольные красавцы платаны каждый день тоже сорят своими высохшими, как бумага, шуршащими листьями. Дворник лихо сгребает их в кучи, потом достаёт из коляски чёрные мешки и набивает под завязку пыльным опадом. Везёт до ближайшего мусорного контейнера и, чуть подпрыгивающей походкой, спешит обратно. Конторский служащий, оторвав взгляд от кипы бумаг, снова смотрел в окно. Но не мог понять, чем этот дворник так его привлекает.
А тому осталось подмести тротуарную плитку перед фасадом музыкального театра. Лицо города всё-таки театр, а не конторы и банки.
В театре кипит своя жизнь. Уже второй день сцена похожа на растревоженный муравейник. Декораторы что-то перекрашивают, бутафоры из белильных липовых щёток сооружают ещё один стожок сена, осветители монтируют звёздное небо - ведь если мерцают на сцене звёзды - значит, это нужно художнику или режиссёру; монтировщики вешают кулисы и задники, написанные художниками-декораторами.
Скоро премьера. Приехал столичный художник-постановщик, сценограф. Всё, что изготавливалось в цехах: столярном, бутафорском и декорационном по его эскизам и чертежам, материализовалось, обрело заданные габариты, фактуру и раскраску и теперь находило своё место на сцене. Идёт подгонка и монтаж всех составляющих того чуда, что через пару недель зрители назовут спектаклем.
Через полчаса начнётся первая репетиция в декорациях. Пусть ещё не хватает каких-то мелочей, но общая выгородка уже стоит: несколько ступеней, лестницы, станки в трёх уровнях. Артисты должны привыкнуть к рельефу игровой площадки, к её географии, во время представления придётся и танцевать, и перемещаться на затемнении.
Четыре артистки хора в ожидании приглашения помощника режиссёра на репетицию собрались в женской гримоуборочной комнате. Танечка вяжет. Это маленькая, белая, как мышка, жена солиста-вокалиста в своё время была приложена к нему в нагрузку. Дирекция пригласила на роли героя-любовника высокого красавца с безупречным бархатным баритоном, а он оказался окольцован. Пришлось и Танюшку взять в труппу.
Наташа - раздобревшая ветеранша хора, одержимая манией похудения, сидит перед зеркалом и не сводит глаз со своего отражения, будто пытается понять, куда же делась та хрупкая весёлая хохотушка, выпускница музыкального училища, мечтавшая о славе вокалистки. Режиссёры уже косятся на её сдобные формы. К вечеру стали отекать ноги, и если в день два вызова, то есть, репетиция дневная и вечерняя, или вечерний спектакль, то еле доползает до кровати. А в молодости успевала и в соборе петь, и в ресторане, и детям вокал преподавать.
Ирина родом из того же училища, работает в театре только третий сезон, но уже в курсе всех ходов и рокировок в этой азартной игре под названием театр. Поистине, вся жизнь - игра, а люди в ней актёры… Обнаружила дырку на чулке - сидит, зажав трамвайный билет в зубах, чтоб память не зашить, зашивает. Для этого у неё есть специальная ниточка из старых колготок, намотанная на маленькую картонную катушечку, и тоненькая иголка. Шов получился почти незаметный. Отрезая нитку маникюрными ножничками, Ира, похоже, думает: коммуналку снова повысили, как выживать?
Четвёртая - Вика, они с мужем оба поют в хоре уже лет двадцать пять. Она много лет подрабатывала здесь же в театре по совместительству швеёй-декоратором, строчила на машинке двадцатиметровые задники и двадцати пятиметровые горизонты до судорог в кистях. Было, что и пальцы прострачивала, а эти изделия ещё и ворочать надо - пришила полосу, развернула, пришила, развернула, и чем больше полос, тем тяжелее. Муж Вики работал ещё монтировщиком, - после спектакля разбирал декорации. Выживали, как могли. Теперь дети выросли, они постарели - тяжело уже совмещать. Уже и какая-никакая пенсия начислена.
-- Вчера купила голландского сыра на завтраки, а он представляете керосином отдаёт, - вдруг проронила Наташа, ни к кому конкретно не обращаясь.
-- А я не могу себе позволить сыр, - заныла Ира, - по праздникам покупаю грамм двести и всё. Чай с сухариком - вот и весь мой завтрак. На шубу коплю. Сплю и вижу себя в серенькой норочке. Розовая, так сказать, мечта.
-- А я сыр люблю. Кстати, о грызунах - как та крыса из анекдота.
-- А я варю каши на завтрак, гречка или рисовая с топлёным маслом - самое лучшее для вокалистов, - сказала Танюшка, не поднимая головы от вязания.
Наташа представила, как Танюшка, поставив перед мужем кашу, подперев голову кулачком, смотрит ему в рот, и улыбнулась.
Ирина, устранив потери, нанесённые утренней поездкой в общественном транспорте, встала, достала из пакета что-то белое, вязаное крючком.
-- Как вам кардиганчик?
В тесной гримёрке произошло заметное оживление.
-- Где купила? Сколько отдала? - поинтересовалась Вика. - Ну-ка надень. 
Танюшка медленно подняла голову от вязания и, поджав губы, брезгливо прищурилась на Иркину обнову. Протянула руку лишь разглядеть рисунок вязки.
-- Вчера после репетиции зашла в секонд-хенд и откопала, - хвасталась Иришка. - Почти что задаром. Ненадёванный – вот, смотрите, даже этикетка целая.
Она надела кардиган и залюбовалась своим отражением в зеркале.
-- Неплохо. Я всегда говорила: если есть вкус - и на наши гроши можно приодеться, - изрекла Вика. - Я своему тоже недавно там вельветовый пиджак прикупила - картинка! И пару шёлковых галстуков. Так главный спрашивал, где купили. Я сказала - в бутике. Поверил!
Прозвенел звонок, и голос помрежа по громкой связи объявил о начале репетиции. Хористки, уже переобутые в сценическую обувь и в длинных репетиционных юбках, заторопились на сцену. Ира чуть прихрамывает. Недавно на репетиции оступилась и свалилась со станка, благо без переломов. Отделалась только ушибом, а бывает на сцене и похуже. Вот в прошлом сезоне вокалистка тоже упала, так ногу сломала и руку.
-- Ещё болит? - спросила Вика.
-- Да почти прошло. Ты бы видела, какой у меня синяк на заднице! Летела хорошо, а посадка была жёсткой. Приземлилась на железяку, которой кулисы загружают.
-- До свадьбы заживёт, - по-матерински успокоила Вика.
-- Девочки, читали объявление? Завтра прогон уже в костюмах и париках. После репетиции всем зайти в парикмахерский цех на примерку париков, - сообщила шедшая навстречу инспектор хора.
-- Читали, знаем, подойдём, - откликнулись артистки.
-- Андрей вчера в кабаке, наверное, голос сорвал, - шепнула в узком коридоре Таня Ирке про их руководителя - хормейстера, поющего по ночам в соседнем ресторане. - Хрипит. Говорит, горло заболело - простуда. Бедненький!
У Таниного-то мужа оклад побольше, чем у рядового артиста, и детей у них ещё не завелось. Андрей же - хормейстер, тоже неплохо получает, но троих детей поднимать не дёшево обходится, и пожилым родителям помогает, вот и выкручивается, как может.
-- Я слышала, он и на свадьбах поёт, - вставила Ирина, которая ещё не научилась вертеться, но всё, как говорится, впереди. Ну и смотря, как лягут карты её жизни.
-- А что делать? Какой выход? Детей надо поднимать, - вот и совмещаем, кто где может, - произнесла Вика вслух, а про себя подумала: погоди, погоди, жизнь ещё научит.
  Артистки хора вышли на сцену. Занавес уже опущен. Технари сделали своё дело и скромно удалились в цеха заканчивать оставшиеся мелочи. Реквизиторы разложили игровой реквизит по местам. У первой кулисы и пульта помощника режиссёра столпился весь хор и солисты, занятые в спектакле. Художник с режиссёром в зале спорят до хрипоты: сценограф возмущён тем, что некоторые детали декорации, взятые из подбора, не соответствуют его задумке, а режиссёра, которому надо скорее сдать спектакль, взять гонорар и укатить обратно в Москву, всё очень даже устраивает. Заведующего постановочной частью вот-вот хватит инфаркт. Третий звонок.
Оркестранты, прервав в курилке сетования на тяжёлые времена и сделав последние затяжки, заняли места в яме. Первый гобой нотой «ля» задал тон, и все деревянные духовые и струнные стали настраивать свои инструменты. Оркестровая яма загудела, как весенний улей. Эта многоголосая какофония создаёт ни с чем несравнимую атмосферу только музыкального театра. Но вот дирижёр поднял руки. Голоса инструментов стихли. Музыканты готовы подчиняться малейшему мановению руки маэстро, следовать за ним по сложному лабиринту партитуры.
В это время за кулисами по трансляции в каждой гримёрке и в вокальных классах раздался громкий и занудный голос помрежа:
-- Евгений Иванович Гладилин, на сцену, был третий звонок. Евгений Иванович, на сцену, был третий звонок.
Зазвучали первые такты увертюры. Пошёл занавес. Из сценического мрака мастерством художника по свету и руками световиков стал проявляться задуманный сценографом обманный - фанерно-картонный бутафорский мир.
В театре в тот день отключили горячую воду. Евгений, вертелся под тугими холодными струями, по-тюленьи отфыркиваясь. После душа, завернувшись в банный халат, побежал по коридору в свою гримёрку, напевая выходную партию главного героя. Докучливый голос помрежа неутомимо призывал его: на сцену, на сцену!
-- Сам знаю, - огрызнулся солист-вокалист – он же дворник – мастер чистоты, на зов помрежа, - буду вовремя. Никогда ещё не опаздывал. Успею к своему выходу.
Переоделся, по-солдатски, за сорок секунд, причесался, запер гримёрку и заторопился на сцену. Начался прогон.

И вот настал день премьеры.
Конторский служащий решил сводить жену на новую постановку в соседнем театре. Он терпеливо ждал пока благоверная перемеряет половину гардероба, подберёт к выбранному платью туфли, сделает вечерний макияж. Вызвав такси, они кое-как добрались. Город, как всегда в это время стоял в пробках. И вот зрители вошли в театр. Купили программку.
"Партер сияет, ложи блещут". Оркестранты в строгих костюмах, закончив настройку инструментов, повернули головы навстречу дирижёру. Маэстро вышел, как всегда, во фраке с бабочкой. Поклонившись музыкантам, пожал руку первой скрипке, поклонился залу и, взяв дирижёрскую палочку, поднял руки. Зазвучали первые такты увертюры. Занавес поплыл вверх, зал отреагировал аплодисментами на художественное решение первой картины и застыл в ожидании представления.
Вот он момент истины! Выход солиста-вокалиста - бурные приветственные аплодисменты. Да, он любимец публики. Его незабываемый бас завораживает слушателей.
Конторский служащий чуть на подпрыгнул. «Да это же дворник, за которым он часто наблюдал из окна своего офиса!»
А тот, забыв о ворохах листьев, собранных утром со своего участка, о прочих мелочах суетной жизни, пел так легко и весело, что, казалось, он живёт только здесь и сейчас.
Теперь вступил хор. И Наташа перестала думать о больных ногах, а Ирина о повышении платы за коммуналку, а Танечка о том, что эту партию мог спеть и её муж, но дали этому, а Вика о проблемах дочки с садиком для внука. Все они в эту минуту жили в этом придуманном и рукотворном мире, под рукотворным ослепительным солнцем, имя которому - театр.
Конторщик не отрываясь следил за игрой солиста-дворника. Он вспомнил, как однажды, спеша на работу, поравнялся с ним и услышал, что тот напевает какую-то мелодию. И как же он не сообразил, что к чему? Ведь это так очевидно, но как необычно! Дворник-вокалист! В антракте служащий рассказал жене об этом удивительном дворнике. «А чему ты удивляешься, - сказала жена, - такое время».
Весь второй акт он ждал появления главного действующего лица, как праздника. Его живой, богатый оттенками голос завораживал зал. Но вот прозвучали финальные такты. Закрылся занавес. Зрительный зал, на минуту оглушённый, взорвался овациями. Занавес распахнулся. Артисты вышли на поклоны. Аплодисменты не отпускали их со сцены. Рядом с супругой конторского служащего сидела дама с большим букетом белых роз. Она протиснулась к сцене и, поднявшись по ступенькам, вручила цветы своему кумиру. Женщина, возвращаясь на место, сияла, как ребёнок получивший желанную игрушку в день рождения. Она стала рядом с женой служащего и прошептала: «Ах, я не перестаю восхищаться его голосом! А вы знаете, он ещё и в соборе поёт?!»
Ночью ударил морозец и все деревья, кроме дубов, сбросили листья, а дубы ещё долго простоят с листвой и только к концу зимы сбросят её. Так что дворнику своей метлой ещё придётся изрядно помахать.

24.04.2013                Т. ВЕРЕТИНСКАЯ