Женщина

ЖЕНЩИНА
Вопросительный знак. Качающийся вопросительный знак с растопыренными в обе стороны тюленьими ластами. «Ласты-то при чем»?- Спросил я себя и только тогда понял, что вижу перед собой человека. Он был пьян и едва стоял на ногах. В левой руке качающийся держал обгрызанный кусок колбасы, а в правой – початую бутылку водки.
- Пришли,- сказал я, кивая в сторону живого знака препинания,- военкомат где-то рядом.
Когда мы проходили мимо пьяного, он поднял голову и попытался что-то проговорить. Это был молодой человек, даже моложе нас, девятнадцатилетных. Его пепельно-серые губы шевелились, а сверкающие влажным светом глаза ничего не видели. Мне даже показалось, что он слеп от рождения.
- Ну, орел,- в колькином голосе смешались поравну призрение и восхищение,- это же надо столько выпить.
- А,- со знанием дела махнул я рукой,- тут дело не в количестве, а в тренировке.
Витька промолчал. Он одинаково дурно относился и к спиртному, и пьющим.
Впереди послышался звон гитарных струн.
- Были бы нормальные предки,- усмехнулся Колька,- отдали бы меня на курс гитары, а не пианино.
- Дурак ты,- возразил я, скорее по-привычке, чем не соглашаясь с ним,-этим стонам ты и без музыкальной школы научишься.
Пахло сапожным кремом. Из глубины здания, перекрывая гул сотен голосов, доносился командирский рев, густо сдобренный матом.
- Вот мы и дома,- Витька вздохнул и оглянулся на тяжелую дверь, захлопнувшуюся позади нас.
- Не пори чуши – ни ты, ни я ничего подобного от своих предков не слышали,- я отодвинул какого-то паренька и увидел за стеклом с надписью «дежурный» симпатичную девушку.
- Вы нас вызывали?- Я протянул ей все три повестки.
Девушка подняла взгляд от стола, на котором что-то писала, неспеша оглядела нас и чему-то удивилась. Потом просмотрела повестки и улыбнулась:
- Паспорта не забыли?
У нее были удивительно тонкие пальцы с розовыми ноготками, непокрытими лаком.
- Знал бы,- проговорил я, понижая голос,- привез бы вам фразцузский лак.
- Мне это без надобности,- непролитой смешинкой прозвенел ее голос.
- И действительно, вы и без косметики прелестны.
Она протянула нам документы и, гася улыбку, кивнула в сторону коридора:
- Вам в четвертый кабинет.
Крик, мат, перегар –этот бесконечный и тягостный день, казалось, не кончится никогда. Я не выдержал только раз, когда, непонятно за что, меня стал ругать какой-то медик в ослепительно белом халате.
- По какому праву вы на меня орете? – Спросил я.
Он мгновенно покрылся красными пятнами.
- Ах ты, щенок, да я тебя...
Медсестра, сидевшая справа, поднесла к его лицу какую-то розовую картонку. Он коротко глянул в нее и опустил глаза. С секунду в кабинете царила тишина, потом врач кивнул, разрешая мне уйти:
- Пригласи следующего.
Солнце едва цеплялось за горные вершины, когда нас в очередной раз собрали во дворе военкомата.
- Завтра в шесть утра построение. Вы уже призывники. Кто не придет, тот дезертир, а за это уголовная ответственность.
- У нас первый автобус только в семь,- Колька толкнул меня локтем.
Я не успел задать вопрос, как кто-то из строя крикнул:
- А спать?!..
- Где мы будем спать? Нам еще до дома добираться... Автобусы уже не ходят... – Зачастили со всех сторон.
- Молчать! – Заорал майор. – Меня это не касается. Разойдись!
Колька выругался. Я пожал плечами. Витька вздохнул:
- Может, на автовокзале?..
Толпа через огромные кованные ворота вытекала из двора.
- Пошли, как пришли, через дверь,- я потянул приятелей в здание,- может, тут есть какой-нибудь кинотеатр, пойдем на последний сеанс и чуток поспим. Спросим эту девушку.
Теперь в дежурке сидел капитан. Он был в полевой форме с портупеей через плечо. В поисках поддержки, я оглянулся на друзей. Колька пожал плечами. Витька улыбнулся, и я понял, что сегодня мы вообще не будем спать. На ступенях военкомата легкий ветерок шелестел клочками бумаги и похрустывал шелухой подсолнечных семечек. Вдоль забора стояло несколько скамеек, но они все были заняты.
- Пойдем поищем, где можно поесть,- предложил Витька.
Сзади заскрипела дверь, мы оглянулись. Это была она, та девушка из дежурки. Голубоватое платье, белые туфельки, серая сумочка. У нее были лучистые глаза и ямочки на щеках. Она улыбнулась и легко сбежала по ступеням. Приятели дружно посмотрели на меня. Я вздохнул:
- Извините, пожалуйста, мы тут в недоумении – в какой стороне находится ваш кинотеатр?
Незнакомка весело рассмеялась.
- У нас нет кинотеатра. Кино крутят только по воскресеньям. Один сеанс утром, другой вечером. Так что вам придется еще пару дней подождать.
Я снова вздохнул и развел руками. Только сейчас я увидел на ее пальце обручальное кольцо и смешался.
- Вам, наверное, спать негде,- девушка на секунду задумалась, потом оглянулась на компанию, шумевшую на ближайшей скамейке,- я дам вам адрес одной старушки. Сейчас направо, третья улочка с левой стороны, опуститесь до самой реки. Там дом, маленький деревянный домик с резным крыльцом. Увидите, там другого такого нет. На нем номер три. Ворошилова три. Баба Матрена. Заплатите ей по рублю. Если не возьмет, оставьте на тумбочке. Она добрая. Она вам не откажет. Ну, дай вам Бог!
Последняя фраза так ошеломила нас, что я пришел в себя только тогда, когда она отошла от нас шага на четыре. Но и тогда я не решился догнать ее и прокричал вслед:
- Спасибо вам, прелестная незнакомка!
Девушка на секунду приостановилась, оглянулась и улыбнулась. Улыбнулась не мне, что-то лучистое, горячее, доброе окутало нас троих. Может быть, мать-невеста, если можно соединить эти два понятия, может
так, одним взглядом, согреть, обласкать и поддержать свое дитя, своего любимого.
Она ушла, а мы все стояли, оглушенные или облученные ее взглядом. Потом сквозь этот туманный, обездвиживающий свет пробился пьяный вскрик кого-то из мальчишек с ближайшей скамейки.
Я прикрыл глаза и, не оглядываясь, пошел в сторону. Не туда, куда указала нам девушка, а вслед за ней. Рядом со мной шли мои друзья. Пустынная, немощенная, почти сельская улица, застроенная кое-где кирпичными и каменными двухэтажками, давила нас чем-то незнакомым, чужим, но странно домашним. Мы трое горожан привыкли к строгости асфальтированных пространств. Здесь все было непохожим, но, как мне казалось, родным. Незнакомка из военкомата исчезла.
- Странно,- негромко сказал Колька,- тут так тихо и пустынно, словно мы не в населенном пункте.
- Это ты оглох от криков этих стукнутых военкоматских крыс,- усмехнулся Витька, но и в его голосе было что-то мне незнакомо-потаенное.
- Ладно,- вздохнул я,- привыкнем. В армии, главное, самими не оскотиниться.
Наш короткий разговор разорвал паутину, сотканную девичьим взглядом. Мы остановились и огляделись. Улица была по-прежнему безлюдна и тиха. Только редкие липы что-то шелестели на своем языке. Надо было решать, куда идти дальше.
-Смотрите,- кивнул Витька,- столовая.
Только сейчас я увидел на противоположной стороне улицы небольшую вывеску над двумя цементными ступенями.
- Поедим и пойдем нашу старушку искать. – Предложил я.- Раз тут нет кинотеатра, то и развлечения не поднимаются выше бутылки водки, а пить что-то не хочется.
Пахло наваристым борщом. Такой могла сварить только Витькина мать. Как говорила моя мама: « настоящий украинский борщ ».
Это был не зал, а большая чисто прибранная комната. В ней стояло всего шесть столиков. Занят был только один. У окна, о чем-то негромко разговаривая, ели двое мужчин. Больше всего меня поразила обстановка столовой. На окнах красовались горшки с цветами. В центре каждого столика возвышалась вазочка с полевыми ромашками. Стены были украшены не картинами или лозунгами, а вышивками и вязанием. Но самым удивительным, для меня, были столики, покрытые скатертями.
«Почему не клеенками,- подумал я,- может быть, мы попали в ресторан»?!
С левой стороны комната была отгорожена стойкой, за которой стояла широкая плита. Около нее пожилая женщина что-то жарила на большой
сковороде . Еще одна работница сидела за кассовым аппаратом. Около него возвышалась небольшая стопка алюминиевых подносов.
- У меня только трешка,- прошептал Витька.
В моем кармане было не больше. Я поискал глазами меню и, ничего не увидя, шагнул ближе к стойке. Я перегнулся через нее и увидел стоявшую у выходящего в бездну неба окна девушку. Лучи заходящего солнца теплым золотом очерчивали летящую, как мне показалось, фигуру. Белая блузка, пронизанная светом, не скрывала высокую грудь и покатые плечи. Длинную шею, подчеркнутую крупными красными бусами, венчала голова, клонившаяся назад от тяжелой смоляной косы. На темно-синей юбке белело громадное пятно. Рядом шумно вздохнул Колька, и я захотел, чтобы она обернулась в нам.
- Только в этом медвежьем углу могли чудо, работы Страдивари, прислонить к мешку с мукой,- мне не надо было выдумывать слов или наполнять их звучанием. Я был действительно восхищен и поражен тонким совершенством линий, соткавшим ее фигуру.
Она стремительно повернулась. Огромные черные глазищи полыхнули обидой, затем удивлением и чем-то трепетным. Что-то перехватило мое дыхание. В следующее мгновенье я моргнул, и девушка исчезла.
- Дурак! – Довольно громко сказал Колька.- Вечно ты со своими шуточками.
Я оглянулся. Женщина за кассовым аппаратом внимательно и с каким-то интересом смотрела на меня. В ее взгляде было что-то проникающее, словно она желала рассмотреть меня изнутри. От стеснения, я не нашел слов и, поводя руками, попытался что-то промычать.
- Здравствуйте,- звучный голос за моей спиной едва не заставил меня подпрыгнуть.
Это была она, только что исчезнувшая и вновь появившаяся девушка. Не знаю, ответил ли я ей? Она смотрела на меня и мне показалось, что я исчез, растворился в ее глазах, в их бездонной океанской глубине.
- Сейчас я покормлю вас,- кажется проговорила девушка.
Я вдруг увидел перед собой поднос, на который тонкая незнакомая рука выставляла одну за другой тарелки с едой. Потом я увидел перед собой другие руки – полноватые с широкими ногтями и, словно в некотором отдалении, услышал женский голос:
- Это твои друзья?
Наверное, я кивнул.
- Я вам тут домашних пирожков с капусткой и яйцами положила, откушайте на здоровье.
Теплая рука слегла коснулась моего запясья:
- Сынок, ты еду-то возьми.
- Ты куда направился?- Витька с озабоченным лицом стоял передо мной,- мы заняли вот этот столик. Да, что с тобой?!
Я сел. Машинально взял ложку, зачерпнул что-то из тарелки и вскрикнул. Жар опалил язык.
- Господи!
Я увидел, как кассирша вскочила со стула и кинулась куда-то вглубь кухни. Девушки за стойкой не было. Женщина почти бегом вернулась назад, неся в руке стакан с водой. Она стремительно подлетела к нашему столику и протянула его мне:
- Да разве можно ж так-то, не глядя?! У нас все с пылу, с жару, как дома. Обжегся, сынок?
Я глотнул ледяной воды и только тогда смог прийти в себя.
- Спасибо, все нормально. Спасибо вам.
Она снова внимательно глянула мне в глаза и, вздохнув, опустила свои:
- Кушайте, сыночки, на здоровье, кушайте.
Мужчин у окна уже не было. Кассирша убрала их столик и унесла посуду. Витька хвалил пирожки. Колька тыкал меня пальцем в бок и над чем-то посмеивался. Когда мы закончили с едой, женщина снова подошла к нам:
- Хотите еще?
Я, взглянув в сторону пустой стойки, отрицательно покачал головой.
- Тогда прощевайте, мы, тут, уже закрываемся...
- Спасибо.
У самой двери я оглянулся. Неслышно появившаяся девушка стояла рядом с кассиршей. Они обе смотрели нам вслед. Тонкие девичьи пальцы теребили кончик лежавшей на груди косы, а глаза... Она смотрела на меня и, словно, чего-то ждала, спрашивала, просила. Ее полуоткрытый рот, казалось, сейчас исказится гримасой боли и слезы поползут по щекам. Что-то полыхающим жаром растекалось по моей груди Мне, вдруг, захотелось шагнуть назад, обнять ее, прижаться к ее груди. Это было так незнакомо и так влекуще, что я едва сдержался и вышел вслед за друзьями. Сзади щелкнул закрываемый замок.
- Нет, ты слышь,- Колька тронул меня за плечо,- она взяла с нас по сорок копеек.
Витька усмехнулся:
- Дает, бабка, таких цен нет. А с тебя она вообще ничего не взяла. Ты так засмотрелся на эту девчонку, что чуть поднос себе на ноги не уронил. Нет, слышь, тут что-то не то. Может, родственнница какая?
Я, не отвечая, развернулся и пошел в сторону военкомата. За спиной заговорил Колька:
- Ну, че ты к нему пристал? Хорошо покормили, денег почти не взяли – радуйся, а ты бухтишь.
Домик, о котором говорила девушка из военкомата, действительно стоял на берегу крохотной речушки. Ее воды едва покрывали камни и не журчали, и не плескались, а странно шелестели.
Баба Матрена была по-старчески суха, но передвигалась довольно бодро. Меня привлекли ее глаза и руки. Кисти были увиты толстыми венами и обтянуты тончайшей блестящей кожей. Она была так тонка, что, казалась, прозрачной. Глаза... В первое мгновение мне почудилось, что в них нет зрачков. Два огромных озера, освещенных откуда-то изнутри. И свет этот растекался по лбу и чуть-чуть захватывал переносицу. Что было ниже, я так и не увидел. Это было странно, но стоило посмотреть на лицо этой старушки, как ничего, кроме глаз и этого света, я не мог рассмотреть.
- Вам-то зачем эта армия? – Ее вопрос удивил нас,- вам на роду написано учиться. Да и родители, когда узнают, не одобрят. Зря вы это, таким макаром, бежать из дома надумали.
Я от удивления чуть не открыл рот. Она только что на наш стук открыла свою калитку, и мы не произнесли ни слова.
- Девушка,- я на секунду замер, раздумывая, как охарактеризовать незнакомку из военкомата,- нас...
Она чуть шевельнула рукой:
- Оленка, внучка моя, это она так ухаживает за мной. Как увидит что-то занимательное, так ко мне шлет. Входите, дам вам приют. Вижу, сыты, а чаю через часик согрею, попьете с баранками.
Мы ошеломленно молчали.
- Входите, милости прошу.
Она провела нас через неширокий двор. Ступени крыльца, которое мы пару минут назад рассматривали через забор, не скрипели. Сенцы были так малы, что мы почти прижались друг к другу, ожидая, пока хозяйка откроет дверь в дом. Дальше шла небольшая комната, начисто лишенная убранства. Из мебели тут была только тумбочка да потемневшая от времени табуретка. В правом углу висела икона, около которой теплилась лампадка. Такую комнату я видел только в кино. Витька открыл рот, наверное, хотел, как и я, поинтересоваться иконой. Я дернул его за рукав, и он не произнес ни слова. Бабка перекрестилась и повернулась к нам:
- Вот тут и будете спать. Сейчас принесу вам что постелить и чем укрыться.
Колька шагнул вслед:
- Можно, я помогу вам?
Она не улыбнулась, не повернулась и не ответила.
Мы с Витькой переглянулись, а Колька замер в середине комнаты. Хозяйка почти сразу вернулась. Над ее головой возвышалась горка подушек и два одеяла.
- Красное постелите на половик, а другим укроетесь,- ее голос был ровным,- все остальное – во дворе, там домик, увидите. Чай будем пить в летней кухне. Она там,- бабка махнула рукой в сторону двери, через которую мы вошли,- под навесом.
Хозяйка, не оглядываясь, скрылась за ситцевой занавеской, висевшей над дверным проемом, ведущим вглубь дома. Мы сложили наши рюкзаки в ближайший угол.
- Пойдем,- продложил Витька,- посидим на берегу. Все равно одной табуретки на всех не хватит.
От воды тянуло прохладой, Теперь я различал легкое журчанье речушки. Мы сели на камни и молча уставились на воду. Легкие завитки облаков уже потемнели и только редкие лучи опустившегося солнца местами еще подсвечивали их. Что-то незнакомое давило мне грудь и тянуло в сторону. Друзья молчали, и я поднялся.
- Не знаю... - Слова с трудом протискивались сквозь губы. Теперь в груди поднимался жар,- Не могу объяснить... Мне надо идти.
Они недоуменно переглянулись.
- Оставайтесь здесь, я к чаю вернусь.
Я пошел по узкой улочке туда, куда меня тянуло сердце. Улицы были по-прежнему пустынны. В окнах большинства домов горел свет, но, странно, из-за занавесок не доносилось ни звука. Уличного освещения почти не было. Лишь на некоторых углах одинокие деревянные столбы стояли в желтых лужицах света. Вывеска столовой освещена не была.
Едва дыша, я поднялся по ступеням и потянул на себя дверь. Она легко подалась. Откуда-то из глубины комнаты в мою сторону тянулась желтоватая призрачная дорожка. Я шагнул на нее, и она ожила. Что-то нестерпимо жгучее охватило мои плечи и сладостной болью потекло по телу. Губы заполыхали. Я вдруг почувствовал запах сирени. Сердце вдруг раскололось на тысячи осколков и каждый из них я чувствовал всем своим телом.
- Золотенький мой,- серебряный колокольчик зазвенел в моих ушах,- счастье-то, счастье... Как увидела тебя, так сердце сразу и обмерло, чуть в обморок не упала...
Огонь от прикосновения губ ползучим ожегом покрывал мое лицо и шею. Иногда мне удавалось ответить. Нежная кожа, аромат дыхания, ледяная мочка крохотного уха – они были рядом и их не было. То жар, то холод... И руки!.. Нет, это были не руки, а мечущиеся языки пламени. Я тщетно пытался достать, поймать, укротить их.
- Меня никто, никогда не целовал,- лихорадочно захлебывалась звуками темнота.
- Господи! Ведь не грех же это?!
Мольба, страх, неистовость и жажда. Невиданная, неутолимая жажда чего-то звонкого, сладкого до горечи или горького до сладости. Что было в ее шепоте или крике?! Что?
- Нет! – Ее резкий вскрик разбросал мои руки, поплывшие по ее бьющемуся, как живая рыба, телу.
- Нет, нельзя! Я детей хочу. Нельзя в грехе. Нет! Вот нацелуюсь на всю жизнь и все. Меня ведь никто и никогда не целовал. Мужняя, а не целованная. Только в кино и видела.
Она была рядом и где-то далеко. Я ловил ее губы, а они ловили мои. Короткие мгновения встречи били меня, как током. Ее летящие ладони крохотными мазками огня покрыли мои щеки, уши, брови, волосы, но ни одна пуговица рубашки не была даже задета.
- Отцы наши воевали вместе, вот и решили все за нас, когда нас-то и в помине не было. Год уже живем, а... – Гудение пламени в ее голосе чуть ослабло.
Господи, ведь не грех же это! – Метнулось до самого неба.
– Свекровь, меня понимает. Это она сегодня тут, за кассой, пирожками тебя кормила. Это она меня остаться надоумила. Нацеклуюсь на всю жизнь и все,- теперь это было, как заклятья, как обет.
Неожиданно темнота отшвырнула меня к самой стене.
- А что, взял бы меня в жены?! – Словно осенняя капель простучало за окном.
- Да,- из самой глубины сердца выдохнул я.
- А где живешь?
- Недалеко, километров триста, в военном городке.
- Офицерский сын?
- Да.
- А в армию-то что?
- Сам хочу.
- Мальчишка,- теперь в ее голосе мне послышались отзвуки фуг Баха.
Темнота снова сгустилась и обогрела мои губы:
- Господи, сласть-то какая...
Меня начало лихорадить.Во всем теле клокотал горный ручей, жаждущий вырваться из своего каменистого ложа.
- Нет! – Как плетью хлестанул меня ее вскрик. – Нельзя.
Теперь меня жег влажный лед. Казалось ее губы начали таять. Крыльями ночной птицы по моим щекам пролетели прохладные ладони:
- А теперь уходи! Все, нет у меня больше сил.
В ее голосе не было усталости. Он сочился невиданным напряжением неба, напоенного до самых краев грозой.Еще чуть-чуть и полыхнет от горозонта до горизонта. Я протянул руки и поймал пустоту.
- Нет,- ответил я, стараясь ни единой интонацией не тронуть этой мощи, не дать ей пролиться раньше времени ледяными струями.
- Да.- Теперь в ее устах чуть грохотали камни стремнины.- Солнце может обжечь до смерти, а тебе, мальчишечка, еще жить и жить.
Теперь она говорила обо мне и в ее голосе я слышал свою мать.
Нежная ладошка накрыла мои губы:
- Уходи. Я буду помнить тебя до самой смерти. Ты у меня в душе, как яркое солнышко. Теперь я нацеловалась на всю оставшуюся жизнь. Уходи.
Что-то произошло, и я не понял, как очутился за дверью. Где-то надо мной поскрипывал колпак лампы, раскачиваемый ночным ветром. Холодная пустота заполняла грудь. Я спустился со ступеней и, словно ведомый кем-то невидимым, медленно побрел в сторону.
Я пришел в себя на скамейке под навесом. Напротив меня сидела баба Матрена, а между нами горела тонкая свеча.
- Выпей,- каким-то незнакомо-глубоким голосом проговорила старушка,- полегчает. Я, уж, думала – утонешь... Выпей, ослабони душу-то.
- От чего,- чуть не закричал я,- от любви?!
Она, не отвечая, ткнула мне в руки наполненный до краев граненный стакан. Я поднес его ко рту и, понял, что это водка только тогда, когда на зубах захрустела луковица.
- У тебя еще будет любовь,- совсем тихо проговорила хозяйка,- а это,- она зашевелилась пальцами, словно перебирая четки,- Бог отметил тебя. Чистый ты, таких сейчас мало. Вот он тебя и отметил, и ангела, защиту, значит, тебе послал. Будет тяжко, вспомнишь... А сейчас иди спать.
Неожиданно я вспомнил, что даже не спросил, как ее зовут.
- А и не надо,- проговорила старуха.
Мое сердце скакнуло в груди. Я точно знал, что не произнес вслух ни слова.
- Так, оно даже лучше.
Я поднял лицо и посмотрел в глаза бабы Матрены. Из них лился свет. Он не смешивался с суетящимся золотом свечи, и мне вдруг показалось, что в военкомате, в столовой и сейчас передо мной одна и та же женщина.
Борис Майнаев