1942 год. Жизнь частным укладом

   
  В марте 1942 года стали делить колхозное имущество. По семьям и по душам в семье. Появились списки: "двухдушки", трехдушки", "четырехдушки" и т.д. Руководили устройством новой жизни появившиеся неизвестно откуда сельские богатеи-кулаки и немецкие холуи, прихлебатели. Коров, свиней немцы угнали, стали делить оставшихся лошадей. Себе холуи захватили лучших лошадей, лучший инвентарь. Остальным - что осталось. Нам с матерью (двухдушки мы были) дали жеребенка (кобылку). "Это семья комсомольца", - ехидно говорил дед Овсяк, оправдываясь, почему нам нет лошади. (А я и в комсомол-то я вступил только через два года - в 1944-м, уже в армии). Но по духу был советским, а, значит, не лояльным к новой власти.
  Кобылка, которую нам выделили, находилась в конюшне четвертой бригады (поселок Круглое) в четырех километрах. Пошел я за ней. Забрать ее не получилось. Жеребенок оказался очень резвым. "Собственность" моя вырвалась и, не пожелав признавать своего хозяина, вернулась домой, в конюшню.
  А сестре моей и Федору (они четырехдушники) выделили кобылку справную. И оказалось она из этой же конюшни. И больше того, она, оказывается, доводилась матерью моей малышке-кобылке. Поехал я верхом на зятевой лошади за своей Светланой. (Я сразу же дал ей такое имя: она была светло рыжая, грива белая, жесткая). Оттуда еду верхом, а Светлана бежит за своей мамкой. Так и стал я хозяином, не собираясь и не думая им быть.
  Весной стали делить земли колхозные. Поля раскинулись вокруг села и наделы получились в разных местах. Вот очередное поле, например. Его разделяют на участки: для "двухдушек", для "трехдушек" и т.д. Вот наш клин для "двухдушек". Двухдушки делят его между собой. И так каждые "одинаководушные" семьи получают свою землю (тащат талончики, номера). Я быстро освоил этот дележ. Помогал, замерял, вычислял. "Двухдушники" не могли без меня управиться. Соседом нашим на поле был Дед КарпенОк. Баптист. Необычное явление в селе. Сын его Толик жил в городе. Грамотный был. До войны наезжал домой, когда общество баптистов собиралось у отца. Произносил проповеди. Пел со всеми. Баптистов в наших краях почему-то называли "штунды". Мы часто подбирались поближе и слушали пение. Мне нравилось. И речи хорошие. Все о доброте, душе.
  В войну мы с дедом Карпенком сошлись поближе. Он меня уважал. Я размерял ему грядки, вычислял площади под посев и посадку. Замечал, что была у него цель: вовлечь меня в их "братство". Часто заговаривал со мной. Говорил о любви к ближнему, об опасности иметь "гордыню". Помню его притчу. Он рассказывал, что один сын во время ссоры поджег отцову хату. Отец вышел, смотрит на горящую свою избу и говорит сыну: "Как хорошо было нам. А сейчас еще лучше. Как тепло". И стал греть руки и обнимать сына. То есть: в человеке не должно быть зла.
  По несколько раз приходилось перемерять участки. Люди боялись, что меньше положенного достанется. Ведь это земля. Вся жизнь крестьянина. К посевной разделили инвентарь: телеги, плуги, бороны. Подошел сев. Помню, как решали, когда начинать сеять. Был у нас в селе дед Голобурдо (прозвище такое). Он был специалистом срок начала пахоты определять. Его приглашали на поле, он снимал шапку, брал ком земли и прикладывал к лысине. И если говорил: "Рано. Земля не согрелась еще", пахать не начинали. Но если сказал: "Можно", - уже никто никаких других указаний не ждал.