Особый случай

     Вино было марочное, дорогое. Его им подарили на свадьбу. Они были так счастливы тогда. Напиток был запечатан в тяжёлом, тёмном стекле причудливой формы с наклеенной на нём красивой, заграничной этикеткой. Они решили оставить его для особого случая. Открыть бутылку, когда будет подходящий повод. Значительный и прекрасный. И тогда они сядут за стол, зажгут свечи, откроют вино и нальют его в два хрустальных бокала. Немного, на два пальца. Они будут вдыхать его аромат, и смотреть друг на друга так же, как сейчас: нежно и трепетно. Им даже не нужно будет ничего говорить. За них всё скажет их обоюдно красноречивый взгляд, прячущаяся улыбка в уголках губ, легчайшее прикосновение чуть подрагивающих рук. Так они думали тогда. Они абсолютно искренне в это верили. А как же может быть иначе?! Ведь они так любят друг друга. Это всем известно.
     Она любила его и ещё цветы. Она каким-то волшебным образом влияла на растения. Их квартира утопала в зелени и благоухала. Она сама была похожа на цветок. Диковинный, изящный, прекрасный цветок. Он смотрел на неё и её священнодействие с цветами, и ему хотелось писать стихи. Он и писал. Она была его музой, его цветочной феей. Стихи были робкие и наивные, трогательные и искренние. Он читал ей вслух, и она улыбалась. Иногда их друзья просили его почитать что-нибудь… Он был горд и счастлив. Но однажды она попросила его этого больше не делать. Пояснила, ласково ероша волосы, что он не поэт. И что не стоит смешить людей. И то, что приемлемо для двадцатилетнего юноши, совсем не к лицу взрослому мужчине. Он был с ней полностью согласен. И в тот же вечер сжёг свою тетрадь стихов. Он смотрел, как пламя жадно касается огненным языком исписанных страниц, после чего они чернеют и съёживаются. Он смотрел долго, глаза его слезились, наверное от дыма и ему казалось, что часть его души плавится вместе с бумагой, превращаясь в хрупкий, невесомый, угольно-серый пепел…
     Прошло время… У них родился первый ребёнок, затем второй. Вино всё так же стояло закупоренным и покрывалось пылью. Не то, чтобы за несколько лет в их молодой семье так и не случилось значительных событий или подходящего повода… Разумеется, они были… Но… Просто о вине почему-то, то ли вовремя не вспоминали, то ли просто руки до него не доходили.
     Прошло ещё несколько лет. Из квартиры они переехали в просторный дом. Он сделал прекрасный ремонт своими руками. Но запретил ей разводить цветы. Они даром занимали полезную площадь во дворе, не сочетались с дизайном их таун-хауса, японским деревом бонсай и декоративной плиткой. А в доме портили эксклюзивную и дорогую поверхность. Она была с ним согласна и избавилась от цветов. Но в большом и красивом доме после этого ей почему-то было душно и неуютно.
     Она получила новую, высокую должность, о которой мечтала и к которой целенаправленно шла несколько лет. Он не захотел, а может просто не смог разделить с ней её радость.
      Он защитил диссертацию. Она хмыкнула, пожала плечами и сказала, что сорок лет - время докторских, а не кандидатских.
     Бутылка стояла всё в том же нетронутом, первозданном виде. Всё также не находилось особого случая для того, чтобы её открыть.
     Наконец, они признались друг другу, что далее сохранять видимость того, что уже давно отжило своё и почило, не имеет смысла.
     В тот день, когда в их паспортах появились отметки о расторжении брака, они, наконец, решили откупорить вино. То самое. И хотя их чувства друг к другу увяли и покрылись пылью, как эта бутылка, они, справедливо рассудив, что иного особого случая, для них двоих просто уже может не быть, открыли её. Свечей, правда, не было… До бокалов дело тоже не дошло. Когда он выдернул пробку, раздалось негромкое, короткое шипение, похожее на змеиное, а затем по комнате разнеслось отвратительное зловоние.
    Это их так бережно хранимое вино прокисло и превратилось в некую уксусную субстанцию отталкивающего вида и запаха.